первая – это Пунин как спутник, возлюбленный, гражданский муж Ахматовой, адресат многих ее стихов; вторая – скандал по поводу архива Ахматовой между наследниками Лунина и Л. Н. Гумилевым (по общепринятому приговору обе стороны в скандале вели себя недостойно, и мы в него вдаваться не станем); половина ассоциации – Пунин как историк искусства, нечто неясное, но пользующееся у искусствоведов уважением. Изданные ныне дневники и письма вводят в массовый культурный обиход очень существенные уточнения образа Пунина.
Отношение к Ахматовой как к великому русскому поэту давно уже наложило отпечаток культа на все высказывания о ней в мемуарной литературе. По сути дела, образ и характер Ахматовой сформированы в нашем сознании ее же окружением. Этому окружению мы обязаны в том числе и прохладным, если не осуждающим отношением к Пунину. Ахматова довольно долгое время прожила в доме Николая Николаевича уже по окончании их любовных отношений и даже после смерти Пунина. Естественно, что совместное проживание с женой Пунина, с которой он так и не решился расстаться на протяжении всего романа, не могло быть безоблачным. Были и ссоры, и периоды, когда никто ни с кем не разговаривал, и раздражение со стороны Пунина. Ахматовские почитатели повествуют об этом с неизменным горестным сочувствием к Ахматовой и безоговорочным осуждением Пунина. Не последнюю роль в такой устоявшейся уже трактовке сыграл знаменитый трехтомник Лидии Чуковской. И вот теперь опубликованы дневники с другой стороны, «с другого берега».
Пунин не только любил Ахматову с невообразимым для современного читателя напряжением всех духовных и эмоциональных сил – такой накал чувств вообще был свойствен людям той эпохи, – он очень страдал, очень мучился от этой любви. Не смея бросить жену, жалея ее и считая ее неспособной жить самостоятельно (что отчасти тоже было нередкой приметой любовных и семейных отношений того времени – достаточно вспомнить Бриков, Горьких, Буниных), он тем не менее не счел для себя возможным жить двойной жизнью. Анна Андреевна изменяла ему с первого года их романа и, что самое приятное, оповещала Николая Николаевича обо всех своих изменах. Может быть, поэтому в его поздней записи о том, что А. А. не имеет никакого представления о любви, что она никогда никого не любила, звучит не столько раздражение, сколько горечь. И, несмотря на эту горечь, а возможно, и благодаря ей, он сумел сохранить на всю жизнь чувство глубокого трепета перед Ахматовой.
Его обвиняли в связях с большевиками (весьма кратких и не помешавших двум его арестам и смерти в лагере), он был человеком сложным, тяжелым – но и в высшей степени достойным любви.
И он был чрезвычайно талантливым искусствоведом, писателем об искусстве. Чего стоит одно только между делом брошенное замечание, что модерн по отношению к предыдущим стилям искусства был своего рода буддизмом.
Эрих Мария Ремарк. Три товарища. Враг. Воинствующий пацифист. Письма, статьи, интервью. – «Гудьял-Пресс», Москва; серия «Гранд Либрис»
Несколько послевоенных рассказов Ремарка впервые переведены на русский. Переведены плохо. Несколько статей и интервью Ремарка, тоже впервые переведенных и чрезвычайно скупо откомментированных. Вступительная статья Виктора Васильева, пронизанная такой кристальной советской умильной глупостью, что слезы выступают на глазах. Вместо сносок в текстах почему-то скобки с примечаниями. Статья о Ремарке и его взаимоотношениях с Германией некоего Томаса Ф. Шнайдера без малейших пояснений, кто он, Томас Ф., такой. Типичный пример невоплощенного благого намерения. Хотя, если бы книга издавалась году эдак в 78-м, достать ее можно было бы только у спекулянтов.
Зато прекрасный переплет и дизайн. Зато отличный роман «Три товарища». Для подростков, но очень хорошо. Не все же им «Мастера и Маргариту» читать. Ремарк – очень серьезный писатель. В смысле серьезного отношения к миру. Что-то вроде Виктора Цоя. «Закрой за мной дверь, я ухожу…» – дальше сами знаете.
Почему-то еще лет десять назад Ремарка было принято ставить в один ряд с Хемингуэем.
