– Извини, но до детей я не смог добраться. Здесь все справляли пасху, а сам я их не нашел, заблудился в лесу – еле выбрался.
– Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! – произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. – Господь все видит и карает!
– Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!
– Правду говоришь?
– Конечно, правду!
– Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!
– Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.
– Больше греха не допущу, – тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. – Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!
Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.
– Давай лучше завтра поговорим! – взмолился я. – Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?
– В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье – слезы лить да детей растить.
– Давай об этом поговорим завтра, – попросил я.
– Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.
– Наташа! – позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.
Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.
– Нашелся! – радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. – А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.
– Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?
– Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?
– Занедужил, да еще и голоден... Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.
– Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.
– Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!
– Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!
– Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!
– Так они неполные были...
– По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!
– Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?
– Потом расскажу.
Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.
Состояние покоя и сама энергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.
– Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!
– Почему нет караульных? – продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. – Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?
– Да, какие казаки в пасхальную неделю? Все же гуляют! С тобой-то что стряслось?
Я вкратце рассказал о своих приключениях.
– Подвинь ко мне стол, я вставать не буду, – попросил я.
Минин начал двигать тяжелый стол. В этот момент в комнату влетел Иван Крайний.
– Нашел у бабки Марьи, на березовых почках настояна! – с гордостью сообщил он, показывая две внушительные баклаги. – Еле уговорил продать!
На огонек сальной свечи и запах березовых почек потянулись проснувшиеся волонтеры. Водка помогла мне снять напряжение. Растянутые сухожилия и мышцы утихли. Крестьяне, подвыпив, начали жевать извечные русские вопросы: что делать, и кто виноват. Как всегда у каждого было свое оригинальное мнение на историю и судьбу Руси. Царя Бориса в основном поминали добром. Про указы Годунова, юридически отменившие «Юрьев день», одну неделю в году, когда можно было менять помещика, никто не слышал. Спорили, как водится, на самом примитивном уровне: хороший был царь Борис или плохой. О том, что на самом деле делается в стране, никто ничего толком не знал.
Минин, как и я, больше помалкивал, не вмешивался в общий разговор. Водка на березовых почках была слабой, вонючей и скоро кончилась. Сразу же иссякли и разговоры. Все разошлись по своим углам. Я остался один и постарался заснуть. Нужно было набраться сил для завтрашнего самолечения.
Весь следующий день я только отдыхал. Наталья Георгиевна сдержала слово и не показывалась. Моральное разложение и беспробудное пьянство лишили нас наемников, они, пока меня не было, разбежались. Ополченцев по моему требованию Минин заставил заняться военной подготовкой, чтобы разогнали праздничный, хмельной угар. Я лечился и к утру следующего дня был почти в норме. Во всяком случае, мог нормально передвигаться и сменил циркульную походку на макаронную – ходил, как на строевом плацу, на прямых ногах.
Идти в лес за Натальиными детьми решили на следующий день. Однако в планы вмешался случай. Из Першино пришел знакомый парень, один из тех, кого я тщетно просил сходить в Коровино к Минину. Першинский житель рассказал, что в их деревне бунт. Оказалось, что тамошние мальчишки видели, как меня похищали, и народ встал на защиту доброго барина. Крестьяне собрали сход и всем миром повесили прихвостня Николаевича, а его помощников посадили в темную. И еще, по словам парня, они собираются сжечь «поганый» боярский дом.
Пришлось срочно седлать коней и всей «лошадиной командой» ехать успокаивать народное возмущение. Мне подали донца, и через полчаса мы кавалькадой поехали на место происшествия. Чтобы сократить время в пути и поберечь ноги, я обогнал нашу команду и на рысях поскакал в бунтующую деревню.
Ворота в барскую усадьбу были распахнуты настежь. Я без опаски въехал во двор и попал в пьяную сумятицу. Все население деревни собралось на помещичьем дворе и пило из выставленных около крыльца бочек экспроприированную у покойного Меченого водку. Мой неожиданный приезд вызвал у народных масс повышенный интерес. Поднялся общий гвалт, и со всех сторон посыпались угрозы. Я сначала растерялся. Будучи, по словам гонца, причиной народного волнения, честно говоря, рассчитывал на более теплую встречу.
– Бей его, иуду! – надсадно закричал какой-то оборванный мужик и метнул в меня рогатину.
