— Ну, я-то знаю, что сочинять ты мастерица, так все изобразишь, что и грехи свои выставишь добродетелями, но все равно я тебя люблю, Пина, признаю твои достоинства никогда тебя не оставлю.
— Спасибо, сеньора, большое спасибо.
— Всегда у тебя будет и пища, и кров над головой. Ты служила мне, была со мной и поддерживала меня в несчастную пору моей жизни. Ты добра, очень добра, но не перегибай палку, не говори мне, что ты вела в мой дом слепого мавра, не то я подумаю, что ты сошла с ума.
— Да, сеньора, я вела его в ваш дом, как в свое время привела сюда и Франсиско Понте — из милосердия... Если было оказано милосердие, то почему отказывать в нем? Или для господина в сюртуке — одно милосердие, для нищего в отрепьях — другое? Я так не считаю, все одно... Вот почему я и вела его к вам. Если вы его пустите, это все равно что пустить меня.
— Тебя я всегда пущу... то есть не то чтоб всегда... [ хочу сказать, сейчас у нас нет места в доме... Нас четверо, видишь... Может, завтра зайдешь? Устрой того нечастного в хороший ночлежный дом... нет, что я говорю —
больницу... Тебе стоит только обратиться к дону Ромуаль... Скажи, что я его рекомендую, что считаю как бы воем... О господи, сама не знаю, что говорю!.. Что он как твой... В общем, сама сообразишь. Может даже, его приютят в доме самого сеньора Седрона, у них, наверно, много. Ты говорила, что это такой большой дом, будто белый монастырь. А я, как тебе известно, существо слабое на героические поступки не способна, не могу во имя добродетели общаться с грязными и вонючими нищими. Не гордыни, нет, все дело в моем желудке и в моих нервах... >т отвращения могу богу душу отдать, ты же знаешь. А ты сейчас в таком виде! Я люблю тебя по-прежнему, но что я могу поделать со своим желудком, сама знаешь... Увижу волосок в еде — и меня выворачивает наизнанку, три дня ничего есть не могу. Возьми, что нужно, из своих вещей... Хулиана принесет, тебе необходимо переодеться... Слышишь, что я говорю? Почему ты молчишь? А, понимаю. Притворяешься смиренной, чтоб скрыть гордыню. Ладно, я все тебе прощаю, ты знаешь, как я тебя люблю, как я к тебе добра... Одним словом, знаешь меня... Что ты сказала?
— Ничего, сеньора, ничего я не сказала, мне нечего сказать,— глубоко вздохнув, промолвила Бенина.— Бог с вами.
— Но ты не должна сердиться на меня,— дрожащим голосом добавила донья Пака, шаркая ногами по коридору, как бы провожая Бенину на расстоянии.
— Нет, Сеньора, я не сержусь...— ответила старушка, глядя на госпожу скорей с состраданием, чем с гневом.— Прощайте, прощайте.
Обдулия проводила мать обратно в столовую и сказала:
— Бедная Нина!.. Уходит. А знаешь, мне интересно было бы взглянуть на этого ее мавра и поговорить с ним. Ох уж эта Хулиана, во все ей надо сунуть свой нос!
Донья Франсиска, терзаемая жестокими сомнениями, не знала, что сказать, и снова принялась осматривать вернувшиеся в дом ножи. Тем временем Хулиана проводила Нину до двери, легонько касаясь рукой ее плеча, и на прощанье ласково сказала:
— Не огорчайтесь, сенья Бенина, у вас ни в чем не будет недостатка... Я прощаю вам дуро, который одолжила на прошлой неделе, помните?
— Да, сеньора Хулиана, помню. Спасибо.
— Ну и хорошо, вот, возьмите еще один дуро, чтобы устроиться где-нибудь на ночь... А завтра приходите за своими вещами.
— Отдай вам бог сторицей, сеньора Хулиана.
— Нигде вам не будет так хорошо, как в «Милосердии», если хотите, я сама поговорю об этом с доном Ромуальдо, вы, наверно, стесняетесь. Мы дадим вам рекомендации, донья Пака и я... Моя уважаемая свекровь доверяет мне во всем, отдала все деньги, чтоб я вела хозяйство и выделяла ей, когда потребуется. И пусть благодарит бога, что ее деньги попали в такие руки.
— В хорошие руки, сеньора Хулиана.
— Идите устраивайтесь, а потом я скажу вам, что делать дальше.
— Ну, я-то, может, и без подсказки знаю, что мне делать.
— Как вам угодно... Если не хотите искать себе пристанища...
— Поищу.
— Тогда — до завтра, сенья Бенина.
— Ваша покорная слуга, сеньора Хулиана.
