Командир дивизии был сердит и выговаривал майору, что тот не воспользовался случаем и не собрал больше людей, так как сорока лейтенантов не хватит и на половину вакантных должностей.
Потом их повели получать пополнение. Дьяконскому дали восемнадцать человек, из них шестеро казахов. Люди все в возрасте, лет за тридцать, но на фронте впервые. Виктор прикинул: два десятка бойцов осталось у них в роте, да еще восемнадцать, это уже кое-что.
Теперь он спокоен за свой километр фронта и за левый фланг: слева была рота Вышкварцева. Сам развел новичков по местам, приставил к каждому опытного бойца, назначил двух сержантов командирами взводов.
Вечером явился в гости Емельян. Сказал, посмеиваясь:
– Ну, приятель, в гору пошли, только далеко ли уйдем? Этот кубик в петличках наполовину шансы выжить убавил. Если смотреть на круг, кто в первую очередь на войне гибнет? Командиры рот да Ваньки-взводные. В атаку всегда впереди, всегда личным примером… .
– Ладно, – в тон ему ответил Виктор. – Мы в батальонные командиры выбьемся. А батальонных реже закапывают. Они все-таки чуть подальше от переднего края.
– Значит, будем делать карьеру? – подмигнул Емельян. И уже серьезно спросил: – Ты доволен, Витя, ты ведь хотел командиром быть?..
– Доволен, конечно, – не совсем уверенно ответил Дьяконский. – Понимаешь, я знаю, что у меня получится, это не самоуверенность, это просто по силам. Но вот радости настоящей не испытываю. Мечтал, рвался, любил военное дело… А теперь на многое по-другому смотрю. Война опротивела.
* * *
Под прикрытием минометов рота немецких автоматчиков переправилась через Оскол, залегла среди кочек. Фашисты явно прощупывали оборону. Прошлым летом по ним начали бы палить из всех средств, но теперь – дудки! Молчала наша артиллерия, молчало большинство пулеметов. Лишь когда немцы сняли огонь с траншеи и перенесли его вглубь, когда автоматчики перебежками двинулись вперед, накапливаясь для броска, по ним прицельно ударили из винтовок.
Фашисты отошли. Они, наверно, закрепились бы на восточном берегу, но Виктор с тремя бойцами и ручным пулеметом пробрался по балочке, по кустам до окопа боевого охранения. Гафиуллин резанул оттуда пулеметным огнем по открытому флангу. Немцы бросились к броду. Пока фашисты переправлялись, Гафиуллин и два пулеметчика из дзота прицельным огнем расстреливали их. Истошные вопли разносились далеко вокруг. На западный берег выбралась жалкая горстка.
– Вот так-то, – сказал Виктор. – Мы вас научим стучаться, прежде чем в дверь входить!
Немецкие минометы продолжали свирепствовать, но бойцы отлеживались в нишах и «лисьих норах», только один наблюдатель был ранен в челюсть…
Атака началась утром. В шесть часов ударила немецкая артиллерия. Била она точно – помогал висевший в небе корректировщик. Траншею затянуло дымом и пылью, остро воняло тротилом. В серой пелене багрово вспыхивало пламя разрывов.
На участке Дьяконского снаряды разрушили два дзота из пяти, во многих местах засыпали траншею. Будь тут много людей, снаряды нарубили бы кровавого мяса. Но немцы молотили почти по пустому месту.
Форсирование Оскола фашисты повели сразу на всем видимом пространстве. Перебирались бродом и вплавь; на лодках и на плотах перебрасывали пулеметы и минометы.
Заработали наши артиллеристы. Но огневая завеса была негустой, фашисты просочились сквозь нее, рассыпались по лугу.
Укрываясь в кустах и траве, немцы ползком и перебежками двинулись к траншее. На Виктора шла большая группа: фашисты вскакивали, подбадривая себя криком. Гафиуллин прижал их к земле длинной очередью.
Между траншеей и речкой одновременно во многих местах появились полосы дыма. Фашисты зажгли дымовые шашки. Ветра не было, отдельные полосы слились в плотную завесу. Ни пулеметчики, ни артиллерийские наблюдатели не видели теперь, что творится на берегу, но сквозь стрельбу все явственней доносилось гудение двигателей. Дьяконский понял: противник переправляет танки.
* * *
Вечером стало известно, что севернее Купянска немцы прорвали оборону и продвинулись далеко на восток. В той стороне горели деревни, туда большими косяками, по восемнадцать-двадцать машин, пролетали фашистские самолеты. Дивизия получила приказ отойти на новый рубеж.