Я успел уклониться от смертоносного оружия, нырнув под брюхо лошади. Рогатина пролетела над спиной донца и вонзилась в какую-то женщину. Та пронзительно закричала, что еще больше возбудило селян. Даже совсем пьяные мужики повскакали с земли, на которой отдыхали после принятия «боярской горькой». Началась общая свалка. К сожалению, главным объектом ненависти крестьяне выбрали меня. В мою сторону полетело еще несколько рогатин. Пришлось опять уворачиваться, что при боли в ногах и всем теле оказалось делом мучительно сложным.
– Убили, ироды! – завопила раненая женщина.
– Бей его, я его знаю! – надрывался здоровенный расхристанный мужик и, заведя сам себя, бросился на меня с косой.
Я оттолкнул его ногой, чем еще убавил свою популярность. Несколько человек с криком: «Наших бьют», начали стаскивать меня с лошади. На мое счастье, донец был обучен прежним хозяином и опытен в рукопашных баталиях. Не успел я дать ему «шенкеля», то есть ударить пятками по бокам, как он встал на дыбы и начал кружить на месте, пугая нападающих тяжелыми копытами.
Шутки кончились, тем более, что среди толпы я узнал два до боли в паху знакомые лица, которые, теоретически, находились под арестом, Серегу и Ваньку.
– Всех порублю! – закричал я диким голосом и выхватил саблю из обшарпанных ножен.
Для нормального боя она была слаба, сломалась бы после первой стычки, но хорошего оружия у крестьян не было, только самодельные рогатины – палки с привязанными к ним короткими, лесными косами, и топоры.
Мой стихийный порыв заставил нападающих селян отступить. Один недавний «приятель», человек без царя в голове, Серега, кинулся на меня с топором. Мужик он, как я уже говорил, был необыкновенной мощи и отчаянной до дурости храбрости. Серега летел на меня, широко раскрыв кричащий рот, полный широких, желтых зубов. Почему-то зубы мне запомнились больше всего. Топор на длинном топорище для большего замаха Серега завел далеко за голову. Я успел под нужным углом повернуть коня и первым ударил наискось, прямо по середине запрокинутого вверх лица. Клинок наткнулся на что-то непреодолимо твердое. Серега оборвал крик, но успел пустить в движение топор.
Похоже, что он уже ничего не видел, а его рука продолжала выполнять предыдущую команду мозга. Топор, просвистев в воздухе, обрушился на заднюю луку седла. Меня лезвие не задело, но, как выяснилось позже, безнадежно испортило платье, отрубив «заднюю часть» моего туалета. От удара по спине, передавшегося через седло, лошадь присела на задние ноги, шарахнулась в сторону, испугалась и понесла. Толпа с воплями кинулась врассыпную, а я, выронив от неожиданности саблю, обеими руками вцепился в поводья. Двор у Меченого был не очень велик, так что мы скоро доскакали до забора, где донец резко остановился и вскинулся на дыбы, едва не сбросив меня на землю.
Я надеялся, что он успокоится, но конь повернулся на задних ногах, заржал и бросился в обратную сторону. Мне оставалось только одно, усидеть в седле, чтобы не расшибиться при падении. Соображать было некогда. Донец перемахнул двор за несколько секунд, доставив меня назад к жаждавшим крови противникам. Однако за это время, как частенько бывает в любезном отечестве, настроение толпы переменилось. Теперь ловили уже не меня, а мою лошадь, чем окончательно напугали бедное животное.
Короче говоря, все разворачивалась в лучших традициях вестерна. Кричащая толпа, взбесившаяся лошадь, пыль и полная неразбериха. Я, забыв про самооборону и больные ноги, совершал чудеса джигитовки. Со стороны мои упражнения в седле, вероятно, напоминали ковбойское родео. Жаль только, что смотрел я на все это безобразие не со стороны...
В какой-то момент я почувствовал, что вылетаю из седла. Донец очередной раз встал на дыбы и едва не опрокинулся на спину. На мое счастье какой-то мужик вцепился в поводья и заставил лошадь опуститься на все четыре ноги. Удержать донца у него сил не хватило, конь ударил его грудью, сбил с ног и опять понесся в дальний конец двора.
Я воспользовался секундами относительной безопасности и ровно, без истерики потянул поводья, издавая, отчаянный рык: «Тпрууу». Донец неожиданно послушался и перешел со «сбрасывающего галопа» на рысь. Мы доскакали до забора, и там он, наконец, остановился.