И Бенина быстро спустилась по ступеням, ей хотелось поскорей выйти на улицу. Когда дошла до слепого, поджидавшего ее неподалеку, тяжкое горе, от которого сжималось ее сердце, излилось горючими слезами, в отчаянии она стучала себя по лбу кулаком и восклицала:
— Неблагодарная, неблагодарная, неблагодарная!
— Ты не плачь, амри,— нежно сказал Альмудена, но голос и у него дрожал.— Твой госпожа плохой, ты есть ангел.
— Боже мой, какая неблагодарность! Что за мир, что за люди! Творить добро — только бога гневить...
— Мы уехать далеко, амри... далеко. Ты презирать этот дурной мир.
— Бог видит, что у кого в душе, и что у меня — тоже видит... Гляди, владыка земной и небесный, гляди хорошенько!
XXXIX
После этих слов Бенина дрожащей рукой отерла слезы и стала думать о практических делах, каких требовали сложившиеся обстоятельства.
— Уйти, мы уйти отсюда,— повторил Альмудена, беря ее за руку.
— Куда? — отупело спросила Бенина.— А, знаю! К дону Ромуальдо.
И сама изумилась, произнеся это имя,— она уже сама себя не понимала.
— Румуальдо есть выдумка,— заявил слепой.
— Да, да, это я его выдумала. А тот, который принес моей госпоже богатство, должно быть, другой, не настоящий... сам черт его придумал... Да нет, что это я, это мой не настоящий... Поди разберись. Ладно, Альмудена. Давай думать о том, что ты болен и что тебе надо провести ночь под крышей. Сенья Хулиана, которая теперь заделалась главной в доме моей госпожи и всем заправляет... и слава богу... дала мне дуро. Я отведу тебя во дворец Бернарды, а завтра видно будет.
— Завтра мы уходить в Хиерусалайм.
— Куда, говоришь? Ах, в Иерусалим? А где это? Ничего себе, ты так говоришь, будта зовешь меня, скажем, в Хетафе или в Нижний Карабанчель!
— Далеко, далеко... Ты выходить за меня замуж, ты и я всегда вместе. Сначала будем пойти в Марсель, по дорога просить милостыня... В Марсель садиться на пароход... пим, пам... Яффа... Хиерусалайм!.. Жениться в твой вера, мой вера, какой хочешь... Ты увидать гроб господень, я ходить синагога молиться Адонай...
— Погоди, дружок, успокойся и не дури мне голову всякой всячиной, мало ли что в горячке взбредет на ум. Сначала тебе надо поправиться.
— Я уже поправляться... горячка нет... совсем успокой-ный. Ты и я всегда вместе, мир большой, много-много дорог, много радость: земля, море, свобода...
— Все это очень хорошо, но пока что, как я понимаю, мы оба голодные и нам надо где-нибудь поесть* Если ты не против, пойдем в какую-нибудь таверну на Кава-Баха...
— Куда ты сказать...
Они сносно поужинали, Альмудена все продолжал мечтать, как они вместе отправятся в Иерусалим, прося милостыню на земле и на море, идти будут не спеша, без забот и печалей. Проведут в пути много месяцев, может, целый год, но в конце концов придут в Палестину, хотя бы пришлось идти пешком до самого Константинополя. А сколько прекрасных стран будет у них на пути! Нина возражала: не для ее ног такие длинные дороги, и тогда африканец, не зная, чем еще ее убедить, напомнил:
— Испания — неблагодарный страна... Надо ходить далеко, бежать от неблагодарные люди.
Поужинав, устроились на ночлег в доме Бернарды, в нижних залах, где койки — по два реала за ночь. Альмудена провел ночь беспокойно, долго не мог уснуть, бредил путешествием в Иерусалим; Бенина, чтобы успокоить его, сказала, что согласна на такое дальнее путешествие. Морде хай беспокойно ворочался на койке, словно лежал на колючках, жаловался на зуд и болезненные уколы, будто его кто кусал, однако, скажем сразу, причина была не в насекомых, спутниках нищеты, против которых придуманы разные порошки. А дело было в том, что болезнь марокканца перешла в другую стадию: наутро лихорадка сменилась красной сыпью на руках и ногах. Несчастный отчаянно чесался, и Бенина повела его на улицу в надежде, что на свежем воздухе ему станет легче. Останавливаясь в разных местах, они просили милостыню, чтобы не забыть свое ремесло, потом пошли на улицу Сан-Карлос, где жила Хулиана, и Бенина поднялась к ней за своими вещами. Та вынесла ей небольшой узел и посоветовала, пока они будут хлопотать насчет ее принятия в «Милосердие», снять где-нибудь комнату подешевле, с этим мужчиной или без него, что было бы лучше для ее репутации, подобный союз — нарушение приличий. И еще Хулиана сказала, что, когда Бенина смоет с себя всю грязь, собранную в Эль-Пардо, она может навестить донью Паку, та с радостью ее примет; но о возвращении в дом пусть и не думает, этого не желают дети, они хотят, чтобы их мать всегда была обихожена и обеспечена всем необходимым. С этим старушка согласилась, в подобной перемене она видела повеление свыше. Хулиана не была злой, а лишь властолюбивой, ей больше всего хотелось проявлять свои богоданные хозяйственные таланты, она умела цепко держать все, что попадало ей в руки. Не лишена была она и любви к ближнему, жалела Бенину и, когда та сказала, что слепой ждет ее у дома, захотела взглянуть, что он за человек. Вид несчастного африканца произвел на нее удручающее впечатление: она страдальчески поморщилась и, махнув рукой, сказала презрительным тоном:
— Да я его знаю, видела, как он просил милостыню на улице Герцога Альбы. Место неплохое, у него губа не дура. Сеньор Альмудена, правда, что вы любите женщин?
