А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

С дынею – прелесть! Да я на стол сразу и поставлю, – сказала она, оглядываясь на свою сумку, брошенную у двери. – Сергуня, достань, пожалуйста…
– С удовольствием, – с готовностью кивнул Сергей Романович, достал вино и коньяк из сумки, поставил на стол и, оглядывая его нехитрое убранство, как всякий здоровый молодой оптимист, потирая с удовольствием руки, улыбнулся каким то своим мыслям, в то же время не упуская из виду и хозяйку, бережно подрезавшую стебли роз, прежде чем поставить их в вазу.
Анастасия понравилась ему сразу, да и полузапущенный, начинавший приходить в упадок дом тоже, картины на стенах гостиной в темных старых рамах усиливали впечатление тишины и оторванности от шумного, неспокойного мира, и ему совсем некстати вспомнилось нечто далекое и нежное, собственное детство. Вот такая же старая дача, умирающий дед, его понимающие глаза и напутственные слова о какой то непонятной обязанности каждого родившегося не профукать жизнь. «Сереженька, слышишь, ты уже не ребенок, ты уже на девочек начинаешь поглядывать, – почти физически ясно прозвучало в ушах Сергея Романовича. – Ты смотри, обязательно иди в университет, тебя примут, у тебя отец и дед заслуженные перед отечеством… ты все наше продолжить обязан…»
«Ну вот – обязан… Почему я был обязан? – подумал Сергей Романович, словно обращаясь к кому то незримому, но явно присутствующему рядом. – И что такое отечество? Ну, был и университет, был даже диплом, была и какая то обвальная страсть, чего не наблюдалось, судя по свидетельствам живых, ни у деда, ни у отца, и все рухнуло. Что такое отечество? Товарищ Хрущев и товарищ Брежнев? Кому они товарищи – уж не ему ли самому? Или отечество вот эти милые, тоскующие по своему простому бабьему счастью женщины? Да и с какой стати лезет в голову подобная дребедень? Что случилось? Что за незапланированный душевный стриптиз?»
Словно пробуждаясь, он браво тряхнул головой, шагнул к женщинам, о чем то вполголоса совещавшимся у стола, и спросил:
– Милые дамы, а вы не слышали последнего анекдота о трех богатырях? Про товарищей Сталина, Хрущева и Брежнева? Как они в одном купе следовали на отдых, разумеется, заслуженный, к теплому синему морю?
– Только не очень уж похабный, – улыбаясь, попросила Вера. – Здесь дом чистый, похабщины не переносят, заранее ставлю в известность. Так, Тася?
– Зачем же, анекдот вполне патриотический и добропорядочный, – весело заверил Сергей Романович, становясь похожим на задиристого мальчишку. – Здесь дело серьезное, такого ранга деятели шутить не любят. Все как положено в высшем обществе, едут они себе, разговаривают, потягивают потихоньку армянский коньячок, вспоминают минувшие дни, и вдруг толчок! Все подпрыгнуло, зашаталось, поезд тычком останавливается – даже бутылки поопрокидывались, Никите Сергеевичу на колени пролилось. Прибегает испуганный комендант, докладывает: путь, мол, разобран на двести метров, уже, мол, вызваны ремонтники, через час другой поедем… Конечно, некоторое недовольство, из купе выбегает Никита Сергеевич, довольно скоро возвращается, хитренько потирая руки, и сообщает, что теперь все в порядке, в обход поврежденному участку прокладывается объездной путь, и через сутки другие тронемся, мол, дальше. Сталин покосился на него, пососал свою трубочку, прищурился, сказал «Кхе, кхе», сунул в карман свой чубучок и вышел. Через минуту другую появляется снова. А ну, говорит, джигиты, выпьем, все в порядке, через полчаса поедем. Никита Сергеевич даже подскочил: что, как, почему? Да ничего особенного, говорит, поглаживая усы, Иосиф Виссарионович, все весьма рационально и просто – все, начиная от начальника дороги и до машиниста, расстреляны, через несколько минут закончат остальные формальности, назначения и перемещения, и тронемся. Брежнев послушал послушал, засмеялся, встал, опустил на окне штору и пригласил всех к столу – выпить по настоящему. И опять: что, как? По какой такой причине? А Леонид Ильич поднимает палец, тише, мол! Вы что, говорит, не слышите, мы уже едем…
– Ну, Сергуня, что то я ничего не поняла! – чистосердечно призналась Вера. – Давай лучше за стол, все готово. Тася, можно? Что время тянуть. Вот только надо нашего отшельника пригласить, так хочется по старой дружбе с ним поболтать…
– Конечно, конечно, – поддержал Сергей Романович. – Не все же мозги себе сушить…
– Не знаю, вряд ли он согласится, я же тебя, Вера, предупреждала, ему нездоровится. Пугает он меня последнее время все больше…
– Перестань, ты что, забыла, он в свое время за мной даже ухаживал! Помнишь…
– Вот оно где собака зарыта, – повернулся к ней Сергей Романович. – А я-то гадаю, почему она рвется сюда: подруженька, подруженька, мол…
– Что ж, Сергуня, вспоминать времена царя Гороха! Что ж ты думаешь, до тебя и свету Божьего не было? Мы с Тасей с ползунковой поры вместе, вспомнить страшно, сколько… ой!
