– Мать Альта говорит, что темные сестры живут в невежестве и одиночестве, покуда мы их не вызовем, – сказала она. – Правда это, Саммор?
В черных глазах Саммор проглянула настороженность.
– Так сказано в Книге, – сказала она уклончиво, глядя на Амальду.
– Я не спрашиваю, что сказано в Книге. Книгу нам читают каждый день. «Темные сестры пребывают в неве-е-же-естве», – протянула Дженна в нос, подражая Матери Альте.
Саммор опустила глаза в тарелку, но Дженна не унималась:
– Но когда я задаю Матери Альте вопрос, она просто читает мне еще что-нибудь из Книги. Я думаю, там не вся правда. Я хочу знать больше.
– Дженна! – вскричала Амальда, шлепнув ее по руке. Саммор коснулась другой руки Дженны, но легонько, словно желая что-то сказать.
– Погодите, дайте объяснить, – упорствовала Дженна. – Кое-что из того, чему учит нас Мать Альта, я могу видеть, чувствовать и осуществлять. Например, дыхание. Когда я дышу правильно, это в самом деле приносит мне пользу. Но темные сестры совсем не кажутся мне невежественными. И я видела, как Катрона плачет от одиночества, хотя у нее есть темная сестра. А вот Кадрин ее одиночество как будто нипочем. Значит, Книга не все объясняет. А Мать Альта знает только то, что написано.
Саммор вздохнула.
– Книга говорит нам всю правду, Джо-ан-энна, только вот слышим мы по-разному.
– Как так?
Саммор и Амальда подышали в лад, и Саммор заговорила опять:
– Если тьма – это невежество, я и правда жила в нем, прежде чем увидела свет. Если ничего не знать значит быть невеждой, я и правда была ею. Если не иметь сестры, значит, быть одинокой, то я такой и была. Но я не знала, что я невежественна или одинока, пока не пришла сюда по зову Амы. Я просто была.
– Кем была?
– Была собой там, во тьме, но не сознавала этого.
Дженна поразмыслила немного.
– Но Кадрин не имеет сестры, однако не чувствует себя одинокой.
– Есть много видов знания, дитя, – улыбнулась Саммор, – и Кадрин владеет только одним. Можно быть одной на разный лад и не всегда быть одинокой.
– Вместе тоже можно быть на разный лад, и для иных это не лучше, чем быть одной, – добавила Амальда.
– Вы говорите загадками, как будто я маленькая – а я уже не ребенок. – Дженна посмотрела в сторону, на маленький столик, где Пинта кормила с ложки двухлетнюю Кару, последнего приемыша Донии. Малютка смеялась, и они с Пинтой обе перемазались овсянкой. – Разве одиночество, ревность и гнев не покидают тебя, когда ты вызываешь сестру?
– Так учит нас Книга, – сказала Амальда.
Саммор фыркнула:
– Не старайся, Ама, – этого ребенка, который уже не ребенок, так просто не проведешь. Нынче вечером она слышала, как Дония честит Дойи за слегка пригоревший соус. Она видела, как Невара ходит за Марной по пятам. Она слышала о Сельне…
– Замолчи, Саммор! – резко оборвала Амальда.
– В чем дело? – Дженна обернулась к Саммор, плотно сжавшей губы, потом к Амальде. – Почему все сразу замолкают, когда я спрашиваю о Сельне? Как-никак, она была моей матерью. Второй, названой матерью. Но никто не хочет рассказать мне о ней. – Дженна говорила тихо, и никто, кроме двух сестер, не слышал ее. – Ну, хорошо же. Утром я спрошу у Матери Альты.
Амальда и Саммор поднялись, как одна, и каждая протянула Дженне руку.
– Пойдем-ка выйдем, Дженна, – шепнула Амальда. – Луна теперь полная, и мы сможем погулять втроем. Не спрашивай Мать Альту ни о чем – она только причинит тебе боль своим молчанием и постарается подчинить тебя Книге. Мы сами расскажем тебе все, что ты хочешь знать.
Снаружи легкий ветерок шелестел листвой отдаленных деревьев. Дорожки хейма были вымощены темным камнем с блестящими вкраплениями, отражавшими лунный свет. Облака постоянно набегали на луну, пока собеседницы прохаживались вдоль стены, и Саммор то исчезала, то появлялась вновь.
– Существует история о трижды осиротевшем ребенке, Джо-ан-энна, – сказала Амальда.
– Я ее слышу сызмальства, – нетерпеливо бросила Дженна. – При чем здесь моя жизнь?