Опять, как в прошлом году, потянулись горькие дни отступления, только теперь было еще хуже. В Белоруссии, в северной Украине много лесов, перелесков, есть где укрыться от авиации. А тут – голая степь, изрезанная балками, лишь кое-где видны на ней старые одинокие деревья. Под такими не спрячешься.
Трое суток немецкая мотопехота шла по пятам. Каждое утро остатки дивизии занимали оборону фронтом на север и на запад. Вспыхивали мелкие стычки. К вечеру дивизия опять начинала отход, оставив небольшие заслоны. Главные силы фашистов действовали севернее, бои откатились на Воронеж. Дивизия таяла от бомбежек. Красноармейцы разбегались по степи при появлении самолетов, многие отставали.
С курганов видно было, как по дорогам, по балкам и прямо по травянистой целине бредут на восток сотни людей. Вся степь усеяна была беженцами и группами солдат. Не то что дивизия – в бескрайних придонских просторах рассеялась целая армия.
Машины, в которых отправляли на восток раненых, обратно не возвращались. Дивизия осталась без колесного транспорта. Даже полковник шагал пешком, вел за собой колонну в шестьсот штыков при пяти пушках и с десятком повозок.
Возле станции Миллерово они оторвались, наконец, от преследования и, пройдя еще сто пятьдесят километров, вышли к хутору Базки. Дон здесь круто, почти под прямым углом, ломал свое течение. Вдоль восточного берега тянулась длинная улица станицы Вёшенской, а правей ее зеленел лес.
Работала только одна переправа, сюда стекались машины, повозки и пеший люд со всех окрестностей, от станицы Казанской и севернее. И вверх и вниз по течению, насколько хватал глаз, копошился серый муравейник. Эта людская масса, выкатившаяся из степи, принесла с собой столько пыли, что и трава, и кусты, и дома в хуторе –все было покрыто толстой коростой. Мутной казалась вода в реке.
Отчаявшись дождаться очереди на переправу, многие перебирались вплавь. Повсюду маячили на воде черные головы. И по тому, как сносило пловцов, чувствовалось, что течение здесь сильное.
Пока Дьяконский и Вышкварцев мылись и стирали в Дону выгоревшие добела гимнастерки, Гафиул-лин раздобыл молодого барашка и умело освежевал его. В крайнем доме хозяйка затопила печь, принялась стряпать на весь батальон.
Командир дивизии вернулся с переправы мрачный, приказал отдыхать до утра. Поужинав, Виктор пошел в огород, прилег на теплую землю среди подсолнухов. Рядом вытянулись на плащ-палатках Вышкварцев и комбат. Распухшее усталое солнце медленно оседало к земле, протянув вдоль реки длинные багровые полосы.
– Эй, приятель, ты знаешь, место какое тут знаменитое? – спросил Вышкварцев.
– Знаю, – неохотно ответил Виктор, покусывая травинку. – Давно мечтал побывать.
– Да, Витя, для меня это самая любимая книга. Всегда она у нас с отцом на столе, как Евангелие, лежала.
– Ребята, о чем вы, так вашу так?! – приподнялся комбат.
Дьяконский скользнул по нему невидящим взглядом, вспомнил вслух:
– Вешенская – вся в засыпи желтопесков. Невеселая, без садов, станица… Кажется, так…
– Не видно песков-то, – снова сказал комбат.
– Далеко, вот и не видно, – отмахнулся Вышкварцев. – А Базки-то вроде по описанию крепко на хутор Татарский смахивают. Я сперва даже удивился, будто в знакомое место попал.
– Возможно, – кивнул Дьяконский. – Когда переправимся, обязательно дом разыщем.
– Да ведь самого-то нет здесь, он на фронте наверняка.
– Все равно посмотрим.
– Дьяконский, так твою так, чего темнишь? Знакомые, что ли, у тебя тут?
– Знакомые, – спокойно сказал Виктор. – А если ты еще раз обратишься ко мне с матом, спущу под обрыв. Понятно?
– Понятно, – сказал комбат. – Телячьи нежности. В бою небось не обижался.
– Там дело другое.
– Да, ты уж привыкай с людьми по-человечески, а не по-собачьи, – поддержал Вышкварцев.
– А ну вас, так вашу так, – засмеялся комбат. – Ну, чего навалились двое на одного? Я ж ведь от всей души к вам. А раз не нравится, значит, не буду.
