– Если я назову ее, она и правда станет моей навсегда.
– Ну уж и навсегда! Мы с тобой столько не проживем. – Марджо потрогала другую щечку.
– Ребенок дает бессмертие, – тихо промолвила Сельна. – Это мостик в будущее, хотя она и не моей крови.
– Будет, если ты признаешь ее своей.
– Да разве могу я не признать ее – теперь? – Сельна села, и Марджо тоже. – Она смотрит только на меня, кто бы ни взял ее на руки. Она мне доверяет. Когда я пришла с ней в кухню на обед, и все захотели ее понянчить, она только и вертела головенкой, высматривая меня.
– Эко ты расчувствовалась, – со смехом сказала Марджо. – Новорожденные не могут вертеть головенкой. Они и смотреть-то еще не умеют.
– Она умеет. Дженна умеет.
– Ну, вот ты ее и назвала. Не дожидаясь меня.
– Ты мне сестра, а не наставница, – сердито бросила Сельна. Ребенок, слыша сварливые нотки, зашевелился. Сельна улыбнулась. – И потом, Дженна – это детское имя. Я хочу назвать ее Джо-ан-энна.
– Джо – «любимая», ан – «белая», энна – «дерево». Это имеет смысл, ведь ее нашли на дереве, а волосы у нее, сколько их там ни есть, белые… А «Джо», полагаю, потому, что ты ее любишь, хотя и не знаю, как это ты привязалась к ней так скоро. Любовь не так легко возникает в твоем сердце в отличие от ненависти.
– Не будь дурой, Марджо. «Джо» – это в твою честь, и ты прекрасно это знаешь. – Сельна, протянув руку поверх ребенка, коснулась подруги.
Рука Марджо встретила ее на полпути, и обе улыбнулись, а дитя заворковало.