Это все равно что Ерофеева (любого) со Львом Толстым сравнивать. И до сих пор, как видите, Ремарк по инерции ходит в классиках. Совершенно, надо сказать, зря. Это такая литература, которую можно читать, а можно и не читать – ничего вам за это не будет. Но своя польза в книжке есть: подарите ее либо маме на пятидесятилетие (они все как одна мечтали быть похожими на Пат), либо младшей сестре, чтобы отвлечь ее наконец от разговоров по телефону. Телефон вам и самим нужен.
Мария Рыбакова. Анна Гром и ее призрак. – «Глагол», Москва
Недавно у меня произошел следующий телефонный диалог.
– А мне нравится.
– А мне нет.
– А мне очень даже нравится.
– Да что же вам там нравится?
– Да все. И язык, и стиль, и сюжет. А вам-то что не нравится?
– Да вот язык, стиль, сюжет. Все не нравится. Хотя сама она прекрасная.
Это я разговаривала со своим приятелем, литературным критиком Львом Данилкиным. Он знает Марию Рыбакову, а я нет. Мне не повезло. Потому что Мария Рыбакова написала замечательный современный роман о любви и смерти. Ни много ни мало. Девушка, повесившаяся от неразделенной любви, пишет своему возлюбленному письма с того света. А потом она выпьет воды из Леты и все забудет. В пересказе все это выглядит пошлейшим образом. Как «Анна Каренина». «Ты жив, я мертва». Это первая фраза романа Марии Рыбаковой. Найти такую первую фразу – уже большая удача.
«Он поет по утрам в клозете» – так начинается «Зависть» Олеши. И в этой фразе уже есть все, что потом случится с Кавалеровым. В первой фразе Рыбаковой тоже есть все. Такая молодая (1973 г. р.), такая талантливая! Я сижу на завалинке в платочке и слезящимися глазами с умилением и восторгом смотрю на «племя молодое». Сложная, изящная, необыкновенно страстная проза, в которой героиня умершая значительно умнее героини прижизненной (а как тут иначе скажешь, не «живой» же, она ведь умерла), как и положено быть мертвым. Поразительные предположения (а как по-другому сказать, не «догадки» же, ведь она еще жива) автора о загробном мире. Образцово-показательные культурные аллюзии. Очень точно пойманный современный сюжет о молодом русском существе, пытающемся жить в Европе, не в эмиграции. Отчетливое сознание того, что юность это вульгарное мучение. Замечательный финал.
Что, спрашивается, еще можно пожелать для первого романа? Ну да, кое-где в середине композиция провисает, становится скучновато. Ну и что? Да, все о чувствах, без страха перед эстетским наморщенным носом. Строгий и чистый язык без выпендрежа. Данилкину это не нравится. А мне нравится.
Словарь-справочник для решения кроссвордов. Составитель Л. Э. Татьянок. – «Хэлтон», Минск
Мой муж вот уже десять лет помнит, что такое инвар. Это сплав железа с никелем. Нет, он не металлург и не химик. Просто инвар очень часто встречается в кроссвордах – удобное слово, начинается на гласную. Больше этот инвар нашей семье ни за чем не нужен.
«Словарь-справочник для решения кроссвордов» содержит больше 25 000 слов, распределенных по темам и расположенных по мере возрастания количества букв. В разделе отечественных композиторов последнее место занимает Соловьев-Седой, в нем 13 букв. Непонятно только, куда в кроссвордах девается дефис.
Но мир этой книги и в остальном непонятен и загадочен. Человек, который взял бы на себя труд выучить ее наизусть, никогда бы не узнал, что Салтыков-Щедрин написал «Историю города Глупова» и «Господ Головлевых». Зато ему стало бы известно, что Бах из трех букв не только немецкий композитор, но и «музыкант-исполнитель зарубежный» с пояснением «нем. органист». У писателя Вайнера из шести букв есть другая отличительная черта – он «братья». Турнюр – принадлежность женской одежды; китч – направление в искусстве «кон. 20 в.», как хотите, так и понимайте этот кон; среди народов Азии очень много из двух букв – ва, ли, ма, ну, ту, хо, шэ, яо. Где они все живут, не сказано. Или вот возьмем, например, восьмибуквенных писателей. Рядом с Платоновым из восьми букв стоит пояснение – «Чевенгур», «Котлован». А вот для Войновича из восьми букв пояснений нет. Почему? Бог его знает, такова логика кроссвордистов.
