Прощаясь, Хулиана расцеловала Обдулию, а Фрас-кито пожала руку и предложила погладить ему рубашки за умеренную плату и перелицевать костюм за ту же цену или дешевле, чем берут портные. Кроме того она умеет и кроить на мужчин, в этом он может убедиться, если закажет ей новый костюм, который получится элегантнее, чем те, что шьют ему в мастерских из подворотни, где он их заказывает. Антонио она обшивает сама, и пусть кто-нибудь скажет, что муж ее одет хуже других... Еще бы! Сшила она жакет своему дяде Бонифасио, который собирался на святой праздник к себе на родину в Кадальсо-де-лос-Видриос, и там эта вещь так всем понравилась, что алькальд попросил ее на время, чтобы по ней раскроили для него такую же. Понте вежливо поблагодарил, но скептически отнесся к способности женщин шить на мужчин, и все проводили Хулиану до двери и помогли ей нагрузиться свертками и пакетами, которые она с превеликим удовольствием унесла с собой.
XXXVII
Обдулия не захотела уступить бразды правления в материнском доме невестке — этой швее, втершейся в благородное семейство и теперь во все сующей нос — и заявила матери, что они не смогут жить достойно, обходясь одной лишь прислугой за все, и раз уж Хулиана навязала им кухарку, она требует горничную, вот так-то!.. Поспорили, и дочь привела столько доводов, доказывая необходимость еще одной служанки, что донье Франсиске не оставалось ничего другого, как согласиться. Да, конечно, как им обойтись без горничной? На такую важную должность Обдулия, оказывается, уже присмотрела девушку, получившую тонкое воспитание в богатых домах, где она служила прежде, а теперь эта барышня как раз свободна, живет в семье позолотчика и декоратора, который работает в похоронном бюро свекра Обдулии. Зовут ее Даниэла, она хорошенькая и такая старательная и домовитая, какую не часто встретишь. После подобного описания донье Паке уже не терпелось заполучить в дом эту девушку и допустить ее к работе, по которой та стосковалась.
Вечером явилась Илария и начала свою службу с того, что передала донье Франсиске совет или, вернее сказать, распоряжение Хулианы.' Сестрица, мол, сказала, чтобы сеньора не думала больше о покупках, а уж коли что действительно понадобится, сообщала бы об этом ей, лучше нее никто не сумеет раздобыть нужную вещь. И еще: пусть сеньора отложит не меньше половины пенсии на выкуп из ломбарда бесчисленного множества предметов одежды и прочих вещей, в первую очередь тех, на которые истекает срок закладных; таким путем сеньора за несколько месяцев сможет получить обратно значительную часть домашнего имущества. Донья Пака похвалила мудрое предупреждение невестки, проявившей такую прозорливость, и обещала неукоснительно следовать ее совету, иначе говоря, выполнить ее распоряжение. Но, так как голова у доньи Паки шла кругом от необычайных событий тех дней, исчезновения Бенины и, скажем прямо, от дурмана, исходившего от цветов, у нее руки не дошли до закладных квитанций, хранившихся в разных тетрадках, точно золотые монеты в узелках. Но она ими займется, да, конечно, что и говорить... а если Хулиана хочет взять на себя такую нудную работу, как выкуп вещей из ломбарда,— тем лучше. На это новая кухарка сказала, что она сама это сделает не хуже сестрицы, после чего принялась готовить ужин, который пришелся по вкусу и матери, и дочери.
На другой день к числу домочадцев добавилась горничная; донья Пака и Обдулия настолько убедились в необходимости ее услуг, что теперь сами удивлялись, как это они столько времени обходились без них. Таким образом Дани-эла в первый день своей службы имела не меньший успех, чем Илария. Все поручения выполняла быстро и ловко, угадывала желания обеих дам и тотчас их удовлетворяла. А как она хорошо воспитана, какая почтительность в обращении, какая скромность, какое пылкое желание угодить хозяйкам! Обе девушки как будто соревновались одна с другой: кто быстрей завоюет расположение матери и дочери. Донья Франсиска блаженствовала, ее огорчала лишь теснота квартиры, в которой четырем женщинам было не развернуться, как им того хотелось.
