Это еще более увеличило и без того большие затруднения, осложнявшие отношения между обеими сторонами. Я восхищался усилиями, которые вы прилагали в Париже для того, чтобы исправить положение, почти безнадежно испорченное».
Но возвратимся к нашему рассказу. В дипломатическом мире произошел ряд событий. После каннской конференции в январе 1922 г. пал Бриан, и на его место воцарился Пуанкаре, казавшийся в этот момент лишь взбешенным партийным политиком и мало похожий на того крупного человека, каким он проявил себя впоследствии. Лидер оппозиции, он стал теперь главой правительства и думал только о репарациях, Рейне и Руре. Раз турки могли в данный момент помочь Франции, то тем лучше для них. Если король Константин потерпел поражение, – поделом ему. А если греки должны были страдать за то, что они выбрали королем Константина, то это было их дело. «Ты этого хотел, Жорж Данден». Читатель, конечно, понимает, что все это выражалось чрезвычайно приличным языком, который отнюдь не мог бы заставить покраснеть Лигу наций. Мы стараемся передать только сущность французской политики, изменив ее стиль.
Англия, Франция и Италия неохотно начали переговоры с турками и греками. В техническом смысле война продолжалась, но фактически от конца марта до конца мая (1922 г.) военные действия в Малой Азии приостановились.
Союзническая конференция, состоявшаяся в Париже 22–26 марта, предложила заключить перемирие и в число условий мира включила требование об очищении греками Малой Азии. Греция согласилась на перемирие, но ничего не ответила относительно условий мира. Ангора отказывалась даже от перемирия, если греки предварительно не эвакуируют Малой Азии. Некоторое время дело не двигалось ни в ту, ни в другую сторону. Но в мае запоздалые сообщения о кровавых событиях в Анатолии начали просачиваться в прессу, вначале в виде сообщений петитом. Ежедневно стали появляться известия о резне христианского населения. Европа впервые узнала детали зверств, совершенных турками на Кавказе зимой 1920 г., когда погибло 50 тыс. армян, а равно и подробности о высылках греков из Трапезундского и Самсунского округов осенью 1921 г. В июне 1922 г. жившие в западной Анатолии греки методически истреблялись. Несмотря на старания французов преуменьшить эти ужасы и доказать, что такие же зверства, хотя и в меньших размерах совершили и греки, общественное мнение, поскольку оно существовало, обратилось против турок.
В июле Константин и его премьер-министр Гунарис, доведенные до отчаяния, сделали ловкий ход. Они быстро отозвали две дивизии из Малой Азии, пополнили ими свою фракийскую армию и попросили у союзников разрешения войти в Константинополь. Не было никакого сомнения, что они смогут занять город, и одна уже угроза немало всполошила ангорских турок, когда они узнали о греческом плане. Возможно, что если бы греки с одобрения союзников временно заняли Константинополь, то греческие армии могли бы с почетом и сравнительно небольшими потерями отступить из Малой Азии и могли бы начаться переговоры о мире. Во всяком случае после того, как греческая армия потерпела неудачу на реке Сакарии, престиж королевской семьи и греческих роялистов можно было восстановить только оккупацией Константинополя. Можно было утверждать, что если союзники не желали помогать военным операциям греков, то они не должны были бы и мешать им, а если они, исходя из общих соображений, решили помешать греческой армии, то они во всяком случае должны были бы активно помочь ей вернуться домой. Но и эта попытка оказалась тщетной. Англия, Франция и Италия, угрожая пустить в ход свои войска, запретили грекам войти в Константинополь, и единственным результатом этого чрезвычайно остроумного способа прикрытия греческого отступления из Анатолии явилось лишь ослабление греческой армии на линии фронта. Это был последний ход, сделанный перед катастрофой. Момент, которого так упрямо дожидался Мустафа Кемаль, теперь наступил. Он знал, что греки перебросили две дивизии на фракийский фронт и что эта переброска уравняла греческие и турецкие силы. Стоявшие перед ним греческие отряды великолепно знали, что так или иначе им придется оставить Малую Азию. Благодаря помощи одной великой державы Мустафа Кемаль получил теперь хорошее снаряжение, располагал достаточным количеством оружия и военных материалов и обладал даже некоторым превосходством в области авиации. Задуманные им сложные операции были мастерски выполнены. Угрожая Исмидскому полуострову и Бруссе, он оттеснил греческую армию на север, а кавалерийский набег к востоку от Айдина в долине Меандра вынудил половину другой греческой дивизии отойти к югу. Для генерального сражения у Афиум Карагиссара он сосредоточил в одном месте около 80 тыс. штыков и сабель и 180 орудий. Греки располагали почти 75 тыс. чел. и 350 орудиями. Утром 26 августа три турецких корпуса атаковали греков на 15-мильном фронте к юго-западу от Афиум Карагиссара. На следующий день линия греческих войск была сломлена первым турецким корпусом, и началось общее отступление греческой армии, превратившееся вскоре в разгром. Главные силы греческой армии в бегстве отступили к Смирне. 