За невысокой перегородкой бесновались несколько десятков свиней. Они лезли одна на другую, давили товарок, желая вырваться из навозного ада наружу. Кей сообразил, что еще пара минут промедления – и свинский батальон вырвется на оперативный простор.
Кей склонился над Штормом. Извини, парень, но, видно, на роду тебе было написано не быть погребенным в морской пучине, переодетым во все чистое, а раствориться в полусотне свиных брюх, которым все равно, как ты одет… И через мгновение Шторм оказался по ту сторону загородки, а Кей с лихорадочной поспешностью задвигал дверь и накидывал железную перекладину.
В вагоне творилось нечто страшное. Изголодавшие животные издавали неистовые вопли, пытаясь пробиться к единственной еде, которую они получили за последние несколько дней. До ушей Кея донеслось характерное чавканье и его едва не вырвало. Согнувшись пополам, байкер побежал по путям, преследуемый навозной вонью, грохотом свиных копыт, отбивавших скотскую чечетку на склизком полу, и радостным урчанием животных, сумевших немного насытиться…
…Дома Кея ждали Урал и Кока-Лола. Оба сидели в коридоре: пес на полу, высунув красный язык и тяжело дыша от напряженного ожидания, а девушка дремала под зеркалом. Когда Кей, смердящий навозом, кровью и страхом ввалился в дом, девушка и пес ошеломленно замерли. Пес с шумом втянул воздух трепещущими ноздрями, на мгновение замер и моментально смылся на балкон, где и залез под много лет валявшуюся там дырявую резиновую лодку армейского образца, что делал лишь в состоянии панического ужаса.
Кей неловко переминался с ноги на ногу, пригвожденный к стене негодующим взглядом Кока-Лолы.
– Я не знаю, где ты был… – медленно произнесла она. Кей закрыл глаза и представил, что его режут на дольки тупым ножом, на площади, при большом стечении народа. – Я не хочу знать, где ты был! – Кей открыл глаза, немного приободрившись. – Но зато я знаю, где ты будешь сейчас.
И, не выдержав, крикнула:
– Живо под душ, воняйкер!
Кей не сопротивлялся. Кока-Лола мыла его с ожесточением, словно вознамерившись в кровь ободрать жесткой мочалкой спину и пересадить на нее мертвую кожу с косухи. Кей терпел, используя вынужденное безделье для размышлений:
«Если Шторма повесили, то мне на хвост сели не придурки-Свистуны. На кой им вешать своего? Тогда кто? О, черт! В следующий раз я вернусь домой с собственной головой под мышкой. Изи райдер без головы… То есть безголовый… И зачем я читал так много книг? Неграмотным умирать проще».

ПОЛЕТ НАД АСФАЛЬТОМ И ПРЯМО В ДАЛЬ

Кока-Лола пахнет лесом.
Она и Кей живут вместе. Сейчас Кока-Лола заняла любимое место, на ковре, у ног развалившегося на диване Кея. Она ненавидит стулья, кресла, табуретки и прочие скамейки, короче – все, придуманное человеком для сидения. Зато обожает кровати, диваны, матрасы и просто тряпку на полу вместо подстилки, на которой можно заняться любимым делом.
Кока-Лола сидит, цепко обхватив Кея за ногу руками и прижавшись щекой к его коленке. Она может сидеть так часами, изредка поднимая голову и посматривая на него светящимися в темноте глазами. Однажды, желая развеять мучившие его сомнения, Кей подтащил ее к окну и долго изучал зрачки. Ему казалось, что они вертикальные. Кока-Лола злобно скалила крепкие белые зубы, и Кей оставил ее в покое.
Кей и Кока-Лола смотрят телек.
Новости:
утренняя кровь стекает по лицу статуи Свободы, растерянно оглядывающейся на взорванные здания веселые сенаторы на солнечном пляже пыльный шлейф танцующей смерти над городком, засыпанным грязевым потоком рождение ребенка в семье семидесятилетнего режиссера и двадцатилетней актерки расстрелянные мертвые дети вповалку на полу кабинета физики в американском захолустье церемония вручения премии MTV пробившемуся в шоу-бизнес вертлявому наркодилеру, которому некуда девать черно-розовые пальцы…
– Я боюсь остаться одна, Кей…
– Забудь. Ты – в Стае. Это одному бояться тяжело. Можно насмерть испугаться.
В душе Кея идет война. Гибнут армии, и стираются в пыль гордые столицы. Он думает о Кока-Лоле, и ему хочется произнести старое, как Земля, слово, которое он не решается произнести и вряд ли когда-нибудь произнесет.
