Нет, спасибо тебе, дорогая, но нет. Я не могу этого принять. – Он сунул деньги ей в руку. – Пусть они останутся у тебя. Поверь, тебе они нужны больше, чем мне.
Когда она попыталась отдать их ему обратно, деньги рассыпались по стойке и намокли от пролитого пива.
– Здесь пятьдесят пять фунтов, – строго сказал он. – Этого слишком много, чтобы пускаться в загул. Не успеешь обернуться, как тебе набьют морду!
– Пятьдесят пять? – Гала озадаченно взглянула на него. Джейк быстро пересчитал деньги:
– Да, точно. Пятьдесят пять.
– Но должно быть шестьдесят пять. Столько обычно я получаю.
Джейк посмотрел на нее, потом проговорил:
– Скажи-ка, ты всегда открываешь конверт с зарплатой здесь?
– О, нет! Я всегда жду, пока приду домой. А затем утром отношу в банк.
– О'кей, я скажу, что ты должна сделать. Иди сразу к своему дорогому боссу, покажи ему твои пятьдесят пять фунтов и посмотрим, что он скажет.
Гала неуверенно посмотрела на него:
– Зачем? Неужели ты думаешь, что он обманывает меня нарочно?
Джейк кивнул:
– Я готов биться об заклад. Это старый фокус… Оставить себе лишние десять фунтов… Иди же, Гала, спроси его.
Гала медленно направилась в противоположный конец бара, где Леонард Линзен пил кофе и читал результаты сегодняшних скачек.
– Да? – спросил он, недовольно глядя на нее, когда она обратилась к нему.
– Мистер Линзен. В моей зарплате не хватает десяти фунтов. Здесь только пятьдесят пять, – сказала она.
– Глупости! – равнодушно бросил Линзен. – Вы получили столько, сколько и всегда; если вы потеряли деньги, то это ваша проблема.
– Но я открыла конверт здесь, вот только что… Я никак не могла потерять десять фунтов, – возразила Гала.
– Нет? Но как вы это докажете? Откуда я знаю, что вы не засунули деньги себе в сумочку или карман? Такое постоянно случается среди служащих бара. Нет, извините, но не сваливайте на меня…
– Мистер Линзен, – протестующе сказала Гала, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Должно быть, вы сами в этот раз ошиблись. Я не могу себе позволить терять десять фунтов. Мне нужны все деньги, которые я заработала.
– Да? Ну тогда работайте немного получше, тогда, может, будете получать чаевые. Вам надо брать пример с Риты… Оставаться на сверхурочные часы…
Красная и злая, Гала вернулась к Джейку.
– Я так и знал, – сказал Джейк. – Я уже не раз замечал, как он проделывает это то с одним, то с другим. Оставайся здесь, Гала. Я сам с ним поговорю…
Соскользнув с высокой табуретки, он прошел через бар.
– Посмотрите! – вскричал мужчина небольшого роста в полосатом шарфе и с уэльским акцентом. – Не сам ли это старина Мейбрук!
Полдюжины голов повернулись в их сторону, когда Джейк остановился рядом с ними.
– И что из этого? – спокойно спросил он.
– Ничего, ничего, – пробормотал тот, оценив размеры Джейка.
– Тогда все в порядке, – произнес Джейк, продолжая свой путь в направлении Линзена.
– Обладатель трех кубков Уэльса, звезда команды, только посмотрите на него, – пробормотал коротышка. – Разгуливает по бару как заправский громила.
Гала с опаской глядела на пьяных болельщиков из Уэльса, когда Джейк, не обращая на них внимания, подошел к Линзену. Переполненный бар неожиданно стих, и все взгляды устремились на Джейка.
– Отдайте десятку Гале, мистер Линзен, – тихо сказал он.
– Что ты имеешь в виду – отдать ей десятку? Она получила свою зарплату, точно такую же, как и раньше. Рита вот не жалуется. Рита, ты получила свою зарплату, не так ли?
– Конечно, получила. – Рита вынула деньги из низкого выреза своей блузки. – И надеюсь заработать еще немного! – добавила она, нахально подмигивая хохочущим посетителям.
– Если Тала куда-то их дела и думает, что вытащит из меня еще одну десятку, то она сильно ошибается.
– Нет, никуда она их не девала, Линзен. Я открыл этот конверт и пересчитал деньги. Так что не надо. Отдайте ей десять фунтов, и не будем больше возвращаться к этому вопросу.
Культурная речь Джейка, когда он обращался к Линзену, слышалась в каждом уголке притихшего бара.
