Несколько раз выходила Василиса на шоссе, залитое жидкой грязью, но никакого движения не было на нем. Даже тяжелые грузовики, шедшие к Белёву, к фронту, и те стояли возле заборов: шоферы не рисковали ехать в такую распутицу. Не было ходу ни колесу, ни полозу, и непогодица эта могла теперь зарядить до конца октября. Хоть и не ближний свет семьдесят пять километров, но оставалось только одно – идти пешком.
Марфа Ивановна дала Василисе большую старую клеенку закутаться от дождя. Славка снарядился провожать ее, надел отцовский охотничий плащ и высокие сапоги, захватил корзину, чтобы собрать грибов на обратном пути: дождь-то теплый.
До самого леса шел с ней Славка, и на всем этом пути не встретили они ни одного человека, если не считать красноармейца, дежурившего на бугре возле пушек. Идти по раскисшей дороге не было никакой возможности, шагали то по обочине, то по стерне, то по тропинкам, срезая изгибы.
В лесу остановились передохнуть. Под густыми лапами елок разожгли костер, испекли десяток яблок. Не спеша ели их с хлебом, сидя на пне. Василиса приладила поудобней мешок за спиной, взяла чемоданчик. Славка пожал ей руку, а потом долго смотрел ей вслед. Девушка шла, чуть сутулясь, огибая лужи, и вот исчезла за поворотом, за дымчатой пеленой дождя. А с деревьев все сыпались и сыпались мокрые листья, падали без шороха, скрывая следы, заметая тропинки.
* * *
Грибы искать – надо знать место. Не теряя времени, Славка сразу пошел к выкошенной опушке, где перемежались на краю старого леса молодые березы и елки. Тут прямо на виду важно стояли красноверхие мухоморы, а рядом с ними вытянулись боровики с массивными бронзовыми шляпками, которые подернуты были сизым туманным налетом, словно на них, на холодных, дыхнул кто-то. Ближе к комлю росли грибы большие, дородные. А по прокосу убегали боровички поменьше – совсем как коричневые пуговки, чуть высунувшиеся из земли.
Летом Славка потерял ножик и теперь носил с собой крышку консервной банки, загнутую с одной стороны и остро заточенную с другой. Он присел и начал неторопливо брать грибы, с удовольствием ощущая их упругую крепень, любуясь белоснежными срезами тугих ножек. Дышали боровики холодным и чистым запахом ночного леса, как дышит утренняя роса: вроде и нет в ней никакого запаха, а веет от нее радостной свежестью.
Почти до краев наполнил Славка корзину, но вспомнил, что Ольга любит жареные маслята. С сожалением выложил на тропинку боровики покрупнее, а сам отправился в глубину, к сырым полянкам. Побаиваясь холода, маслята семьями прятались в небольших углублениях, в колеях и канавках. Заметив один гриб, Славка на ощупь разыскивал другие в поседевшей траве.
Домой возвращался не спеша. Прошагав половину пути, сел покурить на поваленный телеграфный столб. Отсюда, с гребня косогора, хорошо видна была река, стальным серпом огибавшая Одуев, был виден и сам город: окраинные улицы, выползавшие в гору, кирпичные здания центра, Георгиевская колокольня, высившаяся над темными крышами. Надо же было создать природе такой здоровенный бугор среди обширных равнин! Говорят, что какой-то иностранец, проезжавший здесь еще в начале тысячелетия, написал в своем сочинении, что град Одуев есть пуп земли Русской. И верно, похож.
Летом, когда все зеленое, яркое, выглядит он красиво. А сейчас – нет. Бурые склоны, почерневшие от сырости дома, узкая лента грязной дороги. Опавшая листва обнажила разбитые стены, печные трубы на месте пожарищ. Вокруг города тянется изгородь из колючей проволоки, где в три, а где и в шесть кольев. Склоны оврагов срыты эскарпами и контрэскарпами, которые на ровных местах переходят в глубокий противотанковый ров. А выше рва виднеются холмики дотов и дзотов. Приглядишься получше, и можно увидеть зияющие чернотой амбразуры.
