Или просто я тебе не нравлюсь.
– Это не так.
– Нет-нет, я тебя понимаю, и вовсе не собиралась говорить банальности… Но, быть может, тогда и мне нужно остаться на своем месте?
– Тебе надо уехать, я это чувствую… не случайно ты до сих пор ничем себя не связала. Судьба дома в твоих руках, а он заслуживает того, чтобы быть разрушенным – пусть только за ту боль, которую ты испытала. Стоит допустить единственную несправедливость, и фундамент даже справедливейшим образом организованной жизни даст трещину.
– Не знаю, у меня нет сил… Я хотела бы служить тебе так, как служила Альме.
– Силы твои неизмеримы, раз ты могла отказаться от наследства! Знаешь, что сказал Питер? «Теперь она достойна крыльев!»
– Петер… – Пиа расплакалась. – Петер…
58.
На тридцатый день своего голодания, спускаясь по лестнице в столовую, я впервые почувствовал сильное сердцебиение; грудь вздымалась как-то неровно, почти неистово. Я остановился на предпоследней ступени. У меня не было сомнений: происходящее – признак силы, а не слабости. Сердце мощно перемещалось внутри постигшего очищения тела: оно то опускалось до желудка, то подкатывало к самому горлу. Это было мгновением отдаленного будущего, когда человек сможет менять местами свои органы без риска для жизни.
Но добравшись до стола, я решил: сердцебиение служит знаком, что с этого момента голодание грозит бессмысленным и коварным истощением. И попросил Питера положить мне в тарелку не яблоки, а пару вегетарианских котлет Альмы. Быстро осознав торжественность момента, Пребен поднялся, чтобы полить их соусом. Никогда прежде не чувствовал я себя более достойным дара жизни, правда, несколько удивляло собственное удовлетворение выполненным долгом. (Ведь голодал-то я, чтобы вылечиться…) Но разве долг по отношению к самому себе не первичен? В данном случае старания вылечить тазобедренный сустав – всего лишь условность. Голодание – это, кроме всего прочего, образ жизни; тот, кто прошел через него, неизбежно меняется. Не успел я положить в рот первый кусочек, как к столу приблизилась Альма с широко раскрытыми от удивления глазами.
– Сегодня исполняется месяц, – быстро проговорил Питер, – целый месяц голодания… Петер решил, что этого достаточно…
Вчера, ко всеобщему изумлению пациентов, Альма отчитала Грете: «Ты что;не понимаешь, что отеку твоему давно пора спасть?!» Потом Грете долго плакала у себя в комнате Теперь же Альме несомненно казалось, что я готовлюсь проглотить не первый кусочек вегетарианской котлеты, а веру в успех ее лечения. Однако она сохранила самообладание:
– Я всегда знала, Петер, что ты храбрый человек!
Пройдя к своему обычному месту в другом конце столовой, она хлопнула в ладоши. (Неужто летописи моей надежды суждено было закончиться ее насилием над собой, вот такой искусственной экзальтацией: «Уважаемая доктор Ниссен…»?)
– Мне хотелось бы от всего сердца поздравить Петера! Сегодня заканчивается его тридцатидневное голодание. Он может служить примером каждому, кто колеблется, кому недостает воли, чтобы соблюдать строжайшую диету.
Пятнадцать стаканов картофельной воды были подняты в мою честь.
За спиной Альмы снова возникла гигантская фигура Крего. Громогласно поздоровавшись, он повел Альму к нашему столу, шепча ей что-то на ухо. «Крего привез важные новости, – сообщила Альма, усаживаясь на свободное место. – Выслушаем его, прежде чем приступить к лекции в честь Петера». Я осторожно поблагодарил ее.
Крего достал из бумажника маленькую фотографию, но взглянуть на нее мы не успели: снова распахнулась дверь в коридорчик, где стоял телефон, на пороге показалась Рене, а дальше, в проеме другой двери, стояла Пиа. Они приветливо махали мне и улыбались: слух о моем геройстве неведомыми путями дошел до кухни. Я тоже помахал им в ответ, хотя все больше недоумевал – нелепо же, в конце концов, принимать поздравления в тот момент, когда надежда на исцеление безвозвратно покидает тебя. (Как ни сильно забилось сердце, ты успел заметить отлетающую от тебя надежду, заметить, как она юркнула в щель ведущей на кухню двери за миг до того, как Рене ее захлопнула. Имя надежды – Эльза. Прикрыв глаза, ты рассмотрел ее куда яснее: дверь и стена больше не мешали. Рене наклонилась, и надежда опустилась к ней на ладонь. С глаз женщины скатилась и устремилась вниз прозрачная капля. Имя капли – Слеза. Эльза и Слеза слились. Оказалось, что их субстанции идентичны. Правда, некоторая разница между Эльзой и Слезой все же имелась, но незначительная. Рене улыбалась и плакала.)