Чтобы не повторять эксперимента со смертельным родео, я мешком свалился на землю. Ноги дрожали, а в глазах плясали, как говорят в «Борисе Годунове», «кровавые мальчики». Что теперь сделают со мной взбунтовавшиеся мужики, после того, как я «спешился» и потерял все свои преимущества, знать было не дано, думаю, не только мне, но и им самим. Потому я, как мог быстро, побежал к гостевой избе. Там хотя бы были крепкие двери.
Я влетел в сени и заперся. В избе никого не было. Здесь вполне можно было отсидеться, пока не прибудет моя команда. В горнице, на старых местах лежала моя воинская амуниция. Я заглянул подлавку, куда в свое время спрятал саблю и саадак с луком и стрелами. Они тоже были на месте! Не теряя времени, я натянул на себя кольчугу и нахлобучил на голову шлем. Теперь, наконец, я не был беззащитен!
Было самое время присесть отдохнуть, но адреналин в крови никак не снижался, и я заставил себя продолжить ратные подвиги. Большей глупости, чем лезть сейчас на рожон, трудно было придумать. Вместо того, чтобы спрятаться или, на худой конец; обороняться, я пошел посмотреть, что сталось с моим конем а, при нужде, разогнать пьяный сброд во дворе.
Горя праведным гневом, я настежь распахнул дверь избы и, склоняя «гордую главу» только перед низкой притолокой, этаким «каменным гостем» вышел наружу. Увы, мой пижонский жест оказался напрасным. Рядом не оказалось ни одного зрителя. Только успокоившийся донец пытался щипать молодую травку и недовольно мотал головой – сердился на мешающий ему во рту железный мундштук.
Я подошел к коню и потрепал его по шее. Он приветливо фыркнул, так, как будто ничего между нами не произошло. В этот момент у ворот опять кто-то отчаянно закричал. Похоже, что народные забавы не теряли темп.
– Поехали разбираться, – предложил я лошади.
Донец помотал головой сверху вниз, будто соглашаясь. Я начал проверять подпруги и только теперь увидел, что наделал своим топором Серега. Он буквально прирубил тридцатисантиметровой толщины заднюю луку седла. До спины лошади лезвие топора не дошло сантиметров пять. Я вспомнил, как во время удара меня сзади словно обдало холодным ветерком, и запоздало проверил свою одежду. Рука свободно вошла в здоровенную прореху прямо на заду. В штанах на самом смешном месте оказалась прорублена дыра. Я пошарил под кольчугой, проверяя кафтан. Он тоже оказался испорчен.
Смешно мне не стало. Представилось, что бы случилось, если топор попал не в высокую, отделанную медными бляхами, часть казацкого седла, а зацепил мое «мягкое место»!
– Убью идиота! – в сердцах воскликнул я и поймал себя на том, что говорю вслух. Только после этого вспомнил, что ударил Серегу саблей по лицу...
В это время со стороны большого дома раздались крики уже нескольких человек. Я подумал, не мои ли это волонтеры разбираются с крестьянами, и с третьей попытки взобрался в седло. Донец мирно ждал, пока я вскарабкаюсь, и послушно затрусил к месту нашего недавнего ристалища.
Когда мы подъехали к дому, на нас никто не обратил внимания. Пьяной толпе было не до прежних противников. Перед воротами происходило форменное побоище. Какие-то вооруженные люди рубили крестьян. Уже с десяток человек лежало на земле. Выли женщины. Ничего невозможно было понять. Всадники носились среди разбегающегося народа, взмахивая саблями над головами.
Наконец, они заметили и меня. Два конника поскакали в мою сторону. Намерения у них были самые серьезные. Вытаскивать лук и отстреливаться было поздно. Опять испытанию подвергались мои бедные ноги. Я развернулся, дал шенкеля донцу и бросился наутек в дальний конец усадьбы. Рубиться сразу с двумя нападающими было глупо, нужно было растянуть их и драться с каждым по отдельности.
Ребята купились на уловку и попытались взять меня в клещи. Однако и кони, и оружие у них были хуже, чем у меня. Когда я проскакал метров пятьдесят, стрела на излете больно ударила в спину. Имитируя ранение, я запрокинулся на бок коня, повиснув вниз головой. Донец сразу сбавил скорость. Преследователи, радуясь легкой добыче, начали на ходу свариться, кому принадлежат трофеи.