– Кое-кто думает, что этим ребенком можешь быть ты, – сказала Саммор, но тут облако закрыло луну, голос Саммор умолк, и рука перестала сжимать руку Дженны. Дженна дождалась, когда она появилась опять.
– Нет, это не я. У меня были только две матери. Одна погибла в лесу, а о другой я ничего не знаю. Мне никто не рассказывал.
– Будь моя воля, у тебя были бы три матери – я бы удочерила тебя, – мягко сказала Амальда.
– Хоть ты и не называлась моей матерью, про себя я всегда звала, тебя так, Ама.
– Во сне тоже звала, – сказала Саммор. – И когда болела ветрянкой. Но это сон и лихорадка говорили за тебя.
– Вот видите – у меня нет третьей матери, а ты, Ама, жива и будешь жить еще долго, по воле Альты. – Дженна сделала знак Богини, соединив большой и указательный пальцы в круг. – Поэтому я не могу быть Той, о ком сказано.
Сестры обняли ее с двух сторон и произнесли хором:
– Но Мать Альта опасается, что ты – та самая, потому и не велела никому удочерять тебя.
– А как же моя мать Сельна?
– Она умерла, – сказала Саммор.
– Умерла, спасая тебя, – сказала Амальда и рассказала Дженне всю историю, не упомянув лишь о ноже в детской ручонке; она сама не знала, почему умолчала об этом, но и Саммор не стала ей напоминать.
Дженна вся обратилась в слух, дыша в лад с сестрами, и наконец покачала головой.
– Это еще не делает меня избранницей, Анной. Отчего же жрица насильно сделала меня сиротой? Это нечестно. Я буду ненавидеть ее всю жизнь. Она испугалась детской сказки и омрачила мою судьбу.
– Она сделала то, что считала правильным для тебя и для хейма. – сказала Саммор, гладя белую голову Дженны с одной стороны, а Амальда гладила ее с другой.
– Она сделала это по своим собственным причинам, – сказала Дженна, вспомнив жрицу перед зеркалом. – И жрица, которая печется о словах больше, чем о своих детях, это… – Дженна не договорила – гнев жег ее и душил.
– Это неправда, дитя, и я запрещаю тебе говорить так, – сказала Амальда.
– Хорошо, Ама, я не буду. Но не могу тебе обещать, что не стану думать об этом. И я рада, что скоро настанет время моих странствий, рада, что уйду подальше от ее дурного запаха и холодных глаз.
– Дженна! – хором воскликнули Амальда и Саммор, явно ошарашенные. Саммор поспешно добавила: – В хеймах, которые ты будешь посещать, тоже есть свои Матери Альты.
– Как – свои? – в свой черед опешила Дженна.
– Как же ты еще юна, дитя мое, – сказала Амальда, держа ее за руку. – Наш хейм, может, и маленький, но устроен он так же, как и все остальные. Везде есть свои воительницы, стряпухи, садовницы и учительницы. И во главе каждого хейма стоит жрица с голубыми знаками Богини, выжженными на ладонях. Разве ты этого не знаешь?
– Но они не такие, как наша, – с надеждой произнесла Дженна. – Не такие, как эта черствая женщина, со змеиной улыбкой. Правда ведь? – Она обернулась к Саммор, но как раз набежало облако, и Саммор скрылась из глаз.
– Мы, охотницы и садовницы, может, и разные, – усмехнулась Амальда, – но сдается мне, милая моя Дженна, что, жрицы все на один покрой. – Она погладила Дженну по щеке. – Хотя я никогда не могла разгадать, изначально ли они такие или просто такими становятся. Однако, золотко, нам пора на покой, и потом… – Амальда посмотрела на небо, – раз луна скрылась так надолго, Саммор не сможет принять участие в нашей беседе. Простимся на ночь в доме, где горят лампы. Она разозлится на меня, если мы останемся тут. Она терпеть не может, когда что-то делается без нее.
Они поднялись по каменной лестнице к дому, и при первом же проблеске света Саммор вернулась. Дженна подала руки обеим.
– Я буду скучать по вас всем сердцем, когда уйду странствовать. Но со мной будет Пинта. И Селинда – она хорошая подруга, хотя и грезит наяву. И Альна.
– Это правда, дитя, – сказала Саммор. – Не всем выпадает такое счастье.
– Мы постараемся посетить как можно больше хеймов. Год – долгий срок. А когда мы вернемся, подрастут другие девочки, требующие забот Матери Альты. Я буду достаточно взрослая, чтобы вызвать свою темную сестру, а в сказке не говорится, что у трижды осиротевшей была такая! И потом, посмотрите на меня – разве похожа я на владычицу? – засмеялась Дженна.