Рано утром, едва дивизия успела переправиться через Дон, появились немецкие самолеты. Первые бомбы упали в реку. По берегу подальше от опасного места, брызнули в обе стороны красноармейцы. Виктор лег на спину возле самой воды, следил за темными машинами, проносившимися над рекой. Он видел, как отделяются от них черные капли бомб, и каждый раз точно угадывал: это дальше, это левее, это на тот берег! Когда пара самолетов вырвалась из-за хутора, он понял – сюда!
Нарастающий вой заглушил все звуки. Виктор закрыл глаза и сразу подумал: зачем? Приоткрыл их, увидел кусок синего неба, исполосованный дымом, и в эту секунду на него с треском обрушилось что-то черное, подбросило и закрутило. Ему казалось, что он летит в воздухе, он пытался раскинуть руки, чтобы упасть плашмя, но упал боком, и по всему телу мгновенно разлились сильная боль.
Когда Вышкварцев и Гафиуллин подоспели к нему, Виктор лежал вытянувшись во весь длинный рост, ноги его до колен были в воде. В десяти метрах дымилась цепочка неглубоких воронок.
– Ой, команды-ы-ыр! Ой, команды-ы-ыр! – по-бабьи причитал Гафиуллин, ползая около Дьяконского на коленях. Емельян разодрал окровавленную гимнастерку Виктора, приложил ухо к груди. Сердце билось. Осторожно смыл кровь на голове. Осколок, как бритвой, срезал Дьяконскому половину правого уха.
– Ничего, – сказал Вишкварцев. – Это ничего, кость не задета.
Другой осколок пробил Виктору шею возле ключицы. Рана была неглубокой, но из нее сильно текла кровь, и Емельяну она показалась опасной. Он крепко забинтовал ее.
* * *
Когда началось большое летнее наступление 1942 года, Гитлер перенес свою ставку в Винницу, ближе к фронту. Берлин самодовольно переваривал приятные новости. Газеты прославляли генералов Манштейна и Гота. При блеске новых успехов имя Гудериана совсем померкло. О нем не вспоминали. Даже полковник Шмундт, и тот ни разу не позвонил ему.
С двойственным чувством следил Гейнц за ходом событий. Как патриот он радовался успехам армии. Но зависть мешала ему быть объективным. Особенно болезненно воспринимал он победы своего старого коллеги генерал-полковника Гота. Да, танкисты снова показали себя. Маневр был блестящий, как раз в том стиле, который проповедовал Гудериан.
Прорвавшись от Курска к Воронежу, танкисты Гота проложили путь пехоте, а затем повернули круто на юг, стремительным маршем через степи вышли в большую излучину Дона. Русские сумели задержать войска, наступавшие к Сталинграду по прямой. И тогда Гот совершил еще один превосходный маневр: переправил свои танки через Дон возле станицы Цимлянской, захватил станцию Котельниково и устремился на Сталинград с юго-запада.
Наступление большими массами танков на широких оперативных просторах! – разве не об этом мечтал всегда Гейнц. В прошлом году такая возможность была ограничена местностью. А у Гота идеальные условия. Он действует на равнине, не привязан к дорогам. Гот пользуется сейчас славой. Гудериан утешал себя мыслью, что нация никогда не забудет того, кто создал танковые кулаки, кто научил их наносить дробящие неотразимые удары…
Операции развивались успешно. Оптимисты снова заговорили о близком конце восточной кампании. Но, как это ни странно, Гудериана не покидало беспокойство, подсознательная тревога. Сначала он приписывал это шоку, который сам пережил на Восточном фронте. Разве не казалось тогда ему, что победа совсем рядом? А теперь? Теперь тем более. Один из старых знакомых прислал ему из России перевод приказа «Ни шагу назад!» Даже сам Сталин признавал, что Советский Союз находится на краю катастрофы, что какие-то считанные метры отделяют русских от пропасти. В немецкой армии такой приказ, такое обращение к солдатам было бы невозможным даже при самом плохом положении дел. Вполне естественно, что фюрер сразу сделал из этого свои выводы, бросил вперед все войска, не оставив резервов. Но разве можно до конца понять русских? Когда немцы напрягали под Москвой последние силы, русские нашли вдруг в глубине своей огромной страны несколько новых армий. Где гарантия, что подобное не повторится?