— Я любить Бенина, амри...
— Ха-ха-ха... Бедняжечка Бенина, ничего себе кавалера отхватила! Если вы с ним возитесь из милосердия, я тоже скажу, что вы святая.
— Он болен, и без помощи ему не обойтись. Мавра одолевал нестерпимый зуд, и он, засучив рукава,
вовсю царапал руки и грудь; швея подошла, взглянула и охнула:
— Да у него проказа! Господи Иисусе, как есть проказа! Я такое уже видела, сенья Бенина, у одного нищего, тоже из мавров, тот был родом из Орана, просил недалеко от площади Пуэрта-Серрада, у мастерской моего отчима. И так одолела его эта болезнь, что никто не решался к нему подойти, и в больницу для бедных его не принимали...
— Кусать, сильно кусать,— только и твердил Альмудена, проводя ногтями по руке от предплечья до кисти, словно расчесывал спутавшиеся волосы.
Не показывая своего отвращения, чтобы не обидеть несчастную пару, Хулиана сказала Нине: — Ну и забота вам выпала с этим молодчиком! Ведь болезнь-то заразная. Пристанет к вам чесотка, за милую душу, вот хороши будете, красота, да и только. Вы что, совсем рехнулись, как тот дурачок из сказки, который хотел поджарить кусок масла, или что с вами такое?
Бенина только взглядом показала свою жалость к бедному слепому, решимость не покидать его и готовность вынести все беды, какие пошлет ей господь бог. В это время возвращавшийся домой Сапата увидел свою жену рядом с живописной парой, подошел к ним и, узнав, в чем дело, посоветовал Бенине отвести мавра к врачу-дерматологу на улицу Сан-Хуан-де-Диос.
— Лучше всего было бы отправить его на родину,— заявила Хулиана.
— Далеко, далеко,— сказал Альмудена.— Мы ходить в Хиерусалайм.
— Неплохо придумано. «Из Мадрида в Иерусалим, или Семейство дядюшки Маромы»... Недурно, недурно. Теперь о деле, женушка, не бей меня и выслушай. Я не смог выполнить твое поручение, потому что... Я же просил тебя не драться.
— Небось заходил в биллиардную, подлец... Иди домой, там я с тобой рассчитаюсь.
— Не пойду, надо что-то решить с этими чертовыми телегами.
— Что, что, негодяй?
— Я говорю, что возчик большой телеги не поедет меньше чем за сорок реалов, а ты мне велела давать не больше тридцати...
— Придется мне самой этим заняться. От мужчин никакого проку, верно, Нина?
— Верно. А что, госпожа переезжает?
— Да, но раньше завтрашнего дня ничего не выйдет. Мой распрекрасный муженек вышел из дому в восьмом часу, чтобы снять квартиру и договориться с возчиками, и сами видите, когда он вернулся, да еще сказки рассказывает, почему ничего не сделал.
— Ну что ты, мне пришлось-таки побегать. В девять я уже пришел к маме, чтоб она подписала договор о найме. Видишь, как быстро. Но ты же не знаешь, сколько мы провозились с Фраскито Понте, он задал нам работенку. Нам с Полидурой пришлось вести его в пансион, и это было нелегко. Бог мой, у бедняги ум за разум зашел после вчерашнего падения с лошади!
