– Вспомнил?
– Это ты из меня стрелу вынул? – наконец окончательно пришел в себя Кузьма. – А вы кто, люди добрые?
– Просто прохожие, шли неподалеку, увидели, как тебя ранили, – ответил я, не собираясь посвящать случайного встречного в наши обстоятельства.
– А где стрела, что меня ранила?
Я поднял с земли и передал Кузьме стрелу с почерневшим от крови наконечником.
– Прокопия стрела, – сразу определил он. – Точно его, я теперь вспомнил, это он в меня стрелял. Вот грешная душа, – раненый задумался. – Я так думаю, уходить нам отсюда нужно, а то придут стрельцы, нас убьют, и все вокруг спалят, чтобы заразы не было.
– Нужно-то нужно, да ты слаб совсем, идти не сможешь Да и похоронить убитых нужно...
– Что с ними?
– Кто-то всю семью вырезал. Там, – я кивнул в сторону избы, – и взрослые, и дети...
– Должно, казаки. Если бы татары, те бы в полон увели. А этим бы только пограбить да побаловаться. Давно меня ранили?
Вопрос был, что называется, некорректный. Я до сих пор никак не мог разобраться в здешних единицах времени. Понятие «часа» в зависимости от времени года и долготы дня было плавающее. Вообще-то в дне было двенадцать часов, но как их делить, я никак не мог научиться.
– Не знаю точно. Совсем недавно.
– Даты, добрый человек, по-вашему время скажи, по-немецки. Я, чай, грамоту знаю, да и нюренбергские яйца видел.
– Что за нюренбергские яйца? – удивился я внезапной смене темы разговора.
– А те, что у вас на неметчине время показывают.
– А... – протянул я, догадавшись, что речь идет о часах. – Думаю, часа три прошло.
– Ну, тогда можно не спешить. Пока купцы до села доедут, стрельцов найдут, местных людей соберут да сюда вернутся, день пройдет. Долго мне еще так лежать?
– Сейчас я тебя еще полечу, может быть, тогда ты сможешь встать, – пообещал я.
Ждать прибытия противочумной экспедиции у меня не было никакого желания. Я удобно уселся возле раненого и опять начала свои пассы над его грудью. Такого напряжения, как в первый раз, больше не потребовалось, и теперь я даже не очень устал.
– Ишь, ты, как у тебя ловко получается, – удивленно сказал Кузьма, слегка пошевелив рукой. – Чувствую, как боль уходит...
– Попробуй сесть, – попросил я.
Мужчина скривился от ожидаемой боли, однако сумел взять себя в руки и медленно сел, упираясь рукой в землю. Я подумал, что если его поддерживать, то вполне сможет идти.
– Нужно собираться, – сказал я Наталье Георгиевне, – скоро выходим.
Морозова согласно кивнула и начала складывать вещи и провиант в мешок. Кажется, мои медицинские подвиги произвели и на нее впечатление, во всяком случае, она поглядывала на меня пристально и пытливо.
– А что с ними делать? – женщина посмотрела на избу с убитыми. – Ты же хотел их похоронить.
– Уходить отсюда нужно, – ответил за меня Кузьма, – если нас здесь застанут, то разбираться не будут. У страха глаза велики. Перебьют ни за что и с теми в избе сожгут.
– Может быть, тогда сначала перекусим? – спросила Наталья, пряча в мешок остатки пирога, состряпанного нам в дорогу Ульянкой.
– Нет, пойдем, лучше потом пообедаем в лесу, – решил я.
Меня почему-то мучило предчувствие надвигающейся опасности. Такое со мной случалось нечасто, но пока еще интуиция не подвела ни разу.
– Твоя воля, в лесу, так в лесу, – без раздумий согласилась Наталья Георгиевна, взваливая себе на спину все наши вещи.
Теперь нести суму предстояло ей. Я же прицепил к поясу саблю раненого, на спину повесил его «саадак», совмещенную сумку для лука и стрел, и помог ему Подняться. Мы вышли из сарая. Пока мы занимались лечением, ветер нагнал облака, и начал накрапывать дождь. Наш путь лежал в сторону леса, почти противоположную той, куда ускакали всадники. Кузьма шел плохо, ноги у него подгибались, и мне приходилось принимать на себя значительную часть его веса.
– В лес зайдем и передохнем, – пообещал я, заметив, что он побледнел и вот-вот потеряет сознание, – потерпи еще немного.
Кузьма не ответил, на это у него, как мне показалось, недостало сил.