31 августа бегство это было настолько быстрым, что преследовавшие греков турки потеряли всякий контакт с противником. 2 сентября был взят в плен генерал Трикупис, последний верховный главнокомандующий, и его штаб. Генеральный штаб хотел повести войска в контратаку, но солдаты за ним не пошли, и он попал в руки турецкого кавалерийского эскадрона. Хотя главные силы турецкой армии прошли сто миль в три дня, им не удалось догнать греков, достигших Смирны 9 сентября. Когда турки вошли в город, 40 тыс. греков и большое количество беженцев были уже посажены на суда. Однако туркам досталось 50 тыс. пленных.
Третий греческий корпус отступал к своей базе на Мраморном море. Когда он приближался к Мудании, преследуемый турками по пятам, французский офицер сообщил греческому начальству, что греки находятся в нейтральной зоне и должны сдаться. Командиры обоих авангардных полков, знавшие, что Мудания не находится в нейтральной зоне, отказались сдаться и горными тропинками успешно довели свои полки до Пандермы, но часть третьего корпуса сдалась французам и была выдана кемалистам. Остальные, бросив пушки, добрались до Пандермы и были посажены на суда. Таким образом, в течение двух недель после 26 августа греческая армия, которая вступила в Анатолию по требованию Великобритании, Соединенных Штатов и Франции, которая на протяжении трех лет была базисом союзной политики по отношению к Турции и объектом между союзническими интригами – эта самая армия была уничтожена или прогнана за море. Турция опять стала единственной владычицей Малой Азии, и армия Мустафы Кемаля, отпраздновав свой триумф сожжением Смирны и неистовой резней христианского населения, повернула свои передовые колонны к Костантинополю и проливам.
Над Европой разразилась теперь катастрофа, задолго подготовленная неосторожностью греков и медлительностью, разногласиями и интригами союзников. Иллюзии держав, подписавших Севрский договор, поддерживались только вооруженными силами Греции. Силы эти были теперь разбиты. Перенесению войны на европейский континент мешала теперь только дюжина батальонов, споривших друг с другом британских, французских и итальянских войск, а пожар Смирны и совершенное в ней отвратительное избиение были предуказанием той судьбы, которая готовится Константинополю. Последствия нового турецкого вторжения в Европу были неисчислимы. Борьба кемалийских армий, подкрепленных материальными и людскими ресурсами Константинополя, со стоявшими во Фракии греческими войсками грозила снова поставить на очередь все спорные вопросы Балканского полуострова. Новое появление турок в Европе, выступавших теперь в роли неукротимых и безудержных победителей, запятнанных кровью беспомощного христианского населения, противоречило всему, что случилось во время войны, и было наихудшим унижением для союзников. Победа союзников над Турцией была более полной, чем победа над какой бы то ни было другой страной. Мощь победителей ни в какой другой стране не демонстрировалась с таким высокомерием, как в Турции. А между тем теперь все плоды успешной войны, все военные лавры, ради которых многие тысячи умерли на Галлиполийском полуострове, в пустынях Палестины и Месопотамии, в болотах Салоникского фронта и на борту обслуживавших эти экспедиции судов, все диверсии союзных войск, потребовавшие столько людей, оружия и затрат, – все это закончилось постыдной развязкой. К началу мирной конференции союзные армии одержали над Турцией абсолютную и бесспорную победу. Прошло четыре года, – и болтуны превратили победу в поражение. Прошли четыре года, отмеченные бессмысленным истреблением человеческих жизней; погибали не только солдаты на полях сражения, но и в еще большей степени – женщины, дети, старики, инвалиды, безоружные. Все выспренние претензии Европы и Соединенных Штатов, все красноречие государственных деятелей, все комитеты и комиссии, тщательно проработавшие вопросы, – все это привело повелителей, располагавших раньше подавляющими силами, к этому горькому и постыдному концу.