И здесь все сразу замолчали и повернулись: недалеко от камина, у двери, ведущей в соседнюю комнату, стоял высокий и худой человек, в чем то неуловимо похожий на Анастасию и в то же время какой то совершенно отъединенный от всего, что его окружало. Он просто стоял и смотрел перед собой, и было такое чувство, что он стоял здесь всегда, только раньше его почему то никто не видел и не замечал; мешковатый, явно великоватый для него пиджак старого покроя, с поднятыми плечами, еще больше увеличивал странное чувство его оторванности от всего окружающего. Сергея Романовича сразу же поразили его огромные, почти в пол лица, тихие глаза.
«Он, пожалуй, слепой, бедняга странник! – невольно подумал Сергей Романович. – Какое, однако, странное, нездешнее лицо, он и в самом деле никого не видит и не слышит, он ведь не живой и пребывает не здесь… Вот глупая баба, нашла, кем восторгаться…»
И тут же ему стало неловко и неуютно, а в следующий миг ощутимый холодок появился в груди – Сергей Романович понял, что странный и тихий человек, возникший как бы из ничего, знает о нем абсолютно все и что он и вышел из своего укрытия только потому, чтобы молча сказать это, а затем опять растаять в сумраке у камина. Но это была, действительно, всего лишь какая то провальная минута, затем все сразу и оборвалось, Вера порывисто и торопливо тотчас шагнула к Арсению.
– Боже, Сеня! – радостно воскликнула она. – Как же я давно тебя не видела! Сеня…
Почти неуловимым жестом остановив ее, он слегка поклонился.
– Боже, как я рада, что ты дома! – опять заговорила Вера. – Не знаю даже, как я тебе обрадовалась… Как время летит! Когда то Арсюшей звали, Сеней, Сенечкой, а теперь, пожалуй, и Арсением Павловичем надо, а, Сеня? Можно я тебя поцелую?
– Что ты спрашиваешь, Вера, взяла и поцеловала! – решительно вмешалась Анастасия, и лицо ее как то преобразилось, осветилось изнутри. – Вы же почти родные с детства…
– И правда, вот еще! Никогда за мной такого не водилось, какая то нерешительная стала! – пожаловалась неизвестно кому Вера, шагнула вперед, хотела было обнять Арсения за плечи, сробела и, только слегка прижавшись к нему, тотчас вновь отступила.
– Я тоже рад увидеть тебя, Верочка, – ровно сказал Арсений и перекрестил ее. – А молодой человек с тобой?
– Конечно, Сеня, познакомься – Сергуня, Сергей Романович, – заторопилась Вера, приглашая своего примолкшего спутника подойти ближе.
– Муж, Верочка?
После недолгой паузы Вера быстро глянула.
– Пока еще по всяким там бюрократическим канонам – нет, а перед Господом Богом – да, и давно…
– Давно – это хорошо, – так же ровно уронил Арсений, и мужчины поздоровались. Все сели за стол, и прежде, чем взять нож и вилку, Арсений перекрестился, затем перекрестил стол; сам он почти ничего не ел и не пил, положил себе на тарелку немного овощного салата и, не дождавшись дыни, налил стакан чаю и без единого слова удалился.
Оставшиеся переглянулись, Сергей Романович придвинул к себе блюдо с дыней и, вооружившись ножом, стал над ней колдовать, время от времени оглядываясь на дверь, за которой скрылся Арсений, так и не ответивший ни на одну из попыток завязать с ним разговор. Женщины в это время, понизив голоса, стали обсуждать что то свое, сугубо бабье.
– А можно я ему дыньки отнесу? – спросил Сергей Романович, поднимая глаза на Анастасию и указывая на тарелку с сочными, щедро нарезанными, дразняще душистыми ломтями. – А вы пока пошепчитесь…
– Пусть идет, – решила Вера и за себя, и за подругу. – Не бойся, Тася, ничего плохого не будет, Сергуня у меня умный. Любого к себе расположить может.
