Это совершенно необходимо, если подходить к работе добросовестно, не настраиваясь на художественную поделку… Имитация душевного стиля – вот как это можно назвать.
Спросонья, не открывая глаз, я тешился привычными мыслями, но негромкий стук в дверь вернул меня на землю. Надо заметить, возвращение было малоприятным. Инстинктивно я покосился на подушку, где час назад возлежала прекрасная Изаура, сколупнул пальцем с наволочки длинный чёрный волос, будто поймал крохотного ужика. Стук повторился настойчивее. Я раздражённо крикнул: «Да кто там в такую рань? Сейчас иду!» – и спустил ноги с кровати. Оказалось, не час я проспал, было позднее утро, около одиннадцати.
На пороге стоял управляющий Мендельсон в своей забавной шотландской юбочке, седовласый и напыщенный. Поздоровавшись и извинившись за вторжение, сообщил:
– Вас ждут-с, Виктор Николаевич. Извольте поторопиться.
По его лицу я попытался понять, какой мне уготован приговор, – это было всё равно что гадать по ромашке.
– Кто ждёт, Осип Фёдорович?
– Леонид Фомич к себе требуют.
– Он здесь? Когда приехал?
– Пять минут назад, и сразу распорядился.
– Что-нибудь ещё говорил?
– Полюбопытствовал, не захворал ли.
– С чего это я должен хворать?
– Обыкновенно рано встаёте, а тут почивать изволите. Он и усомнился.
– Хорошо, сейчас буду, только умоюсь. Где он ждёт?
– В овальном кабинете, Виктор Николаевич… Позвольте дать совет.
– Да?
– Уж не затягивайте с умыванием. У хозяина, как мне показалось, не самое благоприятное настроение.
Дружеское предостережение, и, возможно, сделанное без задней мысли, но, увы, запоздалое.
– Не в курсе, Осип Фёдорович, отчего у него испортилось настроение?
– Так вы не знаете? Давеча Гарий Наумович, безгрешная его душа, изволил преставиться при загадочных обстоятельствах. Оттого и переполох.
Мендельсон скорбно потупился, но не совсем справился с лукавой улыбкой. Я изобразил крайнее изумление, а затем горе – на уровне мхатовских подмостков. Во всяком случае, надеялся.
– Что?! Как преставился? Да мы вчера с ним беседовали…
– То было вчера, – философски заметил управляющий. – А ныне бедолага уже не с нами. Вряд ли теперь побеседуете.
Всё же что-то он недоговаривал, излишняя словоохотливость его выдавала, но у меня не было охоты выяснять.
– Через минуту буду, – сказал я и захлопнул дверь. В ванной комнате присел у зеркала, разглядывал своё осунувшееся, опухшее после ночи любви лицо и пытался угадать, что происходит. Куда меня занесло и, словами поэта, мой конец близок ли, далёк ли?
По роже видно было, что близок, но сердце вещало другое. И если уж признаваться во всём, я был полон сладостных воспоминаний. Безумная Изаура задала жару, но попутно словно вернула мне давно утраченную уверенность в себе.
В конце концов, истинная беда всегда меньше воображаемых страхов. Даже если Леонид Фомич разочаровался во мне и решил дать отставку, то, насколько я его узнал, он не станет спешить, постарается выжать из ситуации максимум удовольствия. Гурман во всём, и в наказании провинившихся людишек он больше наслаждался приготовлениями, чем самой расправой.
Однако стоило мне переступить порог кабинета, как все утешительные соображения рассыпались прахом. Таким я его ещё не видел. Огромные уши торчком, бледные, обычно бесцветные глаза выкатились на середину лица и пылают праведным гневом. Низкорослый и корявый, весь он напоминал (чудная ассоциация) лесной пень с буйно расцветшей верхушкой. Но ещё проступило в нём что-то по мальчишески обиженное, когда, скрестив руки на груди, он скорбно прогудел:
– Зачем ты это сделал, Витя? Заметь, пока не спрашиваю как, а спрашиваю – зачем? Ты разве не знал, кем был для меня Гарик?
– Вашим юристом?
– Нет, Витя, не только юристом. Гарик верой и правдой служил мне двадцать лет и стал как бы заместо сына. Можешь ты это понять, отчаянная твоя голова?
Смелое заявление, если учесть, что покойный (покойный?) Гарий Наумович старше Оболдуева лет на десять.
– В чём вы меня обвиняете, Леонид Фомич?
– Смеешь спрашивать? – Ободдуев придвинулся ближе, и я смотрел на него как бы сверху вниз, что было по меньшей мере неучтиво. – Выходит, для писателя убийство пожилого беспомощного человека такой пустяк, что не о чем и говорить? Виктор, ты меня ужасаешь.