– Похоже, назревает драка, – предположил один из болельщиков в предвкушении, отставляя кружку и поводя крепкими плечами.
– Да нет, – ответил коротышка. – Этот громила драться не будет. Ему когда-то здорово досталось от французов, выбили весь дух вон.
Тем временем Джейк схватил Линзена за ворот.
– Десятку, Линзен, и немедленно, – сказал он сквозь зубы.
– Твою мать, ты уволен, – прорычал Линзен.
Джейк ударил его прямо в нос. Послышался хруст, и из носа брызнула кровь. Линзен соскользнул на пол, из его горла вырвался сдавленный булькающий звук. Засунув руку в карман Линзена, Джейк вынул из бумажника десять фунтов. Он осторожно отнес их Гале и отдал ей в руки.
– А сейчас иди и возьми свое пальто. Я отведу тебя домой. Пора тебе найти другую работу.
Гала с ужасом смотрела на него. Голубая рубашка Джейка была вся в крови, а костяшки его руки вспухли и были оцарапаны.
– Джейк, я не хотела, чтобы это делал… Я хотела только помочь тебе…
– Не обращай внимания, Гала-Роза. Просто возьми пальто, и мы уходим, – терпеливо повторил он, потирая глаза поцарапанной рукой.
– Все в порядке, Джейк? – встревоженно спросила она.
– Только обычная головная боль, только и всего. Но сегодня что-то болит сильнее… Думаю, это из-за игры, – добавил он тоскливо. – Если бы ты могла это видеть, Гала…
Его речь стала неожиданно неразборчивой, и он прошептал:
– Все было, как в старые времена…
– Ты сломал ему нос, негодяй! – раздался крик Риты, склонившейся над Линзеном в дальнем конце бара. – Тебе положено бить пьяных посетителей, а не хозяина! Гала, вызови «скорую помощь»!
– Бить посетителей? – закричал крепкий мускулистый болельщик, выходя вперед. – Нам бы хотелось посмотреть на этого бывшего, правда, ребята? И как это тебе разрешили только играть за Уэльс, парень? Ну, скажи мне. – Сжав кулаки, он с вызовом ждал, остановившись в центре комнаты.
– Я сейчас вернусь, детка, – спокойно сказал Джейк Гале. – Мне придется еще кое-что сделать.
Когда он приблизился, все болельщики вскочили на ноги, сжав стаканы и пивные бутылки в руках, готовые броситься в драку.
Они ошарашенно глядели, как Джейк вдруг споткнулся и вцепился в стойку, чтобы не упасть.
– Он что, пьяный? – рассмеялся кто-то. – Эти громилы никогда не умели пить, это точно…
Пытаясь выпрямиться, Джейк сделал еще два шага в их сторону и, шатаясь, встал перед ними.
– Джейк, Джейк! – завизжала Гала, когда он шагнул вперед. А потом он упал всем своим весом на залитый пивом и усеянный окурками пол бара «Линди».
В госпиталь Джейка и Леонарда Линзена увозила одна «неотложка», и полиция любезно разрешила Гале поехать с ними. Но в этом не было необходимости. Джейк умер еще до того, как упал на пол.
В колонке сплетен «Дейли мейл», которую вел Нигель Демпстер, появилось маленькое сообщение и краткий диагноз – обширное кровоизлияние мозга. Затем тело Джейка, по распоряжению его семьи, было отправлено обратно в Уилпшир. Гала подумала, что теперь, когда Джейк умер, он стал наконец достоин уважения и чести вернуться домой. Она пыталась дозвониться до его отца, объяснив, что была другом Джейка и хотела бы присутствовать на похоронах, но его секретарь холодно ответил, что похороны будут происходить только в узком семейном кругу.
В день похорон Гала в ужасном состоянии сидела у себя в постели и оплакивала Джейка и свою потерянную любовь. Джейк был ей братом, ее защитником, которого у нее никогда раньше не было. Он вел себя с ней как настоящий английский джентльмен, несмотря на то что его семья считала его недостойным своей фамилии и неудачником. При других обстоятельствах она бы точно влюбилась в него, но, с грустью подумала она, если бы все было по-другому, вряд ли Джейк тогда бы в нее влюбился. Он бы никогда и не познакомился с ней, занятый своей жизнью, посещая все эти знатные ужины и приемы, встречаясь с теми красивыми девушками, о которых она читала в газетах. Бедный, дорогой Джейк! Задернув тонкие занавески на окне, за которым было холодно и темно, она разрыдалась, поняв, что жизнь без Джейка опустела, и чувствуя жалость и к себе самой.
