Она сообщила детективам, что соседи написали заявление, в котором требуют улучшить охрану дома. То, что происходит в округе, уже переходит все границы, причем чем дальше, тем хуже, людей убивают и грабят в лифтах и даже дома в собственных постелях, это просто ужасно. Она живет в этом доме вот уже тридцать четыре года, переехала сюда сразу после свадьбы и осталась здесь
после рокового инфаркта мужа три года назад. Однако такого здесь не было никогда, в самом деле, таких зверей и сброда, которые только и ждут, чтобы зарезать или застрелить человека; это уже зашло так далеко, что она боится выходить из дома.
— Я одинокая женщина,— сказала она им.— Женщина, которая живет одна, это очень тяжело.
Она говорила очень громко и довольно резким голосом; сидела на потертой кушетке в стиле Людовика XVI, прислонившись к обшитой деревянными панелями стене гостиной, увешанной картинами, написанными масляными красками. На ней было платье из магазина "Шанель" и туфли из эксклюзивного магазина Генри Бендела; прическа у нее была безупречная, а фасад выглядел первоклассно. Она сказала детективам, что как раз собралась уходить, хотела съездить в центр за покупками. Карелла обещал недолго задержать ее и вежливо отказался от предложенного кофе и булочки с изюмом. Они слышали, как кто-то возится в кухне, там позвякивала посуда и столовые приборы.
— Кто это? — спросил Карелла и показал на кухонную дверь.
Миссис Лейбовиц испытующе посмотрела ему в глаза и сказала: — Это моя девушка.
— Ваша дочь?
Продолжая испытующе глядеть ему в глаза, она ответила: — Нет, нет, моя домработница.
— Понятно,— сказал Карелла.
— Она ночует в квартире? — спросил Клинг.
— Нет,— ответила миссис Лейбовиц. На ее лице снова появилось напряженное испытующее выражение, она не отрываясь смотрела на Клинга, словно гадала, что он еще что-то скажет. Только тогда, когда стало ясно, что он уже не собирается ничего говорить, она снова повернулась к Кареллс и посмотрела на него с тем же выражением сосредоточенного ожидания.
— Когда она приходит? — спросил Карелла.
— В девять часов утра. Кроме четверга и воскресенья.
— А когда уходит?
— После обеда. Моет посуду и уходит.
Карелла повернулся к Клингу и сказал: — Это означает, что утром, когда были совершены эти убыйства, она не могла быть здесь. Для нее это было слишком рано. Он снова повернулся к миссис Лейбовиц, которая улыбнулась, хмыкнула, кивнула и снова уставилась на его лицо. В ее взгляде было что-то ужасно знакомое. У Кареллы было неприятное стесняющее ощущение туманной и ускользающей иллюзии какого-то deja vu , непоколебимого осознания того, что эта женщина уже бессчетное количество раз так смотрела на него. И вместе с тем он знал, что сегодня утром встречался с ней впервые в жизни. Он нахмурился и сказал: — Вы были дома в то утро, когда произошли эти убийства, миссис Лейбовиц?
— Да, была,— ответила она.
— Вы слышали что-нибудь в квартире напротив? — спросил Карелла.
— У меня очень крепкий сон,— ответила она.
— Здесь стреляли из дробовика,— сказал Клинг. Миссис Лейбовиц повернулась к нему и улыбнулась.— Было сделано четыре выстрела,— продолжал Клинг.— Они могли наделать много шума.
— Выстрелы? — спросила она.
— Да,— сказал Клинг и нахмурился.— Выстрелы из дробовика.
— Я спала,— сказала миссис Лейбовиц.— Разносчик газет сказал, что это произошло поздно ночью. А я тогда спала.
— Эти выстрелы, наверное, были достаточно громкие, чтобы вас разбудить,— сказал Карелла.
Она повернулась к нему и ничего не ответила.
— Так, значит, вы спали,— сказал он. По-прежнему испытующе глядя ему в лицо, она сказала: — Да, я спала.
— Мы предполагаем, что убийства были совершены между четырьмя и половиной пятого,— сказал Карелла,— приблизительно в это время. Может, вы помните?..
— Я точно знаю, что я спала,— сказала миссис Лейбовиц, глядя на него.
— И вы ничего не слышали?