Большой актёр в нём пропадал. Он так талантливо разыгрывал сценку по собственному сценарию, что я охотно подыграл бы, если б знал, какой реплики он ждёт.
– Леонид Фомич, вы прекрасно понимаете, всё это сущая нелепость. Кого я мог убить? Не верю, что вы говорите всерьёз. Да, я встречался вчера с Верещагиным, мы вместе допрашивали господина Пенкина, вернее, я присутствовал на допросе. Оттуда сразу поехал домой. Это легко проверить.
Оболдуев плюхнулся в кресло, делая вид, что задыхается от возмущения. Теперь я смотрел на него не просто сверху вниз, а как бы с горы. Но сесть без приглашения не решался. Испытывал лакейскую оторопь, род недуга.
– Уже проверили, Витя, уже проверили, – сообщил он с трагической ноткой. – В его квартире твои вещи, часы и прочее и повсюду твои отпечатки. Мне стоит снять трубку, и тебя запрут в камеру. Но сперва хочу выяснить подробности. Что побудило? Есть же хоть какие-то причины для такого кошмарного злодейства? Ты ведь не маньяк?
– Нет, не маньяк. Но совершенно не понимаю… Если вы решили избавиться от меня, к чему такие сложности?
– Избавиться? От тебя?
– А что ещё можно подумать? Леонид Фомич, мы заключили договор, что я напишу книгу. Ни о чём больше. Скажу прямо, работа продвигается успешно, и…
– Погоди о книге, есть вещи поважнее.
– Потом начались все эти поручения, нисколько не относящиеся к делу. Хорошо, допустим, чтобы узнать вас получше, имело смысл познакомиться с вашим бизнесом, но история с господином Пенкиным – это вообще что-то запредельное. Театр абсурда. Я даже не уверен, что всё это мне не померещилось. Ведь именно Гарий Наумович требовал… Ох, да вы сами всё знаете.
– Ну-ка присядь, Витюша… Что я должен знать? Чего от тебя требовал Гарик?
Я опустился на стул, чувствуя, как к горлу подступил липкий комок. Уж больно изощрённо он издевался, его растерянность казалась абсолютно неподдельной. Хотя я мог дать голову на отсечение, что сцену допроса Оболдуев (при желании) ещё вчера просмотрел по видику.
– Гарий Наумович склонял меня к тому, чтобы вколоть яд господину Пенкину, – доложил я обречённо.
– Ах, вот как? За это ты его кокнул?
– Кого?
– И как только справился, откуда сила взялась? Подвесить в ванной на крюк! Да в нём, поди, живого весу было пудов семь. А ты с виду не такой уж богатырь…
– Леонид Фомич, позвольте…
– Нет, голубчик, не позволю. Напрасно ты затеял со мной в кошки-мышки играть. Ежели хочешь внушить, что был невменяемый и ничего не помнишь, то симулянт из тебя, Витя, никудышный. Лучше бы признался как на духу, так, дескать, и так, не было другого выхода… Ну?!
Выпученные глаза гипнотизировали, под их неумолимым напором я словно погрузился в некую фантасмагорию и уже готов был взять на себя не только вымышленную вину, но заодно и убийство Джона Кеннеди, случившееся до моего рождения. Поддавшись искушению, я едва не последовал совету Изауры Петровны. На языке так и вертелось, что коли уж на то пошло, то ваш прекрасный Гарик чуть меня не изнасиловал, и вот в порядке самозащиты… Вертелось, да не сорвалось. Мысли смешались, я натурально онемел.
Несомненно, Оболдуев видел, в каком я состоянии. Он благодушно почесал живот, потом поднялся и сходил к бару, принёс бутылку нарзана. Пока ходил, я отдышался и вернул себе крупицу самообладания. Подумал, что, вероятно, Оболдуев, как и другие люди, подобные ему, оказавшиеся победителями в процессе естественного отбора, обладает, должен обладать незаурядным даром воздействия на простых смертных, подобных мне, мучимых всевозможными комплексами и фобиями. Управляется с нами, как с кроликами. И всё же не укладывалось в голове, что весь этот спектакль он затеял только от скуки. Наверняка преследовал какую-то иную цель, неведомую мне. Но какую – вот вопрос.
Оболдуев вернулся в кресло, нацедил нарзану в хрустальный стакан и, морщась от пузырьков, отпил сразу половину мелкими глотками, плотоядно причмокивая. На меня глядел с укоризной, но без прежнего возбуждения и гнева, похоже, горе от потери любимого «сына» Гарика немного поутихло.
– Ладно, Витя, сделанного не воротишь, жмурика, как говорится, не воскресишь, надо как-то дальше жить. Правда, не понимаю, как ты сможешь жить с таким пятном на совести… – Он опять чуть было не завёлся, но взял себя в руки, отпив водички. – Денежки, Витя, придётся вернуть.