ГЛАВА 5
Джонатан Морис Ройл был воплощением сплошного очарования. Джесси-Энн лежала, откинувшись на белоснежные подушки больничной постели, в то время как молоденькая и хорошенькая медсестра аккуратно расчесывала ее слипшиеся от пота волосы, убирая их с бледного лица, а рядом в плетеной колыбельке лежал ее малыш. Лицо Харрисона осветилось радостью, когда он взял ребенка на руки. Разглядывая новорожденного сына, он не смог сдержать возгласа удивления, когда обнаружил, что у его мальчика темные волосы (он-то думал, что будут светлые), и пришел в восторг от голубизны его глаз. И хотя Джесси-Энн предупреждала, что глаза ребенка с возрастом обычно меняются, по правде говоря, с Джоном этого так и не произошло. Даже бабушка, Рашель Ройл, и та смягчилась, попав под обаяние по-матерински широкой, хотя и беззубой улыбки внука. А Маркус прилетел из Принстона, держа в руках целую охапку желтых роз, предназначенных Джесси-Энн, и здоровенного шестифутового плюшевого мишку в подарок своему новорожденному братцу.
– Какой он маленький! – сказал он, осторожно потрогав ручку малыша.
– Не бойся, – усмехнулась в ответ Джесси-Энн, – он не кусается. По крайней мере, пока.
Когда тем же вечером Харрисон снова появился у нее, он принес с собой плоскую, обтянутую темно-желтой замшей шкатулку.
– Я знаю, что тебе никогда ничего не нужно и что ты – девочка, которой чрезвычайно трудно угодить с подарком, – сказал он, открывая шкатулку. – Но голубой цвет – это цвет твоих глаз… и глаз твоего сына тоже.
Когда он надел ей на шею ожерелье из сапфиров и бриллиантов и показал изысканные, дополняющие гарнитур серьги, у нее от волнения перехватило дыхание. Уязвленная холодным отношением к ней со стороны Рашели Ройл и прекрасно отдавая себе отчет в том, что практически весь остальной мир считал, что она вышла замуж за Харрисона наверняка из-за денег, Джесси-Энн твердо стояла на своем, не разрешая ему вообще что-либо ей покупать.
– Я, конечно, носила такие вещи, когда работала моделью, но у меня и в мыслях не было, чтобы купить себе что-нибудь подобное! – воскликнула она, поворачивая голову из стороны в сторону так, чтобы большие, продолговатой формы сапфиры, окруженные бриллиантами, вспыхивали на свету искорками. – Но, Харрисон, я вообще-то не могу их принять.
– Нет, ты их возьмешь, – твердо возразил он, – это тебе подарок в честь рождения нашего сына. И я вот еще о чем подумал: тебе непременно нужно будет купить новое платье под стать камням. Так что через несколько недель, как только ты будешь в состоянии выдержать такую нагрузку, мы с тобой могли бы слетать в Париж и выбрать там несколько подходящих тебе вещей.
Месяцы беременности не были для Джесси-Энн легкими, хотя с медицинской точки зрения протекала она нормально, без каких-либо существенных отклонений как для нее самой, так и для малыша. Просто ее почти все время тошнило, и поэтому она не могла толком есть, и одно тянуло за собой другое. Она могла бы с полным правом сказать, что Харрисон беспокоился о ней (быть может, даже больше, чем делал в обычных обстоятельствах – и все из-за Мишель), но теперь все волнения были позади. Она возвращалась в свое всегдашнее состояние постоянного голода, счастья и готовности ко всему.
В Париж, однако, они так и не выбрались, поскольку она ни на минуту не могла оставить малыша. Вот домой она все-таки вырвалась, чтобы познакомить свою семью и друзей с Харрисоном и Джоном.
Скотт и Мэри Паркер однажды уже приезжали к ним в Нью-Йорк, как раз в то время, когда Джесси-Энн узнала, что беременна, и, удрученная своими ежеутренними недомоганиями, она никому на свете не была так рада, как им.