Но последнее слово еще не было сказано. У нас оставалось еще время, и мы могли если не исправить беду, то по крайней мере достичь заключения мира, который сохранил бы до некоторой степени престиж союзников и охранил Европу от нового пожара. В этом отношении лежавшие на нас обязательства были совершенно точны. Область вокруг Константинополя от линии чаталджийских укреплений до исмидских укреплений и от Черного моря до Дарданелльского пролива была объявлена нейтральной зоной. Кемалисты согласились уважать ее неприкосновенность, границы ее были установлены вместе с кемалистскими офицерами, и территория области была определена совершенно точно. Мы видели, что за несколько месяцев до этого, когда Греция попыталась исправить свое положение путем захвата Константинополя, эти же союзники провозгласили неприкосновенность нейтральной зоны, и британские, французские и итальянские войска двинулись со знаменами и в полном боевом снаряжении на ее защиту. Если было справедливо путем этого объединенного союзнического выступления лишать Грецию единственного способа, при помощи которого она могла спасти свои малоазиатские армии, то разве не было обязанностью союзников помешать тому, чтобы эта нейтральная зона была пройдена турками, которые хотели атаковать и уничтожить остатки греческих армий во Фракии? Если Англия, несмотря на симпатии к грекам английского премьер-министра, выступила вместе с Францией и Италией и задержала греческое наступление на Константинополь, то разве эти державы не были обязаны защищать вместе с нами те границы, которые они совместно установили и обязались охранять?
Неужели нам предстояло быть выгнанными из Константинополя и уехать оттуда на наших судах, предоставив Кемалю расправиться с теми, кого он считал изменниками своей стране, – с султаном, его министрами и всеми теми, кто выполнял наши инструкции и осуществлял условия перемирия? Неужели три великих нации, до которых доносились жалобные крики смирнских жертв, должны были бежать без оглядки при приближении вооруженных отрядов? Неужели они должны были оставить город, которым они завладели и за который они приняли на себя прямую ответственность, и обречь его на безжалостную расправу или, еще хуже, на безудержную анархию? Но чтобы это предотвратить, необходимо нечто иное, чем обман и болтовня. Кто-то должен был проявить твердость, – иначе все грозило рухнуть. От итальянцев нельзя было многого ожидать. Они знали, что греки были посланы в Малую Азию для того, чтобы предупредить их и не дать им воспользоваться их законными правами. В настоящее время греки были загнаны в море, а вместе с крушением греческих мечтаний исчезли или по крайней мере ослабели и итальянские претензии. Но неужели Франция, эта воинственная нация, командовавшая союзниками в Армагеддонской битве, Франция Фоша и Клемансо, намеревалась отказаться от выполнения своих обязательств? Можно многим извинить те мелкие прегрешения, которые она совершила благодаря дипломатической деятельности Франклина Буйона. Но как бы то ни было, между Ллойд-Джорджем и Пуанкаре произошел полный разрыв, и они перестали понимать друг друга. По отношению друг к другу они проявили только антагонизм в самых разнообразных формах. Политика Ллойд-Джорджа, старавшегося создать великую греческую империю, мало интересовала Францию, а между тем постоянная борьба с турками грозила создать Франции чрезвычайно большие затруднения на тех сирийских территориях, которые она только что завоевала. Политику Ллойд-Джорджа даже руководящие круги британского общественного мнения считали противоречащей общим интересам Британской империи. Это была личная политика, да и кроме того ее инициатор не решался принять на себя полную ответственность за нее. Французы не могли понять, чего добивалась Британия. Между Британией и Францией возникли другие разногласия из-за репараций и мирного трактата, а французское вторжение в Рур висело темным облаком над только что оживавшей Европой. Англо-французские отношения ухудшились до последней степени; трудно было поверить, это эти два народа, испытавшие столь много, столь много достигшие, похоронившие столько мертвецов на полях общих сражений и спасшиеся из огненной печи мировой войны благодаря своей стойкой дружбе, могли так быстро разойтись. Но в конце концов все эти трудности были лишь поверхностными недоразумениями, которые иногда случаются между хорошими друзьями. Теперь же ситуация стала поистине грозной, и над пеной и мутью событий, словно гранитные утесы, поднялись коренные расхождения.