Чутко улавливая его настроение, я воспрянул духом, но от последней фразы едва не свалился со стула. Как обухом по голове.
– Какие денежки, Леонид Фомич?
– Будет тебе, Витя, здесь все свои… Кстати, откуда узнал про тайник?
– Я… я…
– Ты, Витя, ты, больше некому. Ровно полтора лимона в пятисотдолларовых купюрах. Зря на них позарился. Это плохие деньги, хотя и отмытые. Они ворованные, Витя. Он их у меня украл.
– Леонид Фомич, вы же сами сказали, заместо сына…
– Да, Витя, именно так… – Скорбь в его голосе приобрела вселенский масштаб. – Кто же нас предаёт, как не близкие наши? Дети, друзья, компаньоны… Никому нельзя верить в наше время, хоть бы и матери родной. Обязательно продадут с потрохами… Так где, говоришь, спрятал чемоданчик? Небось в банке ячейку забронировал, как в кино показывают?
Кто-то из нас, безусловно, был сумасшедший, и скорее всего, если трезво всё взвесить, им был я, а не он.
– Всё-таки мне кажется, вы меня разыгрываете, Леонид Фомич. Не могу представить, чтобы вы верили в то, что говорите. Я убил Верещагина? Забрал у него деньги? Ведь это всё чушь собачья. Ведь не можете вы в действительности…
– Какой уж тут розыгрыш, Витя. Шутка ли – полтора миллиона! Беда наших интеллигентов в том, что сами заработать копейки не умеют, зато хапнуть на халяву всегда готовы. Но если начистоту, от тебя не ожидал. Талантливый молодой человек с большим будущим – и польстился. Вообще, зачем тебе такие деньги, милый? Что намерен с ними делать? Солить, что ли?
– Вы правы, мне такие деньжищи ни к чему. Ни ворованные, ни какие другие.
– Вот и отдай подобру-поздорову. А уж там решим, как дальше быть.
Мы глядели друг на друга будто в беспамятстве. Будто ступор на обоих нашёл. У меня мелькнула мысль, что он вдруг сейчас расхохочется и мы сумеем как-то поладить. Весь этот бред забудется, и вернёмся к разговору о книге. Но не тут-то было.
– Дело даже не в деньгах, как сам понимаешь, – тряхнув головой, будто отгоняя мираж, продолжал Оболдуев. – Я не самый нуждающийся в России человек. Больше того, если бы ты, Витя, подошёл по-человечески, объяснил, что тебе без этого миллиона просто зарез, возможно, я понял бы тебя. Знаешь, сколько у меня уходит на благотворительность? А должен бы знать, как литератор… Повторяю, не в деньгах дело – в принципе. Нельзя позволять запускать себе руку в карман, даже если симпатизируешь человеку. Пойми меня правильно. Против тебя лично я ничего не имею. Вернуть деньги тебе самому на пользу. Скажи, милый, о чём ты можешь писать, что хорошего можешь сказать людям, если нарушаешь Божьи заповеди, которые гласят: не убий и не воруй? Или ты сатанист?
Его серьёзный, наставительный тон произвёл какие-то чудные превращения в моём мозгу. Слёзы подступили к глазам. Я был на грани того, чтобы признаться во всём и умолять о прощении, лишь бы он прекратил изуверство. Видимо, гипноз продолжался, но вышел на новый уровень.
– Я не сатанист, но у меня нет этих денег.
– На нет и суда нет, – с неожиданной лёгкостью согласился Оболдуев. – Значит, напишешь, Витя, расписочку и будешь выплачивать по частям. Что-то отработаешь. За книгу вычтем гонорар… Ну и так далее.
– Не хочу никаких расписочек, ничего не хочу. И книгу больше не хочу писать. Отпустите меня, Леонид Фомич. Ну право, на что я вам сдался?
– Не понял, – искренне удивился магнат. – А как же контракт?
– Расторгнем. Заплачу неустойку.
– Нет, Витя, так не бывает… – Будто спохватившись, он взглянул на меня, на бутылку, где ещё плескалось с палец. – Попить хочешь нарзану?
Тоже элемент издёвки и гипноза, но какой-то неуловимый.
– Нет, благодарю.
– Так, Витя, не бывает. Такие контракты, как у нас, расторгает суд, а что ты там скажешь? Дескать, погорячился, убил старичка юриста… Кстати, чувствуешь ассоциацию с Раскольниковым? Старичок, старушка… Хе-хе-хе… Значит, убил, забрал казну, а теперь желаю расторгнуть договор, так как больше ни в чём не нуждаюсь. Витя! Да тебе намотают пожизненное, и то только благодаря мораторию. А мораторий скоро отменят. Не слыхал про это?