У Джесси-Энн всегда были близкие отношения с отцом – даже ближе, чем с мамой, которую целиком поглощала забота о трех подрастающих мальчишках. И они с отцом как-то всегда были настроены на одну волну; даже внешне они были похожи (он был светловолосым и голубоглазым гигантом), и думали они одинаково, и подчас она даже знала наперед, что он сейчас скажет. Каждый раз, когда в раннем детстве отец сажал ее себе на широкие и такие надежные плечи, он ласково называл свою дочь «моя маленькая девочка», а потом, когда она стала подростком и начала расти как на дрожжах, он, подтрунивая над ней, говорил «моя большая девочка». Когда Джесси-Энн позвонила им с Эльютеры, дабы сообщить, что она вышла замуж, вот уж кто нисколько не огорчился по поводу утраченной радости поиска и покупки длинного белого подвенечного платья для своей единственной дочери и связанных с этим хлопот – ее мать. Наоборот, она очень обрадовалась тому, что та «наконец нашла человека, который бы о ней позаботился», и что она счастлива. А вот отец ей тогда сказал:
– Знаешь, Джесси-Энн, я почему-то всегда себе представлял, что сам отведу тебя к венцу, – она уловила в его голосе дрожь от переполняющих его эмоций, и из ее глаз ручьем полились слезы.
Приезд ее родителей в Нью-Йорк не стал, как она ожидала, счастливым событием в ее жизни, хотя она хорошо отдохнула, позволив матери заботиться о себе. Только мама знала, как и что нужно сделать, чтобы ее дочери было хорошо, и ей не было необходимости просить ее сделать теплое питье или положить на разрывающуюся от боли голову смоченное холодной водой полотенце. По понятным причинам Джесси-Энн не могла ни сводить родителей в ресторан, ни даже показать город, а ведь для них это был всего второй приезд в Нью-Йорк за всю жизнь. Харрисон предоставил в их распоряжение лимузин с шофером, купил билеты в театр, сделал необходимые распоряжения и заказы к торжественному семейному обеду – в общем, вел себя по отношению к ним, как примерный зять, и она надеялась, что им это понравится, хотя и подозревала, что громадная квартира с ее бесценной обстановкой и многочисленные произведения искусства несколько подавляли их… А Рашель Ройл и пальцем не пошевелила, чтобы выказать им хотя бы некоторое гостеприимство.
Отец на протяжении всего долгого обеда держался прекрасно, обсуждая с Харрисоном вина и рассказывая ему о своих любимых сортах, на протяжении многих лет покупаемых им к Рождеству, и она знала, что Харрисон потом послал ему ящик, в котором было по бутылке каждой из перечисленных им марок. А вот ее бедная мама совсем стушевалась под оценивающим взглядом Рашели, которая, задав ей несколько хитрых вопросов, напала на столь интересующую ее тему – историю семьи Паркеров.
Скотт Паркер был провинциалом, почти всю свою жизнь прожившим в небольшом городке. Сын владельца типографии, он поступил в Мичиганский университет, который и успешно окончил, пройдя с отличием курс английского языка. Уйдя в журналистику, занимался освещением местных скандалов, и в конце концов, он удовлетворил свое скромное тщеславие, став редактором спринг-фоллсовской «Гэзетт». Между ним и Мэри Алисон вспыхнула любовь с первого взгляда, и сразу по окончании школы она вышла за него замуж. Мэри, конечно, была женщиной развитой и начитанной, наслаждавшейся жизнью и маленькими радостями, выпадавшими на ее долю, но она и в подметки не годилась Рашель, шикарной и высокомерно-едкой, неотразимой в своем черном шанелевском костюме и атласной блузке цвета красного вина.
Во время очередной неловкой паузы, возникшей в разговоре, Джесси-Энн сжала под столом руку матери, бросавшей на нее тревожные взгляды.
– Ты выглядишь сегодня просто великолепно, мама, – сказала она, чтобы как-то подбодрить Мэри Паркер. – Мне очень нравится твое розовое платье.
– Твой отец сказал, что оно слишком молодежное, но я все-таки подумала, что оно мне идет, – сказала она, польщенная похвалой дочери.
– С розовым цветом надо быть осторожней, как вы думаете? – прокомментировала эти слова Рашель. – Особенно это касается женщин старше тридцати.
Джесси-Энн окинула свекровь уничтожающим взглядом.
– Ярко-розовый цвет был одним из любимых у Шиапарелли, – парировала она, – и Шанель его тоже любила. А Лагерфельд вообще использует его где только можно… Он очень моден.
– Да не хочу я ничего знать о том, что модно, а что нет! – Рашель взяла жареный хлебец и намазала на него крохотный кусочек масла. Все как завороженные следили за ее отточенными движениями. – Я выработала свой стиль к двадцати пяти годам и с тех пор его придерживаюсь, не оглядываясь ни на какие так называемые моды.
После этой стычки Джесси-Энн старалась держать родителей подальше от Рашели, оберегая их от колкостей своей свекрови так тщательно, как если бы они были ее детьми.