Хулиана, надо сказать, вовсе не обрадовалась появлению в доме свекрови горничной — на кой черт она понадобилась? — но высказывать свое мнение пока что не стала, решив подождать, пока власть ее в семье не укрепится, и уж тогда отправить девушку на все четыре стороны. Зато в других делах она дала и провела в жизнь столько дельных рекомендаций, что даже Обдулия признала ее талант в управлении домом. Кроме всего прочего, она подыскивала им квартиру, но предъявляла такие требования к удобствам и размерам за небольшую плату, что надо было перевернуть весь Мадрид, чтобы найти нечто подходящее.
Фраскито, ясное дело, быстренько перебрался в пансион на улице Консепсьон Херонима, 37, и был очень доволен новым жильем. У доньи Паки для него комнаты не осталось, а устроить его в коридоре было невозможно из-за тропических и альпийских растений да к тому же и не подобало мужчине, слывшему когда-то галантным кавалером и повесой, жить в окружении четырех одиноких женщин, три из которых были молоды и хороши собой. Но Фраскито, верный долгу благодарности, навещал донью Франсиску каждый день утром и вечером и однажды в субботу объявил, что в воскресенье имеет быть пикник в Эль-Пардо, на котором он вспомнит и воскресит свое былое мастерство верховой езды.
С каким любопытством и нетерпением ожидали появления бравого наездника все четыре женщины, собравшись на соседском балконе! Он лихо прогарцевал мимо дома на огромной кобыле, помахал рукой дамам, повернул и проехался еще раз. Обдулия махала платком, а донья Пака в порыве дружеских чувств крикнула сверху:
— Ради бога, Фраскито, поосторожней с этой лошадью, как бы она не сбросила вас на землю, нас это очень огорчило бы!
Искусный наездник дал коню шпоры и потрусил по Толедской улице, свернул на Сеговийскую, затем по Ронде выехал к воротам Сан-Висенте, где его поджидали друзья. В этой веселой вылазке кроме Антонио Сдпаты участвовали еще четыре велосипедиста, такие же молодые насмешники, как и их предводитель; Понте они встретили криками «ура!» и всевозможными шуточками. Прежде чем направиться к Пуэрта-де-Йерро, Фраскито и Сапата поговорили о деле, ради которого они предприняли эту поездку, молодой человек сообщил, что с превеликим трудом добился наконец распоряжения отпустить на свободу Бенину и ее мавра. Весело тронулись они в путь, и на шоссе началось состязание между живым конем и железными, молодые люди подбодряли друг друга шутливой бранью. Один из велосипедистов, настоящий чемпион, намного опережал остальных, но и те продвигались быстрей, чем кляча, на которой трясся Фраскито, однако мудрый наездник не поддавался на подзадориванье и ехал спокойной ровной рысью.
На пути в Эль-Пардо никаких происшествий не случилось. Там к ним присоединились Полидура и другие пешие участники пикника, тронувшиеся в путь по утреннему холодку; позавтракали всей компанией за счет Фраскито и Антонио в равной доле, как было договорено, быстренько зашли в приют, освободили пленников и после полудня отправились обратно в Мадрид. Бенина и Альмудена вышли еще раньше. Богу не угодно было, чтобы обратный путь компания проделала также без происшествий: один из велосипедистов, не зря прозывавшийся Педро Огненным, ибо в нем не иначе как горел адский огонь, за завтраком хватил лишнего и начал выделывать на велосипеде черт знает что: проезжал узкости, лавировал, пока не врезался в дерево, повредив себе при этом руку и ногу, так что больше работать педалями не смог. Но на этом беды не кончились, и, когда путники миновали Пуэрта-де-Йерро и подъезжали к Виверос, лошадь Фраскито, видимо, раздраженная беспрестанным мельканием перед глазами велосипедных спиц и не ощущавшая твердой руки, решила избавиться от жалкого и нудного седока. Навстречу проезжали запряженные волами повозки с дроком и падубом для мадридских печей, и лошадь то ли испугалась, то ли притворилась испугавшейся, но начала брыкаться, подкидывая элегантного всадника, и в конце концов сбросила его. Несчастный Понте брякнулся оземь, точно полупустой куль, и не шевелился, пока друзья не подбежали и не подняли его. Ранен он не был, голова, к счастью, тоже серьезно не пострадала, ибо он был в сознании и, как только его поставили на ноги, принялся кричать, побагровев от гнева, на погонщика волов, которого считал единственным виновником несчастного случая. Тем временем жаждавшая свободы лошадь, воспользовавшись замешательством, галопом поскакала в сторону Мадрида, и попытки прохожих перехватить ее успеха не имели, так что минут через пять она скрылась с глаз Сапаты и его друзей.