– Мой он, мой, Птаха! – кричал один из нападавших. – Это я его подстрелил!
– Накось, выкуси! – откликнулся взволнованный голос, еще полный задора погони. – Сперва догони!
Преследователи, ругаясь между собой, зажимали донца с двух сторон, а я висел вниз головой под брюхом лошади и ждал момента вмешаться в спор. В запарке позабыл даже о своих многострадальных ногах.
Второй нападавший оказался шустрее лучника, первым догнал моего коня и, выгнувшись, потянулся к поводьям. Я рывком вернулся в седло. Появление «покойника» из-за крупа лошади так удивило «Птаху», что он не поберегся и, свесившись с седла, продолжал тянуться к моим поводьям. Было жалко упускать такой хороший момент, и я его не упустил. «Стрелок», увидев, как я зарубил его товарища, наскочилна меня и ударил саблей, целясь в голову. Клинок звякнул о шлем и, скользнув по бухарской стали, отскочил в сторону. Я ответил ударом на удар, но наши лошади внезапно разъехались, и я до «стрелка» чуть-чуть не дотянулся.
Мы закрутились по свободному пространству двора, стараясь достать друг друга. «Стрелок» был мельче меня, но полон несвоевременного желания, получить свою ускользнувшую добычу. Он еще считал меня смертельно раненым и не сразу взял в толк, что у меня много больше шансов на победу, чем у него.
– Тебе не жить! – закричал он. – Убью! Слазь с коня!
Я с коня слезать не собирался и подбирался к «стрелку» молча. Однако он был опытным наездником и успевал увертываться от моих не слишком точных ударов.
– Что, взял! – радостно закричал он, когда я концом сабли распорол ему на плече кольчугу. – Теперь держись, вражина!
Он попытался ударить меня сверху, наискось, в районе ключицы. У него ничего не получилось – я легко отбил выпад и концом сабли ткнул под закрывающий середину груди медный щиток. Клинок звякнул о железо и, пропоров металлические кольца, воткнулся в тело. Вошел он совсем неглубоко, на сантиметр-полтора.
– Убивают! – завопил «стрелок», ударил своего коня по голове эфесом сабли и поскакал назад, под защиту товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! – произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. – Господь все видит и карает!
– Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!
– Правду говоришь?
– Конечно, правду!
– Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!
– Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.
– Больше греха не допущу, – тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. – Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!
Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.
– Давай лучше завтра поговорим! – взмолился я. – Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?
– В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье – слезы лить да детей растить.
– Давай об этом поговорим завтра, – попросил я.
– Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.
– Наташа! – позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.
Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.
– Нашелся! – радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. – А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.
– Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?
– Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?
– Занедужил, да еще и голоден... Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.
– Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.
– Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!
– Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!
– Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!
– Так они неполные были...
– По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!
– Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?
– Потом расскажу.
Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.
Состояние покоя и сама энергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.
– Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!
– Почему нет караульных? – продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. – Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?
– Да, какие казаки в пасхальную неделю? Все же гуляют! С тобой-то что стряслось?
Я вкратце рассказал о своих приключениях.
– Подвинь ко мне стол, я вставать не буду, – попросил я.
Минин начал двигать тяжелый стол. В этот момент в комнату влетел Иван Крайний.
– Нашел у бабки Марьи, на березовых почках настояна! – с гордостью сообщил он, показывая две внушительные баклаги. – Еле уговорил продать!
На огонек сальной свечи и запах березовых почек потянулись проснувшиеся волонтеры. Водка помогла мне снять напряжение. Растянутые сухожилия и мышцы утихли. Крестьяне, подвыпив, начали жевать извечные русские вопросы: что делать, и кто виноват. Как всегда у каждого было свое оригинальное мнение на историю и судьбу Руси. Царя Бориса в основном поминали добром. Про указы Годунова, юридически отменившие «Юрьев день», одну неделю в году, когда можно было менять помещика, никто не слышал. Спорили, как водится, на самом примитивном уровне: хороший был царь Борис или плохой. О том, что на самом деле делается в стране, никто ничего толком не знал.
Минин, как и я, больше помалкивал, не вмешивался в общий разговор. Водка на березовых почках была слабой, вонючей и скоро кончилась. Сразу же иссякли и разговоры. Все разошлись по своим углам. Я остался один и постарался заснуть. Нужно было набраться сил для завтрашнего самолечения.