Хотя на самом деле это книжка не столько для кроссвордистов, сколько для тех, кто подглядывает в ответы и кроссворды вовсе не любит. А может быть, это такой марсианский разговорник. Я последнее время все больше нахожу книг, куда зашифровывают сведения о Земле для инопланетян. Все-таки они, видимо, травят нас специальными лучами через стены и особенно через краны в батареях, чтобы потом отдавать страшные приказы.
Максим Соколов. Поэтические воззрения россиян на историю. – В 2 т., «Русская панорама», Москва
В издательстве «Русская панорама» вышел двухтомник Максима Соколова «Поэтические воззрения россиян на историю». В первом томе, носящем название «Разыскания», статьи объединены в тематические разделы: «Прошлое», «Умы», «Война» и т. д. Второй том – «Дневники» – содержит еженедельные колонки Соколова.
Соколов давно признан самым блестящим русским публицистом нового времени. Но само устройство газетного листа таково, что мелкие соображения на нем крупнеют, а крупные, напротив, мельчают. Поэтому многие замечательные тексты Соколова временами казались сиюминутными – здравыми, умными, но недолговечными репликами на злобу дня. Понадобилась книга для того, чтобы все встало на свои места. И теперь можно не сомневаться, что тексты Соколова останутся в русской литературе и русских библиотеках навсегда.
«Поэтические воззрения» нельзя назвать ни сборником очерков, ни историографией, ни публицистикой. Несмотря на то, что всем этим они, безусловно, являются. Мощь высказывания Соколова в его парадоксальной художественности, драматургичности. Написанные как энциклопедия правых взглядов и убеждений, «Поэтические воззрения», в особенности первый том, являются беллетристикой в самом высоком смысле этого слова. Здесь есть герой, есть развитие, есть драматичные повороты повествования, есть комические отступления. Другое дело, что героем, переживающим все эти повороты, является идея, отвлеченность, как в раннехристианских философских трактатах авторов вроде Боэция. Идея Соколова – здравый смысл.
Становясь героем, здравый смысл, ratio, одухотворяется. Переживание здравого смысла как эмоции в наших широтах становится тем более значительным, чем меньше его, здравого смысла, примет мы находим вокруг. Мысль как чувство, ум как душа, убеждения как религиозный порыв и даже своего рода подвижничество – все это делает книгу Соколова беспрецедентным событием нашей культуры. Читая ее, испытываешь не только наслаждение, но и приступы удушья, то от смеха, то от слез.
Самым драматичным в «Поэтических воззрениях» чувством является патриотизм. Бесконечно обращаясь в своих текстах к историческим аналогиям, Соколов поначалу дает читателю возможность надежды на доброе разрешение российской истории. Здравый смысл, никогда не будучи у нас в почете, все же время от времени торжествует. К концу первого тома надежды у читателя не остается никакой. Последние сомнения в том, что нет ни малейших оснований для оптимизма, умирают в мучительных корчах на последних страницах тома.
Но сам характер дарования Соколова не позволяет остаться в отчасти даже сладостном унынии: второй том кишит таким количеством политических идиотов, что сама собой приходит мысль о невозможности длить и дальше этот маразм. По сути дела, автор предлагает читателю укрепиться сердцем, надеяться на добронамеренность Всевышнего, да и самому не плошать. Природа патриотизма по Соколову такова, что любить Родину надо с открытыми глазами, превозмогая ненависть и бессильную ярость в отношении ее многовековой мерзости; уважение к собственной стране и истории ничуть не исключает просвещенного презрения к ним же; отсутствие каких бы то ни было обольщений насчет будущего ни в коем случае не должно влечь к бездействию в настоящем. С точки зрения этики и морали это, собственно, и есть правая доктрина, и здравый смысл – пророк ее.
Особенно примечательной в книге Соколова кажется глубина и последовательность понимания требований к гражданину как частному лицу. Сдержанная и строгая манера взаимоотношений с властью, способность видеть себя и свои поступки со стороны, умение сочетать нравственность с прагматизмом – все эти довольно прозаические вещи производят сегодня совершенно ошеломляющее впечатление.