Бенина и Альмудена, идя неторопливым шагом, уже миновали Виверос, когда старушка увидела, как мимо них проскакала кляча Понте, и догадалась, что произошло. Она и раньше опасалась такого исхода, потому что подобная забава не для Понте, в его возрасте смехотворное желание покрасоваться до добра не доводит. Но задерживаться для выяснения подробностей Бенина не стала, ей хотелось побыстрей добраться до Мадрида и дать отдых обессилевшему Альмудене, у которого к тому же был жар. Потихоньку побрели они дальше и, достигнув уже в сумерках ворот Сан-Висенте, присели отдохнуть, ожидая, что вот-вот появятся участники поездки, несущие на носилках жертву несчастного случая. Прождав с полчаса и никого не увидев, продолжили путь по улице Вирхен-дель-Пуэрто, чтобы затем по Сеговийской подняться до улицы Империаль. Вид у обоих был плачевный: Бенина шла босая, в изорванном грязном платье, марокканец осунулся, лицо его еще больше исхудало и пожелтело; по виду обоих можно было догадаться, что они перенесли голод и тоску насильственного заточения в богадельне, похожей скорей на застенок.
Нина беспрестанно думала о донье Паке, все представляла себе то так, то эдак свою встречу с ней. Порой надеялась, что та примет ее с ликованием, порой боялась, что донья Франсиска гневается на нее за то, что она просила милостыню, а более всего за то, что подружилась с мавром. Но самое сильное смятение ее мыслей вызвала новость о наследстве, которую в общих чертах сообщил ей Антонио еще в Эль-Пардо. Донья Пака, Антонио и Обдулия теперь богаты! Как это могло случиться? Такая внезапная перемена, виновником которой был не кто иной, как дон Ромуальдо... Ох уж этот дон Ромуальдо! Она сама его придумала, а он возьми да и выйди из туманных недр воображения настоящим живым человеком, который творит чудеса, раздает* сокровища — обращает в реальность сказку о подземном царе Самдае. Да нет, не может быть! Нина опасалась, не подшутил ли над ней насмешник Антоньито: а ну как она найдет донью Франсиску не в благоденствии, а все в том же положении, по уши в долгах, в неизбывной нищете.
XXXVIII
Когда Бенина пришла на улицу Империаль, ее била дрожь; устроив марокканца у стены, велела ему ждать, пока она поднимется наверх и спросит, можно ли устроить его в доме, который был и ее домом.
— Не покидать меня ты, амри,— сказал Альмудена.
— Да в своем ли ты уме? Чтоб я бросила тебя больного, когда оба мы на мели? Выкинь это из головы и дожидайся меня. Наш дом — напротив, только улицу перейти.
— А ты меня не обманывать? Ты скоро будешь вернуться?
— Сразу же и вернусь, как только узнаю, что там за дела и в каком расположении духа донья Пака.
Поднявшись по лестнице, Нина чуть не задохнулась и в большом волнении дернула за ручку колокольчика. Тут ее подстерегала первая неожиданность: дверь открыла незнакомая девушка, совсем еще молоденькая и нарядная, в накрахмаленном переднике. Бенина не поверила своим глазам. Не иначе нечистая сила унесла дом по воздуху, а на его место поставила похожий, но совсем другой. Беглянка вошла, не говоря ни слова, к немалому удивлению Даниэлы, которая сразу ее не признала. Но что это такое, откуда взялся цветник, превративший коридор в цветущую аллею? Бенина протерла глаза, опасаясь, не ударили ли ей в голову зловонные испарения душных казематов приюта в Эль-Пардо. Нет, это не ее дом, такого не бывает, и как бы в подтверждение этой мысли на сцене появилась еще одна незнакомая женщина, хорошо сложенная, надменного вида, вроде бы расфранченная кухарка. Бросив взгляд в конец коридора на открытую настежь дверь в столовую, Бенина ахнула... Святый боже, какое чудо! Может, это ей снится? Да нет, глаза ее не обманывают. Над столом, не касаясь его, висит в воздухе как бы груда драгоценных камней, переливаясь всеми цветами радуги: красным, синим, зеленым. О господи, какая красота! Быть может, донья Пака оказалась половчей ее и сумела вызвать заклинанием подземного царя Самдая, попросила и получила целый воз бриллиантов и сапфиров? Прежде чем Бенина сообразила, что все это сверканье исходило от люстры, освещаемой свечой, которую зажгла донья Пака, чтобы осмотреть ножи, принесенные невесткой из ломбарда, путь старушке заступила сама Хулиана, улыбающаяся, но непреклонная:
— А, это ты, Нина? Явилась наконец? Ну, здравствуй. Уж мы подумали, не отправилась ли ты в Конго... Стой, дальше не ходи, ты заляпаешь грязью весь пол, а его сегодня мыли... Ну и вид у тебя!.. И не топчись, вон какая грязь от твоих ног...