Два факта особенно беспокоили Гудериана. Советские генералы изменили тактику. Теперь войска не удерживали территорию, они научились маневрировать, уходить из-под ударов. Немцы смогли рассеять и потеснить несколько русских армий. Но наступление велось только фронтально. Все попытки окружить большие массы войск оканчивались неудачей. А ведь прошлым летом окружение было главным козырем. В мае–июне, всего за восемь недель и на сравнительно небольших участках, в районе Харькова и в Крыму, немцам удалось захватить большие трофеи и полмиллиона пленных. Теперь немцы продвинулись до Волги и до Кубани, отвоевали огромную территорию, но, по точным данным генерального штаба, взято в плен всего восемьдесят тысяч человек. Очень уж непропорционально выглядели эти цифры. Говорили они прежде всего о том, что русские пытаются сохранить свои главные силы, что решающие сражения еще впереди. И тогда… Тогда фюрер снова позовет его в строй! – к этому сводились в конце концов все размышления Гудериана.
Жаром обдавал размякший асфальт, к нему прилипали подошвы. Идти по шоссе было невозможно. Роты, поломав строй, шли по обочинам, по тропинкам, стараясь укрыться в жидкой тени тополей, поседевших от пыли. Впереди синими тучами вырастали горы. Появились холмы, покрытые дубовыми зарослями.
Заслышав частый цокот копыт, Матвей оглянулся. По шоссе галопом неслись трое всадников. Казаки догнали колонну и осадили мокрых, с пеной в пахах лошадей.
– Где командир?
– В голове колонны.
– Танки сзади! Километра три! – Казак пришпорил коня. Пламенем метнулся за его спиной алый башлык.
– Рота, стой! – закричал Горбушин. – Кру-гом! Вправо, цепью, развернись!
На середину шоссе выбежал капитал-лейтенант, сложил ладони рупором, скомандовал громко:
– Первая рота разворачивается слева! Пулеметчики – слева. Бронебойки ближе к дороге! Огонь по команде! Ребята, не тушуйтесь, есть случай посмотреть металлолом! Ветер в бизань!
Моряки падали в пыльную траву, прятались в ямах за стволами дубков. Еще перебегали, ища укрытия, люди, а на дороге уже появились фашисты. Впереди катился разведывательный броневик. Танки сползали с шоссе, на ходу перестраивались, образуя клин. Головные машины открыли огонь.
Горбушин лежал за мшистым камнем. От напряжения занемели пальцы, стиснувшие гранату, но Матвей боялся разжать их, боялся, что не выдержит, вскочит.
Он вздрогнул, когда рядом заиграл на баяне Костя. Играл громко, и все те же «Амурские волны».
– Заткнись! – заорал кто-то.
Костя приглушил баян, приподнялся, спросил презрительно:
– Эй, на палубе, кого слабит?
– Давай! – крикнул мичман Морозов. – «Варяга» давай!
– «Варяга» поберегу ближе к смерти, – сказал Костя и снова рванул вальс.
Возле дороги защелкали бронебойки. Мимо Горбушина прополз Морозов со связкой фанат. Матвей высунулся из-за камня и сразу упал: танк лез прямо на него.
Стиснув зубы, Горбушин привстал, бросил фанату в блестящую гусеницу. Столько силы вложил он в этот бросок, что фаната перелетела через танк. Тяжелое чудище прогромыхало рядом, Матвей откатился к валявшемуся баяну. Хотел кинуть вторую фанату, но за танком бежал Костя. Когда машина замедлила ход, разворачиваясь к дороге, матрос метнул в жалюзи бутылку. Танк помчался быстрей, то ли убегая, то ли пытаясь сбить охватившее корму пламя.
Немецкие пехотинцы, высадившиеся из грузовиков, не пошли в атаку, начали окапываться вдалеке.
Появилась, наконец, наша авиация. Прилетели с юга четыре трескучих фанерных У-2. Низко прошли они над вражеской пехотой, над колонной грузовиков. Простым глазом видно было, как высовывается из второй кабины штурман, руками бросает мелкие бомбы.
– Товарищ старший лейтенант! – позвали Горбушина матросы. – Мичман погиб!
Морозов лежал метрах в десяти перед камнем, лежал ничком, вытянув вперед руки с гранатами, которые так и не успел бросить.
Рядом сидел худенький Костя и плакал, бескозыркой вытирая слезы.
* * *
По узким ущельям, по берегам быстрых речушек шли моряки на юг, догоняя откатившийся фронт. Горное эхо далеко разносило гремевшую впереди канонаду. Бой клокотал где-то на перевалах, на пути к Туапсе. Казаки вели моряков обходными тропами, через вековые девственные леса. Матвей и не подозревал раньше, что по соседству с обжитым курортным побережьем есть такие глухие дебри. Затеняли землю старые дубы и буки, выше их крон пробились островерхие сосны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Потом их повели получать пополнение. Дьяконскому дали восемнадцать человек, из них шестеро казахов. Люди все в возрасте, лет за тридцать, но на фронте впервые. Виктор прикинул: два десятка бойцов осталось у них в роте, да еще восемнадцать, это уже кое-что.