Крего размахивал маленькой фотографией, не умолкая ни на секунду. Когда Питер перевел мне его слова, я с внезапным спокойствием подумал, что мое положение отнюдь не абсурдно и его не объяснишь ловкостью Альмы. Здесь не принято долго горевать о потере чего-то конкретного, гораздо выше ценилось то неясное, что маячило впереди. На фотографии, привезенной Крего, был запечатлен довольно внушительный дом, выглядевший нелепо. «Это в ста пятидесяти километрах к северу отсюда», – объяснил Крего, который собирался купить и расширить дом, чтобы основать там лечебницу, подобную «Брандалу». «Буду лечить людей картофельной водой, по примеру Альмы». Он приехал спросить ее мнения.
Все мы были взволнованы. Крего решился оставить Стокгольм, привычное жилье и верный доход, рискнуть всеми своими сбережениями и даже влезть в долги ради сумасбродного начинания, чей будущий успех был под сомнением. Альма поцеловала и благословила таксиста, провозгласив его планы величайшей наградой за все ее усилия. Крего вполголоса делился опасениями: он простой человек, лекции читать, как Альма, не сможет… Прекрасно понимая, что в основанном им доме должны царить милосердие и любовь, он не был уверен, что одного только личного примера будет достаточно. По ночам, когда не спалось, Крего вспоминал целые отрывки из слышанного в этой столовой.
Неожиданно подал голос Питер: тревога Крего, в общем-то, напрасна, подлинное благородство деятельно, как правильно заметил и он сам; в сущности, оно начинается там, где кончаются слова. Никогда прежде Питер не позволял себе опережать с ответом Альму, и та метнула на него взгляд: случайна ли такая поспешность? А затем добавила: знание, которым она делится, не книжное, а, следовательно, Доступно каждому, ибо таится у нее в душе. Надо только очень захотеть, и постепенно оно тебе откроется. Она, например, не сомневается: все, о чем она говорит, уже пережито Питером. Вот и Петер, хочется верить, мог бы читать ее лекции – даже те, которых не услышит по причине отъезда. (Я вздрогнул от беспокойства… мне было непонятно, что именно она во мне открыла.)
Понадобилось усилие, чтобы вникнуть в истинные побуждения Альмы; оно-то и увело тебя за пределы реальности: почудилось, будто у тебя два тела, и более легкое из них отделяется, а остается другое – то, что служило первому скорлупой… И это ты, именно ты, мучимый присущим любому пустому сосуду ощущением холода, охватывающим тебя с головы до пят. «Легкое тело стремится наружу, пробиваясь сквозь все поры». Отделенное сознание бодрствовало. Потом легкое тело сжалось до величины стеклянного шарика и ты, умещаясь в пространстве не больше глазного яблока, глянул на себя со стороны, попытался проникнуть в самого себя. Но тело-сосуд оставалось непроницаемо безмолвным. И ты понял, что оно – всего лишь форма; подумалось, есть какие-то неведомые отношения, в них вся суть зависимости между сознанием и легким телом; это был миг, тогда тебя осенила некая великая, но неосуществимая пока возможность. Мысль почти тут же испарилась, ибо тяжелое и легкое тела вновь слились с сознанием, образуя солидный монолит.
Рядом зазвенел смех Тани Харрис. Мы с облегчением обернулись к ней: значит, она нас приняла.
59.