Он молчит, как молчали, не смея нарушать табу и называть имя своего бога, жители крохотной лаотян-ской деревушки, куда Кей в сезон дождей неделю пробирался по горам с отрядом. Важное задание: укрепить вертикаль местной власти. На деле – сменить начальство маковых полей. По сути – одно и то же, поскольку используется тот же инструмент – с магазином на тридцать патронов.
Кей не знает, почему все жители в один день отказались сеять мак. Кто их разберет? Ему сказали: «Мак – основа экономики!», и он обязан восстановить порядок. У него – контракт.
Жители сидят на коленях в маленьком деревенском храме и слушают заунывное пение бритого наголо старика в оранжевом балахоне. Ливень барабанит по пальмовым листьям, прикрывающим навес перед храмом. Монах бьет в бубен деревянным полированным Крючком, надолго замолкает и вновь грустно заводит молитву, в которой все слова – из гласных звуков. Она похожа на песнь звезд. Кей знает, как поют звезды.
Кей покидает храм и углубляется в джунгли, обхо-Дя крохотные, игрушечные огороды и стараясь не замечать любопытных детей, похожих на паучков с тонкими лапками, прячущихся под широкими лиловыми листьями неизвестных ему растений.
Он слышал не раз, как лопаются глазные яблоки от испепеляющего жара прилипшего к роговице напалма. Этот слабый щелчок неразличим в реве огненного смерча, но Кей слышит только его. Один, второй, третий… Подсчитать и поделить надвое. Для отчета. Кей закрывает уши, как делал в детстве, когда не хотел слушать нудные мамины нотации.
Лица крестьян неподвижны и строги. Люди и сейчас молчат и не призывают вслух своего бога. Они так и останутся стоять рядами, как армия терракотовых воинов, погребенная вместе с китайским императором, имя которого Кей запомнить не в состоянии. Тех вылепили из глины, а этих маленьких человечков пропитает насквозь, прожжет до костей и оставит стоять на коленях трофейный американский напалм приличного качества. Подобные штуки янки делают на совесть.
Напалм продолжает убивать и через много лет, ради того чтобы на 42-й улице Нью-Йорка закинулся под предельной дозой героина огромный негр в норковой шубе и с килограммовым золотым крестом Осириса на жирной шее. В негре бродит, дозревая и готовясь шарахнуть по начинающим подгнивать мозгам, лаотянский героин той самой деревни. «Пимп» причалил к тротуару на длинной розовой тачке, чтобы устроить смотр ночным солдатам любви, своей частной армии разноцветных силиконо-виниловых шлюх.
Кей ойкает, дернув ногой. В глазах Кока-Лолы мерцают злые огоньки. Она больно щиплет за ногу, когда чувствует, что Кей в мыслях улетел слишком далеко от нее. Она – дикая кошка лесной чащи. Все окружающее, не исключая Кея, – ее добыча.
Кока-Лола просыпается по ночам и часами сидит у окна, сумасшедшим взглядом вперившись в луну и дальше. Кей знает, но не решается заговорить с ней.
С ужасом чувствует, что подчиняется ее желаниям. Он почти поверил, что Владыка Тьмы подослал к нему одну из своих дочерей. За что такой подарок? Или это наказание? От неизвестности ноют раны, которые давно не беспокоили Кея, а вот теперь… Неизвестность пробуждает воспоминания, от которых он давно избавился. Очень плохие воспоминания.
Они живут вместе уже месяц, и Кей не знает, как ему вести отсчет дней. То ли начать с единицы, то ли заняться обратным отсчетом. Такая жизнь слишком далека от его представлений о счастье.
Он сидит дома, ест приготовленную ее руками вкусную еду и ведет наблюдение за тем, как Кока-Лола дрессирует Урала.
Когда она впервые переступила порог, пес от неожиданности обратился в чучело и долго смотрел на нее, сидя в дальнем конце коридора. Кока-Лола бесстрашно приблизилась и нагнулась к нему, протянув руку. Собравшийся было рявкнуть, пес онемел от такого развязного обращения какой-то особы ненавидимого им человеческого женского пола, встал и побрел на балкон подышать свежим воздухом и развеяться.
Утром Кей слышал сквозь сон, как она одевалась и долго говорила с собакой. Приподнявшись на подушке, он застал удивительное зрелище: Кока-Лола держала поводок, а Урал, с виду смирный, как овца, сам подсовывал шею, чтобы его пристегнули. Хитрое выражение собачьей морды не нравилось Кею, но он не стал вмешиваться и перевернулся на другой бок, громко зевнув. Пусть сама выпутывается! В конце концов, он ее сюда на поводке не вел.