Поощрительно улыбнувшись на комплимент и успокоительно кивнув женщинам, Сергей Романович подошел к двери в комнату Арсения и тихонько стукнул. Ответа не последовало, он помедлил, толкнул дверь и вошел. Хозяин сидел на низком широком диване, устремив ровный взгляд на непрошеного гостя; в его облике появилось нечто новое, казалось, он был даже рассержен, и Сергей Романович, едва шагнув за порог, словно за что то невидимое запнулся и переступил с ноги на ногу.
– Можно, Арсений Павлович?
– Но вы уже вошли.
– Простите, пожалуйста, если некстати, если вы не в настроении…
– Вы же пришли увидеть меня, при чем здесь мое настроение? – услышал Сергей Романович все тот же ровный голос и заставил себя двинуться дальше.
– Я подумал…
– Поставьте тарелку на столик, вот сюда… Садитесь.
«Что за черт! – вновь в который раз за этот вечер растерялся Сергей Романович. – Ноги отказывают, словно ватные… Так не годится. Или Верка за ночь так вымотала, ненасытная баба… А ну – вперед! Вперед…»
– Ну вот и прекрасно, устраивайтесь поудобнее.
На этот раз голос хозяина прозвучал мягче. Сергей Романович почувствовал, как схлынуло напряжение, и опустился на низкий, покойный диванчик, только на другом его конце. «О чем нам говорить? – спросил он сам у себя с легкой насмешкой. – Что у нас общего? У него своя жизнь, у меня своя, нам никогда не сойтись и не понять друг друга, каждый в этом мире сходит с ума по своему, вот только почему мне хорошо и покойно рядом? Верка что то говорила, вроде того что он явно сдвинутый. Как же так – крупный ученый, вроде что то там открыл, нечто такое, от чего сам пришел в бессмысленность, затем все прежнее забыл и отринул… Несколько лет отыскивал сам себя, надо думать, отыскал нечто совсем другое, так всегда бывает. Что же он такое отыскал? Что нового можно отыскать в дряхлом, прогнившем до самых сокровенных глубин мире, среди тупого и жадного стада, дико несущегося в никуда? В чем смысл? Да и какое тебе дело, подпольному человеку, а по сути, просто удачливому пока – тьфу! тьфу! – московскому вору, вбившему себе в голову всякую благородную чушь, до какого то нелепого и несуществующего смысла? Ведь в самом себе все равно уже ничего не изменить, ты сам этого боишься и не захочешь. Да и зачем тебе такие завиралистые фантомы – Россия, русский человек, русский путь? Гнилое университетское наследие? Зачем?»
– Да, пожалуй, что и так, – услышал он неожиданно какой то тихий и далекий голос хозяина, продолжавшего сидеть на том же диванчике, только в другом его углу, хотя голос шел откуда то словно со стороны, и с трудом удержался, чтобы не оглянуться.
– Простите, я не ослышался, вы что то сказали?
– Ничего особенного, – спокойно подтвердил хозяин. – Вы слишком ушли в себя, в гордыню. Обретение собственной души и есть вечный подвиг во тьме. А обрести ее, свою душу, можно только в других, иной дороги не существует. И что ж твой путь, Сергей Романович? Прости, я уж по русски прямо, не обижайся. Мы, я полагаю, из одного времени.
– А мне кажется, Арсений Павлович, ты ведешь какую то запутанную игру, – не остался в долгу гость, и на лице у него появилась усмешка, но он тут же стер ее. – Женщин ты можешь морочить, а мне и не такое приходилось встречать…
– Тебе плохо, только не там и не в том ищешь облегчения, – не опустил просветлевших глаз хозяин. – И не так ищешь…
– А как же надо? Подскажешь?
– Нет, не подскажу. Каждый должен пройти свой путь. Не отчаиваться, а идти.
– Идти – куда? – с досадой уронил Сергей Романович. – Говорят, ты вот давно ходишь, ищешь… Нашел?
– Нашел…
– В чем же этот твой Бог?