Пытаясь сосредоточиться. Альма поняла – ей снова трудно оторвать взгляд от стола Питера, Петера и Пребена. К растущей симпатии к этим людям примешивалось единожды возникшее и более не желавшее покидать ее раздражение. И в следующее мгновенье оно затянуло все серо-стальной мглой, вызвало спазм в груди, поглотило сидящих в столовой пациентов. «Идиоты», – мелькнуло в голове, когда в ее поле зрения попала меланхолически жующая Эстер, ее сверстница, словно олицетворявшая неизбежность старческого маразма. Стена между столовой и кухней рухнула, и она увидела Пиа и Рене; занимаясь готовкой, они смеялись. «Идиоты!» Она не выносила Пиа, ее кротости и рабской готовности подчиняться. Ей хотелось ударить девушку, топтать ее ногами. Альма терпеть не могла нахального смеха Рене. Спазм, подобно пружине, как бы вознес ее над крышей, она увидела Берти, садовника, который стянул что-то из ее запасов и теперь пожирал, торопясь скрыть следы преступления. «Идиот!» Она вернулась обратно, пройдя на волосок от Пиа, которая так ничего и не почувствовала. Рене не умолкала, они продолжали смеяться. Какой отталкивающий вид у этой круглолицей, розовощекой и нежной Пиа. Выгнать ее нельзя – отлично обучена, много работает, наверное, и вправду незаменима. Жаль… что может быть неприятнее существа, обреченного жить в зависимости? Только и знает, что бормотать: «Америка, Калифорния…» – а воли на то, чтобы защитить свои элементарные права, не хватает. Нет, не видать Пиа Калифорнии, она останется служить здесь.
Она стояла, зажмурясь, постепенно приходила в себя, чувствуя как затихает спазм. Пелена раздражения спала. Когда Альма вновь посмотрела на мир, он стал чистым и светлым, как плод без кожуры. Эстер, ее сверстница, была ее слабым и беспомощным ребенком. «Все здесь – мои дети». Все – и пациенты, и Пиа, Рене, Берти; и все те, кому еще только предстояло здесь оказаться.
«У меня истерия», – подумалось Альме.
Никто никогда не должен узнать об этом… Не так уж она стара. С утра до вечера работает не покладая рук. Способности самоконтроля, то есть гармонии между собственной личностью и делом, она сумет достигнуть к тому времени, когда закончит вторую книгу -ту, которой суждено прославить метод Альмы на весь мир. Чувства не должны противоречить идеалу.
«Посвящаю эту лекцию Петеру, нашему храброму другу, – произнесла Альма. – Это исключение – он не приехал и не уезжает – и оно не случайно. Человек, способный голодать тридцать дней, может добиться многого. Однако, какая избитая фраза… Прошу меня извинить, просто гигантская машина внешнего мира оказывает влияние и на меня. Добиться во что бы то ни стало – вот стимул, который подстегивает каждого члена общества. Но я-то имела в виду нечто совсем другое.
Я хотела сказать, что обладая волей, а также умея верить в безумные на первый взгляд вещи, Петер мог бы стать именно той раскрепощенной личностью, о которой я говорила в прошлой лекции. Но тогда ему пришлось бы задаться вопросом: намерен ли я и впредь заниматься исключительно собой? Наверное, он припомнит, как я рекомендовала вам не изолировать себя от повседневности. Только одно перестанет иметь для него значение: профессор он или мусорщик… Раскрою вам весьма важную тайну. Будь он мусорщиком, он мог бы оказывать на людей куда более ощутимое влияние. Почему? Потому что тогда он будет чище. Зловещее профессорское «достижение» перестанет существовать, перестанет, как любое «достижение», служить преградой между ним и другими. Как я выразилась – «влияние на людей»? Да, вы правильно услышали. И теперь спрашиваете себя: во имя чего? Ведь так принято – связывать влияние с действиями во имя чего-то. Я, наверное, еще больше вас озадачу, подчеркнув, что влияние его будет распространяться не через слова, а благодаря одному лишь присутствию; а если точнее – невидимому «излучению». Так вот, может ли даже самый недоброжелательный человек обвинить вас в том, что своим присутствием вы пытаетесь вовлечь его в некую организованную общность? Даже если и мелькнет у него такая мысль, он сам устыдится ее. Да и какую общность мог бы он себе представить, кроме чего-то крайне неопределенного, лишенного четких границ, берущего начало в неведомом прошлом и не кончающегося в будущем?
Разумеется, я не призываю вас к обету молчания, мне скорее хочется, чтобы вы никогда никого ни в чем не убеждали. Но раз уж мы заговорили о повседневности, следует сказать о словах, этой будничной одежде разума. Хорошо бы вам осмысленно произносить каждое слово, не выхолащивая его значения. Пагубна людская привычка говорить во имя самого говорения. Банальная фраза, поверхностная мысль, подброшенная только для поддержания беседы, рассуждения на темы, не интересующие вас, – все это препоны для развития человека. Словоблудие – зло, но и немногословность не лучше.