Такая же проволока, такие же дзоты на другом берегу реки, тоже крутом и высоком. Возле дорог вырыты блиндажи и артиллерийские дворики, в них стоят зеленые закрытые чехлами пушки. Фронт близко, за Белевом. Но если даже немцы и захватят Одуев, то дальше, за реку, пробиться им будет трудно. Теперь не прошлый год. С самой зимы расположилось тут ВПС – военно-полевое строительство, каждый день посылают на земляные работы жителей. Под Сталинградом большие бои, там, наверно, нужны подкрепления. А здесь много пушек стоят вроде бы даже без дела. Но Славка понимает: стоят не зря. Охраняют дорогу к Москве. Немцы, наверно, знают, какая тут сила, и не очень рыпаются.
Славка изрядно устал, но у него было еще одно дело, а он приучил себя выполнять то, что задумал. Иначе не проживешь в такое трудное время, да еще когда ты один мужчина в доме на трех женщин и двоих детей.
Спрятав корзинку в кустах, он сделал километра полтора крюку и спустился к Упе. Раздвигая густые гибкие прутья ивняка, выбрался на берег. Водоросли уже опустились зимовать на дно, осела всякая муть, вода была прозрачная, как родниковая, и холодная даже на взгляд. Но Славка все же разулся, закатал штанины выше колен. Поеживаясь, он ступил в юлу, нагнулся, одной рукой держась за ивняк, а другой нащупывая привязанную к коряге леску. В этом глухом месте, куда не забегали вездесущие пацаны, стояли у него пять закидок на голавлей. Летом голавли хорошо шли на лягушат. Славка приносил в неделю две-три рыбины, и это было большим подспорьем. Но теперь время кончилось, надо убирать снасти до следующего лета.
Три закидки оказались пустыми. А когда Славка потянул четвертую, сразу почувствовал – есть. Леска шла туго, но рыба не дергалась, не билась: вероятно, сидела на крючке не первый день и успела уже «уходиться». Осторожно подтянув закидку, Славка увидел в воде темную рыбью спину. 3аведя голавля на мелководье, рывком выбросил его в траву.
Вот теперь Славка был доволен – день не пропал зря. Ужин сегодня будет не из одной картошки. Да и назавтра едой обеспечены. Конечно, кое-какие запасы они с бабкой сделали на зиму. Но чем экономней, тем лучше. Да и разнообразие не помешает. Людка маленькая, ей нужны всякие там витамины. И Николке тоже.
Шагал Славка по грязной дороге навстречу мутному осеннему вечеру, грузно переставлял ноги в тяжелых отцовских сапогах и думал о том, как бы приспособиться ловить зайцев. Капканы, что ли, ставить? Второй год никто не охотился на зайчишек, много их развелось теперь в перелесках. Но как взять добычу, если нет ни собак, ни ружья?!
* * *
Не знала Антонина Николаевна, радоваться или огорчаться ей младшим сыном. Раньше был он ласковым, добрым мальчиком, и помечтать любил, и пошалить, как и все. А когда прошел через Одуев фронт, когда побывал Славка на отцовской могиле, его будто подменили. Улыбался редко, говорил мало, морщил лоб в постоянном раздумье. Игорь вот успел повоевать, повидал многое, но остался прежним, понятным. Не убавилось в нем доброты, жил с открытой душой, тянулся к людям. А Славка становился сухим и рассудочным. Сделает все, что попросишь. Даже просить не надо, сам догадается. Но ласкового слова от него не дождешься.
Антонина Николаевна взяла в школе большую нагрузку – тридцать часов в неделю. Дома, не разгибаясь, проверяла тетради. Но деньги настолько обесценились, что их хватало лишь на то, чтобы выкупить хлеб по карточкам да заплатить за молоко малышам. Ольга одевала всю семью, перешивая старье. И рада была бы заказам со стороны, но шили теперь мало, от случая к случаю. Главными кормильцами в семье стали Славка да Марфа Ивановна.
С весны вспахали они под картошку не только огород, но и большую часть сада. Вырастили много моркови, свеклы и огурцов. Все это убрали впрок. Одной капусты нашинковали две бочки. Поснимали яблоки, часть посушили, часть оставили целиком, переложив сеном. Давно уже перестали ходить в лес грибники, а Славка носил и носил корзины маслят, груздей, свинушек и боровиков. Бабка едва успевала солить и сушить их. «Мы теперь, как барсуки, – говорила она. – Натаскать бы побольше в нору, чтобы до июня хватило, до первого щавеля. Зима-то долгая…»
Ко всему прочему Славка с самой весны по восемь часов в день работал в военно-полевом строительстве, из колючей проволоки крутил на деревянном станке спирали Бруно, которыми прикрывали проходы в заграждениях. И так наловчился со своим напарником, что их ценили, давали добавки к пайку. На работе Славка перекусывал чем-нибудь домашним, а два раза в месяц отправлялся с мешком на склад, приносил хлеб, мясные консервы, сахар, чай, лавровый лист и две больших пачки слабого ароматного табака. Все вываливал бабке на стол, лишь табак оставлял себе. Курил открыто, даже попыхивал иной раз старой отцовской трубкой, а у матери не хватало решимости запретить.