– Судя по всему, она очень славная женщина, – сказала ей мать с тенью сомнения в голосе, – и такая элегантная. Но вообще-то с такими деньгами, я думаю, просто нельзя не быть элегантной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Когда она попыталась отдать их ему обратно, деньги рассыпались по стойке и намокли от пролитого пива.
– Здесь пятьдесят пять фунтов, – строго сказал он. – Этого слишком много, чтобы пускаться в загул. Не успеешь обернуться, как тебе набьют морду!
– Пятьдесят пять? – Гала озадаченно взглянула на него. Джейк быстро пересчитал деньги:
– Да, точно. Пятьдесят пять.
– Но должно быть шестьдесят пять. Столько обычно я получаю.
Джейк посмотрел на нее, потом проговорил:
– Скажи-ка, ты всегда открываешь конверт с зарплатой здесь?
– О, нет! Я всегда жду, пока приду домой. А затем утром отношу в банк.
– О'кей, я скажу, что ты должна сделать. Иди сразу к своему дорогому боссу, покажи ему твои пятьдесят пять фунтов и посмотрим, что он скажет.
Гала неуверенно посмотрела на него:
– Зачем? Неужели ты думаешь, что он обманывает меня нарочно?
Джейк кивнул:
– Я готов биться об заклад. Это старый фокус… Оставить себе лишние десять фунтов… Иди же, Гала, спроси его.
Гала медленно направилась в противоположный конец бара, где Леонард Линзен пил кофе и читал результаты сегодняшних скачек.
– Да? – спросил он, недовольно глядя на нее, когда она обратилась к нему.
– Мистер Линзен. В моей зарплате не хватает десяти фунтов. Здесь только пятьдесят пять, – сказала она.
– Глупости! – равнодушно бросил Линзен. – Вы получили столько, сколько и всегда; если вы потеряли деньги, то это ваша проблема.
– Но я открыла конверт здесь, вот только что… Я никак не могла потерять десять фунтов, – возразила Гала.
– Нет? Но как вы это докажете? Откуда я знаю, что вы не засунули деньги себе в сумочку или карман? Такое постоянно случается среди служащих бара. Нет, извините, но не сваливайте на меня…
– Мистер Линзен, – протестующе сказала Гала, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Должно быть, вы сами в этот раз ошиблись. Я не могу себе позволить терять десять фунтов. Мне нужны все деньги, которые я заработала.
– Да? Ну тогда работайте немного получше, тогда, может, будете получать чаевые. Вам надо брать пример с Риты… Оставаться на сверхурочные часы…
Красная и злая, Гала вернулась к Джейку.
– Я так и знал, – сказал Джейк. – Я уже не раз замечал, как он проделывает это то с одним, то с другим. Оставайся здесь, Гала. Я сам с ним поговорю…
Соскользнув с высокой табуретки, он прошел через бар.
– Посмотрите! – вскричал мужчина небольшого роста в полосатом шарфе и с уэльским акцентом. – Не сам ли это старина Мейбрук!
Полдюжины голов повернулись в их сторону, когда Джейк остановился рядом с ними.
– И что из этого? – спокойно спросил он.
– Ничего, ничего, – пробормотал тот, оценив размеры Джейка.
– Тогда все в порядке, – произнес Джейк, продолжая свой путь в направлении Линзена.
– Обладатель трех кубков Уэльса, звезда команды, только посмотрите на него, – пробормотал коротышка. – Разгуливает по бару как заправский громила.
Гала с опаской глядела на пьяных болельщиков из Уэльса, когда Джейк, не обращая на них внимания, подошел к Линзену. Переполненный бар неожиданно стих, и все взгляды устремились на Джейка.
– Отдайте десятку Гале, мистер Линзен, – тихо сказал он.
– Что ты имеешь в виду – отдать ей десятку? Она получила свою зарплату, точно такую же, как и раньше. Рита вот не жалуется. Рита, ты получила свою зарплату, не так ли?
– Конечно, получила. – Рита вынула деньги из низкого выреза своей блузки. – И надеюсь заработать еще немного! – добавила она, нахально подмигивая хохочущим посетителям.
– Если Тала куда-то их дела и думает, что вытащит из меня еще одну десятку, то она сильно ошибается.
– Нет, никуда она их не девала, Линзен. Я открыл этот конверт и пересчитал деньги. Так что не надо. Отдайте ей десять фунтов, и не будем больше возвращаться к этому вопросу.
Культурная речь Джейка, когда он обращался к Линзену, слышалась в каждом уголке притихшего бара.
– Похоже, назревает драка, – предположил один из болельщиков в предвкушении, отставляя кружку и поводя крепкими плечами.