Мы имели право ожидать от Франции, что она выполнит свои обязательства и будет защищать нейтральную зону. По этому случаю приятно вспомнить, что именно так и считало нужным поступить французское верховное командование в Константинополе. 11 сентября верховные комиссары всех трех держав уведомили Мустафу Кемаля, что он не должен переходить нейтральную зону. Малочисленные британские отряды, охранявшие линии фронта на Исмидском полуострове и в Чанаке на азиатском берегу Дарданелл, были подкреплены французами и итальянскими отрядами. Чтобы предупредить военные действия, трем великим державам надо было только действовать совместно. Это показало бы Мустафе Кемалю, что, уважая пограничную линию, он имел шансы на заключение выгодного мира, а в случае ее нарушения рисковал наткнуться на сопротивление всех трех держав, обладавших безграничными ресурсами. Но если бы все три державы удалились со спорной территории, бросив остающихся на произвол судьбы, то кровь потекла бы широкой рекой, пожар разгорелся бы и никто не смог бы предсказать, когда и как будет восстановлен мир. Если во время ссоры одна сторона обнаруживает полное безволие и бессилие, то последствия могут быть самыми плачевными.
Теперь я вернусь к рассказу о моих собственных выступлениях, с которыми были связаны эти великие события. Как видел читатель, я прилагал все усилия, чтобы помешать этой отвратительной и страшной развязке. Но развязка наступила. Турки, подобно восставшим из мертвых, шли на Дарданеллы и Константинополь, а также и на Европу. Я считал необходимым задержать их. Если туркам, к несчастью, было суждено вновь появиться в Европе, то это должно было произойти не благодаря акту насилия, а по договору. Пить чашу поражения всегда отвратительно, и вряд ли можно было примириться с тем, чтобы ее испили державы, оказавшиеся победителями в величайшей из войн. Было ясно, что одного-единственного жеста было достаточно для того, чтобы они снова взяли в свои руки контроль над событиями. При таких условиях стоило сделать попытку. В течение трех лет я всячески старался заключить прочный мир с Мустафой Кемалем и добиться удаления греков из Малой Азии и неустанно спорил с моим другом премьер-министром по этому вопросу. Теперь я искренно поддерживал его, стараясь предотвратить последствия той политики, которую я осуждал. В этом отношении меня поддерживала небольшая группа решительных людей: премьер-министр, лорд Бальфур, Остин Чемберлен, лорд Биркенхед, сэр Леминг Вортингтон Эванс, а также три начальника штаба, – Битти, Кавэн и Тренчард. Мы действовали сообща. Правительство могло пасть, и мы тогда были бы освобождены от ответственности. Если бы нация не поддержала нас, она нашла бы других министров. Пусть поднимает вой пресса, пусть протестуют союзники, рассуждали мы, – но мы должны заставить турок заключить мир, прежде чем они вступят на европейский континент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Но возвратимся к нашему рассказу. В дипломатическом мире произошел ряд событий. После каннской конференции в январе 1922 г. пал Бриан, и на его место воцарился Пуанкаре, казавшийся в этот момент лишь взбешенным партийным политиком и мало похожий на того крупного человека, каким он проявил себя впоследствии. Лидер оппозиции, он стал теперь главой правительства и думал только о репарациях, Рейне и Руре. Раз турки могли в данный момент помочь Франции, то тем лучше для них. Если король Константин потерпел поражение, – поделом ему. А если греки должны были страдать за то, что они выбрали королем Константина, то это было их дело. «Ты этого хотел, Жорж Данден». Читатель, конечно, понимает, что все это выражалось чрезвычайно приличным языком, который отнюдь не мог бы заставить покраснеть Лигу наций. Мы стараемся передать только сущность французской политики, изменив ее стиль.
Англия, Франция и Италия неохотно начали переговоры с турками и греками. В техническом смысле война продолжалась, но фактически от конца марта до конца мая (1922 г.) военные действия в Малой Азии приостановились.