Весь следующий день я только отдыхал. Наталья Георгиевна сдержала слово и не показывалась. Моральное разложение и беспробудное пьянство лишили нас наемников, они, пока меня не было, разбежались. Ополченцев по моему требованию Минин заставил заняться военной подготовкой, чтобы разогнали праздничный, хмельной угар. Я лечился и к утру следующего дня был почти в норме. Во всяком случае, мог нормально передвигаться и сменил циркульную походку на макаронную – ходил, как на строевом плацу, на прямых ногах.
Идти в лес за Натальиными детьми решили на следующий день. Однако в планы вмешался случай. Из Першино пришел знакомый парень, один из тех, кого я тщетно просил сходить в Коровино к Минину. Першинский житель рассказал, что в их деревне бунт. Оказалось, что тамошние мальчишки видели, как меня похищали, и народ встал на защиту доброго барина. Крестьяне собрали сход и всем миром повесили прихвостня Николаевича, а его помощников посадили в темную. И еще, по словам парня, они собираются сжечь «поганый» боярский дом.
Пришлось срочно седлать коней и всей «лошадиной командой» ехать успокаивать народное возмущение. Мне подали донца, и через полчаса мы кавалькадой поехали на место происшествия. Чтобы сократить время в пути и поберечь ноги, я обогнал нашу команду и на рысях поскакал в бунтующую деревню.
Ворота в барскую усадьбу были распахнуты настежь. Я без опаски въехал во двор и попал в пьяную сумятицу. Все население деревни собралось на помещичьем дворе и пило из выставленных около крыльца бочек экспроприированную у покойного Меченого водку. Мой неожиданный приезд вызвал у народных масс повышенный интерес. Поднялся общий гвалт, и со всех сторон посыпались угрозы. Я сначала растерялся. Будучи, по словам гонца, причиной народного волнения, честно говоря, рассчитывал на более теплую встречу.
– Бей его, иуду! – надсадно закричал какой-то оборванный мужик и метнул в меня рогатину.
Я успел уклониться от смертоносного оружия, нырнув под брюхо лошади. Рогатина пролетела над спиной донца и вонзилась в какую-то женщину. Та пронзительно закричала, что еще больше возбудило селян. Даже совсем пьяные мужики повскакали с земли, на которой отдыхали после принятия «боярской горькой». Началась общая свалка. К сожалению, главным объектом ненависти крестьяне выбрали меня. В мою сторону полетело еще несколько рогатин. Пришлось опять уворачиваться, что при боли в ногах и всем теле оказалось делом мучительно сложным.
– Убили, ироды! – завопила раненая женщина.
– Бей его, я его знаю! – надрывался здоровенный расхристанный мужик и, заведя сам себя, бросился на меня с косой.
Я оттолкнул его ногой, чем еще убавил свою популярность. Несколько человек с криком: «Наших бьют», начали стаскивать меня с лошади. На мое счастье, донец был обучен прежним хозяином и опытен в рукопашных баталиях. Не успел я дать ему «шенкеля», то есть ударить пятками по бокам, как он встал на дыбы и начал кружить на месте, пугая нападающих тяжелыми копытами.
Шутки кончились, тем более, что среди толпы я узнал два до боли в паху знакомые лица, которые, теоретически, находились под арестом, Серегу и Ваньку.
– Всех порублю! – закричал я диким голосом и выхватил саблю из обшарпанных ножен.
Для нормального боя она была слаба, сломалась бы после первой стычки, но хорошего оружия у крестьян не было, только самодельные рогатины – палки с привязанными к ним короткими, лесными косами, и топоры.
Мой стихийный порыв заставил нападающих селян отступить. Один недавний «приятель», человек без царя в голове, Серега, кинулся на меня с топором. Мужик он, как я уже говорил, был необыкновенной мощи и отчаянной до дурости храбрости. Серега летел на меня, широко раскрыв кричащий рот, полный широких, желтых зубов. Почему-то зубы мне запомнились больше всего. Топор на длинном топорище для большего замаха Серега завел далеко за голову. Я успел под нужным углом повернуть коня и первым ударил наискось, прямо по середине запрокинутого вверх лица. Клинок наткнулся на что-то непреодолимо твердое. Серега оборвал крик, но успел пустить в движение топор.