– Да нет, – ответил коротышка. – Этот громила драться не будет. Ему когда-то здорово досталось от французов, выбили весь дух вон.
Тем временем Джейк схватил Линзена за ворот.
– Десятку, Линзен, и немедленно, – сказал он сквозь зубы.
– Твою мать, ты уволен, – прорычал Линзен.
Джейк ударил его прямо в нос. Послышался хруст, и из носа брызнула кровь. Линзен соскользнул на пол, из его горла вырвался сдавленный булькающий звук. Засунув руку в карман Линзена, Джейк вынул из бумажника десять фунтов. Он осторожно отнес их Гале и отдал ей в руки.
– А сейчас иди и возьми свое пальто. Я отведу тебя домой. Пора тебе найти другую работу.
Гала с ужасом смотрела на него. Голубая рубашка Джейка была вся в крови, а костяшки его руки вспухли и были оцарапаны.
– Джейк, я не хотела, чтобы это делал… Я хотела только помочь тебе…
– Не обращай внимания, Гала-Роза. Просто возьми пальто, и мы уходим, – терпеливо повторил он, потирая глаза поцарапанной рукой.
– Все в порядке, Джейк? – встревоженно спросила она.
– Только обычная головная боль, только и всего. Но сегодня что-то болит сильнее… Думаю, это из-за игры, – добавил он тоскливо. – Если бы ты могла это видеть, Гала…
Его речь стала неожиданно неразборчивой, и он прошептал:
– Все было, как в старые времена…
– Ты сломал ему нос, негодяй! – раздался крик Риты, склонившейся над Линзеном в дальнем конце бара. – Тебе положено бить пьяных посетителей, а не хозяина! Гала, вызови «скорую помощь»!
– Бить посетителей? – закричал крепкий мускулистый болельщик, выходя вперед. – Нам бы хотелось посмотреть на этого бывшего, правда, ребята? И как это тебе разрешили только играть за Уэльс, парень? Ну, скажи мне. – Сжав кулаки, он с вызовом ждал, остановившись в центре комнаты.
– Я сейчас вернусь, детка, – спокойно сказал Джейк Гале. – Мне придется еще кое-что сделать.
Когда он приблизился, все болельщики вскочили на ноги, сжав стаканы и пивные бутылки в руках, готовые броситься в драку.
Они ошарашенно глядели, как Джейк вдруг споткнулся и вцепился в стойку, чтобы не упасть.
– Он что, пьяный? – рассмеялся кто-то. – Эти громилы никогда не умели пить, это точно…
Пытаясь выпрямиться, Джейк сделал еще два шага в их сторону и, шатаясь, встал перед ними.
– Джейк, Джейк! – завизжала Гала, когда он шагнул вперед. А потом он упал всем своим весом на залитый пивом и усеянный окурками пол бара «Линди».
В госпиталь Джейка и Леонарда Линзена увозила одна «неотложка», и полиция любезно разрешила Гале поехать с ними. Но в этом не было необходимости. Джейк умер еще до того, как упал на пол.
В колонке сплетен «Дейли мейл», которую вел Нигель Демпстер, появилось маленькое сообщение и краткий диагноз – обширное кровоизлияние мозга. Затем тело Джейка, по распоряжению его семьи, было отправлено обратно в Уилпшир. Гала подумала, что теперь, когда Джейк умер, он стал наконец достоин уважения и чести вернуться домой. Она пыталась дозвониться до его отца, объяснив, что была другом Джейка и хотела бы присутствовать на похоронах, но его секретарь холодно ответил, что похороны будут происходить только в узком семейном кругу.
В день похорон Гала в ужасном состоянии сидела у себя в постели и оплакивала Джейка и свою потерянную любовь. Джейк был ей братом, ее защитником, которого у нее никогда раньше не было. Он вел себя с ней как настоящий английский джентльмен, несмотря на то что его семья считала его недостойным своей фамилии и неудачником. При других обстоятельствах она бы точно влюбилась в него, но, с грустью подумала она, если бы все было по-другому, вряд ли Джейк тогда бы в нее влюбился. Он бы никогда и не познакомился с ней, занятый своей жизнью, посещая все эти знатные ужины и приемы, встречаясь с теми красивыми девушками, о которых она читала в газетах. Бедный, дорогой Джейк! Задернув тонкие занавески на окне, за которым было холодно и темно, она разрыдалась, поняв, что жизнь без Джейка опустела, и чувствуя жалость и к себе самой.