Ни много, ни мало… Может быть, вы знаете, что древние эллины почитали высшим достоинством человека умение соблюдать меру, находить золотую середину. Нехорошо вводить окружающих в смущение, вести себя вызывающе и настраивать их против себя; нехорошо и стараться привлечь их к себе излишней аффектацией. Но не следует также отказываться от своей индивидуальности, любой ценой подстраиваться под общий лад.
Петер, как только ты сможешь овладеть своими поступками, не медли со следующим шагом: так организуй всю свою жизнь, чтобы ты мог руководствоваться единственно собственной природой. Если тебе захочется купить видеокассетофон, потому что у других уже есть, откажись от этого намерения. Подумай, станет ли от этого твоя жизнь более осмысленной. Забудь о каком бы то ни было престиже, он не имеет ничего общего с твоим самосовершенствованием; а потом выброси из памяти, что и оно могло бы принести тебе престиж – твоя цель иная. Исключи поспешность и небрежность. Идя по улице, разговаривая с людьми, смеясь, даже доставая носовой платок, – старайся замедлить тот судорожный ритм, что завладел ныне миром. Твое влияние будет распространяться кругами, концентрически, вселяя спокойствие.
Сама логика моих мыслей естественно подвела нас к порогу еще одной тайны, не коснувшись которой, я не могла бы продолжить. Стоит только вам добиться той независимости, о которой шла речь выше, как вы ощутите необычайный прилив сил. Безусловно, надо исключить из употребления такие возбудители, как табак, алкоголь, жирное мясо. Они тоже могут заставить вас ощутить в себе силу, но чувство это будет иллюзорным и близким скорее к агрессии. Как редко люди умеют понимать свое подлинное состояние! Неужели так трудно заметить, что любое искусственное возбуждение неизменно влечет за собой общий и долговременный спад всех возможностей?
Но вернемся к упомянутому приливу энергии: у некоторых из вас он может достигнуть весьма высокой степени. И лишь тогда вы сумеете направлять свою судьбу. Да, существует некое силовое поле будущего, но можно и на него оказывать влияние – усилием воли. Что, в сущности, значит «направлять свою судьбу»? Вся история человечества в значительной степени направлялась усилиями амбициозных, высокомерных людей, вступавших в борьбу за сверхпрестиж. Их всегда окружали толпы гадателей, прорицателей, звездочетов; в наши дни это тоже распространено. Да-да, не удивляйтесь, великие честолюбцы всегда суеверны, а если пытаются скрыть сей факт, то лишь потому, что опасаются ненароком спугнуть свой успех. Спрашивается: зачем им все это? Чтобы обойти, если возможно, те препятствия, которые жизнь может воздвигнуть на их пути к вершине. Поскольку ваш путь будет вести наверх только в духовном смысле, наступит день, когда вы перестанете ощущать тяжесть житейских испытаний, и вы даже будете встречать их с симпатией. Что бы с вами ни происходило, вы будете знать, как сохранить собственное достоинство. Но вы не в пустыне, а значит, вокруг вас всегда будут люди – свидетели ваших возможностей. С другой стороны, презрев выгоду и руководствуясь уверенностью в собственной нужности здесь или там, среди тех или иных, вы сможете менять свое место в мире – как в прямом, так и в переносном смысле. Заурядный внешний наблюдатель напрасно стал бы ломать голову над тем, почему вы покинули одних и объявились среди других, почему вы говорите или молчите. Да и чему тут удивляться: законы вашей внутренней жизни для него «терра инкогнита».
Не думайте, будто вы станете совершенны. Но ваши поступки станут бескорыстны и вы научитесь извлекать уроки из неудач. Таково будет ваше истинное отличие от других людей, так как большинство из них не учится на собственном опыте, повторяя одни и те же ошибки. А ведь опыт порою почти ощутим, человек объективный в состоянии заглядывать в сокровищницу собственного опыта так, как заглядывают в мешок с рождественскими подарками.
Петер, пройдя обрисованный мною путь, ты выучишься не столь уж многому, но азы нового, необычайного знания, которое таится в тебе самом, ты усвоишь. Будь правдив, искренен и благожелателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Это не так.