Бенина и Хулиана, небезучастные к судьбе кавалера из Альхесираса, с интересом выслушали рассказ Антониб о печальных последствиях падения бравого седока на обратном пути из Эль-Пардо. Увидев его на земле, все подумали, что этим печальным событием и закончился жизненный путь бедного кавалера. Но когда его подняли, Фраскито, подобно воскресшему из мертвых, вновь обрел дар речи и способность двигаться; заверив спутников, что голова — самое уязвимое место — не пострадала, и ощупав весь череп, он заявил: «Ничего, сеньоры, ничего, потрогайте—и вы убедитесь, что я не набил себе ни одной даже самой маленькой шишки». Поначалу казалось, что с руками и ногами тоже все в порядке, так как переломов не было обнаружено, но когда Фраскито попробовал идти, оказалось, что он сильно хромает на левую ногу — видимо, ушиб ее при падении. Но странное дело, когда его поставили на ноги, он был красен, как рак, горячился и нес какую-то чепуху. Взяли экипаж и отвезли пострадавшего домой, рассчитывая, что длительный отдых восстановит его силы, всего растерли арникой и уложили в постель, а сами ушли. Однако чертов старикан, как им потом рассказала хозяйка, оставшись один, поспешно оделся, вышел на улицу и допоздна просидел в таверне Бото, задирая оскорбительными замечаниями любого и каждого из ни в чем не повинных посетителей. Такое поведение никак не вязалось с обычной кротостью, робостью и хорошими манерами Фраскито, и можно было лишь предположить, что при падении он получил серьезное повреждение мозга. Где он провел остальную часть вечера — неизвестно, скорей всего бродил по Медиодиа-Гранде и Медиодиа-Чика. Но вскоре после прихода Антонио и Полидуры к донье Франсиске в дом ворвался страшно возбужденный Фраскито, с красным лищш и горящими глазами, и, к неописуемому удивлению и огорчению матери и дочери, понес несусветную чушь, нечетко выговаривая слова перекошенным ртом. Обманом и силой его выдворили от доньи Франсиски й отвели домой, наказав хозяйке присматривать за ним, накормить чем-нибудь и, если сумеет, не пускать на улицу. Среди прочих навязчивых идей одна заключалась в том, что долг чести повелевает ему потребовать объяснений у мавра, позволившего себе неслыханную дерзость предположить и во всеуслышание объявить, что, дескать, он, Фраскито, ухаживает за Бениной. Раз двадцать прошелся он по Медиодиа-Гранде, разыскивая сеньора Альмудену, чтобы вручить ему свою визитную карточку, но африканца нигде не было видно. Ясное дело: бежал на родину, спасаясь от гнева Понте... Но Фраскито не успокоится, пока не отыщет обидчика и не призовет к ответу, хоть бы тот спрятался в самом глухом ущелье Атласских гор.
— Если находить меня этот шикарный кавалер,— сказал Альмудена, раздвинув рот до ушей и похохатывая,— он давать мне много-много пинок.
— Бедный дон Фраскито... несчастный, божья душа! — воскликнула Нина, сжав руки.— Я так боялась, как бы он этим не кончил...
— Вот развоевался, одер несчастный! — заметила Хулиана.— Да нам-то что за дело, свихнулся этот крашеный старикашка или нет. Знаете, что я вам скажу? Это ему в голову ударила вся пакость, которой он мажет, мочит и посыпает лицо. Ладно, не будем тратить времени. Антонио, возвращайся на улицу Империаль и скажи там, чтоб готовились, я пойду добывать телеги, может, еще на сегодня договорюсь. Нина, иди с богом и гляди не подцепи... понимаешь? Ах, милая, какой бы ты чистюлей ни была, такая штука все равно прицепится. Вот видишь? Это тебе наказание за проступок... за то, что не послушалась меня. Донья ПакД сказала мне, что позволит тебе приходить на новую квартиру. Хочет видеть тебя, бедняжка! Я дала согласие и сегодня думала взять тебя с собой, но теперь боюсь, Нина, просто не смею. С этой заразой шутки плохи, придется держаться от тебя подальше... Я уж тут решила, чтоб ты приходила каждый день забирать остатки еды из дома бывшей твоей хозяйки...
— А теперь передумали?
— Да нет, нет, еду ты будешь получать... но... сделаем так: ты будешь приходить к подъезду в час, который я назначу, и моя сестрица Илария будет тебе ее выносить, только ты не подходи к ней слишком близко... Сама понимаешь... у каждого свои привычки... Не у всех такой луженый желудок, как у тебя... Значит...
— Я все поняла... сеньора Хулиана. Храни вас господь.
Огорчения одно за другим накатывали на душу Бенины, словно морские волны на прибрежный камень. С шумом ударяли, разбивались на тысячи брызг и белые хлопья пены — и больше ничего. После того как ее отвергла семья, которую она поддерживала в печальные дни нищеты и бесконечных горестей, Бенина вскоре смогла оправиться от жестокого удара, нанесенного ей человеческой неблагодарностью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29