– Ладно, давайте, посидим здесь, – сказал я, когда мы достигли небольшой березовой рощицы, невдалеке от опушки.
Раненый тотчас обмяк, и сел там, где остановился. Наталья Георгиевна выбрала себе место под кривой березой, защищавшей от мелкого противного дождя.
Мучить Кузьму и переводить его в сухое место не имело смысла, передышка должна была быть короткой. Мне очень хотелось уйти подальше от проклятого места, предчувствие беды меня так и не покинуло.
– Лесом пойдем? – спросил Кузьма, как только перевел дыхание.
– Да, – ответил я, – сейчас неспокойно на дорогах. А ты, собственно, сам кто таков?
– Говядарь из Нижнего Новгорода.
Что такое «говядарь», я не знал, но уточнять не стал. Скорее, какая-то специальность, связанная с коровами.
– А твои товарищи тоже говядари ?
– Нет, они московские посадские люди, а Прокопий, тот, который меня ранил, гость. Мы сошлись на постоялом дворе по пути в Калугу.
Я знал, что «посадские люди» – это средний торгово-промышленный класс Московии, а «гости» – богатые купцы.
– Людей-то убитых все-таки надо было похоронить, а то выходит как-то не по христиански, – вмешалась в разговор Наталья Георгиевна, задумчиво сидящая возле своей кривой березы.
– Надо было, – согласился я, – только времени у нас на это не было.
Словно в подтверждении моих слов со стороны оставленной избы послышался свист. Я осторожно выглянул из-за дерева. Десяток казаков въезжало в подворье. «Вовремя убрались», – подумал я, прячась, чтобы меня не заметили.
– Кто там? – спросил говядарь.
– Казаки.
– Нелегкая их принесла!
– Вот они крестьян и похоронят, – сказал я Наталье.
Однако, судя по их поведению, казаки никого хоронить не собирались. И вообще вели они себя так уверенно, как будто попали в знакомое место. Спешившись, четверо вбежали в избу и начали вытаскивать убитых и волоком потащили тела к колодцу. Пока один из них сбрасывал тела в колодец, остальные вернулись в избу за новой партией убитых. Все происходило быстро и вполне профессионально. Пока четверо «работали», остальные остались в седлах.
Такое поведение было, по меньшей мере, странно. Я не находил логики в том, что они сделали. Испортив колодец, они сами не смогут здесь остаться. Тогда для чего было очищать избу от трупов?
Мы коротко посовещались, что нам делать. Добраться до леса незамеченными можно было, только ползя по-пластунски, что никак не мог сделать Кузьма. Поэтому нам оставалось только ждать, как будут дальше развиваться события.
Дождавшись, когда «похоронная команда» кончит свое неблагодарное дело, остальные казаки спешились, разнуздали коней, вынесли им из сарая сено и общей группой направились вглубь подворья. От нас до них было метров двести, и рассмотреть детали, тем более, понять, что они намериваются делать, было невозможно. Я пристроился на сухом месте у комля березы и только по временам высовывал голову, следя за действиями странной компании.
Бурно посовещавшись (до нас доносились возбужденные голоса), казаки до чего-то договорились, и двое из тех, что вытаскивали убитых, побежали к избе. Еще двое пошли к отдыхающим лошадям и принесли на выбранное место небольшой но, судя по тому, как его несли, тяжелый сундучок. Теперь становилось понятно, что они собираются делать.
– Ну, что там? – спросил говядарь.
– Сокровища прячут, – сказал я своим менее информированным товарищам.
Как всегда, упоминание о сокровищах вызвало повышенный интерес. Кузьма даже попытался привстать, чтобы не пропустить интересное зрелище.
– Осторожнее, – предупредил я, – если нас заметят – убьют.
– Зачем они крестьян-то убили? – спросила Наталья Георгиевна, тоже не сдержавшаяся полюбопытствовать, как прячут клады.
Я уже смог разобраться в ситуации, потому уверено объяснил:
– Чтобы свидетелей не было. Для того и колодец испортили. Место будет считаться чумным, и никто сюда носа не сунет.
Пока мы переговаривались, из сарая принесли лопаты, и трудовая четверка начала копать яму. Остальная живописная ватага праздно наблюдала, как трудятся их товарищи. Сырая земля легко поддавалась, .и вскоре работяги врылись в нее по плечи.