– Нет-нет, я тебя понимаю, и вовсе не собиралась говорить банальности… Но, быть может, тогда и мне нужно остаться на своем месте?
– Тебе надо уехать, я это чувствую… не случайно ты до сих пор ничем себя не связала. Судьба дома в твоих руках, а он заслуживает того, чтобы быть разрушенным – пусть только за ту боль, которую ты испытала. Стоит допустить единственную несправедливость, и фундамент даже справедливейшим образом организованной жизни даст трещину.
– Не знаю, у меня нет сил… Я хотела бы служить тебе так, как служила Альме.
– Силы твои неизмеримы, раз ты могла отказаться от наследства! Знаешь, что сказал Питер? «Теперь она достойна крыльев!»
– Петер… – Пиа расплакалась. – Петер…
58.
На тридцатый день своего голодания, спускаясь по лестнице в столовую, я впервые почувствовал сильное сердцебиение; грудь вздымалась как-то неровно, почти неистово. Я остановился на предпоследней ступени. У меня не было сомнений: происходящее – признак силы, а не слабости. Сердце мощно перемещалось внутри постигшего очищения тела: оно то опускалось до желудка, то подкатывало к самому горлу. Это было мгновением отдаленного будущего, когда человек сможет менять местами свои органы без риска для жизни.
Но добравшись до стола, я решил: сердцебиение служит знаком, что с этого момента голодание грозит бессмысленным и коварным истощением. И попросил Питера положить мне в тарелку не яблоки, а пару вегетарианских котлет Альмы. Быстро осознав торжественность момента, Пребен поднялся, чтобы полить их соусом. Никогда прежде не чувствовал я себя более достойным дара жизни, правда, несколько удивляло собственное удовлетворение выполненным долгом. (Ведь голодал-то я, чтобы вылечиться…) Но разве долг по отношению к самому себе не первичен? В данном случае старания вылечить тазобедренный сустав – всего лишь условность. Голодание – это, кроме всего прочего, образ жизни; тот, кто прошел через него, неизбежно меняется. Не успел я положить в рот первый кусочек, как к столу приблизилась Альма с широко раскрытыми от удивления глазами.
– Сегодня исполняется месяц, – быстро проговорил Питер, – целый месяц голодания… Петер решил, что этого достаточно…
Вчера, ко всеобщему изумлению пациентов, Альма отчитала Грете: «Ты что;не понимаешь, что отеку твоему давно пора спасть?!» Потом Грете долго плакала у себя в комнате Теперь же Альме несомненно казалось, что я готовлюсь проглотить не первый кусочек вегетарианской котлеты, а веру в успех ее лечения. Однако она сохранила самообладание:
– Я всегда знала, Петер, что ты храбрый человек!
Пройдя к своему обычному месту в другом конце столовой, она хлопнула в ладоши. (Неужто летописи моей надежды суждено было закончиться ее насилием над собой, вот такой искусственной экзальтацией: «Уважаемая доктор Ниссен…»?)
– Мне хотелось бы от всего сердца поздравить Петера! Сегодня заканчивается его тридцатидневное голодание. Он может служить примером каждому, кто колеблется, кому недостает воли, чтобы соблюдать строжайшую диету.
Пятнадцать стаканов картофельной воды были подняты в мою честь.
За спиной Альмы снова возникла гигантская фигура Крего. Громогласно поздоровавшись, он повел Альму к нашему столу, шепча ей что-то на ухо. «Крего привез важные новости, – сообщила Альма, усаживаясь на свободное место. – Выслушаем его, прежде чем приступить к лекции в честь Петера». Я осторожно поблагодарил ее.
Крего достал из бумажника маленькую фотографию, но взглянуть на нее мы не успели: снова распахнулась дверь в коридорчик, где стоял телефон, на пороге показалась Рене, а дальше, в проеме другой двери, стояла Пиа. Они приветливо махали мне и улыбались: слух о моем геройстве неведомыми путями дошел до кухни. Я тоже помахал им в ответ, хотя все больше недоумевал – нелепо же, в конце концов, принимать поздравления в тот момент, когда надежда на исцеление безвозвратно покидает тебя. (Как ни сильно забилось сердце, ты успел заметить отлетающую от тебя надежду, заметить, как она юркнула в щель ведущей на кухню двери за миг до того, как Рене ее захлопнула. Имя надежды – Эльза. Прикрыв глаза, ты рассмотрел ее куда яснее: дверь и стена больше не мешали. Рене наклонилась, и надежда опустилась к ней на ладонь. С глаз женщины скатилась и устремилась вниз прозрачная капля. Имя капли – Слеза. Эльза и Слеза слились. Оказалось, что их субстанции идентичны. Правда, некоторая разница между Эльзой и Слезой все же имелась, но незначительная. Рене улыбалась и плакала.)