Теперь он спокоен за свой километр фронта и за левый фланг: слева была рота Вышкварцева. Сам развел новичков по местам, приставил к каждому опытного бойца, назначил двух сержантов командирами взводов.
Вечером явился в гости Емельян. Сказал, посмеиваясь:
– Ну, приятель, в гору пошли, только далеко ли уйдем? Этот кубик в петличках наполовину шансы выжить убавил. Если смотреть на круг, кто в первую очередь на войне гибнет? Командиры рот да Ваньки-взводные. В атаку всегда впереди, всегда личным примером… .
– Ладно, – в тон ему ответил Виктор. – Мы в батальонные командиры выбьемся. А батальонных реже закапывают. Они все-таки чуть подальше от переднего края.
– Значит, будем делать карьеру? – подмигнул Емельян. И уже серьезно спросил: – Ты доволен, Витя, ты ведь хотел командиром быть?..
– Доволен, конечно, – не совсем уверенно ответил Дьяконский. – Понимаешь, я знаю, что у меня получится, это не самоуверенность, это просто по силам. Но вот радости настоящей не испытываю. Мечтал, рвался, любил военное дело… А теперь на многое по-другому смотрю. Война опротивела.
* * *
Под прикрытием минометов рота немецких автоматчиков переправилась через Оскол, залегла среди кочек. Фашисты явно прощупывали оборону. Прошлым летом по ним начали бы палить из всех средств, но теперь – дудки! Молчала наша артиллерия, молчало большинство пулеметов. Лишь когда немцы сняли огонь с траншеи и перенесли его вглубь, когда автоматчики перебежками двинулись вперед, накапливаясь для броска, по ним прицельно ударили из винтовок.
Фашисты отошли. Они, наверно, закрепились бы на восточном берегу, но Виктор с тремя бойцами и ручным пулеметом пробрался по балочке, по кустам до окопа боевого охранения. Гафиуллин резанул оттуда пулеметным огнем по открытому флангу. Немцы бросились к броду. Пока фашисты переправлялись, Гафиуллин и два пулеметчика из дзота прицельным огнем расстреливали их. Истошные вопли разносились далеко вокруг. На западный берег выбралась жалкая горстка.
– Вот так-то, – сказал Виктор. – Мы вас научим стучаться, прежде чем в дверь входить!
Немецкие минометы продолжали свирепствовать, но бойцы отлеживались в нишах и «лисьих норах», только один наблюдатель был ранен в челюсть…
Атака началась утром. В шесть часов ударила немецкая артиллерия. Била она точно – помогал висевший в небе корректировщик. Траншею затянуло дымом и пылью, остро воняло тротилом. В серой пелене багрово вспыхивало пламя разрывов.
На участке Дьяконского снаряды разрушили два дзота из пяти, во многих местах засыпали траншею. Будь тут много людей, снаряды нарубили бы кровавого мяса. Но немцы молотили почти по пустому месту.
Форсирование Оскола фашисты повели сразу на всем видимом пространстве. Перебирались бродом и вплавь; на лодках и на плотах перебрасывали пулеметы и минометы.
Заработали наши артиллеристы. Но огневая завеса была негустой, фашисты просочились сквозь нее, рассыпались по лугу.
Укрываясь в кустах и траве, немцы ползком и перебежками двинулись к траншее. На Виктора шла большая группа: фашисты вскакивали, подбадривая себя криком. Гафиуллин прижал их к земле длинной очередью.
Между траншеей и речкой одновременно во многих местах появились полосы дыма. Фашисты зажгли дымовые шашки. Ветра не было, отдельные полосы слились в плотную завесу. Ни пулеметчики, ни артиллерийские наблюдатели не видели теперь, что творится на берегу, но сквозь стрельбу все явственней доносилось гудение двигателей. Дьяконский понял: противник переправляет танки.
* * *
Вечером стало известно, что севернее Купянска немцы прорвали оборону и продвинулись далеко на восток. В той стороне горели деревни, туда большими косяками, по восемнадцать-двадцать машин, пролетали фашистские самолеты. Дивизия получила приказ отойти на новый рубеж.