– Почему отменят?
– Поторопились с мораторием. Руссияне ропщут. Я тоже думаю, смертная казнь необходима, мы не Европа. Грозила бы тебе, Витя, смертная казнь, может, пожалел бы Гарика. Хотя куш большой, удержаться трудно, не спорю… Нет, горячку пороть не стоит. Напиши расписку и спокойно работай дальше. Дать бумагу?
Никакой бумаги он давать, естественно, не собирался, и по лицу было видно, что забава ему прискучила. Но он явно ждал от меня ещё каких-то реплик, соответствующих его сценарию, и начинал злиться на мою медлительность. У меня же осталось одно желание: поскорее закончить постыдную, нелепейшую сцену, забиться в свою нору и там наедине с собой попытаться понять, что, собственно, происходит.
– Леонид Фомич, я могу дать сто расписок, но за тысячу лет не заработаю такой суммы.
– Это ничего, Витя, не страшно. Не заработаешь – и не надо. Главное – протокол соблюсти. С распиской надёжнее. Сними груз с души.
Со мной случилась маленькая истерика.
– Не знаю, зачем вам всё это понадобилось, – прошамкал я, словно зубы вываливались, – но со мной этот номер не пройдёт. Хрен вам, а не расписка.
Похоже, именно этого он и ждал. Расцвёл в улыбке, как примадонна, лоснящиеся щёчки порозовели. Хлопнул в ладошки – и в кабинете появился Абдулла. Склонился у дверей в церемониальном восточном поклоне.
– Проводи господина писателя, – распорядился Оболдуев. – А ты, Витя, подумай хорошенько. Зачем нам ссориться? Нам ссориться ни к чему.
Ещё под впечатлением своего «хрена» я задумчиво последовал за бритоголовым абреком, и лишь когда спустились на первый этаж, осведомился, куда он меня ведёт. Абдулла смешливо скосил чёрные, как две пули, глаза.
– Пересыльный пункт… Не бойся, товарищ. Там будет хорошо.
Обращение «товарищ», услышанное от глухонемого диковатого горца, меня окончательно подкосило.
Пересыльный пункт оказался сыроватой комнатушкой в цокольном этаже. Без окон, с зарешеченным смотровым глазком в двери. Обстановка небогатая: железная табуретка, привинченная к полу, железный стол и железный лежак, накрытый ватным матрасом в подозрительных жёлтых пятнах. На столе стопка бумаги, несколько шариковых авторучек, пепельница и красная пачка сигарет «Прима». В общем, ничего устрашающего, никаких пыточных приспособлений.
– Сиди пока тут, товарищ, – сказал Абдулла. – Если чего надо, крикни в дверь.
– У меня зажигалки нет.
– Зажигалку нельзя, – добродушно засмеялся горец. – Вдруг пожар будешь делать?
Ошибся я в нём, он не был глухонемым.

Глава 19 Год 2024. Ополчение

К концу лета Митя Климов сам себя не узнавал. Он спал на влажной земле, подложив под голову камень, ел полусырое мясо с ножа, пробегал в день десятки километров ровной звериной рысью и на излёте молодости (к тому времени средний срок жизни руссиянина сократился до тридцати лет против восьмидесяти – ста в цивилизованных странах) почувствовал, что вырвался на новый виток судьбы и она наконец-то стала к нему благосклонной.
У него завелись друзья, и первый среди них – Лёха Жбан, смуглоликий, русоголовый, поджарый, как натянутая тетива, ратоборец. Поначалу Лёху приставили к нему опекуном, и отношения между ними складывались не всегда ровно. Глазастый весельчак пользовался любым случаем, любой Митиной промашкой, чтобы доказать своё превосходство, но делал это беззлобно, с юмором и ни разу не использовал свою ловкость, чтобы нанести серьёзное увечье. Во многом он превосходил Митю, но не во всём. Через месяц Митя с блеском прошёл первое испытание. Он должен был продержаться в течение часа против трёх дружинников, но не одолеть их и не уйти от них (это невозможно), а сбить с толку, предстать перед ними неузнанным. Игра в призраки, так это и называлось. Митя поразил и своих преследователей, загнавших его в болото, и сотника Данилку Гамаюнова, принимавшего экзамен. Когда дружинники, радостно улюлюкая и размахивая ремёнными петельками, продрались через чащу, то встретили не Митю, а волоокую речную русалку, выходящую из трясины и на ходу выжимающую мокрые волосы. Бойцы так и замерли, очарованные, а Митя подошёл к ближайшему из них, приставил нож к горлу и насмешливо посоветовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44