Крего размахивал маленькой фотографией, не умолкая ни на секунду. Когда Питер перевел мне его слова, я с внезапным спокойствием подумал, что мое положение отнюдь не абсурдно и его не объяснишь ловкостью Альмы. Здесь не принято долго горевать о потере чего-то конкретного, гораздо выше ценилось то неясное, что маячило впереди. На фотографии, привезенной Крего, был запечатлен довольно внушительный дом, выглядевший нелепо. «Это в ста пятидесяти километрах к северу отсюда», – объяснил Крего, который собирался купить и расширить дом, чтобы основать там лечебницу, подобную «Брандалу». «Буду лечить людей картофельной водой, по примеру Альмы». Он приехал спросить ее мнения.
Все мы были взволнованы. Крего решился оставить Стокгольм, привычное жилье и верный доход, рискнуть всеми своими сбережениями и даже влезть в долги ради сумасбродного начинания, чей будущий успех был под сомнением. Альма поцеловала и благословила таксиста, провозгласив его планы величайшей наградой за все ее усилия. Крего вполголоса делился опасениями: он простой человек, лекции читать, как Альма, не сможет… Прекрасно понимая, что в основанном им доме должны царить милосердие и любовь, он не был уверен, что одного только личного примера будет достаточно. По ночам, когда не спалось, Крего вспоминал целые отрывки из слышанного в этой столовой.
Неожиданно подал голос Питер: тревога Крего, в общем-то, напрасна, подлинное благородство деятельно, как правильно заметил и он сам; в сущности, оно начинается там, где кончаются слова. Никогда прежде Питер не позволял себе опережать с ответом Альму, и та метнула на него взгляд: случайна ли такая поспешность? А затем добавила: знание, которым она делится, не книжное, а, следовательно, Доступно каждому, ибо таится у нее в душе. Надо только очень захотеть, и постепенно оно тебе откроется. Она, например, не сомневается: все, о чем она говорит, уже пережито Питером. Вот и Петер, хочется верить, мог бы читать ее лекции – даже те, которых не услышит по причине отъезда. (Я вздрогнул от беспокойства… мне было непонятно, что именно она во мне открыла.)
Понадобилось усилие, чтобы вникнуть в истинные побуждения Альмы; оно-то и увело тебя за пределы реальности: почудилось, будто у тебя два тела, и более легкое из них отделяется, а остается другое – то, что служило первому скорлупой… И это ты, именно ты, мучимый присущим любому пустому сосуду ощущением холода, охватывающим тебя с головы до пят. «Легкое тело стремится наружу, пробиваясь сквозь все поры». Отделенное сознание бодрствовало. Потом легкое тело сжалось до величины стеклянного шарика и ты, умещаясь в пространстве не больше глазного яблока, глянул на себя со стороны, попытался проникнуть в самого себя. Но тело-сосуд оставалось непроницаемо безмолвным. И ты понял, что оно – всего лишь форма; подумалось, есть какие-то неведомые отношения, в них вся суть зависимости между сознанием и легким телом; это был миг, тогда тебя осенила некая великая, но неосуществимая пока возможность. Мысль почти тут же испарилась, ибо тяжелое и легкое тела вновь слились с сознанием, образуя солидный монолит.
Рядом зазвенел смех Тани Харрис. Мы с облегчением обернулись к ней: значит, она нас приняла.
59.