Опять, как в прошлом году, потянулись горькие дни отступления, только теперь было еще хуже. В Белоруссии, в северной Украине много лесов, перелесков, есть где укрыться от авиации. А тут – голая степь, изрезанная балками, лишь кое-где видны на ней старые одинокие деревья. Под такими не спрячешься.
Трое суток немецкая мотопехота шла по пятам. Каждое утро остатки дивизии занимали оборону фронтом на север и на запад. Вспыхивали мелкие стычки. К вечеру дивизия опять начинала отход, оставив небольшие заслоны. Главные силы фашистов действовали севернее, бои откатились на Воронеж. Дивизия таяла от бомбежек. Красноармейцы разбегались по степи при появлении самолетов, многие отставали.
С курганов видно было, как по дорогам, по балкам и прямо по травянистой целине бредут на восток сотни людей. Вся степь усеяна была беженцами и группами солдат. Не то что дивизия – в бескрайних придонских просторах рассеялась целая армия.
Машины, в которых отправляли на восток раненых, обратно не возвращались. Дивизия осталась без колесного транспорта. Даже полковник шагал пешком, вел за собой колонну в шестьсот штыков при пяти пушках и с десятком повозок.
Возле станции Миллерово они оторвались, наконец, от преследования и, пройдя еще сто пятьдесят километров, вышли к хутору Базки. Дон здесь круто, почти под прямым углом, ломал свое течение. Вдоль восточного берега тянулась длинная улица станицы Вёшенской, а правей ее зеленел лес.
Работала только одна переправа, сюда стекались машины, повозки и пеший люд со всех окрестностей, от станицы Казанской и севернее. И вверх и вниз по течению, насколько хватал глаз, копошился серый муравейник. Эта людская масса, выкатившаяся из степи, принесла с собой столько пыли, что и трава, и кусты, и дома в хуторе –все было покрыто толстой коростой. Мутной казалась вода в реке.
Отчаявшись дождаться очереди на переправу, многие перебирались вплавь. Повсюду маячили на воде черные головы. И по тому, как сносило пловцов, чувствовалось, что течение здесь сильное.
Пока Дьяконский и Вышкварцев мылись и стирали в Дону выгоревшие добела гимнастерки, Гафиул-лин раздобыл молодого барашка и умело освежевал его. В крайнем доме хозяйка затопила печь, принялась стряпать на весь батальон.
Командир дивизии вернулся с переправы мрачный, приказал отдыхать до утра. Поужинав, Виктор пошел в огород, прилег на теплую землю среди подсолнухов. Рядом вытянулись на плащ-палатках Вышкварцев и комбат. Распухшее усталое солнце медленно оседало к земле, протянув вдоль реки длинные багровые полосы.
– Эй, приятель, ты знаешь, место какое тут знаменитое? – спросил Вышкварцев.
– Знаю, – неохотно ответил Виктор, покусывая травинку. – Давно мечтал побывать.
– Да, Витя, для меня это самая любимая книга. Всегда она у нас с отцом на столе, как Евангелие, лежала.
– Ребята, о чем вы, так вашу так?! – приподнялся комбат.
Дьяконский скользнул по нему невидящим взглядом, вспомнил вслух:
– Вешенская – вся в засыпи желтопесков. Невеселая, без садов, станица… Кажется, так…
– Не видно песков-то, – снова сказал комбат.
– Далеко, вот и не видно, – отмахнулся Вышкварцев. – А Базки-то вроде по описанию крепко на хутор Татарский смахивают. Я сперва даже удивился, будто в знакомое место попал.
– Возможно, – кивнул Дьяконский. – Когда переправимся, обязательно дом разыщем.
– Да ведь самого-то нет здесь, он на фронте наверняка.
– Все равно посмотрим.
– Дьяконский, так твою так, чего темнишь? Знакомые, что ли, у тебя тут?
– Знакомые, – спокойно сказал Виктор. – А если ты еще раз обратишься ко мне с матом, спущу под обрыв. Понятно?
– Понятно, – сказал комбат. – Телячьи нежности. В бою небось не обижался.
– Там дело другое.
– Да, ты уж привыкай с людьми по-человечески, а не по-собачьи, – поддержал Вышкварцев.
– А ну вас, так вашу так, – засмеялся комбат. – Ну, чего навалились двое на одного? Я ж ведь от всей души к вам. А раз не нравится, значит, не буду.