Когда не стало видно даже их голов, стоящий с начальственным видом над ямой дородный казак приказал им остановиться. По его приказу землекопы приняли и опустили вниз таинственный сундучок. Потом они вылезли наружу и начали забрасывать яму. Когда она была почти зарыта, атаман что-то крикнул. Слов мы не разобрали, но там мгновенно началась круговерть, послышались крики, и обступившие яму казаки, выхватив шашки, начали рубить землекопов. Я не успел ничего сообразить, как дело было сделано, и убитых начали скидывать в вырытую ими же для себя могилу.
«Двенадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома», припомнил я слова старинной пиратской песни из романа Стивенсона «Остров сокровищ».
– Свят, свят, свят, – шептала рядом видевшая все происходящее Морозова.
– Что там? – опять спросил Кузьма.
– Своих убили, – ответил я, – чтобы не оставлять свидетелей, теперь закапывают вместе с сундуком.
Казаки, кончив свое черное дело, быстро закопали и попытались утрамбовать яму. Однако сравнять холм с землей им не удалось. Тогда они посовещались и начали разбрасывать глину по всему двору. Глина была мокрой, липла к лопатам, и дело у них продвигалось медленно. Мы с Натальей наблюдали за их работой, прижавшись к стволам своих берез.
– Ну, что там еще? – с нетерпением спросил го-вядарь, встревоженный нашим молчанием.
– Заметают следы. Ты уже идти можешь? Нужно отсюда убираться по добру-поздорову, пока нас не заметили.
– Дай еще чуток отдохнуть.
– Ладно, отдыхай, – согласился я. Все равно ничего иного нам не оставалось.
Работа у казаков медленно, но продвигалась. Теперь желтым от глины был большой участок двора. Зато могильный холм почти исчез. Однако завершить работу казакам не удалось. Призывно заржала одна из лошадей, оставленных возле сарая, и они тут же, бросив работу, кинулись к коновязи.
Мне пришлось встать в полный рост, чтобы увидеть, что еще случилось. Казаки спрятались за избой, а со стороны леса туда приближалась новая компания. Одного из всадников я сразу же узнал.
– Твой Прокопий, или как там его, прибыл, – сообщил я Кузьме, – со стрельцами и крестьянами.
– Быстро он, вражий сын, обернулся! – похвалил говядарь.
В этот момент обе группы столкнулись. Казаки выскочили из-за избы и сразу же в пешем строю атаковали крестьян. Заржали напуганные лошади, закричали люди. Разобраться, что происходит, я не мог, большую часть поля сражения от меня заслоняла изба. Минут через пять стало ясно, что шестерым оставшимся казакам одержать легкую победу не удалось. Бой продолжался, и только по разбегающимся без всадников лошадям было понятно, что прибывшие несут потери.
Наконец крики и звон клинков начали стихать. Вдруг из-за избы выскочил Прокопий и удивительно быстро для своей дородности бросился в нашу сторону. Вслед за ним с шашкой наголо гнался сам атаман.
– Стой, – кричал он, – стой, а то убью!
Прокопия такой призыв, понятное дело, не убедил остановиться, и, словно чуя путь к спасению, он бежал точно на нас.
– За Прокопием гонится казак, – сказал я Кузьме, – сейчас догонит.
Кузьма уперся рукой о дерево и медленно встал. Московский гость был уже почти рядом с нами. Я видел его выпученные в ужасе глаза и широко раскрытый рот, жадно хватающий воздух. У преследующего его атамана была совершенно зверская рожа, летящие по ветру усы и высокая бархатная шапка с меховой опушкой. Это все, что я успел разглядеть. Ждать было нечего, и я, натянув, сколько смог, лук, выстрелил в приближающегося казака. Расстояние между нами было никакое, метров десять, и я не мог промахнуться. Не зря же меня учили боевым искусствам.
Моя стрела попала ему точно в левую сторону груди, и атаман, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, дернулся, широко раскрыл глаза, выругался и бросился на меня с поднятым клинком. Я решил, что под камзолом у него кольчуга, и стрела ее не пробила. Выстрелить второй раз я не мог, не было времени даже вытащить из саадака стрелу. Отшвырнув лук, я выхватил из ножен саблю Кузьмы и ждал столкновения. Однако атаман, не добежав до меня буквально трех шагов, начал хватать ртом воздух и грохнулся наземь в последнем порыве дотянуться до меня острием сабли.
Прокопий, пробегая мимо нас, оглянулся как раз в тот момент, когда казак начал падать. Осознав, что спасен, он по инерции сделал еще несколько шагов и тоже снопом повалился на землю. Уже лежа, он обернулся и увидел, как к нему медленно приближается Кузьма. Полное, красное лицо гостя исказила гримаса, он закричал что-то непонятное и задергался на земле, как будто в попытке отползти. Потом выгнулся спиной и затих.