— У меня очень крепкий сон,— повторила она, и снова ждала и смотрела на лицо Кареллы. Внезапно он сообразил, что она наблюдает за ним, и внезапно понял, почему выражение ее лица кажется ему таким знакомым. Он быстро встал, повернулся к ней спиной, отошел на несколько шагов от кушетки и сказал нормальным
разговорным тоном: — Мне кажется, вы чуточку глуховаты, миссис Лейбовиц. Я прав? — Потом он мгновенно обернулся, посмотрел на нее и увидел, что она улыбается, смотрит на него и все еще ждет, когда он заговорит.
Жена Кареллы Тедди была глухонемая.
Он жил с ней очень давно, и ему было знакомо выражение, которое постоянно присутствует на ее лице, знакома эта интенсивная сосредоточенность в ее глазах, когда она "слушала" его, когда читала по его губам или по его рукам. Такое же выражение было сейчас на лице миссис Лейбовиц, когда она ждала, что Карелла заговорит. Она просто все время смотрела на его губы.
— Миссис Лейбовиц,— приветливо сказал он,— кто еще живет на этом этаже?
— На нашем этаже всего лишь три квартиры,— ответила она.
— А кто живет в третьей? — спросил Клинг.
При звуке его голоса она быстро повернулась, но не ответила ему. Клинг посмотрел на Кареллу.
— В третьей квартире,— приветливо сказал Карелла.— Кто в ней живет, миссис Лейбовиц?
— Там живет семья. Некто Пиммы. Его зовут Джордж Пимм. Но их сейчас нет.
— Где они?
— В Пуэрто-Рико.
— Проводят там отпуск?
— Да, проводят там отпуск,— сказала она.
Она в самом деле очень хорошо играет, подумал Карелла. Если она видит лицо собеседника, читает по губам, как первоклассный специалист. Его Тедди, случается, не понимает какие-то слова, но Кармен Лейбовиц не такая, она устремляет на собеседника свои ярко-синие глаза, буквально впитывается ими в губы и ни за что не отпускает их, пока по их движениям не поймет смысл сказанного — однако ей удается это лишь тогда, когда она видит лицо собеседника. Стоит ей отвернуться, смысл ускользает от нее, она слышит, судя по всему, лишь слабый шум, который заставляет ее повернуться к говорящему. Она отрепетировала любезную улыбку, слабые поощрительные кивки и выражение терпеливой готовности помочь, и действительно отлично скрывает свой дефект, поскольку не хочет носить слуховой аппарат, поскольку слуховой аппарат не идет такой элегантной
даме, такой ухоженной и следящей за собой. Он подумал, что было бы любопытно, если бы миссис Лейбовиц встретилась с Тедди. Если бы она встретилась с его очаровательной женой, глухой, как пень, и немой, как рыба.
— Когда они уехали? — спросил он, стараясь дать ей возможность смотреть ему прямо в лицо, и тщательно произнося каждое слово.
— В воскресенье была неделя, как они уехали.
— Значит, они уехали до того, как произошли убийства?
— Да, до того.
— А вы знаете, когда они должны вернуться?
— Кажется, Джордж говорил, что они пробудут там две недели. Но я точно не знаю.
— Значит...— начал Карелла и необдуманно повернулся к Клингу, однако тут же исправился и снова повернулся к миссис Лейбовиц. Он увидел, что она сидит и ждет с той же пассивной выжидающей улыбкой, и что она не слышала того, что он произнес.— Значит, на следующей неделе,— сказал он.
— Да,— ответила она. Теперь она уже знала, что он разгадал ее игру, но оставалась в непоколебимой уверенности, что сумеет продолжать обманывать, или, возможно, просто надеялась, что он разрешит ей продолжать обманывать.
- Так, значит Пиммов нет,— сказал он,— следовательно, вы единственная на всем этаже. И вы крепко спали.
— Да,— ответила она.
— Гм, в таком случае, мне больше, собственно, не о чем вас спрашивать,— сказал он.— Я очень благодарен вам.
— Это я благодарна вам,— сказала она и проводила их до двери.
До вечера они поговорили со всеми жильцами дома в надежде найти того, кого разбудили выстрелы, того, кто, возможно, подошел к окну и выглянул наружу, того, кто, возможно, видел автомобиль перед домом, желтый бьюик, посмотрел на номер и запомнил его.
Семь человек полагали, что они слышали выстрелы. Двоим из них показалось, что перед домом стоял грузовик — автомобильные выхлопы были в подсознании заурядного обывателя единственным разумным объяснением любого
неожиданного и громкого шума. Мужчина на четвертом этаже сказал им, что встал с постели, как только услышал выстрелы...
— Их было два? — спросил Карелла.
— Да, два — дьявольски громкие. Я встал с постели и услышал, как кто-то визжит...