Чувство долга есть не что иное, как одна из форм понимания одиночества. Того тотального одиночества, которое не позволяет договориться людям, связанным кровным родством, узами дружбы или любви, единым кодексом вкуса, еще чем. Человеку доступны лишь две возможности разделенного переживания – сексуальная и религиозная. Обе кратковременны, экстатичны и совершенно немыслимы как способ самоорганизации общества. Ни бордель, ни монастырь не являются моделями мира, но лишь слабо отражают его двойственность.
Между тем в России взаимоотношения граждан с властью носят такой страстный характер, который иначе как сексуально-религиозным не назовешь. И все обиды на власть, претензии к ней, отвержение ее или приятие объясняются всегда жаждой разделенного переживания. Соколов поражает именно тем, что четко и бестрепетно отделяет свое индивидуальное понимание гражданского долга от какой-либо страсти и соборности. Два главных антигероя «Поэтических воззрений» – Лужков и Явлинский – не вызывают у протагониста-автора ни гнева, ни ненависти, ни садистического влечения, одну лишь брезгливость да насмешку. Дума, президент, бесчисленные премьер-министры, правительства и кулуарные интриганы – все является лишь поводом для напряженной внутренней работы. Цель этой работы – воспитание в себе и читателе стойкого иммунитета, сопротивляемости абсурду, глупости и легкомыслию.
Этот лохматый и бородатый человек, любящий тяжелую русскую кухню и не менее тяжелую русскую водку, проводящий много времени в деревне, одержимый книгочей и гонитель постмодернизма с политкорректностью, является тем не менее подлинным русским европейцем. Может быть, единственным.
Даниэла Стил. Ранчо. – «ACT», Москва
Если вы – беременная женщина, то эта книга для вас. А если вы – композитор Десятников, то она не для вас.
Даниэла Стил – мать восьмерых детей, писательница-миллионерша, и по тиражам, и по состоянию финансов. Она пишет восхитительные романы-сериалы, рядом с которыми Джеки Коллинз – Лев Толстой. Как и все авторы женских романов, Стил подробно описывает наряды своих героинь. Но вот в чем она новатор, так это в том, с какой подробностью она описывает интерьеры: занавески, пуфики, карнизы, кресла, коврики, краники – все находит себе место на этих трепетных страницах.
Три подруги потерпели крах в семейной жизни и поехали на ранчо, где нашли свое счастье. Одна, правда, в итоге вернулась к мужу. Зато другая – поп-звезда, а третья заболела СПИДом. Есть герой-ковбой, есть герой-писатель. Писатель особенно хорош. Во-первых, как и всякий писатель, он сразу восклицает «Прекрасный сюжет!» по любому поводу. Во-вторых… Да что тут говорить, лучше процитируем: «Он ни дня не проводил без строчки, где бы ни очутился, как бы себя ни чувствовал, в какие бы условия ни попал. Всего раз он сделал перерыв – когда умирала Маргарет». Маргарет – это его жена. Ради нее он был готов на подвиг.
Но не только писатель умен, его возлюбленная (та, которая потом к мужу вернулась) тоже совсем не дура. Вот как она во внутреннем монологе оценивает его славу и успех: «В данный момент две книги Боумена числились среди бестселлеров: одна в твердой и одна в мягкой обложке». Это чистый авангардизм! Давно пора характеризовать книги по типу обложки. Начнем прямо сейчас.
«Ранчо» – это бестселлер в мягкой обложке.
Дороти Л. Сэйерс. Кто ты? – «Пеликан», Москва; серия «Клуб женского детектива»
Знаете, что стало графическим символом серии «Клуб женского детектива» издательства «Пеликан»?
Скважина. Простая замочная скважина. Как хотите, так и понимайте, привет вам от дедушки Фрейда.