Я оценил то, что произошло, спокойно опустил саблю, поднял с земли и сунул лук в саадак. Дело было кончено. Судя по тому, что никто никуда не бежал и затихли крики, способных к бою противников больше не было.
Атаман был еще жив, он лежал ничком и царапал ногтями землю, пытаясь доползти до меня. Я сам подошел к нему, разглядывая мощную спину, бычий загривок и вытянутую руку с неимоверной красоты саблей. Такому совершенному оружию позавидовал бы любой воин.
Клинок был длинной около метра, темный, почти черный, изящно изогнутый, сделанный из коленчатого булата с выпуклым рисунком по всему лезвию, хорошо видимым даже сквозь кровяную дымку. Эфес с ручкой из слоновой кости, крестообразный, перевитый растительным орнаментом из золотой и серебряной проволоки, с кованной золотой цепью вместо гарды. Такая сабля по сравнению с приличным, татарской ковки клинком Кузьмы смотрелась, как «Мерседес» рядом с «Жигулями».
Я представил, сколько жизней положил атаман, чтобы добыть такое бесценное оружие, и жалость, шевельнувшаяся было в душе – он лично мне не сделал ничего плохого – бесследно исчезла. Я ударил ногой по его руке, все еще сжимавшей рукоять сабли, и выбил ее из его ослабевших пальцев. Атаман замычал от неутоленной ненависти и поднял на меня налитые кровью и мукой глаза.
– Тебе не жить! – прошептал он, смешно, как в крике, разевая рот, и упал лицом в землю.
Я ничего не ответил, пожал плечами, потом поднял трофейное оружие и пошел посмотреть, что случилось с московским гостем Прокопием.
Дородный купчина лежал без сознания, а над ним, скорбно ссутулившись, стоял говядарь Кузьма.
– Что с ним? – спросил я, подходя к ним.
– Бог его знает, похоже, что отходит.
Я перевернул Прокопия с живота на спину. Он тихо застонал и потянулся рукой к груди. Я присел перед ним на корточки и пощупал на шее пульс. Сердце билось совсем плохо, вразброс с выпадами на третьем ударе. Было похоже, что после всех треволнений гостя хватил инфаркт.
– Лечить будем, или пускай еще поживет? – спросил я у говядаря.
Он не понял юмора и удивленно на меня посмотрел.
– А если лечить не будем, не помрет?
– Шутка, – сказал я, – у твоего Прокопия сердечный удар. Можно попытаться помочь, а можно и не пытаться. Мне он не очень нравится, так что тебе решать, лечить его или нет.
В ответе Кузьмы я почти не сомневался. Век был жестокий, человеческая жизнь была не в цене, что сам московский гость недавно практически продемонстрировал, пытаясь застрелить попутчика.
Однако говядарь рассудил по-другому. Он спросил:
– А ты сможешь ему помочь?
– Могу попробовать, хуже не будет, как говорится, попытка не пытка.
– Если ты сомневаешься, что он в меня стрелял, так это не со зла. Я сам виноват, про чуму закричал.
Меня такой альтруизм приятно удивил.
– Ладно, коли так, давай будем лечить, – сказал я и начал удобнее укладывать больного.
Кузьма опустился рядом на травяную кочку. Я начал расстегивать камзол на груди Прокопия, но в этот момент он замычал, забился в судорогах, и на губах его появилась пена. Гость захрипел и начал «обирать» пальцами, потом конвульсивно вздрогнул и затих.
– Отошел, – сказала из-за спины Наталья Георгиевна, – прими, Господи, душу грешную.
– Аминь, – добавил я, вставая. – Пойду посмотрю, что делается у избы, по-моему, они там все друг друга перебили.
– Я с тобой, – испугано воскликнула Морозова, кончая креститься.
– Не стоит, там, наверное, море крови.
– Может, помощь кому нужна, да и тебе пригожусь.
– Коли так, пойдем, – согласился я.
Мы, не скрываясь, направились к подворью.
Там действительно было совершенно жуткое побоище. Люди лежали в самых нелепых позах, так, как их застала смерть. Селян вместе с двумя стрельцами было двенадцать человек, тринадцатым (чертова дюжина) был Прокопий. Все они оказались порубанными саблями. Двое казаков, судя по характеру ранений, пали от их рук, а троих, рассеченных почти до пояса, видимо, порешил сам атаман.
Помогать здесь было уже некому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32