В августе стукнуло Славке шестнадцать. Высокий, худой, костлявый, он будто стеснялся своего роста, ходил, наклонив голову. Нового ему ничего не покупали, донашивал Игоревы рубашки и отцовские галифе. Но все было для него широко и коротко.
Без всякой охоты учился он в десятом классе. Домашние задания делал только письменные, да и то на скорую руку. Уроки пропускал, нанимаясь на поденную работу в совхоз: то снимал капусту, то возил сено, и каждый раз обдуманно, с выгодой. Двое суток вкалывал на поле, где спешили убрать до мороза редьку. Работал сдельно, за натуру, и вечером второго дня привез домой редьки целый мешок.
Мать вздыхала: не было у сына юности. С девчонками он не дружил, приятелей растерял, не ходил даже в кино. Если случался свободный вечер, играл с Николкой или садился за книгу. Читал быстро, с интересом, но вкус у него был странный. Игорь и его друзья увлекались в таком возрасте рассказами о героях, о Гражданской войне. Славка же фыркал скептически: «Пышные фразы, как на собраниях. А немцы до Волги дошли. Болтовни бы поменьше…» Брал с полки либо путешествия, либо классику – девятнадцатый век.
После знакомства с романом «Отцы и дети» привязалось к нему словечко «идеалисты». И произносил его Славка как самое худшее ругательство. Себя он считал материалистом и говорил, что одно маленькое дело лучше ста слов и советов. Марфа Ивановна поглядывала на него уважительно и даже немножко робела от таких недоступных ей рассуждений.
* * *
В первых числах ноября почтальон Мирошников принес в дом письмо – треугольник с синим штемпелем военной цензуры.
– Извиняйте, – сказал он. – Задержался малость, старый адрес на нем обозначен.
Ольга сразу изменилась в лице: на треугольнике ясно была выведена фамилия отправителя: «М.Горбушин». Эта бумажка – как пощечина. Уж, конечно, на почте посмотрели, кто пишет Дьяконской. И опять поползут по городу сплетни да пересуды.
Она быстро пробежала глазами по строкам, брезгливо морщась. Было ощущение, будто держит в руках что-то грязное, липкое. И в то же время в глубине памяти всплыли вдруг интонации давно забытого голоса…
– От кого это? – спросила Антонина Николаевна.
У Ольги прихлынула к щекам горячая волна крови и слезы выступили из глаз. Чувствовала себя, словно преступница. Дашь это письмо – и кончится мир в семье. Не дашь – все равно узнают, будет еще хуже.
Она молча положила развернутый лист перед Антониной Николаевной и отошла к стене. Славка заглядывал через плечо матери, вытягивая шею.
Антонина Николаевна сняла пенсне, долго сидела молча, потирая морщинистые руки. Потом сказала сухо, надтреснутым голосом, обращаясь к Марфе. Ивановне:
– Вот, мама, извольте видеть, Горбушин ей написал… Вспомнил ее.
– А что? – испуганно сжалась бабка. – К себе зовет?
– Пока нет, а может, и позовет. – Антонина Николаевна повернулась к Ольге: – Ты, конечно, как хочешь. Но внука я не отдам.
– Как вам не стыдно! – только и могла сказать Ольга.
– Чего мне стыдиться! – вскипела Антонина Николаевна, не обращая внимания на бабку, пытавшуюся удержать ее. – Чего мне стыдиться? Я всю жизнь со стороны писем не получала…
– Хватит! – негромко произнес Славка, но голос его прозвучал так, что все трое повернулись к нему. Он стоял возле печки, прислонившись спиной к изразцам, как, бывало, отец, с хлюпаньем раскуривал старую трубку. – Хватит истерик! Ничего не случилось!
– Да что же это такое? – вскрикнула мать. – Мне в своем доме и слова сказать нельзя? Кто здесь хозяин?!