— Мужчина или женщина?
— Трудно сказать, просто кто-то визжал, а потом раздалось еще два выстрела, тоже ужасно громкие.
— Что вы сделали? — спросил Карелла.
— Снова лег в постель,— ответил мужчина. Женщина с девятого этажа слышала выстрелы где-то вдали, и они испугали ее. Поэтому она еще минут пять оставалась в постели, прежде чем встала и подошла к окну посмотреть, что случилось. Она увидела автомобиль, который в этот момент отъезжал от бровки тротуара.
— Какой это был автомобиль? — спросил Карелла.
— Не знаю. Я не разбираюсь в автомобилях.
— Какого он был цвета?
— Ну... темного.
— А не желтого?
— Нет. Он точно не был желтым.
— Вы заметили номер?
— Нет, к сожалению, нет.
Остальные три жильца заявили, что им сразу стало ясно, что это ружейные выстрелы. Они также заявили, что думали, будто стреляли где-то на улице, но никто из них не подошел к окну, чтобы посмотреть наружу, и никому не пришло в голову позвонить в полицию. Чего и следовало ожидать, подумал Карелла, поблагодарил их и устало направился вместе с Клингом по лестнице на первый этаж.
— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил он.
— Этот отъезжающий автомобиль мог принадлежать кому угодно,— сказал Клинг.— Парочке влюбленных, которые в нем обнимались; парню, который ехал на работу, попросту кому угодно.
— А также, возможно, Уолтеру Дамаскусу.
— Но ведь его подружка ездит в желтом бьюике.
— Это точно. Но в каком автомобиле ездит он сам?
— Насколько я догадываюсь, ни в каком. Иначе зачем бы ей понадобилось заезжать за ним.
— И все равно это невозможно.
— Что невозможно?
— Что такой-то человек может так бесследно исчезнуть. Мы знаем, как его зовут, знаем, где он живет, у нас есть отпечатки его пальцев и даже вполне приличное описание. Единственное, чего у нас нет, так это его самого.
— Может, нам еще повезет,— сказал Клинг.
— Когда? — спросил Карелла.
Бар "Раундлей" находился на Джефферсон-авеню в трех кварталах от нового музея. В четверть шестого, когда туда пришел Клинг, чтобы по служебным делам встретиться с Энн Гилрой, там было полно всяких рекламных агентов, красивых молодых секретарш и манекенщиц, и все вели себя, как гости на частном приеме с коктейлями, ходили взад-вперед, пили, разговаривали и снова прохаживались. За несколькими столиками, разбросанными по помещению с интимным освещением, почти никто не сидел.
Однако Энн Гилрой сидела за столиком в заднем помещении. На ней была вязаная кофта-макси, из-под которой выглядывало что-то похожее на рейтузы телесного цвета. По крайней мере, Клинг надеялся, что это рейтузы телесного цвета, а не само тело. Он чувствовал себя неловко в столь великосветской и интеллектуальной атмосфере, где, как оказалось, все разговаривают о знаменитостях, с которыми, очевидно, близко знакомы. Он казался себе небрежно одетым в своем пиджаке в черно-синюю клетку, со сбившимся набок кое-как повязанным галстуком, с пистолетом в кобуре под мышкой. Короче говоря, он казался себе неотесанным провинциалом с вытаращенными глазами, который по какой-то ошибке попал в роскошный городской притон. Более того, он чувствовал себя невероятно виноватым.
Энн помахала ему, как только увидела его. Он протиснулся сквозь болтающую толпу, сел рядом с ней и быстро огляделся вокруг с подсознательным чувством, что Синди, возможно, стоит за какой-то колонной и замахивается топором.
— Вы пришли минута в минуту,— с улыбкой сказала Энн.— У меня слабость к пунктуальным мужчинам.
— Вы уже что-то заказали? — спросил Клинг.
— Нет, я ждала вас.
— Отлично. Что вы будете пить?
— После мартини я всегда чувствую себя спокойной и раскрепощенной,— сказала она.— Мне мартини.
Клинг подозвал официанта и заказал мартини и для себя шотландское виски с содовой.
— Вам нравится мое платье? — спросила Энн.
— Конечно. Оно очень красивое.
— Вы сразу сообразили, что это уже я?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, под этим платьем.
— В этом я не был уверен.
— Ну, так это еще не я.
— Ага, понятно. Ха-ха.
— Что-то не в порядке? — спросила она.
— Нет, нет.
— Вы все время оглядываетесь вокруг.