Союзническая конференция, состоявшаяся в Париже 22–26 марта, предложила заключить перемирие и в число условий мира включила требование об очищении греками Малой Азии. Греция согласилась на перемирие, но ничего не ответила относительно условий мира. Ангора отказывалась даже от перемирия, если греки предварительно не эвакуируют Малой Азии. Некоторое время дело не двигалось ни в ту, ни в другую сторону. Но в мае запоздалые сообщения о кровавых событиях в Анатолии начали просачиваться в прессу, вначале в виде сообщений петитом. Ежедневно стали появляться известия о резне христианского населения. Европа впервые узнала детали зверств, совершенных турками на Кавказе зимой 1920 г., когда погибло 50 тыс. армян, а равно и подробности о высылках греков из Трапезундского и Самсунского округов осенью 1921 г. В июне 1922 г. жившие в западной Анатолии греки методически истреблялись. Несмотря на старания французов преуменьшить эти ужасы и доказать, что такие же зверства, хотя и в меньших размерах совершили и греки, общественное мнение, поскольку оно существовало, обратилось против турок.
В июле Константин и его премьер-министр Гунарис, доведенные до отчаяния, сделали ловкий ход. Они быстро отозвали две дивизии из Малой Азии, пополнили ими свою фракийскую армию и попросили у союзников разрешения войти в Константинополь. Не было никакого сомнения, что они смогут занять город, и одна уже угроза немало всполошила ангорских турок, когда они узнали о греческом плане. Возможно, что если бы греки с одобрения союзников временно заняли Константинополь, то греческие армии могли бы с почетом и сравнительно небольшими потерями отступить из Малой Азии и могли бы начаться переговоры о мире. Во всяком случае после того, как греческая армия потерпела неудачу на реке Сакарии, престиж королевской семьи и греческих роялистов можно было восстановить только оккупацией Константинополя. Можно было утверждать, что если союзники не желали помогать военным операциям греков, то они не должны были бы и мешать им, а если они, исходя из общих соображений, решили помешать греческой армии, то они во всяком случае должны были бы активно помочь ей вернуться домой. Но и эта попытка оказалась тщетной. Англия, Франция и Италия, угрожая пустить в ход свои войска, запретили грекам войти в Константинополь, и единственным результатом этого чрезвычайно остроумного способа прикрытия греческого отступления из Анатолии явилось лишь ослабление греческой армии на линии фронта. Это был последний ход, сделанный перед катастрофой. Момент, которого так упрямо дожидался Мустафа Кемаль, теперь наступил. Он знал, что греки перебросили две дивизии на фракийский фронт и что эта переброска уравняла греческие и турецкие силы. Стоявшие перед ним греческие отряды великолепно знали, что так или иначе им придется оставить Малую Азию. Благодаря помощи одной великой державы Мустафа Кемаль получил теперь хорошее снаряжение, располагал достаточным количеством оружия и военных материалов и обладал даже некоторым превосходством в области авиации. Задуманные им сложные операции были мастерски выполнены. Угрожая Исмидскому полуострову и Бруссе, он оттеснил греческую армию на север, а кавалерийский набег к востоку от Айдина в долине Меандра вынудил половину другой греческой дивизии отойти к югу. Для генерального сражения у Афиум Карагиссара он сосредоточил в одном месте около 80 тыс. штыков и сабель и 180 орудий. Греки располагали почти 75 тыс. чел. и 350 орудиями. Утром 26 августа три турецких корпуса атаковали греков на 15-мильном фронте к юго-западу от Афиум Карагиссара. На следующий день линия греческих войск была сломлена первым турецким корпусом, и началось общее отступление греческой армии, превратившееся вскоре в разгром. Главные силы греческой армии в бегстве отступили к Смирне. 31 августа бегство это было настолько быстрым, что преследовавшие греков турки потеряли всякий контакт с противником. 2 сентября был взят в плен генерал Трикупис, последний верховный главнокомандующий, и его штаб. Генеральный штаб хотел повести войска в контратаку, но солдаты за ним не пошли, и он попал в руки турецкого кавалерийского эскадрона. Хотя главные силы турецкой армии прошли сто миль в три дня, им не удалось догнать греков, достигших Смирны 9 сентября. Когда турки вошли в город, 40 тыс. греков и большое количество беженцев были уже посажены на суда. Однако туркам досталось 50 тыс. пленных.