Дороти Сэйерс у нас переводили и как Сайерс, и как Сойерс. А в моем учебнике английского языка было несколько отрывков из ее романов, так что с детства я привыкла считать ее одной из звезд этой скважины, женского классического детектива. Все у нее очень английское, лорд Питер Вимси со своим камердинером коллекционирует книги и расследует преступления. Совершеннейшие «Дживз и Вустер» Вудхауза, который, кажется, прямо ее пародировал. Пародировать там есть что, потому что в романе «Кто ты?» любой чуть-чуть искушенный читатель детективов догадается о личности убийцы в первой четверти романа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Отношение к Ахматовой как к великому русскому поэту давно уже наложило отпечаток культа на все высказывания о ней в мемуарной литературе. По сути дела, образ и характер Ахматовой сформированы в нашем сознании ее же окружением. Этому окружению мы обязаны в том числе и прохладным, если не осуждающим отношением к Пунину. Ахматова довольно долгое время прожила в доме Николая Николаевича уже по окончании их любовных отношений и даже после смерти Пунина. Естественно, что совместное проживание с женой Пунина, с которой он так и не решился расстаться на протяжении всего романа, не могло быть безоблачным. Были и ссоры, и периоды, когда никто ни с кем не разговаривал, и раздражение со стороны Пунина. Ахматовские почитатели повествуют об этом с неизменным горестным сочувствием к Ахматовой и безоговорочным осуждением Пунина. Не последнюю роль в такой устоявшейся уже трактовке сыграл знаменитый трехтомник Лидии Чуковской. И вот теперь опубликованы дневники с другой стороны, «с другого берега».
Пунин не только любил Ахматову с невообразимым для современного читателя напряжением всех духовных и эмоциональных сил – такой накал чувств вообще был свойствен людям той эпохи, – он очень страдал, очень мучился от этой любви. Не смея бросить жену, жалея ее и считая ее неспособной жить самостоятельно (что отчасти тоже было нередкой приметой любовных и семейных отношений того времени – достаточно вспомнить Бриков, Горьких, Буниных), он тем не менее не счел для себя возможным жить двойной жизнью. Анна Андреевна изменяла ему с первого года их романа и, что самое приятное, оповещала Николая Николаевича обо всех своих изменах. Может быть, поэтому в его поздней записи о том, что А. А. не имеет никакого представления о любви, что она никогда никого не любила, звучит не столько раздражение, сколько горечь. И, несмотря на эту горечь, а возможно, и благодаря ей, он сумел сохранить на всю жизнь чувство глубокого трепета перед Ахматовой.
Его обвиняли в связях с большевиками (весьма кратких и не помешавших двум его арестам и смерти в лагере), он был человеком сложным, тяжелым – но и в высшей степени достойным любви.
И он был чрезвычайно талантливым искусствоведом, писателем об искусстве. Чего стоит одно только между делом брошенное замечание, что модерн по отношению к предыдущим стилям искусства был своего рода буддизмом.
Эрих Мария Ремарк. Три товарища. Враг. Воинствующий пацифист. Письма, статьи, интервью. – «Гудьял-Пресс», Москва; серия «Гранд Либрис»
Несколько послевоенных рассказов Ремарка впервые переведены на русский. Переведены плохо. Несколько статей и интервью Ремарка, тоже впервые переведенных и чрезвычайно скупо откомментированных. Вступительная статья Виктора Васильева, пронизанная такой кристальной советской умильной глупостью, что слезы выступают на глазах. Вместо сносок в текстах почему-то скобки с примечаниями. Статья о Ремарке и его взаимоотношениях с Германией некоего Томаса Ф. Шнайдера без малейших пояснений, кто он, Томас Ф., такой. Типичный пример невоплощенного благого намерения. Хотя, если бы книга издавалась году эдак в 78-м, достать ее можно было бы только у спекулянтов.
Зато прекрасный переплет и дизайн. Зато отличный роман «Три товарища». Для подростков, но очень хорошо. Не все же им «Мастера и Маргариту» читать. Ремарк – очень серьезный писатель. В смысле серьезного отношения к миру. Что-то вроде Виктора Цоя. «Закрой за мной дверь, я ухожу…» – дальше сами знаете.
Почему-то еще лет десять назад Ремарка было принято ставить в один ряд с Хемингуэем.
