Недуг Хулианы начался с упорной бессонницы: не одно утро она вставала, так и не сомкнув глаз, через несколько дней начала терять аппетит и наконец, кроме бессонницы, ее стали одолевать ночные страхи, а днем она ходила мрачная и унылая. Для семьи хуже всего было то, что эти недомогания вовсе не смягчили нрава властительницы, а наоборот, сделали его еще более суровым. Антонио приглашал ее прогуляться по бульвару, в ответ она посылала его подальше, добавив к этому тысячу чертей. Она стала угрюмой, грубой, невыносимой.
Наконец ее истерические припадки вылились в навязчивую идею о том, что двойняшки якобы нездоровы. Те, как и прежде, выглядели крепышами, но это не успокаивало ее страхов. Она принимала всяческие меры предосторожности, окружала детей чрезмерными заботами, чем изрядно докучала им и дорой доводила до слез. Ночью вдруг соскакивала с постели в полной уверенности, что дети ее зарезаны неведомым убийцей и плавают в крови. Стоило кому-нибудь из них кашлянуть, ей уже казалось, что ребенок задыхается, если дети плохо ели, воображала, что кто-то их отравил.
Как-то утром Хулиана поспешно вышла из дому и отправилась в южные окраинные кварталы разыскивать Бенину, с которой ей надо было поговорить. И, видит бог, потратила на поиски не один час, так как бывшая служанка уже не жила в приюте святой Касильды, а перебралась на пятый круг ада, то есть в предместье слева от Толедского моста. Там Хулиана и отыскала ее наконец после долгих расспросов и утомительного блужданья по нищему кварталу. Старушка жила со своим мавром в домишке, вернее, в лачуге на горе к югу от шоссе. Альмудена понемногу оправлялся от мучительной болезни, но отвратительные струпья все еще безобразили его лицо, и он не выходил из дома, каждое утро Бенина одна отправлялась добывать пропитание к церкви святого Андрея. Хулиана немало удивилась, найдя ее в добром здравии, веселой и спокойной, ибо покорность судьбе, как видно, укрепила ее дух.
— Я пришла с вами ругаться, сенья Бенина,— сказала Хулиана, усевшись на камень перед лачугой, рядом с которой Бенина стирала белье в корыте; слепой сидел в тени у стены лачуги, на безопасном, как показалось гостье, расстоянии.— Да, ругаться, потому что вы согласились забирать остатки еды из нашего дома, а сами носу не кажете.
— Сейчас объясню, сеньора Хулиана,— ответила Нина.— Поверьте, я к вам не хожу не из гордости, нет. Просто нужды не было. Я получаю еду из другого дома, кое-что перепадает у церкви, и нам этого хватает; так что вы можете отдавать излишки какому-нибудь другому бедняку, какая вам разница, лишь бы совесть была спокойна... Что вы хотите узнать? Кто дает мне еду? Вижу, вас разобрало любопытство. Это святое подаяние я получаю от дона Ромуальдо Седрона... Я познакомилась с ним у церкви святого Андрея, он там служит мессу... Да, сеньора, дон Ромуальдо — настоящий святой, чтоб вы знали... Я долго думала и теперь уверена, что это не тот дон Ромуальдо, которого я выдумала, а другой, но они похожи, как две капли воды. Человек сочинит небылицу, а она вдруг оборачивается правдой, значит, бывает и такая правда, которая прежде была заведомой ложью... Вот так-то.
На это швея сказала, что очень рада за нее, и раз уж дон Ромуальдо ей помогает, они с доньей Пакой будут делиться излишками с другими нуждающимися.
— И еще я в долгу перед вами,— продолжала Хулиана,— потому что моя свекровь, которая во всем меня слушается, велела, чтоб я выдавала вам по два реала в день... Я не могла этого сделать, ведь мы нигде не встречались, но эти деньги на моей совести, и я принесла вам долг, за месяц получилось пятнадцать песет.
— Что ж, я их возьму, сеньора,— сказала обрадованно Нина,— это деньги немалые... А сейчас они для меня как манна небесная, я выплачиваю долг Фитюльке с Медиодиа-Гранде, мы договорились, что я буду отдавать ей все, что удастся собрать, и еще проценты: одну песету на дуро. Деньгами, что вы принесли, я рассчитаюсь с долгом наполовину, даже больше. Пусть бы такая манна каждый день с неба сыпалась. Я очень вам благодарна, сеньора Хулиана, дай бог вам здоровья, а также вашему мужу и деткам.
Нервно и сбивчиво, сильно преувеличивая, мадридская швея заверила Бенину, что здоровья-то у нее и нет, что ее мучают какие-то странные и непонятные болезни. Но она сносит их терпеливо, о себе не очень беспокоится. А вот что действительно ее тревожит и превращает ее жизнь в сплошную муку, так это мысль о том, как бы не заболели дети. Это даже не мысль и не опасение, это уверенность в том, что Пакито и Антоньито заболевают... и непременно умрут.
Бенина попробовала отговорить Хулиану от подобных мыслей, но та осталась при своем, поспешно распрощалась и вернулась в Мадрид. Старушка и мавр немало удивились, когда на следующий день спозаранку Хулиана снова к ним пришла, взволнованная, дрожащая, со сверкающими глазами. Разговор был коротким, но знаменательным, с психологической точки зрения.
— Что с тобой, Хулиана? — спросила Нина, впервые обращаясь к невестке доньи Паки на «ты».
— Чему ж еще со мной быть? Мои дети умирают.
— О господи, какое несчастье! Захворали?
— Да... то есть пока нет, они здоровы. Но меня мучает мысль, что ойи умрут. Ах, дорогая Нина, нейдет это у меня из головы! Я без конца плачу и плачу... Сами видите, что со мной...
— Да, вижу. Но раз это только мысль, возьми да и выкинь ее из головы.
— Затем я и пришла, сенья Бенина, со вчерашнего вечера в голову мне засела еще одна мысль: что вы и только вы можете меня вылечить.
— Как?
— Скажите мне, что я не должна верить, будто мои дети умирают... прикажите, чтоб я в это не верила.
— Я?..
— Если это скажете вы, я поверю и избавлюсь от этой проклятой мысли... Потому что... скажу прямо: я согрешила, я скверная женщина...
— Что ж, милая, тогда тебя вылечить нетрудно. Я тебе говорю: твои дети не умирают, они здоровые и крепкие малыши.
— Вот видите?.. Я уже и успокоилась, а это знак того, что вы уверены в том, что говорите... Нина, Нина, вы святая.
— Нет, я не святая. Но все равно твои дети здоровы, никаких болезней у них нет... Не плачь... А теперь иди домой и больше не греши.


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29