– Та владычица не будет властвовать, – напомнила Саммор.
Но смех Дженны был так заразителен, что обе сестры присоединились к ней и так, смеясь, направились в спальню девочек.

Все девочки по очереди становились перед большим зеркалом Матери Альты, воздевали руки и вглядывались в свое отражение.
– Смотри ей в глаза, – наставляла Мать Альта. – Теперь дыши. Сначала альтаи. Хорошо. Алани. Только медленнее.
Дженна слышала только ее голос, видела только своего серебристого двойника. Дженне казалось, что ее темная сестра зовет ее – тихим, мелодичным голосом с нотками затаенного смеха. Но слов нельзя было разобрать – они были как вода, струящаяся по камню. Дженна так старалась расслышать, что только рука, легшая на плечо, привела ее в себя.
– Довольно, дитя, ты вся дрожишь. Теперь Марга.
Дженна неохотно отошла. Отражение сделало то же самое, и это, наконец, разбило чары. Пинта стала на ее место с широкой ухмылкой, тут же отразившейся в зеркале.
Так было положено начало пятому году. Дыхательные упражнения, в том числе и перед зеркалом, и чтение Книги, сопровождаемое длинными, многословными пояснениями Матери Альты. Селинда на уроках истории дремала с широко открытыми глазами, но Дженна видела по стеклянной голубизне этих глаз, что она спит. Альна с Пинтой, не вытерпев, начинали толкать друг дружку и хихикать, но ледяной взгляд жрицы призывал их к порядку. Дженну же уроки захватывали целиком – она сама не знала почему. Она слушала и оспаривала услышанное про себя – когда она высказывалась вслух, Мать Альта обрывала ее, не давая при этом ответа, а просто повторяя то, что уже говорила. И Дженна спорила сама с собой, не находя никакого ответа.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В музее Нижних Долин хранятся остатки зеркала, чья древность не подлежит сомнению. Его деревянная резная рама датируется двумя тысячами лет, и резьба изображает «золотой дождь», уже несколько столетий не растущий в этих краях. Эта рама, источенная червями и обгоревшая, представляет собой единственный уцелевший деревянный предмет, найденный при аррундейлских раскопках. Зеркало лежало не в самом кургане, но было захоронено метрах в ста от него. Завернутое в вощеную ткань и уложенное в большой деревянный ящик, оно на редкость хорошо перенесло свое долгое погребение.
О том, что это было зеркало, говорят покрытые амальгамой большие куски стекла, найденные в обертке. Края осколков имеют фаски, амальгама же состоит из ртути и олова; подобное мастерство, неизвестное в Долинах, уже зародилось в крупных городах Островов во время Гарунийского периода.
Для чего же служило это зеркало, и отчего его захоронили столь тщательно? Существуют две сходные гипотезы, выдвинутые Кован и Темплом, а также третья, плод мысли неутомимого мифокультуриста Мэгона. Кован напоминает нам, что искусства были практически неизвестны в хеймах – за исключением ткачества гобеленов и резьбы, такой как на зеркале, – и предполагает, что отражение живых существ в искусно обрамленных зеркалах и было своеобразным видом искусства в сообществах Альты. Не умеющие ни рисовать, ни ваять, альтианки видели отраженную в зеркале человеческую фигуру как нечто возвышенное. Захоронение же объясняется тем, продолжает Кован, что это зеркало принадлежало правительнице хейма и в нем, вероятно, разрешалось отражаться только ей. Все это остроумно и с хорошим стилем излагается в эссе « Orbis Pictus – отраженный мир хеймов». Искусство, 99. Особенно интригует в теории Кован то, что никакая другая примитивная, не знающая искусств культура не имела в своих племенах зеркал, ни больших, ни малых.
Профессор Темпл в своей книге «Альтианки», в главе «Прикрасы», становится на более традиционную почву. Он полагает, что хеймы, будучи обиталищами женщин, естественно, располагали большим количеством зеркал. Однако причин отдельного захоронения аррундейлского зеркала он не объясняет. Хотя его позднейшие работы подверглись насмешкам со стороны феминисток-диалектологов, этой гипотезе нельзя отказать в здравом смысле.
Мэгон, по обыкновению воспарив в стратосферу, пытается доказать (монография «Сдвоенная вселенная», Изд-во Пасденского ун-та, № 417), что большое зеркало, найденное в Аррундейле, входило в ритуал, посредством которого молодые девушки учились вызывать своих темных сестер. Оставим на время в стороне вздорную теорию о темных сестрах и увидим, что монография не предлагает нам никаких доказательств в пользу того, что зеркало служило каким-то иным целям, кроме светских. Мэгон ссылается на резьбу рамы, но, за исключением того, что каждый ее фрагмент имеет свою точную копию на противоположной стороне (подобная симметрия, вероятно, как раз и подчеркивает, что это зеркальная рама и ничего более), ему больше нечем подкрепить свои измышления.