— Где госпожа? — спросила Нина, снова взглянув на бриллианты и изумруды, но теперь она понимала, что они не настоящие.
— Она дома... Но входить тебе не велит, бог знает, чего ты там набралась...
В этот миг из другой двери выскочила сеньорита Обдулия.
— Нина, добро пожаловать, только сначала надо тебя обкурить, пропарить одежду... Нет, нет, не прикасайся ко мне. Столько дней среди грязных нищих!.. Видишь, как тут чисто и красиво?
Хулиана подошла к Нине улыбаясь, но за улыбкой старушка разглядела уверенность мастерицы класть стежки в своей власти и сказала себе: «Вот кто теперь здесь командует. Сразу видать самодержицу». На прикрытое благодушием высокомерие, с каким ее встретила тиранка, Бенина ответила просто, что она не уйдет, пока не повидает госпожу.
— Входи, Нина, входи,—с рыданием в голосе произнесла сеньора донья Франсиска Хуарес в глубине столовой.
Бенина, не отходя от двери, громко сказала:
— Я здесь, сеньора, и раз они говорят, что я запачкаю пол, входить не хочу, тут и постою... Не стану рассказывать, что со мной приключилось, чтоб вас не расстраивать... Меня схватили на улице, я голодала... стыда натерпелась, со мной обращались, как с последней тварью... А я все думала о вас, кто же без меня вам поможет, не голодаете ли.
— Нет, Нина, я не голодала; подумай, какое совпадение: стоило тебе уйти, в дом пришла радость... Настоящее чудо, не правда ли? Ты помнишь, о чем мы болтали от скуки по вечерам, когда страдали от нищеты? Так вот это чудо произошло на самом деле, и, как не трудно догадаться, свершил его твой дон Ромуальдо, этот святой, архангел божий, только из скромности он не признается в благодеяниях, которые оказывал тебе и мне... скрывает свои заслуги и добродетели... говорит, что нет у него племянницы по имени донья Патрос... и что его не собираются сделать епископом... Но это он, он самый, только он и никто другой сотворил такое чудо.
Нина не отвечала и лишь плакала, прислонившись к косяку двери.
— Я бы с радостью приняла тебя обратно,— заверила ее донья Франсиска, рядом с которой стояла в тени Хулиана и тихонько нашептывала, что ей говорить,— но все мы не поместимся, нам и без того здесь тесно... Ты знаешь, что я тебя люблю, что с тобой мне лучше, чем с кем бы то ни было, но... сама понимаешь... Завтра мы переезжаем и в новом доме поищем уголок и для тебя... Что ты говоришь? Знаешь, милая, тебе не на что жаловаться: ты же ушла, никому ничего не сказав, и оставила меня одну, больную и немощную, без крошки хлеба... Вот так, Нина. Откровенно говоря, за такой поступок я могла бы на тебя и рассердиться... И вину твою еще усугубляет то, что ты презрела высокие моральные принципы, которые я всегда старалась тебе внушить, и стала шататься по улицам с каким-то мавром... Бог знает, что это за птица и какими заклинаниями заставил он тебя забыть добропорядочность. Скажи мне все, скажи откровенно: ты его уже оставила?
— Нет, сеньора.
— Привела с собой?
— Да, сеньора. Он ждет меня внизу.
— Раз уж ты до такого дошла, ты, по-моему, способна на все... даже привести его в мой дом!