* * *

Утром Сельна отнесла Дженну лекарке Кадрин, и та осмотрела малышку с ног до головы.
– Крепкая девочка, – сказала Кадрин без улыбки. Улыбалась она редко. Говорили, что она зашила слишком много ран и срастила слишком много костей, чтобы находить в жизни хоть что-то веселое. Но Сельна знала, что Кадрин была неулыбчивой еще смолоду, когда только вступила на свое поприще. Быть может, она избрала это поприще как раз поэтому. – Хватка у нее удивительно сильная для новорожденной. И она следит глазами за движениями моей руки – это редкость. Я хлопнула в ладоши, чтобы проверить ее слух, и она сразу вздрогнула. Она будет хорошей помощницей в лесу.
Сельна кивнула.
– Корми ее в одно и то же время, и по прошествии одной луны она будет спокойно спать всю ночь.
– Прошлой ночью она и так спала спокойно.
– Не надейся, что так будет всегда.
Но Дженна, вопреки словам лекарки, крепко спала и в эту ночь, и в следующую. Сельна, правда, старалась кормить ее точно в срок по совету Кадрин, опытной в обращении с детьми, но из-за ее многочисленных обязанностей ей это не всегда удавалось. Впрочем, дитя прекрасно переносило беспорядок в кормлении, а в лесу, привязанное к груди или спине Сельны, вело себя тихо, как заправская охотница.
Сельна хвалилась своей питомицей при каждом удобном случае и порядком надоела всем, кроме Марджо.
– Смотри, как бы от тебя не стали бегать, – сказала Дония, главная стряпуха, когда Сельна после двухдневной охоты свалила на кухонный пол косулю и семь кроликов. – Она чудесная малышка, спору нет. Крепкая и для глаз приятная. Но она еще не Великая Альта. Она не может пройти по Озеру Вздохов, не катается верхом на летней радуге и не танцует между каплями дождя.
– Никто и не говорит, что она Богиня, – буркнула Сельна. Малютка залилась веселым смехом, когда ей пощекотали шейку кроличьей лапкой. – И никто от меня не бегает, – запальчиво добавила охотница.
– Я не сказала «бегают». Я сказала «будут бегать», – спокойно ответила Дония. – Спроси кого хочешь.
Сельна обвела кухню сердитым взором, но все девочки опустили глаза, и сделалось тихо – только и слышно было, как стучат ножи. Дониины девчонки знали, что с воительницами лучше не связываться. Сельна особенно была известна своим вспыльчивым нравом, хотя в отличие от многих редко помнила зло. И когда этот нрав давал о себе знать, ее приемышу никто не завидовал.
Сельна, все еще сердитая, тряхнула головой и сказала Доний:
– Кроличьи шкурки понадобятся мне, чтобы сделать в мешке мягкую подкладку. У Дженны очень нежная кожа.
– Кожица у нее детская, – невозмутимо ответила Дония, – и мех, конечно же, будет твой. Я и оленью шкуру тебе отдам. Выкроишь из нее пару штанишек и много башмачков.
– Башмачки ей понадобятся, – просияла Сельна.
– Но не теперь еще, – засмеялась Дония. Ее собственные приемные дочки прыснули в ответ.
– Это почему? – снова разгневалась Сельна.
Дония отставила тяжелую фаянсовую миску, отложила деревянную ложку, вытерла руки о передник и протянула их к Сельне. Та неохотно отвязала девочку и подала стряпухе.
– Она младенец, Сельна, – улыбнулась Дония, качая ребенка на руках. – Малое дитя. Посмотри на моих семерых. Когда-то они все были такие же, и все начали ходить в год, только одна чуть пораньше. Не жди от своей слишком многого, и она вырастет в любви. Когда придет ее лунный срок, она от тебя не отвернется. Когда она прочтет Книгу Света и вызовет свою сестру в этот мир, она тебя не покинет. Но если ты будешь слишком напирать на нее, ты ее оттолкнешь. Она твоя питомица, но не твоя собственность. Быть может, она не станет такой, как хочешь ты, но станет такой, как ей суждено. Помни пословицу: «Дерево может пролежать двадцать лет в воде и все-таки не сделается рыбой».
– Ну, и кто же из нас надоеда? – устало бросила Сельна, забрала веселую Дженну у стряпухи и вышла вон.
В ту ночь светила полная луна, и все темные сестры явились. В большом открытом амфитеатре собрались все женщины хейма со своими детьми.
Сельна стояла в середине круга у алтаря, обсаженного тремя рябинами, Марджо рядом с ней. Прошел почти год с тех пор, как здесь нарекали дитя, хотя не так давно две садовницы и одна воительница родили каждая по ребенку. Этих девочек уже посвятили Богине – теперь настал черед Дженны.
Жрица молча сидела на вершине алтаря, где стоял ее трон без спинки, а рядом занимала место ее темная сестра. С мелкими белыми цветками в черных косах, с губами, подкрашенными красным ягодным соком, они ждали, когда собравшиеся угомонятся. Дождавшись тишины, они подались вперед, упершись руками в колени, и устремили взор на Сельну и Марджо, но заговорила только одна – жрица:
– Кто приносит дитя?
– Я, о Мать, – сказала Сельна, подняв Дженну на уровень глаз. Для нее слово «мать» имело двойное значение, ибо жрица когда-то взяла ее к себе в дочери и очень печалилась, когда Сельна избрала путь воительницы.
– И я, – сказала Марджо.
Вместе они взошли на первую ступень алтаря.
– Кто дал ей жизнь? – спросила жрица.
– Женщина из города, о Мать, – ответила Сельна. – Та, что погибла в лесу, – добавила Марджо.
Они взошли на вторую ступень.
– Кто даст ей кровь? – спросила жрица.
– Она получит мою кровь, – сказала Сельна.
– И мою – тихим эхом откликнулась Марджо.
Они взошли на третью ступень, и жрица со своей темной сестрой встали. Жрица взяла тихую Дженну из рук Сельны и положила на трон. Марджо и Сельна стали рядом с ребенком.
Тогда жрица опустилась на колени и обвила свою длинную черную косу вокруг Дженны. Ее сестра по ту сторону трона сделала то же самое. Сельна и Марджо, тоже преклонив колени, протянули им свои руки ладонями вверх.
Жрица взяла серебряную булавку из ларца, приделанного к подлокотнику трона, и уколола запястье Сельны там, где пролегла голубая жилка. Сестра жрицы проделала то же самое с Марджо. Запястья воительниц соединили так, чтобы их кровь смешалась.
Затем жрица легонько уколола Дженну повыше пупка, сделав свободной рукой знак Сельне и Марджо, и они возложили соединенные руки на тельце ребенка.
Жрица и ее сестра прикрыли их руки своими косами.
– Кровь к крови, – нараспев произнесла жрица. – Жизнь к жизни.
Жительницы хейма отозвались ей раскатистым эхом.
– Как зовут дитя?
– Джо-ан-энна, – не сдержав улыбки, ответила Сельна.
Жрица громко повторила имя, а после нарекла ребенка другим, тайным именем на древнем языке – именем, которое будут знать только они четверо и сама Джо-ан-энна со временем.
– Аннуанна, – молвила жрица. Белая береза, вечно светлое дерево Богини.
– Аннуанна, – шепотом повторили все четверо.
Затем жрица и ее сестра распустили волосы и, соединив руки над коленопреклоненными приемными матерями и ребенком, произнесли заключительную молитву:

Во имя Той, что нас хранит,
Молитвам нашим внемля.
Во имя Той, что как гранит,
Тверда на наших землях.
Во имя Той, что на века –
От века – будет свята.
Во имя Той, кого рука
Касалась Книги Света,
На жизненный свой путь
Благословенна будь.