— По привычке. Я смотрю, нет ли здесь каких-нибудь известных преступников и вообще, наблюдаю. На всякий случай. Как бы чего не вышло. Это профессиональная болезнь.
— Вы просто нервничаете,— сказала она.— Вы так разнервничались из-за этого моего платья?
— Нет, нет, это очень красивое платье.
— Мне бы хотелось быть настолько смелой, чтобы в самом деле надеть его на голое тело,— сказала Энн и рассмеялась.
— В таком случае вас забрали бы полицейские,— сказал Клинг.— Статья 1140 уголовного законодательства.
— Что там написано?
— Непристойное обнажение,— ответил Клинг и процитировал: "Особа, которая сознательно и бесстыдно обнажает свое тело либо его интимные части в каком-либо общественном месте, где присутствуют другие особы, либо подстрекает кого-либо обнажаться подобным образом, нарушает закон".
— О Боже,— сказала Энн.
— Да, именно так,— сказал Клинг и неожиданно смутился.
— "Интимные части" — теперь я понимаю.
— Ну, мы так выражаемся. Я имею в виду полицию. Просто... мы так называем это в рапортах.
— Я понимаю. Теперь точно понимаю.
— Гм,— сказал Клинг.— Ага, вот и напитки.
— Вам разбавить, сэр? — спросил официант.
— Что?
— Может, хотите, чтобы я вам разбавил, сэр?
— Ах да. Пожалуйста, налейте немного воды,— сказал
Клинг, улыбнулся Энн и едва не сбросил со стола ее мартини. Официант налил немного воды в шотландское виски и удалился.
— Ну, за ваше здоровье,— сказал Клинг.
— За ваше здоровье,— сказала Энн.— У вас есть какая-нибудь подруга?
Клинг, который уже пил, едва не поперхнулся.
— Что? — спросил он.
— Какая-нибудь подруга?
— Ага,— хмуро ответил он и кивнул.
— Поэтому вы такой озабоченный?
— Кто озабоченный? — спросил Клинг.
— Вам нечего так волноваться,— заметила Энн.— В конце концов это всего лишь деловая встреча.
— В таком случае все в порядке, я всегда такой,— сказал Клинг.
— А какая она? Эта ваша подруга? — спросила Энн.
— Понимаете, я бы предпочел побеседовать с вами о том вашем- телефонном разговоре с миссис Лейден.
— Вы помолвлены?
— Официально, нет.
— А что это означает?
— Ну ... мы собираемся пожениться через некоторое время, по крайней мере, я надеюсь, однако мы...
— Вы надеетесь?
— Собственно, речь идет вовсе не о надежде, я неправильно выразился. Просто мы пока что не уточнили дату, вот и все. Синди еще учится и ...
— Ее зовут Синди?
— Это уменьшительное имя. Ее зовут Синтия.
— Вы сказали, что она учится. Сколько ей лет?
— Двадцать три. Она получит диплом в июне следующего года.
— Понятно.
— А осенью она начнет работать над докторской диссертацией.
— Понятно.
— Вот так,— сказал Клинг.
— В таком случае, она, должно быть, умная.
— Да умная.
— А я с трудом закончила школу,— сказала Энн и замолчала.— Она красивая?
— Да.— Клинг отпил глоток виски и сказал: — Насколько мне известно детективом являюсь я, однако, судя по этому допросу, детективом, скорее всего, являетесь вы.
— Я очень любопытная девушка,— сказала Энн и улыбнулась.— Не волнуйтесь и смело приступайте. Что вы хотите знать?
— В котором часу в прошлую пятницу вы звонили миссис Лейден?
— Ах, а я думала, что теперь вы будете расспрашивать меня обо мне.
— Нет, я в самом деле...
— Мне двадцать пять лет,— сказала Энн,— я родилась и выросла в этом городе. Мой отец работает в таможне, а мать домохозяйка. Чисто ирландская семья до пятого колена.— Она помолчала и отхлебнула мартини.— Я начала работать в ATM сразу после окончания школы и продолжаю работать там до сих пор. Я верю в лозунг "Занимайтесь любовью, а не войной", и у меня такое впечатление, что вы самый красивый мужчина, какого я когда-либо знала.
— Благодарю за комплимент,— пробормотал Клинг и торопливо поднес бокал к губам.
— Вас это смутило?
— Нет.
— Что же с вами, в таком случае?
— Ничего.
— Я считаю, что лучше всего говорить прямо и откровенно,— сказала Энн.
— Это я вижу.
— Вы хотели бы переспать со мной?