—-Да, я вела его в ваш дом, потому что он болен и нельзя его бросать на улице,— твердым голосом ответила Бенина.
— Я знаю, ты очень добра, и порой твоя доброта заслоняет для тебя все, и ты забываешь о приличиях.
— Приличия тут ни при чем, я с Альмуденой только потому, что он несчастен. Бедняга любит меня... а я смотрю на него как на сына.
Искренность, с которой говорила Нина, не дошла до сердца доньи Паки, она по-прежнему сидела в кресле, держа на коленях выкупленные ножи, и продолжала свое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
XXXVII
Обдулия не захотела уступить бразды правления в материнском доме невестке — этой швее, втершейся в благородное семейство и теперь во все сующей нос — и заявила матери, что они не смогут жить достойно, обходясь одной лишь прислугой за все, и раз уж Хулиана навязала им кухарку, она требует горничную, вот так-то!.. Поспорили, и дочь привела столько доводов, доказывая необходимость еще одной служанки, что донье Франсиске не оставалось ничего другого, как согласиться. Да, конечно, как им обойтись без горничной? На такую важную должность Обдулия, оказывается, уже присмотрела девушку, получившую тонкое воспитание в богатых домах, где она служила прежде, а теперь эта барышня как раз свободна, живет в семье позолотчика и декоратора, который работает в похоронном бюро свекра Обдулии. Зовут ее Даниэла, она хорошенькая и такая старательная и домовитая, какую не часто встретишь. После подобного описания донье Паке уже не терпелось заполучить в дом эту девушку и допустить ее к работе, по которой та стосковалась.
Вечером явилась Илария и начала свою службу с того, что передала донье Франсиске совет или, вернее сказать, распоряжение Хулианы.' Сестрица, мол, сказала, чтобы сеньора не думала больше о покупках, а уж коли что действительно понадобится, сообщала бы об этом ей, лучше нее никто не сумеет раздобыть нужную вещь. И еще: пусть сеньора отложит не меньше половины пенсии на выкуп из ломбарда бесчисленного множества предметов одежды и прочих вещей, в первую очередь тех, на которые истекает срок закладных; таким путем сеньора за несколько месяцев сможет получить обратно значительную часть домашнего имущества. Донья Пака похвалила мудрое предупреждение невестки, проявившей такую прозорливость, и обещала неукоснительно следовать ее совету, иначе говоря, выполнить ее распоряжение. Но, так как голова у доньи Паки шла кругом от необычайных событий тех дней, исчезновения Бенины и, скажем прямо, от дурмана, исходившего от цветов, у нее руки не дошли до закладных квитанций, хранившихся в разных тетрадках, точно золотые монеты в узелках. Но она ими займется, да, конечно, что и говорить... а если Хулиана хочет взять на себя такую нудную работу, как выкуп вещей из ломбарда,— тем лучше. На это новая кухарка сказала, что она сама это сделает не хуже сестрицы, после чего принялась готовить ужин, который пришелся по вкусу и матери, и дочери.
На другой день к числу домочадцев добавилась горничная; донья Пака и Обдулия настолько убедились в необходимости ее услуг, что теперь сами удивлялись, как это они столько времени обходились без них. Таким образом Дани-эла в первый день своей службы имела не меньший успех, чем Илария. Все поручения выполняла быстро и ловко, угадывала желания обеих дам и тотчас их удовлетворяла. А как она хорошо воспитана, какая почтительность в обращении, какая скромность, какое пылкое желание угодить хозяйкам! Обе девушки как будто соревновались одна с другой: кто быстрей завоюет расположение матери и дочери. Донья Франсиска блаженствовала, ее огорчала лишь теснота квартиры, в которой четырем женщинам было не развернуться, как им того хотелось.
Хулиана, надо сказать, вовсе не обрадовалась появлению в доме свекрови горничной — на кой черт она понадобилась? — но высказывать свое мнение пока что не стала, решив подождать, пока власть ее в семье не укрепится, и уж тогда отправить девушку на все четыре стороны. Зато в других делах она дала и провела в жизнь столько дельных рекомендаций, что даже Обдулия признала ее талант в управлении домом. Кроме всего прочего, она подыскивала им квартиру, но предъявляла такие требования к удобствам и размерам за небольшую плату, что надо было перевернуть весь Мадрид, чтобы найти нечто подходящее.