Похоже, что он уже ничего не видел, а его рука продолжала выполнять предыдущую команду мозга. Топор, просвистев в воздухе, обрушился на заднюю луку седла. Меня лезвие не задело, но, как выяснилось позже, безнадежно испортило платье, отрубив «заднюю часть» моего туалета. От удара по спине, передавшегося через седло, лошадь присела на задние ноги, шарахнулась в сторону, испугалась и понесла. Толпа с воплями кинулась врассыпную, а я, выронив от неожиданности саблю, обеими руками вцепился в поводья. Двор у Меченого был не очень велик, так что мы скоро доскакали до забора, где донец резко остановился и вскинулся на дыбы, едва не сбросив меня на землю.
Я надеялся, что он успокоится, но конь повернулся на задних ногах, заржал и бросился в обратную сторону. Мне оставалось только одно, усидеть в седле, чтобы не расшибиться при падении. Соображать было некогда. Донец перемахнул двор за несколько секунд, доставив меня назад к жаждавшим крови противникам. Однако за это время, как частенько бывает в любезном отечестве, настроение толпы переменилось. Теперь ловили уже не меня, а мою лошадь, чем окончательно напугали бедное животное.
Короче говоря, все разворачивалась в лучших традициях вестерна. Кричащая толпа, взбесившаяся лошадь, пыль и полная неразбериха. Я, забыв про самооборону и больные ноги, совершал чудеса джигитовки. Со стороны мои упражнения в седле, вероятно, напоминали ковбойское родео. Жаль только, что смотрел я на все это безобразие не со стороны...
В какой-то момент я почувствовал, что вылетаю из седла. Донец очередной раз встал на дыбы и едва не опрокинулся на спину. На мое счастье какой-то мужик вцепился в поводья и заставил лошадь опуститься на все четыре ноги. Удержать донца у него сил не хватило, конь ударил его грудью, сбил с ног и опять понесся в дальний конец двора.
Я воспользовался секундами относительной безопасности и ровно, без истерики потянул поводья, издавая, отчаянный рык: «Тпрууу». Донец неожиданно послушался и перешел со «сбрасывающего галопа» на рысь. Мы доскакали до забора, и там он, наконец, остановился.
Чтобы не повторять эксперимента со смертельным родео, я мешком свалился на землю. Ноги дрожали, а в глазах плясали, как говорят в «Борисе Годунове», «кровавые мальчики». Что теперь сделают со мной взбунтовавшиеся мужики, после того, как я «спешился» и потерял все свои преимущества, знать было не дано, думаю, не только мне, но и им самим. Потому я, как мог быстро, побежал к гостевой избе. Там хотя бы были крепкие двери.
Я влетел в сени и заперся. В избе никого не было. Здесь вполне можно было отсидеться, пока не прибудет моя команда. В горнице, на старых местах лежала моя воинская амуниция. Я заглянул подлавку, куда в свое время спрятал саблю и саадак с луком и стрелами. Они тоже были на месте! Не теряя времени, я натянул на себя кольчугу и нахлобучил на голову шлем. Теперь, наконец, я не был беззащитен!
Было самое время присесть отдохнуть, но адреналин в крови никак не снижался, и я заставил себя продолжить ратные подвиги. Большей глупости, чем лезть сейчас на рожон, трудно было придумать. Вместо того, чтобы спрятаться или, на худой конец; обороняться, я пошел посмотреть, что сталось с моим конем а, при нужде, разогнать пьяный сброд во дворе.
Горя праведным гневом, я настежь распахнул дверь избы и, склоняя «гордую главу» только перед низкой притолокой, этаким «каменным гостем» вышел наружу. Увы, мой пижонский жест оказался напрасным. Рядом не оказалось ни одного зрителя. Только успокоившийся донец пытался щипать молодую травку и недовольно мотал головой – сердился на мешающий ему во рту железный мундштук.
Я подошел к коню и потрепал его по шее. Он приветливо фыркнул, так, как будто ничего между нами не произошло. В этот момент у ворот опять кто-то отчаянно закричал. Похоже, что народные забавы не теряли темп.
– Поехали разбираться, – предложил я лошади.