ГЛАВА 5
Джонатан Морис Ройл был воплощением сплошного очарования. Джесси-Энн лежала, откинувшись на белоснежные подушки больничной постели, в то время как молоденькая и хорошенькая медсестра аккуратно расчесывала ее слипшиеся от пота волосы, убирая их с бледного лица, а рядом в плетеной колыбельке лежал ее малыш. Лицо Харрисона осветилось радостью, когда он взял ребенка на руки. Разглядывая новорожденного сына, он не смог сдержать возгласа удивления, когда обнаружил, что у его мальчика темные волосы (он-то думал, что будут светлые), и пришел в восторг от голубизны его глаз. И хотя Джесси-Энн предупреждала, что глаза ребенка с возрастом обычно меняются, по правде говоря, с Джоном этого так и не произошло. Даже бабушка, Рашель Ройл, и та смягчилась, попав под обаяние по-матерински широкой, хотя и беззубой улыбки внука. А Маркус прилетел из Принстона, держа в руках целую охапку желтых роз, предназначенных Джесси-Энн, и здоровенного шестифутового плюшевого мишку в подарок своему новорожденному братцу.
– Какой он маленький! – сказал он, осторожно потрогав ручку малыша.
– Не бойся, – усмехнулась в ответ Джесси-Энн, – он не кусается. По крайней мере, пока.
Когда тем же вечером Харрисон снова появился у нее, он принес с собой плоскую, обтянутую темно-желтой замшей шкатулку.
– Я знаю, что тебе никогда ничего не нужно и что ты – девочка, которой чрезвычайно трудно угодить с подарком, – сказал он, открывая шкатулку. – Но голубой цвет – это цвет твоих глаз… и глаз твоего сына тоже.
Когда он надел ей на шею ожерелье из сапфиров и бриллиантов и показал изысканные, дополняющие гарнитур серьги, у нее от волнения перехватило дыхание. Уязвленная холодным отношением к ней со стороны Рашели Ройл и прекрасно отдавая себе отчет в том, что практически весь остальной мир считал, что она вышла замуж за Харрисона наверняка из-за денег, Джесси-Энн твердо стояла на своем, не разрешая ему вообще что-либо ей покупать.
– Я, конечно, носила такие вещи, когда работала моделью, но у меня и в мыслях не было, чтобы купить себе что-нибудь подобное! – воскликнула она, поворачивая голову из стороны в сторону так, чтобы большие, продолговатой формы сапфиры, окруженные бриллиантами, вспыхивали на свету искорками. – Но, Харрисон, я вообще-то не могу их принять.
– Нет, ты их возьмешь, – твердо возразил он, – это тебе подарок в честь рождения нашего сына. И я вот еще о чем подумал: тебе непременно нужно будет купить новое платье под стать камням. Так что через несколько недель, как только ты будешь в состоянии выдержать такую нагрузку, мы с тобой могли бы слетать в Париж и выбрать там несколько подходящих тебе вещей.
Месяцы беременности не были для Джесси-Энн легкими, хотя с медицинской точки зрения протекала она нормально, без каких-либо существенных отклонений как для нее самой, так и для малыша. Просто ее почти все время тошнило, и поэтому она не могла толком есть, и одно тянуло за собой другое. Она могла бы с полным правом сказать, что Харрисон беспокоился о ней (быть может, даже больше, чем делал в обычных обстоятельствах – и все из-за Мишель), но теперь все волнения были позади. Она возвращалась в свое всегдашнее состояние постоянного голода, счастья и готовности ко всему.
В Париж, однако, они так и не выбрались, поскольку она ни на минуту не могла оставить малыша. Вот домой она все-таки вырвалась, чтобы познакомить свою семью и друзей с Харрисоном и Джоном.
Скотт и Мэри Паркер однажды уже приезжали к ним в Нью-Йорк, как раз в то время, когда Джесси-Энн узнала, что беременна, и, удрученная своими ежеутренними недомоганиями, она никому на свете не была так рада, как им.
У Джесси-Энн всегда были близкие отношения с отцом – даже ближе, чем с мамой, которую целиком поглощала забота о трех подрастающих мальчишках. И они с отцом как-то всегда были настроены на одну волну; даже внешне они были похожи (он был светловолосым и голубоглазым гигантом), и думали они одинаково, и подчас она даже знала наперед, что он сейчас скажет. Каждый раз, когда в раннем детстве отец сажал ее себе на широкие и такие надежные плечи, он ласково называл свою дочь «моя маленькая девочка», а потом, когда она стала подростком и начала расти как на дрожжах, он, подтрунивая над ней, говорил «моя большая девочка». Когда Джесси-Энн позвонила им с Эльютеры, дабы сообщить, что она вышла замуж, вот уж кто нисколько не огорчился по поводу утраченной радости поиска и покупки длинного белого подвенечного платья для своей единственной дочери и связанных с этим хлопот – ее мать. Наоборот, она очень обрадовалась тому, что та «наконец нашла человека, который бы о ней позаботился», и что она счастлива. А вот отец ей тогда сказал:
– Знаешь, Джесси-Энн, я почему-то всегда себе представлял, что сам отведу тебя к венцу, – она уловила в его голосе дрожь от переполняющих его эмоций, и из ее глаз ручьем полились слезы.