Фраскито, ясное дело, быстренько перебрался в пансион на улице Консепсьон Херонима, 37, и был очень доволен новым жильем. У доньи Паки для него комнаты не осталось, а устроить его в коридоре было невозможно из-за тропических и альпийских растений да к тому же и не подобало мужчине, слывшему когда-то галантным кавалером и повесой, жить в окружении четырех одиноких женщин, три из которых были молоды и хороши собой. Но Фраскито, верный долгу благодарности, навещал донью Франсиску каждый день утром и вечером и однажды в субботу объявил, что в воскресенье имеет быть пикник в Эль-Пардо, на котором он вспомнит и воскресит свое былое мастерство верховой езды.
С каким любопытством и нетерпением ожидали появления бравого наездника все четыре женщины, собравшись на соседском балконе! Он лихо прогарцевал мимо дома на огромной кобыле, помахал рукой дамам, повернул и проехался еще раз. Обдулия махала платком, а донья Пака в порыве дружеских чувств крикнула сверху:
— Ради бога, Фраскито, поосторожней с этой лошадью, как бы она не сбросила вас на землю, нас это очень огорчило бы!
Искусный наездник дал коню шпоры и потрусил по Толедской улице, свернул на Сеговийскую, затем по Ронде выехал к воротам Сан-Висенте, где его поджидали друзья. В этой веселой вылазке кроме Антонио Сдпаты участвовали еще четыре велосипедиста, такие же молодые насмешники, как и их предводитель; Понте они встретили криками «ура!» и всевозможными шуточками. Прежде чем направиться к Пуэрта-де-Йерро, Фраскито и Сапата поговорили о деле, ради которого они предприняли эту поездку, молодой человек сообщил, что с превеликим трудом добился наконец распоряжения отпустить на свободу Бенину и ее мавра. Весело тронулись они в путь, и на шоссе началось состязание между живым конем и железными, молодые люди подбодряли друг друга шутливой бранью. Один из велосипедистов, настоящий чемпион, намного опережал остальных, но и те продвигались быстрей, чем кляча, на которой трясся Фраскито, однако мудрый наездник не поддавался на подзадориванье и ехал спокойной ровной рысью.
На пути в Эль-Пардо никаких происшествий не случилось. Там к ним присоединились Полидура и другие пешие участники пикника, тронувшиеся в путь по утреннему холодку; позавтракали всей компанией за счет Фраскито и Антонио в равной доле, как было договорено, быстренько зашли в приют, освободили пленников и после полудня отправились обратно в Мадрид. Бенина и Альмудена вышли еще раньше. Богу не угодно было, чтобы обратный путь компания проделала также без происшествий: один из велосипедистов, не зря прозывавшийся Педро Огненным, ибо в нем не иначе как горел адский огонь, за завтраком хватил лишнего и начал выделывать на велосипеде черт знает что: проезжал узкости, лавировал, пока не врезался в дерево, повредив себе при этом руку и ногу, так что больше работать педалями не смог. Но на этом беды не кончились, и, когда путники миновали Пуэрта-де-Йерро и подъезжали к Виверос, лошадь Фраскито, видимо, раздраженная беспрестанным мельканием перед глазами велосипедных спиц и не ощущавшая твердой руки, решила избавиться от жалкого и нудного седока. Навстречу проезжали запряженные волами повозки с дроком и падубом для мадридских печей, и лошадь то ли испугалась, то ли притворилась испугавшейся, но начала брыкаться, подкидывая элегантного всадника, и в конце концов сбросила его. Несчастный Понте брякнулся оземь, точно полупустой куль, и не шевелился, пока друзья не подбежали и не подняли его. Ранен он не был, голова, к счастью, тоже серьезно не пострадала, ибо он был в сознании и, как только его поставили на ноги, принялся кричать, побагровев от гнева, на погонщика волов, которого считал единственным виновником несчастного случая. Тем временем жаждавшая свободы лошадь, воспользовавшись замешательством, галопом поскакала в сторону Мадрида, и попытки прохожих перехватить ее успеха не имели, так что минут через пять она скрылась с глаз Сапаты и его друзей.