– Я тебе уже сказал – в обретении души своей, человек, – не сразу ответил как бы потяжелевший и еще более отодвинувшийся хозяин, но в то же время в его облике, в лице, в глазах проступила ощутимая теплота, скорее похожая на жалость, и эта обидная и неприемлемая для гордого и строптивого гостя жалость все усиливалась. – Что я могу еще сказать? Да ты и не веришь, вон в душе у тебя издевочка, такая циничная, разрушающая тебя мысль – вот, мол, лучше и чище других себя считает, выше меня, такого удачливого и красивого, выше своей сестры, вот и еще один учитель и пророк, а мир все там же, не продвинулся ни на йоту к добру и свету, не говоря уж о совести…
– Я, Арсений Павлович…
– Подожди, подожди, – с неожиданной страстностью, повелительно и властно остановил гостя хозяин, и Сергея Романовича словно что то физически ощутимо приковало к месту; он осознал этот странный толчок даже не своим острым извращенным умом, ищущим неизвестно что, а скорее каким то темным подпольным чутьем, и не в первый раз за последние полчаса тайно изумился происходящему и затих. – Вот и хорошо, – продолжал между тем хозяин. – Иногда надо и помолчать, послушать. Ты ведь пришел не для того, чтобы покаяться и очиститься, а чтобы еще больше утвердиться в своем тайном блуждании. Вот, мол, и еще один обломился, искал, искал, все, кажется, швырнул под ноги, все самое дорогое в грязь под ноги себе швырнул в желании возвыситься над другими, ну и что? Зачем? В пустоте, мол, ничего нельзя отыскать, вот и еще одно поражение. Вернулся с поджатым хвостом, как побитая дворняжка, возомнившая себя царем зверей… Вот пойду и взгляну на него. Получу подтверждение, что ничего другого, кроме права кулака и силы, нет в мире, и мне окончательно станет легко и свободно. Вот ты с этим своим убогим богатством пришел, пытаешься даже здесь оказаться сверху. Далеко тебе, человек, до истинного света и спокойствия души.
– А разве не так, не так? – почти выкрикнул, с трудом обретая голос, Сергей Романович, прорывая сковывающее его волю странное оцепенение души и сознания. – Разве ты не вернулся после своих поисков опустошенный и поверженный? Разве на старые места, находя что либо, возвращаются?
– Непременно. Нужно же окончательно освободиться от прошлого, предать его тлену и забвению, – сказал хозяин кому то далекому, неведомому, только не своему назойливому гостю, и отсутствующе выпрямился. – У меня еще несколько остановок на земле, где я должен побывать и стереть старые следы.
– Что же тогда останется от тебя на земле? – втайне замирая от острого, почти убивающего чувства постижения, тихо спросил гость.
– Не останется никаких вредоносных шлаков, вот главное, – ответил хозяин, не раздумывая, и от его глубокого, пронизывающего, не отпускающего ни на мгновение взгляда у Сергея Романовича зазвенело в висках, и он ясно ощутил непреодолимую границу между собою и своим новым знакомым, все более влекущим к себе человеком, ощутил и то, что разделявшую их черту ни тому, ни другому не дано было переступить.
Сергей Романович не привык оставаться побежденным и вызывающе оскалился, пытаясь изобразить улыбку, но и это не спасло.
– Может быть, отведаешь? – чувствуя свое поражение, спросил он, кивнув на сочившиеся сладким соком ломти дыни.
Хозяин встал, принес две тарелки и ножи и, попробовав дыню, похвалил:
– Много, много солнца – чистая энергия, Божий дар… Спасибо.
– Скажи, – вновь качнулся к нему Сергей Романович, и в глазах у него прорезалась тоска. – Скажи, правда ли, что ты провидишь судьбу человеческую? Может, ты будешь так добр, скажешь что нибудь и мне?
Хозяин положил нож, отодвинул тарелку с почти не тронутым ломтем дыни подальше в тень.
– Вот уж эти женщины, – пробормотал он недовольно. – Что от них ожидать? Слишком эмоциональны от природы, воображение примитивно и мало изменилось с доисторических времен. Слушать приятно, но верить им… Даю тебе добрый совет, человек: никогда не интересуйся своей судьбой, да и кто может провидеть сквозь мрак? Чепуха, никому не верь. Ты идешь своим путем, вот и не всматривайся в горизонты. За ними другая жизнь, в нее ты уже не успеешь. Мне почему то нравится, что ты так и не вышел из детского возраста, хотя и позволяешь себе далеко не детские шалости, дорогой мой Сергей Романович. – Хозяин говорил, а его гость, внутренне пытаясь сопротивляться, не мог, и словно тонул в мягко обволакивающем сознание и растворяющем в себе голосе. – Я тебе одно могу сказать: когда придет твой невыносимый срок, позови. Я приду, я тебе обещаю, приду, где бы ты ни был. Теперь же…
– Я никогда никого не позову! – с неожиданной ненавистью крикнул Сергей Романович и задохнулся – крик застрял у него в груди, в горле, и само тело пропало, и не осталось ни рук, ни ног, и только горели перед ним в разреженной тьме неудержимо втягивающие в себя бездонные точки, и, как он ни сопротивлялся, пересилить и оторваться от сковывающей его силы не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46