Донец помотал головой сверху вниз, будто соглашаясь. Я начал проверять подпруги и только теперь увидел, что наделал своим топором Серега. Он буквально прирубил тридцатисантиметровой толщины заднюю луку седла. До спины лошади лезвие топора не дошло сантиметров пять. Я вспомнил, как во время удара меня сзади словно обдало холодным ветерком, и запоздало проверил свою одежду. Рука свободно вошла в здоровенную прореху прямо на заду. В штанах на самом смешном месте оказалась прорублена дыра. Я пошарил под кольчугой, проверяя кафтан. Он тоже оказался испорчен.
Смешно мне не стало. Представилось, что бы случилось, если топор попал не в высокую, отделанную медными бляхами, часть казацкого седла, а зацепил мое «мягкое место»!
– Убью идиота! – в сердцах воскликнул я и поймал себя на том, что говорю вслух. Только после этого вспомнил, что ударил Серегу саблей по лицу...
В это время со стороны большого дома раздались крики уже нескольких человек. Я подумал, не мои ли это волонтеры разбираются с крестьянами, и с третьей попытки взобрался в седло. Донец мирно ждал, пока я вскарабкаюсь, и послушно затрусил к месту нашего недавнего ристалища.
Когда мы подъехали к дому, на нас никто не обратил внимания. Пьяной толпе было не до прежних противников. Перед воротами происходило форменное побоище. Какие-то вооруженные люди рубили крестьян. Уже с десяток человек лежало на земле. Выли женщины. Ничего невозможно было понять. Всадники носились среди разбегающегося народа, взмахивая саблями над головами.
Наконец, они заметили и меня. Два конника поскакали в мою сторону. Намерения у них были самые серьезные. Вытаскивать лук и отстреливаться было поздно. Опять испытанию подвергались мои бедные ноги. Я развернулся, дал шенкеля донцу и бросился наутек в дальний конец усадьбы. Рубиться сразу с двумя нападающими было глупо, нужно было растянуть их и драться с каждым по отдельности.
Ребята купились на уловку и попытались взять меня в клещи. Однако и кони, и оружие у них были хуже, чем у меня. Когда я проскакал метров пятьдесят, стрела на излете больно ударила в спину. Имитируя ранение, я запрокинулся на бок коня, повиснув вниз головой. Донец сразу сбавил скорость. Преследователи, радуясь легкой добыче, начали на ходу свариться, кому принадлежат трофеи.
– Мой он, мой, Птаха! – кричал один из нападавших. – Это я его подстрелил!
– Накось, выкуси! – откликнулся взволнованный голос, еще полный задора погони. – Сперва догони!
Преследователи, ругаясь между собой, зажимали донца с двух сторон, а я висел вниз головой под брюхом лошади и ждал момента вмешаться в спор. В запарке позабыл даже о своих многострадальных ногах.
Второй нападавший оказался шустрее лучника, первым догнал моего коня и, выгнувшись, потянулся к поводьям. Я рывком вернулся в седло. Появление «покойника» из-за крупа лошади так удивило «Птаху», что он не поберегся и, свесившись с седла, продолжал тянуться к моим поводьям. Было жалко упускать такой хороший момент, и я его не упустил. «Стрелок», увидев, как я зарубил его товарища, наскочилна меня и ударил саблей, целясь в голову. Клинок звякнул о шлем и, скользнув по бухарской стали, отскочил в сторону. Я ответил ударом на удар, но наши лошади внезапно разъехались, и я до «стрелка» чуть-чуть не дотянулся.
Мы закрутились по свободному пространству двора, стараясь достать друг друга. «Стрелок» был мельче меня, но полон несвоевременного желания, получить свою ускользнувшую добычу. Он еще считал меня смертельно раненым и не сразу взял в толк, что у меня много больше шансов на победу, чем у него.
– Тебе не жить! – закричал он. – Убью! Слазь с коня!
Я с коня слезать не собирался и подбирался к «стрелку» молча. Однако он был опытным наездником и успевал увертываться от моих не слишком точных ударов.
– Что, взял! – радостно закричал он, когда я концом сабли распорол ему на плече кольчугу. – Теперь держись, вражина!
Он попытался ударить меня сверху, наискось, в районе ключицы. У него ничего не получилось – я легко отбил выпад и концом сабли ткнул под закрывающий середину груди медный щиток. Клинок звякнул о железо и, пропоров металлические кольца, воткнулся в тело. Вошел он совсем неглубоко, на сантиметр-полтора.
– Убивают! – завопил «стрелок», ударил своего коня по голове эфесом сабли и поскакал назад, под защиту товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32