Это все равно что Ерофеева (любого) со Львом Толстым сравнивать. И до сих пор, как видите, Ремарк по инерции ходит в классиках. Совершенно, надо сказать, зря. Это такая литература, которую можно читать, а можно и не читать – ничего вам за это не будет. Но своя польза в книжке есть: подарите ее либо маме на пятидесятилетие (они все как одна мечтали быть похожими на Пат), либо младшей сестре, чтобы отвлечь ее наконец от разговоров по телефону. Телефон вам и самим нужен.
Мария Рыбакова. Анна Гром и ее призрак. – «Глагол», Москва
Недавно у меня произошел следующий телефонный диалог.
– А мне нравится.
– А мне нет.
– А мне очень даже нравится.
– Да что же вам там нравится?
– Да все. И язык, и стиль, и сюжет. А вам-то что не нравится?
– Да вот язык, стиль, сюжет. Все не нравится. Хотя сама она прекрасная.
Это я разговаривала со своим приятелем, литературным критиком Львом Данилкиным. Он знает Марию Рыбакову, а я нет. Мне не повезло. Потому что Мария Рыбакова написала замечательный современный роман о любви и смерти. Ни много ни мало. Девушка, повесившаяся от неразделенной любви, пишет своему возлюбленному письма с того света. А потом она выпьет воды из Леты и все забудет. В пересказе все это выглядит пошлейшим образом. Как «Анна Каренина». «Ты жив, я мертва». Это первая фраза романа Марии Рыбаковой. Найти такую первую фразу – уже большая удача.
«Он поет по утрам в клозете» – так начинается «Зависть» Олеши. И в этой фразе уже есть все, что потом случится с Кавалеровым. В первой фразе Рыбаковой тоже есть все. Такая молодая (1973 г. р.), такая талантливая! Я сижу на завалинке в платочке и слезящимися глазами с умилением и восторгом смотрю на «племя молодое». Сложная, изящная, необыкновенно страстная проза, в которой героиня умершая значительно умнее героини прижизненной (а как тут иначе скажешь, не «живой» же, она ведь умерла), как и положено быть мертвым. Поразительные предположения (а как по-другому сказать, не «догадки» же, ведь она еще жива) автора о загробном мире. Образцово-показательные культурные аллюзии. Очень точно пойманный современный сюжет о молодом русском существе, пытающемся жить в Европе, не в эмиграции. Отчетливое сознание того, что юность это вульгарное мучение. Замечательный финал.
Что, спрашивается, еще можно пожелать для первого романа? Ну да, кое-где в середине композиция провисает, становится скучновато. Ну и что? Да, все о чувствах, без страха перед эстетским наморщенным носом. Строгий и чистый язык без выпендрежа. Данилкину это не нравится. А мне нравится.
Словарь-справочник для решения кроссвордов. Составитель Л. Э. Татьянок. – «Хэлтон», Минск
Мой муж вот уже десять лет помнит, что такое инвар. Это сплав железа с никелем. Нет, он не металлург и не химик. Просто инвар очень часто встречается в кроссвордах – удобное слово, начинается на гласную. Больше этот инвар нашей семье ни за чем не нужен.
«Словарь-справочник для решения кроссвордов» содержит больше 25 000 слов, распределенных по темам и расположенных по мере возрастания количества букв. В разделе отечественных композиторов последнее место занимает Соловьев-Седой, в нем 13 букв. Непонятно только, куда в кроссвордах девается дефис.
Но мир этой книги и в остальном непонятен и загадочен. Человек, который взял бы на себя труд выучить ее наизусть, никогда бы не узнал, что Салтыков-Щедрин написал «Историю города Глупова» и «Господ Головлевых». Зато ему стало бы известно, что Бах из трех букв не только немецкий композитор, но и «музыкант-исполнитель зарубежный» с пояснением «нем. органист». У писателя Вайнера из шести букв есть другая отличительная черта – он «братья». Турнюр – принадлежность женской одежды; китч – направление в искусстве «кон. 20 в.», как хотите, так и понимайте этот кон; среди народов Азии очень много из двух букв – ва, ли, ма, ну, ту, хо, шэ, яо. Где они все живут, не сказано. Или вот возьмем, например, восьмибуквенных писателей. Рядом с Платоновым из восьми букв стоит пояснение – «Чевенгур», «Котлован». А вот для Войновича из восьми букв пояснений нет. Почему? Бог его знает, такова логика кроссвордистов.