Собравшиеся женщины повторили молитву звучным хором.
Сельна и Марджо встали рядом, и Сельна подняла ребенка высоко, чтобы все видели. От радостных криков женщин Дженна проснулась и расплакалась. Сельна не стала ее унимать, несмотря на сердитый взгляд жрицы. Воительница должна знать сызмала, что плачем ничего не добьешься.

* * *

В доме, во время пышного пира, девочку пустили вокруг стола, чтобы все могли ее рассмотреть. Из рук жрицы она перешла в объятия дородной Донии, взявшей ее привычно, «точно баранью ножку с вертела», как сердито проворчала Сельна на ухо Марджо. Дония передала девочку в крепкие руки воительниц. Они, смеясь, щекотали Дженне шейку, а одна из темных сестер подбросила ребенка в воздух. Дженна восторженно завизжала, но Сельна, гневно растолкав подруг, поймала ее сама.
– Ты что, ополоумела? – крикнула Сельна. – А если бы свет погас? Чьи руки поймали бы ее тогда?
Темная сестра Саммор со смехом пожала плечами.
– Это позднее материнство вконец задурило тебе голову, Сельна. Мы же в доме, и здесь нет облаков, которые могут закрыть луну. В хейме огни никогда не гаснут.
Сельна, держа Дженну одной рукой, другой замахнулась на Саммор, но кто-то сзади удержал ее руку.
– Она права, Сельна, а ты нет, – сказала Марджо. – Ребенку ничего не грозит. Давайте выпьем вместе, помиримся и будем играть в прутья.
Но гнев Сельны не прошел, что было ей несвойственно, и она не заняла места в кругу сестер, когда они начали передавать друг другу прутья особым порядком – эта игра обучала навыкам владения мечом.
Поскольку Сельна не участвовала, Марджо тоже не могла играть – она сидела поодаль от сестры и дулась. Игра делалась все сложнее – по кругу пошел второй, третий и, наконец, четвертый пучок прутьев. Гибкие ивовые ветви так и мелькали в воздухе, переходя из рук в руки, и в трапезной настала полная тишина, только прутья щелкали по ладоням.
– Свет! – крикнул кто-то, и зрительницы за кругом весело подхватили этот крик. Сестра Саммор Амальда кивнула, и две стряпухи, сестры недавние и потому неразлучные, встали у факелов, освещающих круг.
Игра между тем шла без передышки, и прутья мелькали все быстрей. С самого начала никто еще ни разу не промахнулся. Свист прутьев в воздухе перемежался хлесткими ударами о ладони.
Тут оба факела внезапно сунули в ведра с водой, и темные сестры исчезли из круга. Круг уменьшился наполовину, и прутья со стуком попадали на пол. Кроме Марджо, сидевшей поодаль от погашенных факелов, в зале остались только те темные сестры, что следили за игрой, – на них падал свет из кухни.
Голос Амальды перечислил тех, кто упустил прутья.
– Домина, Катрона, Марна. – Потом она обернулась и сделала знак зажечь факелы заново.
Темные сестры вновь появились в освещенном кругу. Проигравшие Домина, Катрона и Марна со своими темными половинками отправились на кухню, чтобы выпить. Игра в прутья вызывала сильную жажду. Но тут Сельна, встав с ребенком у груди, сказала во всеуслышание:
– День был утомительный, милая Дженна, – пора нам на покой. Нынче ночью я не стану зажигать свет.
По кругу прошел тихий ропот. Не зажигать света значило отправить свою сестру обратно во тьму, а говорить об этом вслух и вовсе не пристало.
Марджо поджала губы, но промолчала и вышла из комнаты вслед за Сельной. Но Саммор сказала им вдогонку:
– Вспомни пословицу, Сельна: «Если твой язык обращается в нож, он может порезать тебе губы». – Ответа она не ждала, да и не получила его.
– Ты опозорила меня, – сказала тихо Марджо, когда они пришли к себе. – Такого у нас еще не было. В чем дело, Сельна?
– Ни в чем. – Сельна уложила ребенка в люльку, оправив одеяльце, потрогала пальцем белые волосики и замурлыкала старую колыбельную песню. – Смотри, она уже спит.
– Я спрашиваю – что у нас с тобой не так? – Марджо склонилась над спящей малюткой. – Она и правда душечка.
– Вот видишь – у нас с тобой все хорошо. Мы обе ее любим.
– Как ты могла полюбить ее за такой короткий срок? Она пока что всего лишь воркующий кусочек мяса. Другое дело, когда она подрастет и станет сильной или слабой, веселой или печальной, умелой или красноречивой. А теперь за что… – Марджо умолкла на полуслове, потому что Сельна задула свечу у кровати.
– Вот теперь у нас все совсем хорошо, сестра, – прошептала Сельна во тьму.
Она легла, остро чувствуя отсутствие Марджо – ведь с сестрой всегда можно было поболтать, посмеяться и пошутить перед сном. Повернувшнсь на бок, она задержала дыхание, слушая, как дышит дитя. Когда Сельна убедилась, что у девочки все благополучно, она испустила долгий прерывистый вздох и уснула сама.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Игра в прутья» дошла до нас в сильно искаженном виде. Сегодня в нее играют только девочки Верхних Долин, в то время как зрители за кругом, обычно мальчики, хором подпевают:

Эй, в кругу, шевелись, не зевай,
Ивовый меч лови-успевай!

Два концентрических круга играющих садятся на землю лицом друг к другу, с прутьями в руках. Прутья, некогда ивовые (это дерево больше не растет в Верхних Долинах, хотя остатки древней флоры доказывают, что тысячу лет назад ива произрастала там в изобилии), ныне делаются из пластика, гибкого и прочного одновременно. Под барабанный бой прутья передаются из рук в руки – семь раз по часовой стрелке и семь обратно. Затем ими обмениваются из круга в круг, также на счет «семь». И, наконец, под все ускоряющуюся дробь и пение зрителей прутья передаются крест-накрест: сначала партнеру-визави, затем игроку справа от партнера. Прутья полагается ловить рукой, в которой держат меч, что сильно затрудняет игру для левшей. Девочка, уронившая прут, выбывает.
Ловентраут ссылается на знаменитую «недостающую часть» Барьярдских гобеленов, найденную тридцать лет назад в склепе восточного владыки Ахмеда Мубарека, как на неоспоримое доказательство того, что «игра в прутья», которой увлекались воительницы горных кланов, идентична современной детской игре. На «недостающем» гобелене (многократно чиненном неумелыми руками на Востоке, не менее тридцати раз, судя по цвету нитей) действительно изображены два концентрических круга воительниц, но в руках у них мечи, а не прутья. Одна из «играющих» лежит на спине с мечом в груди, явно мертвая. Прочие игроки не обращают на нее внимания. Кован настаивает на том, что гобелен подвергся слишком большим переменам, чтобы можно было достоверно судить о его содержании, но что на нем, скорее всего, представлена специфическая форма казни, поскольку «недостающая часть» принадлежит к разделу, трактующему о предателях и шпионах. Возможно, истинное значение «недостающей части» никогда не будет разгадано. Вздорная гипотеза Мэгана о том, что внутренний круг состоит из «темных сестер» или «теневых сестер», которых можно увидеть при свете луны или толстых сальных свечей, все еще популярных в Нижних и Верхних Долинах, а внешний круг – из «светлых сестер», отдает прошлым столетием, когда люксофистки пытались воскресить обряды из Книги Света. Упомянутые обряды были запрещены на протяжении не менее чем семи поколений, а Дюан в своем блестящем труде « Das Volk lichtet nicht» «Народ не проливает света»

столь бесповоротно развенчивает Книгу Света, что мне незачем приводить здесь ее аргументы.
Все еще не утихают споры вокруг серебряных колец со сложной гравировкой, найденных в Аррундейлском кургане. Зигель и Залмон называют их «держателями прутьев», поддерживая тем шаткую теорию Мэгона, но факты скорее доказывают, что это кольца для салфеток либо для перевозки посуды на большие расстояния, о чем убедительно рассказывает Кован в своей работе «Клановые кольца».
Природа и история, т. 51.

ПОВЕСТЬ

Скоро весь хейм заговорил о постыдном поведении Сельны. Бывало, что и раньше сестры ссорились – их бурные свары вспыхивали ярким огнем, не оставляя после себя даже угольков, – но о таком здесь еще не слыхивали. Даже в летописях жрицы не упоминалось о подобных вещах, а хейм существовал уже семнадцать поколений и насчитывал восемь больших гобеленов.
Сельна вместе с малюткой весь день проводила на ярком солнце, а вечером, привязав Дженну к груди или спине, избегала освещенных комнат хейма. Раз или два, когда Сельне пришлись-таки выйти на свет факелов, Марджо возникала рядом с ней – бледная и истощенная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44