ПОВЕСТЬ

Мать Альта со вздохом коснулась знака Богини на правой стороне зеркальной рамы. Теперь, когда четыре девочки ушли, в комнате опять стало тихо. Она стала все больше и больше ценить этот покой, гулкую тишину своих комнат, когда в них никого нет. Но вечером комнаты наполнятся снова – придет Варса со своей приемной матерью и все остальные взрослые сестры. Варса даст окончательный обет, вызвав свою сестру из мрака. В том случае, если вспомнит все слова и сумеет сосредоточиться достаточно надолго. С тугодумками всегда труднее, а Варса звезд с неба не хватает. И если, как уже случалось, темная сестра не появится в Сестринскую Ночь, несмотря на годы Верного учения и призывное пение остальных, будут слезы, и сетования, и горькие рыдания разочарованного ребенка. Несмотря на все уверения, что темная сестра придет потом (Мать Альта не знала случая, когда бы этого не случилось), это всегда жестокий удар для девочки, чьи надежды неразрывно связаны с этой церемонией.
Жрица снова вздохнула. Вечер не сулил ей ничего хорошего. Взявшись за раму обеими руками, она придвинулась к зеркалу так, что оно затуманилось от ее дыхания. На миг ее отражение стало моложе. Она закрыла глаза и заговорила, обращаясь к нему:
– Она ли это? Вернулась ли к нам Белая Богиня в облике Аннуанны, Джо-ан-энны? Возможно ли, чтобы было иначе? – Мать Альта открыла глаза и протерла зеркало своим длинным широким рукавом. Зеленые глаза отражения воззрились на нее. Она заметила новые морщины у него на лбу и нахмурилась, добавив к ним еще одну. – Это дитя бегает дальше, ныряет глубже и движется проворнее, чем все ее ровесницы. Она задает вопросы, на которые я не могу ответить. Не смею ответить. И все же нет в Селденском хейме таких, что не любили бы ее. Кроме меня. Кроме меня, о Великая Альта. Я боюсь ее. Боюсь того, что она может принести нам, сама того не ведая.
О Альта, ты, что танцуешь между каплями дождя и можешь ступить ногой на молнию, поговори со мной… – Жрица воздела руки перед зеркалом, отразив в нем голубые знаки у себя на ладонях. Как новы эти знаки на ее старых руках. – Если это Она, как сказать ей об этом? Если нет, то правильно ли я поступаю, отделяя ее от других? Ее нельзя не отделить, иначе она испортит их всех. – Голос жрицы превратился в молящий шепот.
Ответом ей была тишина, и Мать Альта, упершись ладонями в зеркало, отстранилась. На стекле остался влажный след от ее рук.
– Ты не отвечаешь рабе своей, Великая Альта. Или тебе все равно? Если бы ты только дала мне знак – какой угодно. Без него мне придется решать одной.
Она резко повернулась и вышла, и в тот же миг отпечатки ее ладоней исчезли со стекла.
Комнату заполнили сестры, светлые и темные – только Варса не имела пары. Кадрин, как Одиночка, не могла участвовать в церемонии, и младшие, конечно, не допускались тоже.
Лампы весело мерцали, и в очаге пылал жаркий огонь. Повсюду плясали тени. Свежий камыш на полу был перемешан с сухими лепестками роз, и в комнате сладостно пахло минувшими веснами.
Варса, со свежими цветами в волосах, стояла спиной к очагу, как будто огонь мог согреть ее. Но Мать Альта знала, как ей холодно и страшно, хотя лицо девочки горело румянцем. Варса была нагая – такой будет и ее сестра, когда выйдет из тьмы впервые. Если выйдет, осторожно поправила себя жрица.
Мать Альта и ее темная сестра подошли к Варсе, воздев правую руку в благословении. Варса склонила голову. Благословив девочку, они сняли венок у нее с головы и бросили в огонь. Пламя пожрало цветы, наполнив воздух новым ароматом. В былые времена девочек раздевали прямо перед огнем и бросали в него одежду – но то были дни изобилия. В маленьком бедном хейме приходилось соблюдать бережливость во всем, даже во время церемоний. Мать Альта сама ввела эту перемену десять лет назад, и сестры почти не роптали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44