Хотя на самом деле это книжка не столько для кроссвордистов, сколько для тех, кто подглядывает в ответы и кроссворды вовсе не любит. А может быть, это такой марсианский разговорник. Я последнее время все больше нахожу книг, куда зашифровывают сведения о Земле для инопланетян. Все-таки они, видимо, травят нас специальными лучами через стены и особенно через краны в батареях, чтобы потом отдавать страшные приказы.
Максим Соколов. Поэтические воззрения россиян на историю. – В 2 т., «Русская панорама», Москва
В издательстве «Русская панорама» вышел двухтомник Максима Соколова «Поэтические воззрения россиян на историю». В первом томе, носящем название «Разыскания», статьи объединены в тематические разделы: «Прошлое», «Умы», «Война» и т. д. Второй том – «Дневники» – содержит еженедельные колонки Соколова.
Соколов давно признан самым блестящим русским публицистом нового времени. Но само устройство газетного листа таково, что мелкие соображения на нем крупнеют, а крупные, напротив, мельчают. Поэтому многие замечательные тексты Соколова временами казались сиюминутными – здравыми, умными, но недолговечными репликами на злобу дня. Понадобилась книга для того, чтобы все встало на свои места. И теперь можно не сомневаться, что тексты Соколова останутся в русской литературе и русских библиотеках навсегда.
«Поэтические воззрения» нельзя назвать ни сборником очерков, ни историографией, ни публицистикой. Несмотря на то, что всем этим они, безусловно, являются. Мощь высказывания Соколова в его парадоксальной художественности, драматургичности. Написанные как энциклопедия правых взглядов и убеждений, «Поэтические воззрения», в особенности первый том, являются беллетристикой в самом высоком смысле этого слова. Здесь есть герой, есть развитие, есть драматичные повороты повествования, есть комические отступления. Другое дело, что героем, переживающим все эти повороты, является идея, отвлеченность, как в раннехристианских философских трактатах авторов вроде Боэция. Идея Соколова – здравый смысл.
Становясь героем, здравый смысл, ratio, одухотворяется. Переживание здравого смысла как эмоции в наших широтах становится тем более значительным, чем меньше его, здравого смысла, примет мы находим вокруг. Мысль как чувство, ум как душа, убеждения как религиозный порыв и даже своего рода подвижничество – все это делает книгу Соколова беспрецедентным событием нашей культуры. Читая ее, испытываешь не только наслаждение, но и приступы удушья, то от смеха, то от слез.
Самым драматичным в «Поэтических воззрениях» чувством является патриотизм. Бесконечно обращаясь в своих текстах к историческим аналогиям, Соколов поначалу дает читателю возможность надежды на доброе разрешение российской истории. Здравый смысл, никогда не будучи у нас в почете, все же время от времени торжествует. К концу первого тома надежды у читателя не остается никакой. Последние сомнения в том, что нет ни малейших оснований для оптимизма, умирают в мучительных корчах на последних страницах тома.
Но сам характер дарования Соколова не позволяет остаться в отчасти даже сладостном унынии: второй том кишит таким количеством политических идиотов, что сама собой приходит мысль о невозможности длить и дальше этот маразм. По сути дела, автор предлагает читателю укрепиться сердцем, надеяться на добронамеренность Всевышнего, да и самому не плошать. Природа патриотизма по Соколову такова, что любить Родину надо с открытыми глазами, превозмогая ненависть и бессильную ярость в отношении ее многовековой мерзости; уважение к собственной стране и истории ничуть не исключает просвещенного презрения к ним же; отсутствие каких бы то ни было обольщений насчет будущего ни в коем случае не должно влечь к бездействию в настоящем. С точки зрения этики и морали это, собственно, и есть правая доктрина, и здравый смысл – пророк ее.
Особенно примечательной в книге Соколова кажется глубина и последовательность понимания требований к гражданину как частному лицу. Сдержанная и строгая манера взаимоотношений с властью, способность видеть себя и свои поступки со стороны, умение сочетать нравственность с прагматизмом – все эти довольно прозаические вещи производят сегодня совершенно ошеломляющее впечатление.