Клинг не ответил сразу, поскольку единственное слово, пришедшее ему на ум, было: "Да!", вслед за которым следовала серия страстных образов, в мигающем свете неоновых ламп, изрыгаюших дополнительные фразы, такие, как:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
после рокового инфаркта мужа три года назад. Однако такого здесь не было никогда, в самом деле, таких зверей и сброда, которые только и ждут, чтобы зарезать или застрелить человека; это уже зашло так далеко, что она боится выходить из дома.
— Я одинокая женщина,— сказала она им.— Женщина, которая живет одна, это очень тяжело.
Она говорила очень громко и довольно резким голосом; сидела на потертой кушетке в стиле Людовика XVI, прислонившись к обшитой деревянными панелями стене гостиной, увешанной картинами, написанными масляными красками. На ней было платье из магазина "Шанель" и туфли из эксклюзивного магазина Генри Бендела; прическа у нее была безупречная, а фасад выглядел первоклассно. Она сказала детективам, что как раз собралась уходить, хотела съездить в центр за покупками. Карелла обещал недолго задержать ее и вежливо отказался от предложенного кофе и булочки с изюмом. Они слышали, как кто-то возится в кухне, там позвякивала посуда и столовые приборы.
— Кто это? — спросил Карелла и показал на кухонную дверь.
Миссис Лейбовиц испытующе посмотрела ему в глаза и сказала: — Это моя девушка.
— Ваша дочь?
Продолжая испытующе глядеть ему в глаза, она ответила: — Нет, нет, моя домработница.
— Понятно,— сказал Карелла.
— Она ночует в квартире? — спросил Клинг.
— Нет,— ответила миссис Лейбовиц. На ее лице снова появилось напряженное испытующее выражение, она не отрываясь смотрела на Клинга, словно гадала, что он еще что-то скажет. Только тогда, когда стало ясно, что он уже не собирается ничего говорить, она снова повернулась к Кареллс и посмотрела на него с тем же выражением сосредоточенного ожидания.
— Когда она приходит? — спросил Карелла.
— В девять часов утра. Кроме четверга и воскресенья.
— А когда уходит?
— После обеда. Моет посуду и уходит.
Карелла повернулся к Клингу и сказал: — Это означает, что утром, когда были совершены эти убыйства, она не могла быть здесь. Для нее это было слишком рано. Он снова повернулся к миссис Лейбовиц, которая улыбнулась, хмыкнула, кивнула и снова уставилась на его лицо. В ее взгляде было что-то ужасно знакомое. У Кареллы было неприятное стесняющее ощущение туманной и ускользающей иллюзии какого-то deja vu , непоколебимого осознания того, что эта женщина уже бессчетное количество раз так смотрела на него. И вместе с тем он знал, что сегодня утром встречался с ней впервые в жизни. Он нахмурился и сказал: — Вы были дома в то утро, когда произошли эти убийства, миссис Лейбовиц?
— Да, была,— ответила она.
— Вы слышали что-нибудь в квартире напротив? — спросил Карелла.
— У меня очень крепкий сон,— ответила она.
— Здесь стреляли из дробовика,— сказал Клинг. Миссис Лейбовиц повернулась к нему и улыбнулась.— Было сделано четыре выстрела,— продолжал Клинг.— Они могли наделать много шума.
— Выстрелы? — спросила она.
— Да,— сказал Клинг и нахмурился.— Выстрелы из дробовика.
— Я спала,— сказала миссис Лейбовиц.— Разносчик газет сказал, что это произошло поздно ночью. А я тогда спала.
— Эти выстрелы, наверное, были достаточно громкие, чтобы вас разбудить,— сказал Карелла.
Она повернулась к нему и ничего не ответила.
— Так, значит, вы спали,— сказал он. По-прежнему испытующе глядя ему в лицо, она сказала: — Да, я спала.
— Мы предполагаем, что убийства были совершены между четырьмя и половиной пятого,— сказал Карелла,— приблизительно в это время. Может, вы помните?..
— Я точно знаю, что я спала,— сказала миссис Лейбовиц, глядя на него.
— И вы ничего не слышали?
— У меня очень крепкий сон,— повторила она, и снова ждала и смотрела на лицо Кареллы. Внезапно он сообразил, что она наблюдает за ним, и внезапно понял, почему выражение ее лица кажется ему таким знакомым. Он быстро встал, повернулся к ней спиной, отошел на несколько шагов от кушетки и сказал нормальным
разговорным тоном: — Мне кажется, вы чуточку глуховаты, миссис Лейбовиц. Я прав? — Потом он мгновенно обернулся, посмотрел на нее и увидел, что она улыбается, смотрит на него и все еще ждет, когда он заговорит.