– Я! – твердо ответил Славка. Похлопал трубкой и обратился к Ольге: – Сегодня же напиши ему. Сообщи, что у тебя сын, что ты не хочешь иметь с ним дела и чтобы он больше не приставал. Поняла?
– Так я и хотела, – благодарно кивнула Ольга.
– Бабушка, готовь чай, – приказал Славка и добавил с осуждением: – Эх вы, идеалисты! Из пустяков скандалы устраиваете, разве так можно?!
Антонина Николаевна возмущенно передернула худыми плечами, но промолчала.
* * *
Пулеметчик Гафиуллин, сопровождавший Дьяконского в тыловой госпиталь, сказал на прощанье:
– Товарищ командыр, ты лечись, я ждать буду. Не хочу к чужим людям ехать.
И вот ведь сдержал свое слово упрямый татарчонок! Три месяца умудрился прожить в городе. То заявил, что после контузии плохо видит – его начали таскать по комиссиям, то нагрубил какому-то начальнику и просидел пятнадцать суток на гауптвахте, то устроился на пересыльном пункте в хозяйственную команду и уехал в колхоз убирать картошку. При этом он регулярно приносил или присылал Виктору передачи, главным образом арбузы. И по тому, как много доставлял он арбузов и дынь, можно было понять, что приобретает их Гафиуллин не на базаре и не за деньги, а «заимствует» на окрестных бахчах.
Осень в том году была особенно унылая, ветреная, сырая. В госпитале держался запах плесени, по белым стенам расползались желтые пятна. Ночью спали под двумя одеялами, спасаясь от влажного промозглого холода. И люди были подавленные, мрачные. По радио передавали однообразные, не радующие сводки: в Сталинграде ожесточенные уличные бои, на других участках существенных изменений не произошло. Раненые ругали англичан и американцев за то, что те не открывают второго фронта. Говорили, что если зимой немцев не отбросят, то на следующее лето они дойдут до Урала. А может, и совсем крышка…
В ноябрьские дни как никогда ждали выступления Верховного Главнокомандующего и Народного комиссара обороны Сталина. Должен же он сказать, как жить дальше, на что надеяться! И так хотелось людям верить в хорошее, что из приказа наркома больше всего запомнились слова: недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!
Эти слова повторялись тысячи раз, тихо и многозначительно. Раненые обсуждали: когда, где? Каждому хотелось выписаться из госпиталя к началу горячих событий, хотелось самому врезать удар в ненавистную фашистскую рожу, почувствовать свою силу и распрямиться душой.
На медицинской комиссии врачи долго проверяли слух Виктора. Шептали ему слова и справа и слева, меняя расстояния. Подписывая заключение, председатель комиссии сказал Дьяконскому:
– Внутренние органы в полном порядке, воевать можете.
В тот же день Виктор оформил документы на себя и на Гафиуллина и выехал к новому месту службы – в гвардейскую часть, стоявшую возле Тамбова.
Дьяконский был приятно удивлен, оказавшись в полнокровной дивизии, укомплектованной полностью по штату, имевшей много пулеметов, орудий, противотанковых ружей. А рядом стояли дивизии, не уступавшие той, в которую попал Дьяконский.
По густоте расположения войск, по большому движению транспорта на дорогах и по многим другим признакам, понятным опытному фронтовику, Виктор мог определить, что в этих местах сосредоточены крупные резервы. Но он видел немногое, только то, что находилось вблизи, и даже не представлял себе реальных размеров той силы, которая накапливалась здесь.
Начиная с октября в Тамбовской области развертывалась по приказу Ставки 2-я гвардейская армия. В нее вошли два стрелковых корпуса, имевших каждый по три дивизии, и механизированный корпус. Кроме того, – части усиления. Армия насыщалась техникой, особенно полевой и противотанковой артиллерией. В каждый стрелковый корпус включен был свой танковый полк.
Костяк соединений составляли бывшие моряки, воевавшие на Дону и под Сталинградом, а также фронтовики, которые выписывались из госпиталей. В армию направлялся проверенный в боях командный состав. Возглавляли ее опытные полководцы – генерал Малиновский и начальник штаба генерал Бирюзов. По количеству и качеству людей и техники эта армия была самой мощной из всех создававшихся до сих пор. Ставка оснащала и готовила ее основательно, без спешки, для каких-то еще неблизких, но важных дел.
Вспоминая теперь фразу «Будет и на нашей улице праздник!», Виктор чувствовал, что это не просто слова, брошенные на ветер. Они имели под собой основу, прочную и обнадеживающую.