Бенина и Альмудена, идя неторопливым шагом, уже миновали Виверос, когда старушка увидела, как мимо них проскакала кляча Понте, и догадалась, что произошло. Она и раньше опасалась такого исхода, потому что подобная забава не для Понте, в его возрасте смехотворное желание покрасоваться до добра не доводит. Но задерживаться для выяснения подробностей Бенина не стала, ей хотелось побыстрей добраться до Мадрида и дать отдых обессилевшему Альмудене, у которого к тому же был жар. Потихоньку побрели они дальше и, достигнув уже в сумерках ворот Сан-Висенте, присели отдохнуть, ожидая, что вот-вот появятся участники поездки, несущие на носилках жертву несчастного случая. Прождав с полчаса и никого не увидев, продолжили путь по улице Вирхен-дель-Пуэрто, чтобы затем по Сеговийской подняться до улицы Империаль. Вид у обоих был плачевный: Бенина шла босая, в изорванном грязном платье, марокканец осунулся, лицо его еще больше исхудало и пожелтело; по виду обоих можно было догадаться, что они перенесли голод и тоску насильственного заточения в богадельне, похожей скорей на застенок.
Нина беспрестанно думала о донье Паке, все представляла себе то так, то эдак свою встречу с ней. Порой надеялась, что та примет ее с ликованием, порой боялась, что донья Франсиска гневается на нее за то, что она просила милостыню, а более всего за то, что подружилась с мавром. Но самое сильное смятение ее мыслей вызвала новость о наследстве, которую в общих чертах сообщил ей Антонио еще в Эль-Пардо. Донья Пака, Антонио и Обдулия теперь богаты! Как это могло случиться? Такая внезапная перемена, виновником которой был не кто иной, как дон Ромуальдо... Ох уж этот дон Ромуальдо! Она сама его придумала, а он возьми да и выйди из туманных недр воображения настоящим живым человеком, который творит чудеса, раздает* сокровища — обращает в реальность сказку о подземном царе Самдае. Да нет, не может быть! Нина опасалась, не подшутил ли над ней насмешник Антоньито: а ну как она найдет донью Франсиску не в благоденствии, а все в том же положении, по уши в долгах, в неизбывной нищете.
XXXVIII
Когда Бенина пришла на улицу Империаль, ее била дрожь; устроив марокканца у стены, велела ему ждать, пока она поднимется наверх и спросит, можно ли устроить его в доме, который был и ее домом.
— Не покидать меня ты, амри,— сказал Альмудена.
— Да в своем ли ты уме? Чтоб я бросила тебя больного, когда оба мы на мели? Выкинь это из головы и дожидайся меня. Наш дом — напротив, только улицу перейти.
— А ты меня не обманывать? Ты скоро будешь вернуться?
— Сразу же и вернусь, как только узнаю, что там за дела и в каком расположении духа донья Пака.
Поднявшись по лестнице, Нина чуть не задохнулась и в большом волнении дернула за ручку колокольчика. Тут ее подстерегала первая неожиданность: дверь открыла незнакомая девушка, совсем еще молоденькая и нарядная, в накрахмаленном переднике. Бенина не поверила своим глазам. Не иначе нечистая сила унесла дом по воздуху, а на его место поставила похожий, но совсем другой. Беглянка вошла, не говоря ни слова, к немалому удивлению Даниэлы, которая сразу ее не признала. Но что это такое, откуда взялся цветник, превративший коридор в цветущую аллею? Бенина протерла глаза, опасаясь, не ударили ли ей в голову зловонные испарения душных казематов приюта в Эль-Пардо. Нет, это не ее дом, такого не бывает, и как бы в подтверждение этой мысли на сцене появилась еще одна незнакомая женщина, хорошо сложенная, надменного вида, вроде бы расфранченная кухарка. Бросив взгляд в конец коридора на открытую настежь дверь в столовую, Бенина ахнула... Святый боже, какое чудо! Может, это ей снится? Да нет, глаза ее не обманывают. Над столом, не касаясь его, висит в воздухе как бы груда драгоценных камней, переливаясь всеми цветами радуги: красным, синим, зеленым. О господи, какая красота! Быть может, донья Пака оказалась половчей ее и сумела вызвать заклинанием подземного царя Самдая, попросила и получила целый воз бриллиантов и сапфиров? Прежде чем Бенина сообразила, что все это сверканье исходило от люстры, освещаемой свечой, которую зажгла донья Пака, чтобы осмотреть ножи, принесенные невесткой из ломбарда, путь старушке заступила сама Хулиана, улыбающаяся, но непреклонная:
— А, это ты, Нина? Явилась наконец? Ну, здравствуй. Уж мы подумали, не отправилась ли ты в Конго... Стой, дальше не ходи, ты заляпаешь грязью весь пол, а его сегодня мыли... Ну и вид у тебя!.. И не топчись, вон какая грязь от твоих ног...