Жена Кареллы Тедди была глухонемая.
Он жил с ней очень давно, и ему было знакомо выражение, которое постоянно присутствует на ее лице, знакома эта интенсивная сосредоточенность в ее глазах, когда она "слушала" его, когда читала по его губам или по его рукам. Такое же выражение было сейчас на лице миссис Лейбовиц, когда она ждала, что Карелла заговорит. Она просто все время смотрела на его губы.
— Миссис Лейбовиц,— приветливо сказал он,— кто еще живет на этом этаже?
— На нашем этаже всего лишь три квартиры,— ответила она.
— А кто живет в третьей? — спросил Клинг.
При звуке его голоса она быстро повернулась, но не ответила ему. Клинг посмотрел на Кареллу.
— В третьей квартире,— приветливо сказал Карелла.— Кто в ней живет, миссис Лейбовиц?
— Там живет семья. Некто Пиммы. Его зовут Джордж Пимм. Но их сейчас нет.
— Где они?
— В Пуэрто-Рико.
— Проводят там отпуск?
— Да, проводят там отпуск,— сказала она.
Она в самом деле очень хорошо играет, подумал Карелла. Если она видит лицо собеседника, читает по губам, как первоклассный специалист. Его Тедди, случается, не понимает какие-то слова, но Кармен Лейбовиц не такая, она устремляет на собеседника свои ярко-синие глаза, буквально впитывается ими в губы и ни за что не отпускает их, пока по их движениям не поймет смысл сказанного — однако ей удается это лишь тогда, когда она видит лицо собеседника. Стоит ей отвернуться, смысл ускользает от нее, она слышит, судя по всему, лишь слабый шум, который заставляет ее повернуться к говорящему. Она отрепетировала любезную улыбку, слабые поощрительные кивки и выражение терпеливой готовности помочь, и действительно отлично скрывает свой дефект, поскольку не хочет носить слуховой аппарат, поскольку слуховой аппарат не идет такой элегантной
даме, такой ухоженной и следящей за собой. Он подумал, что было бы любопытно, если бы миссис Лейбовиц встретилась с Тедди. Если бы она встретилась с его очаровательной женой, глухой, как пень, и немой, как рыба.
— Когда они уехали? — спросил он, стараясь дать ей возможность смотреть ему прямо в лицо, и тщательно произнося каждое слово.
— В воскресенье была неделя, как они уехали.
— Значит, они уехали до того, как произошли убийства?
— Да, до того.
— А вы знаете, когда они должны вернуться?
— Кажется, Джордж говорил, что они пробудут там две недели. Но я точно не знаю.
— Значит...— начал Карелла и необдуманно повернулся к Клингу, однако тут же исправился и снова повернулся к миссис Лейбовиц. Он увидел, что она сидит и ждет с той же пассивной выжидающей улыбкой, и что она не слышала того, что он произнес.— Значит, на следующей неделе,— сказал он.
— Да,— ответила она. Теперь она уже знала, что он разгадал ее игру, но оставалась в непоколебимой уверенности, что сумеет продолжать обманывать, или, возможно, просто надеялась, что он разрешит ей продолжать обманывать.
- Так, значит Пиммов нет,— сказал он,— следовательно, вы единственная на всем этаже. И вы крепко спали.
— Да,— ответила она.
— Гм, в таком случае, мне больше, собственно, не о чем вас спрашивать,— сказал он.— Я очень благодарен вам.
— Это я благодарна вам,— сказала она и проводила их до двери.
До вечера они поговорили со всеми жильцами дома в надежде найти того, кого разбудили выстрелы, того, кто, возможно, подошел к окну и выглянул наружу, того, кто, возможно, видел автомобиль перед домом, желтый бьюик, посмотрел на номер и запомнил его.
Семь человек полагали, что они слышали выстрелы. Двоим из них показалось, что перед домом стоял грузовик — автомобильные выхлопы были в подсознании заурядного обывателя единственным разумным объяснением любого
неожиданного и громкого шума. Мужчина на четвертом этаже сказал им, что встал с постели, как только услышал выстрелы...
— Их было два? — спросил Карелла.
— Да, два — дьявольски громкие. Я встал с постели и услышал, как кто-то визжит...
— Мужчина или женщина?
— Трудно сказать, просто кто-то визжал, а потом раздалось еще два выстрела, тоже ужасно громкие.
— Что вы сделали? — спросил Карелла.