* * *
Шло время, и Гудериан постепенно смирился со своим положением. Неторопливые прогулки, беседы с Маргаритой о сыновьях, теплый халат по вечерам – в этом тоже была своя прелесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Марфа Ивановна дала Василисе большую старую клеенку закутаться от дождя. Славка снарядился провожать ее, надел отцовский охотничий плащ и высокие сапоги, захватил корзину, чтобы собрать грибов на обратном пути: дождь-то теплый.
До самого леса шел с ней Славка, и на всем этом пути не встретили они ни одного человека, если не считать красноармейца, дежурившего на бугре возле пушек. Идти по раскисшей дороге не было никакой возможности, шагали то по обочине, то по стерне, то по тропинкам, срезая изгибы.
В лесу остановились передохнуть. Под густыми лапами елок разожгли костер, испекли десяток яблок. Не спеша ели их с хлебом, сидя на пне. Василиса приладила поудобней мешок за спиной, взяла чемоданчик. Славка пожал ей руку, а потом долго смотрел ей вслед. Девушка шла, чуть сутулясь, огибая лужи, и вот исчезла за поворотом, за дымчатой пеленой дождя. А с деревьев все сыпались и сыпались мокрые листья, падали без шороха, скрывая следы, заметая тропинки.
* * *
Грибы искать – надо знать место. Не теряя времени, Славка сразу пошел к выкошенной опушке, где перемежались на краю старого леса молодые березы и елки. Тут прямо на виду важно стояли красноверхие мухоморы, а рядом с ними вытянулись боровики с массивными бронзовыми шляпками, которые подернуты были сизым туманным налетом, словно на них, на холодных, дыхнул кто-то. Ближе к комлю росли грибы большие, дородные. А по прокосу убегали боровички поменьше – совсем как коричневые пуговки, чуть высунувшиеся из земли.
Летом Славка потерял ножик и теперь носил с собой крышку консервной банки, загнутую с одной стороны и остро заточенную с другой. Он присел и начал неторопливо брать грибы, с удовольствием ощущая их упругую крепень, любуясь белоснежными срезами тугих ножек. Дышали боровики холодным и чистым запахом ночного леса, как дышит утренняя роса: вроде и нет в ней никакого запаха, а веет от нее радостной свежестью.
Почти до краев наполнил Славка корзину, но вспомнил, что Ольга любит жареные маслята. С сожалением выложил на тропинку боровики покрупнее, а сам отправился в глубину, к сырым полянкам. Побаиваясь холода, маслята семьями прятались в небольших углублениях, в колеях и канавках. Заметив один гриб, Славка на ощупь разыскивал другие в поседевшей траве.
Домой возвращался не спеша. Прошагав половину пути, сел покурить на поваленный телеграфный столб. Отсюда, с гребня косогора, хорошо видна была река, стальным серпом огибавшая Одуев, был виден и сам город: окраинные улицы, выползавшие в гору, кирпичные здания центра, Георгиевская колокольня, высившаяся над темными крышами. Надо же было создать природе такой здоровенный бугор среди обширных равнин! Говорят, что какой-то иностранец, проезжавший здесь еще в начале тысячелетия, написал в своем сочинении, что град Одуев есть пуп земли Русской. И верно, похож.
Летом, когда все зеленое, яркое, выглядит он красиво. А сейчас – нет. Бурые склоны, почерневшие от сырости дома, узкая лента грязной дороги. Опавшая листва обнажила разбитые стены, печные трубы на месте пожарищ. Вокруг города тянется изгородь из колючей проволоки, где в три, а где и в шесть кольев. Склоны оврагов срыты эскарпами и контрэскарпами, которые на ровных местах переходят в глубокий противотанковый ров. А выше рва виднеются холмики дотов и дзотов. Приглядишься получше, и можно увидеть зияющие чернотой амбразуры.
Такая же проволока, такие же дзоты на другом берегу реки, тоже крутом и высоком. Возле дорог вырыты блиндажи и артиллерийские дворики, в них стоят зеленые закрытые чехлами пушки. Фронт близко, за Белевом. Но если даже немцы и захватят Одуев, то дальше, за реку, пробиться им будет трудно. Теперь не прошлый год. С самой зимы расположилось тут ВПС – военно-полевое строительство, каждый день посылают на земляные работы жителей. Под Сталинградом большие бои, там, наверно, нужны подкрепления. А здесь много пушек стоят вроде бы даже без дела. Но Славка понимает: стоят не зря. Охраняют дорогу к Москве. Немцы, наверно, знают, какая тут сила, и не очень рыпаются.