Рано утром, едва дивизия успела переправиться через Дон, появились немецкие самолеты. Первые бомбы упали в реку. По берегу подальше от опасного места, брызнули в обе стороны красноармейцы. Виктор лег на спину возле самой воды, следил за темными машинами, проносившимися над рекой. Он видел, как отделяются от них черные капли бомб, и каждый раз точно угадывал: это дальше, это левее, это на тот берег! Когда пара самолетов вырвалась из-за хутора, он понял – сюда!
Нарастающий вой заглушил все звуки. Виктор закрыл глаза и сразу подумал: зачем? Приоткрыл их, увидел кусок синего неба, исполосованный дымом, и в эту секунду на него с треском обрушилось что-то черное, подбросило и закрутило. Ему казалось, что он летит в воздухе, он пытался раскинуть руки, чтобы упасть плашмя, но упал боком, и по всему телу мгновенно разлились сильная боль.
Когда Вышкварцев и Гафиуллин подоспели к нему, Виктор лежал вытянувшись во весь длинный рост, ноги его до колен были в воде. В десяти метрах дымилась цепочка неглубоких воронок.
– Ой, команды-ы-ыр! Ой, команды-ы-ыр! – по-бабьи причитал Гафиуллин, ползая около Дьяконского на коленях. Емельян разодрал окровавленную гимнастерку Виктора, приложил ухо к груди. Сердце билось. Осторожно смыл кровь на голове. Осколок, как бритвой, срезал Дьяконскому половину правого уха.
– Ничего, – сказал Вишкварцев. – Это ничего, кость не задета.
Другой осколок пробил Виктору шею возле ключицы. Рана была неглубокой, но из нее сильно текла кровь, и Емельяну она показалась опасной. Он крепко забинтовал ее.
* * *
Когда началось большое летнее наступление 1942 года, Гитлер перенес свою ставку в Винницу, ближе к фронту. Берлин самодовольно переваривал приятные новости. Газеты прославляли генералов Манштейна и Гота. При блеске новых успехов имя Гудериана совсем померкло. О нем не вспоминали. Даже полковник Шмундт, и тот ни разу не позвонил ему.
С двойственным чувством следил Гейнц за ходом событий. Как патриот он радовался успехам армии. Но зависть мешала ему быть объективным. Особенно болезненно воспринимал он победы своего старого коллеги генерал-полковника Гота. Да, танкисты снова показали себя. Маневр был блестящий, как раз в том стиле, который проповедовал Гудериан.
Прорвавшись от Курска к Воронежу, танкисты Гота проложили путь пехоте, а затем повернули круто на юг, стремительным маршем через степи вышли в большую излучину Дона. Русские сумели задержать войска, наступавшие к Сталинграду по прямой. И тогда Гот совершил еще один превосходный маневр: переправил свои танки через Дон возле станицы Цимлянской, захватил станцию Котельниково и устремился на Сталинград с юго-запада.
Наступление большими массами танков на широких оперативных просторах! – разве не об этом мечтал всегда Гейнц. В прошлом году такая возможность была ограничена местностью. А у Гота идеальные условия. Он действует на равнине, не привязан к дорогам. Гот пользуется сейчас славой. Гудериан утешал себя мыслью, что нация никогда не забудет того, кто создал танковые кулаки, кто научил их наносить дробящие неотразимые удары…
Операции развивались успешно. Оптимисты снова заговорили о близком конце восточной кампании. Но, как это ни странно, Гудериана не покидало беспокойство, подсознательная тревога. Сначала он приписывал это шоку, который сам пережил на Восточном фронте. Разве не казалось тогда ему, что победа совсем рядом? А теперь? Теперь тем более. Один из старых знакомых прислал ему из России перевод приказа «Ни шагу назад!» Даже сам Сталин признавал, что Советский Союз находится на краю катастрофы, что какие-то считанные метры отделяют русских от пропасти. В немецкой армии такой приказ, такое обращение к солдатам было бы невозможным даже при самом плохом положении дел. Вполне естественно, что фюрер сразу сделал из этого свои выводы, бросил вперед все войска, не оставив резервов. Но разве можно до конца понять русских? Когда немцы напрягали под Москвой последние силы, русские нашли вдруг в глубине своей огромной страны несколько новых армий. Где гарантия, что подобное не повторится?