Третий греческий корпус отступал к своей базе на Мраморном море. Когда он приближался к Мудании, преследуемый турками по пятам, французский офицер сообщил греческому начальству, что греки находятся в нейтральной зоне и должны сдаться. Командиры обоих авангардных полков, знавшие, что Мудания не находится в нейтральной зоне, отказались сдаться и горными тропинками успешно довели свои полки до Пандермы, но часть третьего корпуса сдалась французам и была выдана кемалистам. Остальные, бросив пушки, добрались до Пандермы и были посажены на суда. Таким образом, в течение двух недель после 26 августа греческая армия, которая вступила в Анатолию по требованию Великобритании, Соединенных Штатов и Франции, которая на протяжении трех лет была базисом союзной политики по отношению к Турции и объектом между союзническими интригами – эта самая армия была уничтожена или прогнана за море. Турция опять стала единственной владычицей Малой Азии, и армия Мустафы Кемаля, отпраздновав свой триумф сожжением Смирны и неистовой резней христианского населения, повернула свои передовые колонны к Костантинополю и проливам.
Над Европой разразилась теперь катастрофа, задолго подготовленная неосторожностью греков и медлительностью, разногласиями и интригами союзников. Иллюзии держав, подписавших Севрский договор, поддерживались только вооруженными силами Греции. Силы эти были теперь разбиты. Перенесению войны на европейский континент мешала теперь только дюжина батальонов, споривших друг с другом британских, французских и итальянских войск, а пожар Смирны и совершенное в ней отвратительное избиение были предуказанием той судьбы, которая готовится Константинополю. Последствия нового турецкого вторжения в Европу были неисчислимы. Борьба кемалийских армий, подкрепленных материальными и людскими ресурсами Константинополя, со стоявшими во Фракии греческими войсками грозила снова поставить на очередь все спорные вопросы Балканского полуострова. Новое появление турок в Европе, выступавших теперь в роли неукротимых и безудержных победителей, запятнанных кровью беспомощного христианского населения, противоречило всему, что случилось во время войны, и было наихудшим унижением для союзников. Победа союзников над Турцией была более полной, чем победа над какой бы то ни было другой страной. Мощь победителей ни в какой другой стране не демонстрировалась с таким высокомерием, как в Турции. А между тем теперь все плоды успешной войны, все военные лавры, ради которых многие тысячи умерли на Галлиполийском полуострове, в пустынях Палестины и Месопотамии, в болотах Салоникского фронта и на борту обслуживавших эти экспедиции судов, все диверсии союзных войск, потребовавшие столько людей, оружия и затрат, – все это закончилось постыдной развязкой. К началу мирной конференции союзные армии одержали над Турцией абсолютную и бесспорную победу. Прошло четыре года, – и болтуны превратили победу в поражение. Прошли четыре года, отмеченные бессмысленным истреблением человеческих жизней; погибали не только солдаты на полях сражения, но и в еще большей степени – женщины, дети, старики, инвалиды, безоружные. Все выспренние претензии Европы и Соединенных Штатов, все красноречие государственных деятелей, все комитеты и комиссии, тщательно проработавшие вопросы, – все это привело повелителей, располагавших раньше подавляющими силами, к этому горькому и постыдному концу.
Но последнее слово еще не было сказано. У нас оставалось еще время, и мы могли если не исправить беду, то по крайней мере достичь заключения мира, который сохранил бы до некоторой степени престиж союзников и охранил Европу от нового пожара. В этом отношении лежавшие на нас обязательства были совершенно точны. Область вокруг Константинополя от линии чаталджийских укреплений до исмидских укреплений и от Черного моря до Дарданелльского пролива была объявлена нейтральной зоной. Кемалисты согласились уважать ее неприкосновенность, границы ее были установлены вместе с кемалистскими офицерами, и территория области была определена совершенно точно. Мы видели, что за несколько месяцев до этого, когда Греция попыталась исправить свое положение путем захвата Константинополя, эти же союзники провозгласили неприкосновенность нейтральной зоны, и британские, французские и итальянские войска двинулись со знаменами и в полном боевом снаряжении на ее защиту. Если было справедливо путем этого объединенного союзнического выступления лишать Грецию единственного способа, при помощи которого она могла спасти свои малоазиатские армии, то разве не было обязанностью союзников помешать тому, чтобы эта нейтральная зона была пройдена турками, которые хотели атаковать и уничтожить остатки греческих армий во Фракии? Если Англия, несмотря на симпатии к грекам английского премьер-министра, выступила вместе с Францией и Италией и задержала греческое наступление на Константинополь, то разве эти державы не были обязаны защищать вместе с нами те границы, которые они совместно установили и обязались охранять?