Славка изрядно устал, но у него было еще одно дело, а он приучил себя выполнять то, что задумал. Иначе не проживешь в такое трудное время, да еще когда ты один мужчина в доме на трех женщин и двоих детей.
Спрятав корзинку в кустах, он сделал километра полтора крюку и спустился к Упе. Раздвигая густые гибкие прутья ивняка, выбрался на берег. Водоросли уже опустились зимовать на дно, осела всякая муть, вода была прозрачная, как родниковая, и холодная даже на взгляд. Но Славка все же разулся, закатал штанины выше колен. Поеживаясь, он ступил в юлу, нагнулся, одной рукой держась за ивняк, а другой нащупывая привязанную к коряге леску. В этом глухом месте, куда не забегали вездесущие пацаны, стояли у него пять закидок на голавлей. Летом голавли хорошо шли на лягушат. Славка приносил в неделю две-три рыбины, и это было большим подспорьем. Но теперь время кончилось, надо убирать снасти до следующего лета.
Три закидки оказались пустыми. А когда Славка потянул четвертую, сразу почувствовал – есть. Леска шла туго, но рыба не дергалась, не билась: вероятно, сидела на крючке не первый день и успела уже «уходиться». Осторожно подтянув закидку, Славка увидел в воде темную рыбью спину. 3аведя голавля на мелководье, рывком выбросил его в траву.
Вот теперь Славка был доволен – день не пропал зря. Ужин сегодня будет не из одной картошки. Да и назавтра едой обеспечены. Конечно, кое-какие запасы они с бабкой сделали на зиму. Но чем экономней, тем лучше. Да и разнообразие не помешает. Людка маленькая, ей нужны всякие там витамины. И Николке тоже.
Шагал Славка по грязной дороге навстречу мутному осеннему вечеру, грузно переставлял ноги в тяжелых отцовских сапогах и думал о том, как бы приспособиться ловить зайцев. Капканы, что ли, ставить? Второй год никто не охотился на зайчишек, много их развелось теперь в перелесках. Но как взять добычу, если нет ни собак, ни ружья?!
* * *
Не знала Антонина Николаевна, радоваться или огорчаться ей младшим сыном. Раньше был он ласковым, добрым мальчиком, и помечтать любил, и пошалить, как и все. А когда прошел через Одуев фронт, когда побывал Славка на отцовской могиле, его будто подменили. Улыбался редко, говорил мало, морщил лоб в постоянном раздумье. Игорь вот успел повоевать, повидал многое, но остался прежним, понятным. Не убавилось в нем доброты, жил с открытой душой, тянулся к людям. А Славка становился сухим и рассудочным. Сделает все, что попросишь. Даже просить не надо, сам догадается. Но ласкового слова от него не дождешься.
Антонина Николаевна взяла в школе большую нагрузку – тридцать часов в неделю. Дома, не разгибаясь, проверяла тетради. Но деньги настолько обесценились, что их хватало лишь на то, чтобы выкупить хлеб по карточкам да заплатить за молоко малышам. Ольга одевала всю семью, перешивая старье. И рада была бы заказам со стороны, но шили теперь мало, от случая к случаю. Главными кормильцами в семье стали Славка да Марфа Ивановна.
С весны вспахали они под картошку не только огород, но и большую часть сада. Вырастили много моркови, свеклы и огурцов. Все это убрали впрок. Одной капусты нашинковали две бочки. Поснимали яблоки, часть посушили, часть оставили целиком, переложив сеном. Давно уже перестали ходить в лес грибники, а Славка носил и носил корзины маслят, груздей, свинушек и боровиков. Бабка едва успевала солить и сушить их. «Мы теперь, как барсуки, – говорила она. – Натаскать бы побольше в нору, чтобы до июня хватило, до первого щавеля. Зима-то долгая…»
Ко всему прочему Славка с самой весны по восемь часов в день работал в военно-полевом строительстве, из колючей проволоки крутил на деревянном станке спирали Бруно, которыми прикрывали проходы в заграждениях. И так наловчился со своим напарником, что их ценили, давали добавки к пайку. На работе Славка перекусывал чем-нибудь домашним, а два раза в месяц отправлялся с мешком на склад, приносил хлеб, мясные консервы, сахар, чай, лавровый лист и две больших пачки слабого ароматного табака. Все вываливал бабке на стол, лишь табак оставлял себе. Курил открыто, даже попыхивал иной раз старой отцовской трубкой, а у матери не хватало решимости запретить.