Пытаясь сосредоточиться. Альма поняла – ей снова трудно оторвать взгляд от стола Питера, Петера и Пребена. К растущей симпатии к этим людям примешивалось единожды возникшее и более не желавшее покидать ее раздражение. И в следующее мгновенье оно затянуло все серо-стальной мглой, вызвало спазм в груди, поглотило сидящих в столовой пациентов. «Идиоты», – мелькнуло в голове, когда в ее поле зрения попала меланхолически жующая Эстер, ее сверстница, словно олицетворявшая неизбежность старческого маразма. Стена между столовой и кухней рухнула, и она увидела Пиа и Рене; занимаясь готовкой, они смеялись. «Идиоты!» Она не выносила Пиа, ее кротости и рабской готовности подчиняться. Ей хотелось ударить девушку, топтать ее ногами. Альма терпеть не могла нахального смеха Рене. Спазм, подобно пружине, как бы вознес ее над крышей, она увидела Берти, садовника, который стянул что-то из ее запасов и теперь пожирал, торопясь скрыть следы преступления. «Идиот!» Она вернулась обратно, пройдя на волосок от Пиа, которая так ничего и не почувствовала. Рене не умолкала, они продолжали смеяться. Какой отталкивающий вид у этой круглолицей, розовощекой и нежной Пиа. Выгнать ее нельзя – отлично обучена, много работает, наверное, и вправду незаменима. Жаль… что может быть неприятнее существа, обреченного жить в зависимости? Только и знает, что бормотать: «Америка, Калифорния…» – а воли на то, чтобы защитить свои элементарные права, не хватает. Нет, не видать Пиа Калифорнии, она останется служить здесь.
Она стояла, зажмурясь, постепенно приходила в себя, чувствуя как затихает спазм. Пелена раздражения спала. Когда Альма вновь посмотрела на мир, он стал чистым и светлым, как плод без кожуры. Эстер, ее сверстница, была ее слабым и беспомощным ребенком. «Все здесь – мои дети». Все – и пациенты, и Пиа, Рене, Берти; и все те, кому еще только предстояло здесь оказаться.
«У меня истерия», – подумалось Альме.
Никто никогда не должен узнать об этом… Не так уж она стара. С утра до вечера работает не покладая рук. Способности самоконтроля, то есть гармонии между собственной личностью и делом, она сумет достигнуть к тому времени, когда закончит вторую книгу -ту, которой суждено прославить метод Альмы на весь мир. Чувства не должны противоречить идеалу.
«Посвящаю эту лекцию Петеру, нашему храброму другу, – произнесла Альма. – Это исключение – он не приехал и не уезжает – и оно не случайно. Человек, способный голодать тридцать дней, может добиться многого. Однако, какая избитая фраза… Прошу меня извинить, просто гигантская машина внешнего мира оказывает влияние и на меня. Добиться во что бы то ни стало – вот стимул, который подстегивает каждого члена общества. Но я-то имела в виду нечто совсем другое.
Я хотела сказать, что обладая волей, а также умея верить в безумные на первый взгляд вещи, Петер мог бы стать именно той раскрепощенной личностью, о которой я говорила в прошлой лекции. Но тогда ему пришлось бы задаться вопросом: намерен ли я и впредь заниматься исключительно собой? Наверное, он припомнит, как я рекомендовала вам не изолировать себя от повседневности. Только одно перестанет иметь для него значение: профессор он или мусорщик… Раскрою вам весьма важную тайну. Будь он мусорщиком, он мог бы оказывать на людей куда более ощутимое влияние. Почему? Потому что тогда он будет чище. Зловещее профессорское «достижение» перестанет существовать, перестанет, как любое «достижение», служить преградой между ним и другими. Как я выразилась – «влияние на людей»? Да, вы правильно услышали. И теперь спрашиваете себя: во имя чего? Ведь так принято – связывать влияние с действиями во имя чего-то. Я, наверное, еще больше вас озадачу, подчеркнув, что влияние его будет распространяться не через слова, а благодаря одному лишь присутствию; а если точнее – невидимому «излучению». Так вот, может ли даже самый недоброжелательный человек обвинить вас в том, что своим присутствием вы пытаетесь вовлечь его в некую организованную общность? Даже если и мелькнет у него такая мысль, он сам устыдится ее. Да и какую общность мог бы он себе представить, кроме чего-то крайне неопределенного, лишенного четких границ, берущего начало в неведомом прошлом и не кончающегося в будущем?
Разумеется, я не призываю вас к обету молчания, мне скорее хочется, чтобы вы никогда никого ни в чем не убеждали. Но раз уж мы заговорили о повседневности, следует сказать о словах, этой будничной одежде разума. Хорошо бы вам осмысленно произносить каждое слово, не выхолащивая его значения. Пагубна людская привычка говорить во имя самого говорения. Банальная фраза, поверхностная мысль, подброшенная только для поддержания беседы, рассуждения на темы, не интересующие вас, – все это препоны для развития человека. Словоблудие – зло, но и немногословность не лучше.