Его разбудила громкая перебранка во дворе. Отчетливо выделялся звонкий голосок Кока-Лолы, звучавший неожиданно мощно, многократно отражаясь от стен зданий. Сонный Кей на ощупь подошел к окну и приоткрыл слипающиеся глаза.
Посередине двора отчаянно переругивались Кока-Лола и хозяйка белой пуделихи. Ее «крошка» и Урал стояли неподалеку, бок о бок, высунув языки, и внимательно вслушивались, дружно переводя взгляд с одной орущей дамы на другую. Четвероногие имели вид ужасно довольных особей, только что совершивших акт, ради которого существует все живое на земле. Урал довольно облизывался, пуделиха стыдливо потупилась.
Обалдевший от шума Кей смог разобрать только «твой паршивый беспородный кобель» и «сама ты сучка похотливая, как твоя болонка». Иногда дамы шли на сближение с намерением вцепиться друг другу в волосы, и тогда собаки угрожающе рычали. Кей забрался в постель, закурил и прикинул: чью сторону приняли бы собаки, дойди дело до драки. После заявления Кока-Лолы, что «тебя даже собаке трахнуть западло», шум во дворе стих и через пять минут девушка ввалилась в квартиру, разгоряченная схваткой и раздраженно гремя замками, ключами и каблуками. Кей спешно загасил окурок и притворился спящим, чтобы не участвовать в разборе итогов утренней прогулки.
Сегодня он сменил сапоги на туфли, а косуху – на аккуратно выглаженную рубашку. Ее выгладила Кока-Лола, узнав, что он собрался навестить родителей. Визит самый обычный, никакого праздника, но возражать девушке Кей не решился. Отказавшись от еды (мама ждет к завтраку), Кей удовлетворился кружкой кофе, окончательно проснулся и ушел, взяв с Урала обязательство вести себя прилично. Пес обещал слушаться Кока-Лолу.
Собака следовала примеру хозяина.
Родительский дом, где замерло время и потускнели краски. Здесь знакомый воздух, который можно потрогать. Миллионы слов на страницах множества книг. Потемневшие картины. Тихая музыка. Звучат обожаемые отцом скрипки. На столе – тарелки, которые достают из буфета, по привычке запираемого на ключ, предназначенные для дорогих гостей. На тарелках столько хорошей еды, что хватило бы на десяток таких здоровых лбов, как Кей.
Кей приходит к родителям с тяжелым чувством человека, который заранее знает, что будет тоскливо, но не может отказаться. Отец переживает, что Кей не пошел по его стопам, не достиг «положения» и что «растратил самый драгоценный дар – жизнь». Но когда мама выходит из комнаты, он вполголоса жалеет о времени, выброшенном им на бессмысленные совещания и добывание повышений. Кей подозревает, что в глубине души отец завидует ему.
Сын жует горячий пирожок с капустой, а отец широко разворачивает свежую газету и строго спрашивает, глядя поверх очков для чтения:
– Сын, что ты думаешь об итогах выборов президента страны?
– То же, отец, что и об итогах Второй Пунической войны. Мне все равно.
Старик снимает с полки толстые книги «по истории». Он горячится, он доказывает:
– Ты должен читать наших историков. Неужели тебя не интересует славный путь, проделанный страной за тысячелетия?
– Путь куда?
– Ты должен гордиться подвигами предков!
– А можно «я не хочу»?
– Оставь дурацкие шуточки!
Кей не собирается обижать отца, но надо оставить тему для бесед с мамой еще на полмесяца. Поэтому упрямо гнет свое:
– Горько читать историю народа, которому страшно хочется быть Великим, а он – не лучше других. Изучение подвигов предков годится лишь молодняку Для сдачи экзаменов.
«Поразительно, – думает Кей, – всякий раз, оказываясь в компании «начитанных», приходится слушать восторги по поводу славного прошлого, великой истории и отважных предков. В процессе беседы все напиваются. А заканчивается тем, что хочется пить до утра, а денег нет. Исторические книжки – страшная отрава. Они внушают человеку, что он, во-первых, «наследник», а во-вторых, постоянно что-то кому-то должен».
– Против чего, сын, ты протестуешь?
– А что у вас есть?
– Не понимаю…
– Извини. Я не протестую. Я катаюсь. Просто катаюсь.
– Вы разрушаете мир.