В августе стукнуло Славке шестнадцать. Высокий, худой, костлявый, он будто стеснялся своего роста, ходил, наклонив голову. Нового ему ничего не покупали, донашивал Игоревы рубашки и отцовские галифе. Но все было для него широко и коротко.
Без всякой охоты учился он в десятом классе. Домашние задания делал только письменные, да и то на скорую руку. Уроки пропускал, нанимаясь на поденную работу в совхоз: то снимал капусту, то возил сено, и каждый раз обдуманно, с выгодой. Двое суток вкалывал на поле, где спешили убрать до мороза редьку. Работал сдельно, за натуру, и вечером второго дня привез домой редьки целый мешок.
Мать вздыхала: не было у сына юности. С девчонками он не дружил, приятелей растерял, не ходил даже в кино. Если случался свободный вечер, играл с Николкой или садился за книгу. Читал быстро, с интересом, но вкус у него был странный. Игорь и его друзья увлекались в таком возрасте рассказами о героях, о Гражданской войне. Славка же фыркал скептически: «Пышные фразы, как на собраниях. А немцы до Волги дошли. Болтовни бы поменьше…» Брал с полки либо путешествия, либо классику – девятнадцатый век.
После знакомства с романом «Отцы и дети» привязалось к нему словечко «идеалисты». И произносил его Славка как самое худшее ругательство. Себя он считал материалистом и говорил, что одно маленькое дело лучше ста слов и советов. Марфа Ивановна поглядывала на него уважительно и даже немножко робела от таких недоступных ей рассуждений.
* * *
В первых числах ноября почтальон Мирошников принес в дом письмо – треугольник с синим штемпелем военной цензуры.
– Извиняйте, – сказал он. – Задержался малость, старый адрес на нем обозначен.
Ольга сразу изменилась в лице: на треугольнике ясно была выведена фамилия отправителя: «М.Горбушин». Эта бумажка – как пощечина. Уж, конечно, на почте посмотрели, кто пишет Дьяконской. И опять поползут по городу сплетни да пересуды.
Она быстро пробежала глазами по строкам, брезгливо морщась. Было ощущение, будто держит в руках что-то грязное, липкое. И в то же время в глубине памяти всплыли вдруг интонации давно забытого голоса…
– От кого это? – спросила Антонина Николаевна.
У Ольги прихлынула к щекам горячая волна крови и слезы выступили из глаз. Чувствовала себя, словно преступница. Дашь это письмо – и кончится мир в семье. Не дашь – все равно узнают, будет еще хуже.
Она молча положила развернутый лист перед Антониной Николаевной и отошла к стене. Славка заглядывал через плечо матери, вытягивая шею.
Антонина Николаевна сняла пенсне, долго сидела молча, потирая морщинистые руки. Потом сказала сухо, надтреснутым голосом, обращаясь к Марфе. Ивановне:
– Вот, мама, извольте видеть, Горбушин ей написал… Вспомнил ее.
– А что? – испуганно сжалась бабка. – К себе зовет?
– Пока нет, а может, и позовет. – Антонина Николаевна повернулась к Ольге: – Ты, конечно, как хочешь. Но внука я не отдам.
– Как вам не стыдно! – только и могла сказать Ольга.
– Чего мне стыдиться! – вскипела Антонина Николаевна, не обращая внимания на бабку, пытавшуюся удержать ее. – Чего мне стыдиться? Я всю жизнь со стороны писем не получала…
– Хватит! – негромко произнес Славка, но голос его прозвучал так, что все трое повернулись к нему. Он стоял возле печки, прислонившись спиной к изразцам, как, бывало, отец, с хлюпаньем раскуривал старую трубку. – Хватит истерик! Ничего не случилось!
– Да что же это такое? – вскрикнула мать. – Мне в своем доме и слова сказать нельзя? Кто здесь хозяин?!
– Я! – твердо ответил Славка. Похлопал трубкой и обратился к Ольге: – Сегодня же напиши ему. Сообщи, что у тебя сын, что ты не хочешь иметь с ним дела и чтобы он больше не приставал. Поняла?
– Так я и хотела, – благодарно кивнула Ольга.