Два факта особенно беспокоили Гудериана. Советские генералы изменили тактику. Теперь войска не удерживали территорию, они научились маневрировать, уходить из-под ударов. Немцы смогли рассеять и потеснить несколько русских армий. Но наступление велось только фронтально. Все попытки окружить большие массы войск оканчивались неудачей. А ведь прошлым летом окружение было главным козырем. В мае–июне, всего за восемь недель и на сравнительно небольших участках, в районе Харькова и в Крыму, немцам удалось захватить большие трофеи и полмиллиона пленных. Теперь немцы продвинулись до Волги и до Кубани, отвоевали огромную территорию, но, по точным данным генерального штаба, взято в плен всего восемьдесят тысяч человек. Очень уж непропорционально выглядели эти цифры. Говорили они прежде всего о том, что русские пытаются сохранить свои главные силы, что решающие сражения еще впереди. И тогда… Тогда фюрер снова позовет его в строй! – к этому сводились в конце концов все размышления Гудериана.
Жаром обдавал размякший асфальт, к нему прилипали подошвы. Идти по шоссе было невозможно. Роты, поломав строй, шли по обочинам, по тропинкам, стараясь укрыться в жидкой тени тополей, поседевших от пыли. Впереди синими тучами вырастали горы. Появились холмы, покрытые дубовыми зарослями.
Заслышав частый цокот копыт, Матвей оглянулся. По шоссе галопом неслись трое всадников. Казаки догнали колонну и осадили мокрых, с пеной в пахах лошадей.
– Где командир?
– В голове колонны.
– Танки сзади! Километра три! – Казак пришпорил коня. Пламенем метнулся за его спиной алый башлык.
– Рота, стой! – закричал Горбушин. – Кру-гом! Вправо, цепью, развернись!
На середину шоссе выбежал капитал-лейтенант, сложил ладони рупором, скомандовал громко:
– Первая рота разворачивается слева! Пулеметчики – слева. Бронебойки ближе к дороге! Огонь по команде! Ребята, не тушуйтесь, есть случай посмотреть металлолом! Ветер в бизань!
Моряки падали в пыльную траву, прятались в ямах за стволами дубков. Еще перебегали, ища укрытия, люди, а на дороге уже появились фашисты. Впереди катился разведывательный броневик. Танки сползали с шоссе, на ходу перестраивались, образуя клин. Головные машины открыли огонь.
Горбушин лежал за мшистым камнем. От напряжения занемели пальцы, стиснувшие гранату, но Матвей боялся разжать их, боялся, что не выдержит, вскочит.
Он вздрогнул, когда рядом заиграл на баяне Костя. Играл громко, и все те же «Амурские волны».
– Заткнись! – заорал кто-то.
Костя приглушил баян, приподнялся, спросил презрительно:
– Эй, на палубе, кого слабит?
– Давай! – крикнул мичман Морозов. – «Варяга» давай!
– «Варяга» поберегу ближе к смерти, – сказал Костя и снова рванул вальс.
Возле дороги защелкали бронебойки. Мимо Горбушина прополз Морозов со связкой фанат. Матвей высунулся из-за камня и сразу упал: танк лез прямо на него.
Стиснув зубы, Горбушин привстал, бросил фанату в блестящую гусеницу. Столько силы вложил он в этот бросок, что фаната перелетела через танк. Тяжелое чудище прогромыхало рядом, Матвей откатился к валявшемуся баяну. Хотел кинуть вторую фанату, но за танком бежал Костя. Когда машина замедлила ход, разворачиваясь к дороге, матрос метнул в жалюзи бутылку. Танк помчался быстрей, то ли убегая, то ли пытаясь сбить охватившее корму пламя.
Немецкие пехотинцы, высадившиеся из грузовиков, не пошли в атаку, начали окапываться вдалеке.
Появилась, наконец, наша авиация. Прилетели с юга четыре трескучих фанерных У-2. Низко прошли они над вражеской пехотой, над колонной грузовиков. Простым глазом видно было, как высовывается из второй кабины штурман, руками бросает мелкие бомбы.
– Товарищ старший лейтенант! – позвали Горбушина матросы. – Мичман погиб!
Морозов лежал метрах в десяти перед камнем, лежал ничком, вытянув вперед руки с гранатами, которые так и не успел бросить.
Рядом сидел худенький Костя и плакал, бескозыркой вытирая слезы.
* * *
По узким ущельям, по берегам быстрых речушек шли моряки на юг, догоняя откатившийся фронт. Горное эхо далеко разносило гремевшую впереди канонаду. Бой клокотал где-то на перевалах, на пути к Туапсе. Казаки вели моряков обходными тропами, через вековые девственные леса. Матвей и не подозревал раньше, что по соседству с обжитым курортным побережьем есть такие глухие дебри. Затеняли землю старые дубы и буки, выше их крон пробились островерхие сосны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46