— Снова лег в постель,— ответил мужчина. Женщина с девятого этажа слышала выстрелы где-то вдали, и они испугали ее. Поэтому она еще минут пять оставалась в постели, прежде чем встала и подошла к окну посмотреть, что случилось. Она увидела автомобиль, который в этот момент отъезжал от бровки тротуара.
— Какой это был автомобиль? — спросил Карелла.
— Не знаю. Я не разбираюсь в автомобилях.
— Какого он был цвета?
— Ну... темного.
— А не желтого?
— Нет. Он точно не был желтым.
— Вы заметили номер?
— Нет, к сожалению, нет.
Остальные три жильца заявили, что им сразу стало ясно, что это ружейные выстрелы. Они также заявили, что думали, будто стреляли где-то на улице, но никто из них не подошел к окну, чтобы посмотреть наружу, и никому не пришло в голову позвонить в полицию. Чего и следовало ожидать, подумал Карелла, поблагодарил их и устало направился вместе с Клингом по лестнице на первый этаж.
— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил он.
— Этот отъезжающий автомобиль мог принадлежать кому угодно,— сказал Клинг.— Парочке влюбленных, которые в нем обнимались; парню, который ехал на работу, попросту кому угодно.
— А также, возможно, Уолтеру Дамаскусу.
— Но ведь его подружка ездит в желтом бьюике.
— Это точно. Но в каком автомобиле ездит он сам?
— Насколько я догадываюсь, ни в каком. Иначе зачем бы ей понадобилось заезжать за ним.
— И все равно это невозможно.
— Что невозможно?
— Что такой-то человек может так бесследно исчезнуть. Мы знаем, как его зовут, знаем, где он живет, у нас есть отпечатки его пальцев и даже вполне приличное описание. Единственное, чего у нас нет, так это его самого.
— Может, нам еще повезет,— сказал Клинг.
— Когда? — спросил Карелла.
Бар "Раундлей" находился на Джефферсон-авеню в трех кварталах от нового музея. В четверть шестого, когда туда пришел Клинг, чтобы по служебным делам встретиться с Энн Гилрой, там было полно всяких рекламных агентов, красивых молодых секретарш и манекенщиц, и все вели себя, как гости на частном приеме с коктейлями, ходили взад-вперед, пили, разговаривали и снова прохаживались. За несколькими столиками, разбросанными по помещению с интимным освещением, почти никто не сидел.
Однако Энн Гилрой сидела за столиком в заднем помещении. На ней была вязаная кофта-макси, из-под которой выглядывало что-то похожее на рейтузы телесного цвета. По крайней мере, Клинг надеялся, что это рейтузы телесного цвета, а не само тело. Он чувствовал себя неловко в столь великосветской и интеллектуальной атмосфере, где, как оказалось, все разговаривают о знаменитостях, с которыми, очевидно, близко знакомы. Он казался себе небрежно одетым в своем пиджаке в черно-синюю клетку, со сбившимся набок кое-как повязанным галстуком, с пистолетом в кобуре под мышкой. Короче говоря, он казался себе неотесанным провинциалом с вытаращенными глазами, который по какой-то ошибке попал в роскошный городской притон. Более того, он чувствовал себя невероятно виноватым.
Энн помахала ему, как только увидела его. Он протиснулся сквозь болтающую толпу, сел рядом с ней и быстро огляделся вокруг с подсознательным чувством, что Синди, возможно, стоит за какой-то колонной и замахивается топором.
— Вы пришли минута в минуту,— с улыбкой сказала Энн.— У меня слабость к пунктуальным мужчинам.
— Вы уже что-то заказали? — спросил Клинг.
— Нет, я ждала вас.
— Отлично. Что вы будете пить?
— После мартини я всегда чувствую себя спокойной и раскрепощенной,— сказала она.— Мне мартини.
Клинг подозвал официанта и заказал мартини и для себя шотландское виски с содовой.
— Вам нравится мое платье? — спросила Энн.
— Конечно. Оно очень красивое.
— Вы сразу сообразили, что это уже я?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, под этим платьем.
— В этом я не был уверен.
— Ну, так это еще не я.
— Ага, понятно. Ха-ха.
— Что-то не в порядке? — спросила она.
— Нет, нет.
— Вы все время оглядываетесь вокруг.
— По привычке. Я смотрю, нет ли здесь каких-нибудь известных преступников и вообще, наблюдаю. На всякий случай. Как бы чего не вышло. Это профессиональная болезнь.
— Вы просто нервничаете,— сказала она.— Вы так разнервничались из-за этого моего платья?