— Где госпожа? — спросила Нина, снова взглянув на бриллианты и изумруды, но теперь она понимала, что они не настоящие.
— Она дома... Но входить тебе не велит, бог знает, чего ты там набралась...
В этот миг из другой двери выскочила сеньорита Обдулия.
— Нина, добро пожаловать, только сначала надо тебя обкурить, пропарить одежду... Нет, нет, не прикасайся ко мне. Столько дней среди грязных нищих!.. Видишь, как тут чисто и красиво?
Хулиана подошла к Нине улыбаясь, но за улыбкой старушка разглядела уверенность мастерицы класть стежки в своей власти и сказала себе: «Вот кто теперь здесь командует. Сразу видать самодержицу». На прикрытое благодушием высокомерие, с каким ее встретила тиранка, Бенина ответила просто, что она не уйдет, пока не повидает госпожу.
— Входи, Нина, входи,—с рыданием в голосе произнесла сеньора донья Франсиска Хуарес в глубине столовой.
Бенина, не отходя от двери, громко сказала:
— Я здесь, сеньора, и раз они говорят, что я запачкаю пол, входить не хочу, тут и постою... Не стану рассказывать, что со мной приключилось, чтоб вас не расстраивать... Меня схватили на улице, я голодала... стыда натерпелась, со мной обращались, как с последней тварью... А я все думала о вас, кто же без меня вам поможет, не голодаете ли.
— Нет, Нина, я не голодала; подумай, какое совпадение: стоило тебе уйти, в дом пришла радость... Настоящее чудо, не правда ли? Ты помнишь, о чем мы болтали от скуки по вечерам, когда страдали от нищеты? Так вот это чудо произошло на самом деле, и, как не трудно догадаться, свершил его твой дон Ромуальдо, этот святой, архангел божий, только из скромности он не признается в благодеяниях, которые оказывал тебе и мне... скрывает свои заслуги и добродетели... говорит, что нет у него племянницы по имени донья Патрос... и что его не собираются сделать епископом... Но это он, он самый, только он и никто другой сотворил такое чудо.
Нина не отвечала и лишь плакала, прислонившись к косяку двери.
— Я бы с радостью приняла тебя обратно,— заверила ее донья Франсиска, рядом с которой стояла в тени Хулиана и тихонько нашептывала, что ей говорить,— но все мы не поместимся, нам и без того здесь тесно... Ты знаешь, что я тебя люблю, что с тобой мне лучше, чем с кем бы то ни было, но... сама понимаешь... Завтра мы переезжаем и в новом доме поищем уголок и для тебя... Что ты говоришь? Знаешь, милая, тебе не на что жаловаться: ты же ушла, никому ничего не сказав, и оставила меня одну, больную и немощную, без крошки хлеба... Вот так, Нина. Откровенно говоря, за такой поступок я могла бы на тебя и рассердиться... И вину твою еще усугубляет то, что ты презрела высокие моральные принципы, которые я всегда старалась тебе внушить, и стала шататься по улицам с каким-то мавром... Бог знает, что это за птица и какими заклинаниями заставил он тебя забыть добропорядочность. Скажи мне все, скажи откровенно: ты его уже оставила?
— Нет, сеньора.
— Привела с собой?
— Да, сеньора. Он ждет меня внизу.
— Раз уж ты до такого дошла, ты, по-моему, способна на все... даже привести его в мой дом!
—-Да, я вела его в ваш дом, потому что он болен и нельзя его бросать на улице,— твердым голосом ответила Бенина.
— Я знаю, ты очень добра, и порой твоя доброта заслоняет для тебя все, и ты забываешь о приличиях.
— Приличия тут ни при чем, я с Альмуденой только потому, что он несчастен. Бедняга любит меня... а я смотрю на него как на сына.
Искренность, с которой говорила Нина, не дошла до сердца доньи Паки, она по-прежнему сидела в кресле, держа на коленях выкупленные ножи, и продолжала свое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29