– Бабушка, готовь чай, – приказал Славка и добавил с осуждением: – Эх вы, идеалисты! Из пустяков скандалы устраиваете, разве так можно?!
Антонина Николаевна возмущенно передернула худыми плечами, но промолчала.
* * *
Пулеметчик Гафиуллин, сопровождавший Дьяконского в тыловой госпиталь, сказал на прощанье:
– Товарищ командыр, ты лечись, я ждать буду. Не хочу к чужим людям ехать.
И вот ведь сдержал свое слово упрямый татарчонок! Три месяца умудрился прожить в городе. То заявил, что после контузии плохо видит – его начали таскать по комиссиям, то нагрубил какому-то начальнику и просидел пятнадцать суток на гауптвахте, то устроился на пересыльном пункте в хозяйственную команду и уехал в колхоз убирать картошку. При этом он регулярно приносил или присылал Виктору передачи, главным образом арбузы. И по тому, как много доставлял он арбузов и дынь, можно было понять, что приобретает их Гафиуллин не на базаре и не за деньги, а «заимствует» на окрестных бахчах.
Осень в том году была особенно унылая, ветреная, сырая. В госпитале держался запах плесени, по белым стенам расползались желтые пятна. Ночью спали под двумя одеялами, спасаясь от влажного промозглого холода. И люди были подавленные, мрачные. По радио передавали однообразные, не радующие сводки: в Сталинграде ожесточенные уличные бои, на других участках существенных изменений не произошло. Раненые ругали англичан и американцев за то, что те не открывают второго фронта. Говорили, что если зимой немцев не отбросят, то на следующее лето они дойдут до Урала. А может, и совсем крышка…
В ноябрьские дни как никогда ждали выступления Верховного Главнокомандующего и Народного комиссара обороны Сталина. Должен же он сказать, как жить дальше, на что надеяться! И так хотелось людям верить в хорошее, что из приказа наркома больше всего запомнились слова: недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!
Эти слова повторялись тысячи раз, тихо и многозначительно. Раненые обсуждали: когда, где? Каждому хотелось выписаться из госпиталя к началу горячих событий, хотелось самому врезать удар в ненавистную фашистскую рожу, почувствовать свою силу и распрямиться душой.
На медицинской комиссии врачи долго проверяли слух Виктора. Шептали ему слова и справа и слева, меняя расстояния. Подписывая заключение, председатель комиссии сказал Дьяконскому:
– Внутренние органы в полном порядке, воевать можете.
В тот же день Виктор оформил документы на себя и на Гафиуллина и выехал к новому месту службы – в гвардейскую часть, стоявшую возле Тамбова.
Дьяконский был приятно удивлен, оказавшись в полнокровной дивизии, укомплектованной полностью по штату, имевшей много пулеметов, орудий, противотанковых ружей. А рядом стояли дивизии, не уступавшие той, в которую попал Дьяконский.
По густоте расположения войск, по большому движению транспорта на дорогах и по многим другим признакам, понятным опытному фронтовику, Виктор мог определить, что в этих местах сосредоточены крупные резервы. Но он видел немногое, только то, что находилось вблизи, и даже не представлял себе реальных размеров той силы, которая накапливалась здесь.
Начиная с октября в Тамбовской области развертывалась по приказу Ставки 2-я гвардейская армия. В нее вошли два стрелковых корпуса, имевших каждый по три дивизии, и механизированный корпус. Кроме того, – части усиления. Армия насыщалась техникой, особенно полевой и противотанковой артиллерией. В каждый стрелковый корпус включен был свой танковый полк.
Костяк соединений составляли бывшие моряки, воевавшие на Дону и под Сталинградом, а также фронтовики, которые выписывались из госпиталей. В армию направлялся проверенный в боях командный состав. Возглавляли ее опытные полководцы – генерал Малиновский и начальник штаба генерал Бирюзов. По количеству и качеству людей и техники эта армия была самой мощной из всех создававшихся до сих пор. Ставка оснащала и готовила ее основательно, без спешки, для каких-то еще неблизких, но важных дел.
Вспоминая теперь фразу «Будет и на нашей улице праздник!», Виктор чувствовал, что это не просто слова, брошенные на ветер. Они имели под собой основу, прочную и обнадеживающую.
* * *
Шло время, и Гудериан постепенно смирился со своим положением. Неторопливые прогулки, беседы с Маргаритой о сыновьях, теплый халат по вечерам – в этом тоже была своя прелесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46