— Нет, нет, это очень красивое платье.
— Мне бы хотелось быть настолько смелой, чтобы в самом деле надеть его на голое тело,— сказала Энн и рассмеялась.
— В таком случае вас забрали бы полицейские,— сказал Клинг.— Статья 1140 уголовного законодательства.
— Что там написано?
— Непристойное обнажение,— ответил Клинг и процитировал: "Особа, которая сознательно и бесстыдно обнажает свое тело либо его интимные части в каком-либо общественном месте, где присутствуют другие особы, либо подстрекает кого-либо обнажаться подобным образом, нарушает закон".
— О Боже,— сказала Энн.
— Да, именно так,— сказал Клинг и неожиданно смутился.
— "Интимные части" — теперь я понимаю.
— Ну, мы так выражаемся. Я имею в виду полицию. Просто... мы так называем это в рапортах.
— Я понимаю. Теперь точно понимаю.
— Гм,— сказал Клинг.— Ага, вот и напитки.
— Вам разбавить, сэр? — спросил официант.
— Что?
— Может, хотите, чтобы я вам разбавил, сэр?
— Ах да. Пожалуйста, налейте немного воды,— сказал
Клинг, улыбнулся Энн и едва не сбросил со стола ее мартини. Официант налил немного воды в шотландское виски и удалился.
— Ну, за ваше здоровье,— сказал Клинг.
— За ваше здоровье,— сказала Энн.— У вас есть какая-нибудь подруга?
Клинг, который уже пил, едва не поперхнулся.
— Что? — спросил он.
— Какая-нибудь подруга?
— Ага,— хмуро ответил он и кивнул.
— Поэтому вы такой озабоченный?
— Кто озабоченный? — спросил Клинг.
— Вам нечего так волноваться,— заметила Энн.— В конце концов это всего лишь деловая встреча.
— В таком случае все в порядке, я всегда такой,— сказал Клинг.
— А какая она? Эта ваша подруга? — спросила Энн.
— Понимаете, я бы предпочел побеседовать с вами о том вашем- телефонном разговоре с миссис Лейден.
— Вы помолвлены?
— Официально, нет.
— А что это означает?
— Ну ... мы собираемся пожениться через некоторое время, по крайней мере, я надеюсь, однако мы...
— Вы надеетесь?
— Собственно, речь идет вовсе не о надежде, я неправильно выразился. Просто мы пока что не уточнили дату, вот и все. Синди еще учится и ...
— Ее зовут Синди?
— Это уменьшительное имя. Ее зовут Синтия.
— Вы сказали, что она учится. Сколько ей лет?
— Двадцать три. Она получит диплом в июне следующего года.
— Понятно.
— А осенью она начнет работать над докторской диссертацией.
— Понятно.
— Вот так,— сказал Клинг.
— В таком случае, она, должно быть, умная.
— Да умная.
— А я с трудом закончила школу,— сказала Энн и замолчала.— Она красивая?
— Да.— Клинг отпил глоток виски и сказал: — Насколько мне известно детективом являюсь я, однако, судя по этому допросу, детективом, скорее всего, являетесь вы.
— Я очень любопытная девушка,— сказала Энн и улыбнулась.— Не волнуйтесь и смело приступайте. Что вы хотите знать?
— В котором часу в прошлую пятницу вы звонили миссис Лейден?
— Ах, а я думала, что теперь вы будете расспрашивать меня обо мне.
— Нет, я в самом деле...
— Мне двадцать пять лет,— сказала Энн,— я родилась и выросла в этом городе. Мой отец работает в таможне, а мать домохозяйка. Чисто ирландская семья до пятого колена.— Она помолчала и отхлебнула мартини.— Я начала работать в ATM сразу после окончания школы и продолжаю работать там до сих пор. Я верю в лозунг "Занимайтесь любовью, а не войной", и у меня такое впечатление, что вы самый красивый мужчина, какого я когда-либо знала.
— Благодарю за комплимент,— пробормотал Клинг и торопливо поднес бокал к губам.
— Вас это смутило?
— Нет.
— Что же с вами, в таком случае?
— Ничего.
— Я считаю, что лучше всего говорить прямо и откровенно,— сказала Энн.
— Это я вижу.
— Вы хотели бы переспать со мной?
Клинг не ответил сразу, поскольку единственное слово, пришедшее ему на ум, было: "Да!", вслед за которым следовала серия страстных образов, в мигающем свете неоновых ламп, изрыгаюших дополнительные фразы, такие, как:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17