Приезд ее родителей в Нью-Йорк не стал, как она ожидала, счастливым событием в ее жизни, хотя она хорошо отдохнула, позволив матери заботиться о себе. Только мама знала, как и что нужно сделать, чтобы ее дочери было хорошо, и ей не было необходимости просить ее сделать теплое питье или положить на разрывающуюся от боли голову смоченное холодной водой полотенце. По понятным причинам Джесси-Энн не могла ни сводить родителей в ресторан, ни даже показать город, а ведь для них это был всего второй приезд в Нью-Йорк за всю жизнь. Харрисон предоставил в их распоряжение лимузин с шофером, купил билеты в театр, сделал необходимые распоряжения и заказы к торжественному семейному обеду – в общем, вел себя по отношению к ним, как примерный зять, и она надеялась, что им это понравится, хотя и подозревала, что громадная квартира с ее бесценной обстановкой и многочисленные произведения искусства несколько подавляли их… А Рашель Ройл и пальцем не пошевелила, чтобы выказать им хотя бы некоторое гостеприимство.
Отец на протяжении всего долгого обеда держался прекрасно, обсуждая с Харрисоном вина и рассказывая ему о своих любимых сортах, на протяжении многих лет покупаемых им к Рождеству, и она знала, что Харрисон потом послал ему ящик, в котором было по бутылке каждой из перечисленных им марок. А вот ее бедная мама совсем стушевалась под оценивающим взглядом Рашели, которая, задав ей несколько хитрых вопросов, напала на столь интересующую ее тему – историю семьи Паркеров.
Скотт Паркер был провинциалом, почти всю свою жизнь прожившим в небольшом городке. Сын владельца типографии, он поступил в Мичиганский университет, который и успешно окончил, пройдя с отличием курс английского языка. Уйдя в журналистику, занимался освещением местных скандалов, и в конце концов, он удовлетворил свое скромное тщеславие, став редактором спринг-фоллсовской «Гэзетт». Между ним и Мэри Алисон вспыхнула любовь с первого взгляда, и сразу по окончании школы она вышла за него замуж. Мэри, конечно, была женщиной развитой и начитанной, наслаждавшейся жизнью и маленькими радостями, выпадавшими на ее долю, но она и в подметки не годилась Рашель, шикарной и высокомерно-едкой, неотразимой в своем черном шанелевском костюме и атласной блузке цвета красного вина.
Во время очередной неловкой паузы, возникшей в разговоре, Джесси-Энн сжала под столом руку матери, бросавшей на нее тревожные взгляды.
– Ты выглядишь сегодня просто великолепно, мама, – сказала она, чтобы как-то подбодрить Мэри Паркер. – Мне очень нравится твое розовое платье.
– Твой отец сказал, что оно слишком молодежное, но я все-таки подумала, что оно мне идет, – сказала она, польщенная похвалой дочери.
– С розовым цветом надо быть осторожней, как вы думаете? – прокомментировала эти слова Рашель. – Особенно это касается женщин старше тридцати.
Джесси-Энн окинула свекровь уничтожающим взглядом.
– Ярко-розовый цвет был одним из любимых у Шиапарелли, – парировала она, – и Шанель его тоже любила. А Лагерфельд вообще использует его где только можно… Он очень моден.
– Да не хочу я ничего знать о том, что модно, а что нет! – Рашель взяла жареный хлебец и намазала на него крохотный кусочек масла. Все как завороженные следили за ее отточенными движениями. – Я выработала свой стиль к двадцати пяти годам и с тех пор его придерживаюсь, не оглядываясь ни на какие так называемые моды.
После этой стычки Джесси-Энн старалась держать родителей подальше от Рашели, оберегая их от колкостей своей свекрови так тщательно, как если бы они были ее детьми.
– Судя по всему, она очень славная женщина, – сказала ей мать с тенью сомнения в голосе, – и такая элегантная. Но вообще-то с такими деньгами, я думаю, просто нельзя не быть элегантной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52