– А чего его сохранять? Все вранье, кроме Стаи. Я старее вас, родители. Я прожил миллион лет. Я видел все. Я думаю, жить ли еще один миллион годов? Всегда одно и то же.
– Неужели ты не замечаешь в людях доброты?
– Добра нет. Зла тоже нет. Вообще ничего нет. Где-то есть истина, но человек никогда ее не узнает. Вместо истины человек изобрел крест, воткнул в землю и бродит вокруг.
– Ты не веришь в правду, сын? Не для того я тебя воспитывал…
– Нет правды нет лжи. Где-то, в моем разуме, пробираясь сквозь замусоренные воспитанием и обучением коридоры, бродит истина. Лишь бы она никогда не выползла на свет. Вселенское разочарование хуже атомной войны. Должное – это инстинкт выживания. Выживать лучше в небольшой компании себе подобных.
– Вот ты и прибился к Стае…
– Потому что большая компания выживалыциков называется «армия», и командуют ею толстые придурки в загнутых к небу огромных фуражках. Армия не хочет выживать. Армия хочет убить дураков-командиров, выпить и – к теплым бабам.
Мама собирает посуду и выходит, чтобы вернуться с обязательным чаем, лимоном и рафинадом в вечной хрустальной сахарнице с металлическим ободком.
Она отворачивается, чтобы Кей не видел материнских слез.
– Ты редко нас навещаешь, – отец протирает очки маленькой замшевой тряпочкой с аккуратно подбитыми краями. Его руки дрожат. – Она ждет тебя каждый праздник. Готовит, суетится… Потом плачет, когда понимает, что ты снова забыл нас. Закрывается в комнате и звонит подругам. Тем, кто еще жив… Я делаю вид, что не прислушиваюсь. Она рассказывает, что приходил сын и мы всей семьей весело отмечали праздник. Еду относит соседям, у них большая родня: дети, внуки… Кстати, все они живут вместе, дружно.
Потом отец напомнил Кею вехи его, Кея, биографии: школа, институт, армия, контракты, курсы и тренировки, войны в близких к экватору странах… Он зачитывает отрывки из писем, а Кей вспоминает, что творилось вокруг него на самом деле, когда он сочинял бодрые, полные боевого настроя послания. Отец припомнил журналистские попытки Кея и то, как скоропостижно тот бросил этим заниматься.
Отец листал семейный альбом, и перед глазами Кея возникал Покер, храпящий на диване. Кей искоса посматривал на фото и видел себя, наголо бритого, с тощей шеей, торчащей из воротника жесткой армейской куртки.
Родители не понимают Кея. «Неудивительно, я сам себя с трудом понимаю. Кажется, если я умру, то это умру не я. А я просто постою в стороне и понаблюдаю за процессом».
– Было время, я лично выступал за строительство в окрестностях Города большой трассы для водителей двухколесных средств транспорта, – отец принялся за старое. – Чтобы вы катались, никому не мешая.
Кей взрывается:
– Вам байкеры что, белка в колесе? Ты знаешь наш лозунг: «Землю – крестьянам! Воду – матросам! Водку – народу! Небо – наркоманам! Дороги – байкерам!»
– А чем плоха езда по кругу? – недоумевает отец. – Это – как жизнь.
Кей на секунду немеет. Он понимает, что отца не изменить. Отец горячится и настаивает:
– Твоя банда…
– Стая.
– Не важно. Вы существуете неофициально. Вас никто не разрешал…
Кей дождался знакомой фразы и развеселился:
– Что такое «официально»? То, что приятно большинству? Тогда самая большая банда – государство. Оно никому не нравится.
– Что-то говорит мне, что ты не всегда действуешь по закону, – понизив голос, сообщает отец, оглянувшись на кухню. – Я не знаю, чем ты занимаешься, но…
У Кея готов ответ:
– Ты не говорил так, когда сына отправили убивать незнакомых ему людей в тридесятые царства. Я разрезал пленным языки вдоль, если они сообщали неверные сведения. Мне казалось, что это – справедливое наказание за ложь. Теперь, когда все изменилось в очередной раз, я вспоминаю и думаю: как им живется с раздвоенным языком? Они меня вспоминают каждый раз, пытаясь заговорить. От их ненависти мне иногда нехорошо.
Отец ссылается на сложность исторического момента и неизбежность военных конфликтов. Он в который раз раскрывает газету, шуршание которой раздражает Кея. Отец ссылается на мнение «государственной элиты».
– Отец, только бедный умом человек рад, что его причисляют к «элите».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39