Чувство долга есть не что иное, как одна из форм понимания одиночества. Того тотального одиночества, которое не позволяет договориться людям, связанным кровным родством, узами дружбы или любви, единым кодексом вкуса, еще чем. Человеку доступны лишь две возможности разделенного переживания – сексуальная и религиозная. Обе кратковременны, экстатичны и совершенно немыслимы как способ самоорганизации общества. Ни бордель, ни монастырь не являются моделями мира, но лишь слабо отражают его двойственность.
Между тем в России взаимоотношения граждан с властью носят такой страстный характер, который иначе как сексуально-религиозным не назовешь. И все обиды на власть, претензии к ней, отвержение ее или приятие объясняются всегда жаждой разделенного переживания. Соколов поражает именно тем, что четко и бестрепетно отделяет свое индивидуальное понимание гражданского долга от какой-либо страсти и соборности. Два главных антигероя «Поэтических воззрений» – Лужков и Явлинский – не вызывают у протагониста-автора ни гнева, ни ненависти, ни садистического влечения, одну лишь брезгливость да насмешку. Дума, президент, бесчисленные премьер-министры, правительства и кулуарные интриганы – все является лишь поводом для напряженной внутренней работы. Цель этой работы – воспитание в себе и читателе стойкого иммунитета, сопротивляемости абсурду, глупости и легкомыслию.
Этот лохматый и бородатый человек, любящий тяжелую русскую кухню и не менее тяжелую русскую водку, проводящий много времени в деревне, одержимый книгочей и гонитель постмодернизма с политкорректностью, является тем не менее подлинным русским европейцем. Может быть, единственным.
Даниэла Стил. Ранчо. – «ACT», Москва
Если вы – беременная женщина, то эта книга для вас. А если вы – композитор Десятников, то она не для вас.
Даниэла Стил – мать восьмерых детей, писательница-миллионерша, и по тиражам, и по состоянию финансов. Она пишет восхитительные романы-сериалы, рядом с которыми Джеки Коллинз – Лев Толстой. Как и все авторы женских романов, Стил подробно описывает наряды своих героинь. Но вот в чем она новатор, так это в том, с какой подробностью она описывает интерьеры: занавески, пуфики, карнизы, кресла, коврики, краники – все находит себе место на этих трепетных страницах.
Три подруги потерпели крах в семейной жизни и поехали на ранчо, где нашли свое счастье. Одна, правда, в итоге вернулась к мужу. Зато другая – поп-звезда, а третья заболела СПИДом. Есть герой-ковбой, есть герой-писатель. Писатель особенно хорош. Во-первых, как и всякий писатель, он сразу восклицает «Прекрасный сюжет!» по любому поводу. Во-вторых… Да что тут говорить, лучше процитируем: «Он ни дня не проводил без строчки, где бы ни очутился, как бы себя ни чувствовал, в какие бы условия ни попал. Всего раз он сделал перерыв – когда умирала Маргарет». Маргарет – это его жена. Ради нее он был готов на подвиг.
Но не только писатель умен, его возлюбленная (та, которая потом к мужу вернулась) тоже совсем не дура. Вот как она во внутреннем монологе оценивает его славу и успех: «В данный момент две книги Боумена числились среди бестселлеров: одна в твердой и одна в мягкой обложке». Это чистый авангардизм! Давно пора характеризовать книги по типу обложки. Начнем прямо сейчас.
«Ранчо» – это бестселлер в мягкой обложке.
Дороти Л. Сэйерс. Кто ты? – «Пеликан», Москва; серия «Клуб женского детектива»
Знаете, что стало графическим символом серии «Клуб женского детектива» издательства «Пеликан»?
Скважина. Простая замочная скважина. Как хотите, так и понимайте, привет вам от дедушки Фрейда.
Дороти Сэйерс у нас переводили и как Сайерс, и как Сойерс. А в моем учебнике английского языка было несколько отрывков из ее романов, так что с детства я привыкла считать ее одной из звезд этой скважины, женского классического детектива. Все у нее очень английское, лорд Питер Вимси со своим камердинером коллекционирует книги и расследует преступления. Совершеннейшие «Дживз и Вустер» Вудхауза, который, кажется, прямо ее пародировал. Пародировать там есть что, потому что в романе «Кто ты?» любой чуть-чуть искушенный читатель детективов догадается о личности убийцы в первой четверти романа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19