Ни много, ни мало… Может быть, вы знаете, что древние эллины почитали высшим достоинством человека умение соблюдать меру, находить золотую середину. Нехорошо вводить окружающих в смущение, вести себя вызывающе и настраивать их против себя; нехорошо и стараться привлечь их к себе излишней аффектацией. Но не следует также отказываться от своей индивидуальности, любой ценой подстраиваться под общий лад.
Петер, как только ты сможешь овладеть своими поступками, не медли со следующим шагом: так организуй всю свою жизнь, чтобы ты мог руководствоваться единственно собственной природой. Если тебе захочется купить видеокассетофон, потому что у других уже есть, откажись от этого намерения. Подумай, станет ли от этого твоя жизнь более осмысленной. Забудь о каком бы то ни было престиже, он не имеет ничего общего с твоим самосовершенствованием; а потом выброси из памяти, что и оно могло бы принести тебе престиж – твоя цель иная. Исключи поспешность и небрежность. Идя по улице, разговаривая с людьми, смеясь, даже доставая носовой платок, – старайся замедлить тот судорожный ритм, что завладел ныне миром. Твое влияние будет распространяться кругами, концентрически, вселяя спокойствие.
Сама логика моих мыслей естественно подвела нас к порогу еще одной тайны, не коснувшись которой, я не могла бы продолжить. Стоит только вам добиться той независимости, о которой шла речь выше, как вы ощутите необычайный прилив сил. Безусловно, надо исключить из употребления такие возбудители, как табак, алкоголь, жирное мясо. Они тоже могут заставить вас ощутить в себе силу, но чувство это будет иллюзорным и близким скорее к агрессии. Как редко люди умеют понимать свое подлинное состояние! Неужели так трудно заметить, что любое искусственное возбуждение неизменно влечет за собой общий и долговременный спад всех возможностей?
Но вернемся к упомянутому приливу энергии: у некоторых из вас он может достигнуть весьма высокой степени. И лишь тогда вы сумеете направлять свою судьбу. Да, существует некое силовое поле будущего, но можно и на него оказывать влияние – усилием воли. Что, в сущности, значит «направлять свою судьбу»? Вся история человечества в значительной степени направлялась усилиями амбициозных, высокомерных людей, вступавших в борьбу за сверхпрестиж. Их всегда окружали толпы гадателей, прорицателей, звездочетов; в наши дни это тоже распространено. Да-да, не удивляйтесь, великие честолюбцы всегда суеверны, а если пытаются скрыть сей факт, то лишь потому, что опасаются ненароком спугнуть свой успех. Спрашивается: зачем им все это? Чтобы обойти, если возможно, те препятствия, которые жизнь может воздвигнуть на их пути к вершине. Поскольку ваш путь будет вести наверх только в духовном смысле, наступит день, когда вы перестанете ощущать тяжесть житейских испытаний, и вы даже будете встречать их с симпатией. Что бы с вами ни происходило, вы будете знать, как сохранить собственное достоинство. Но вы не в пустыне, а значит, вокруг вас всегда будут люди – свидетели ваших возможностей. С другой стороны, презрев выгоду и руководствуясь уверенностью в собственной нужности здесь или там, среди тех или иных, вы сможете менять свое место в мире – как в прямом, так и в переносном смысле. Заурядный внешний наблюдатель напрасно стал бы ломать голову над тем, почему вы покинули одних и объявились среди других, почему вы говорите или молчите. Да и чему тут удивляться: законы вашей внутренней жизни для него «терра инкогнита».
Не думайте, будто вы станете совершенны. Но ваши поступки станут бескорыстны и вы научитесь извлекать уроки из неудач. Таково будет ваше истинное отличие от других людей, так как большинство из них не учится на собственном опыте, повторяя одни и те же ошибки. А ведь опыт порою почти ощутим, человек объективный в состоянии заглядывать в сокровищницу собственного опыта так, как заглядывают в мешок с рождественскими подарками.
Петер, пройдя обрисованный мною путь, ты выучишься не столь уж многому, но азы нового, необычайного знания, которое таится в тебе самом, ты усвоишь. Будь правдив, искренен и благожелателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24