Неужели нам предстояло быть выгнанными из Константинополя и уехать оттуда на наших судах, предоставив Кемалю расправиться с теми, кого он считал изменниками своей стране, – с султаном, его министрами и всеми теми, кто выполнял наши инструкции и осуществлял условия перемирия? Неужели три великих нации, до которых доносились жалобные крики смирнских жертв, должны были бежать без оглядки при приближении вооруженных отрядов? Неужели они должны были оставить город, которым они завладели и за который они приняли на себя прямую ответственность, и обречь его на безжалостную расправу или, еще хуже, на безудержную анархию? Но чтобы это предотвратить, необходимо нечто иное, чем обман и болтовня. Кто-то должен был проявить твердость, – иначе все грозило рухнуть. От итальянцев нельзя было многого ожидать. Они знали, что греки были посланы в Малую Азию для того, чтобы предупредить их и не дать им воспользоваться их законными правами. В настоящее время греки были загнаны в море, а вместе с крушением греческих мечтаний исчезли или по крайней мере ослабели и итальянские претензии. Но неужели Франция, эта воинственная нация, командовавшая союзниками в Армагеддонской битве, Франция Фоша и Клемансо, намеревалась отказаться от выполнения своих обязательств? Можно многим извинить те мелкие прегрешения, которые она совершила благодаря дипломатической деятельности Франклина Буйона. Но как бы то ни было, между Ллойд-Джорджем и Пуанкаре произошел полный разрыв, и они перестали понимать друг друга. По отношению друг к другу они проявили только антагонизм в самых разнообразных формах. Политика Ллойд-Джорджа, старавшегося создать великую греческую империю, мало интересовала Францию, а между тем постоянная борьба с турками грозила создать Франции чрезвычайно большие затруднения на тех сирийских территориях, которые она только что завоевала. Политику Ллойд-Джорджа даже руководящие круги британского общественного мнения считали противоречащей общим интересам Британской империи. Это была личная политика, да и кроме того ее инициатор не решался принять на себя полную ответственность за нее. Французы не могли понять, чего добивалась Британия. Между Британией и Францией возникли другие разногласия из-за репараций и мирного трактата, а французское вторжение в Рур висело темным облаком над только что оживавшей Европой. Англо-французские отношения ухудшились до последней степени; трудно было поверить, это эти два народа, испытавшие столь много, столь много достигшие, похоронившие столько мертвецов на полях общих сражений и спасшиеся из огненной печи мировой войны благодаря своей стойкой дружбе, могли так быстро разойтись. Но в конце концов все эти трудности были лишь поверхностными недоразумениями, которые иногда случаются между хорошими друзьями. Теперь же ситуация стала поистине грозной, и над пеной и мутью событий, словно гранитные утесы, поднялись коренные расхождения.
Мы имели право ожидать от Франции, что она выполнит свои обязательства и будет защищать нейтральную зону. По этому случаю приятно вспомнить, что именно так и считало нужным поступить французское верховное командование в Константинополе. 11 сентября верховные комиссары всех трех держав уведомили Мустафу Кемаля, что он не должен переходить нейтральную зону. Малочисленные британские отряды, охранявшие линии фронта на Исмидском полуострове и в Чанаке на азиатском берегу Дарданелл, были подкреплены французами и итальянскими отрядами. Чтобы предупредить военные действия, трем великим державам надо было только действовать совместно. Это показало бы Мустафе Кемалю, что, уважая пограничную линию, он имел шансы на заключение выгодного мира, а в случае ее нарушения рисковал наткнуться на сопротивление всех трех держав, обладавших безграничными ресурсами. Но если бы все три державы удалились со спорной территории, бросив остающихся на произвол судьбы, то кровь потекла бы широкой рекой, пожар разгорелся бы и никто не смог бы предсказать, когда и как будет восстановлен мир. Если во время ссоры одна сторона обнаруживает полное безволие и бессилие, то последствия могут быть самыми плачевными.
Теперь я вернусь к рассказу о моих собственных выступлениях, с которыми были связаны эти великие события. Как видел читатель, я прилагал все усилия, чтобы помешать этой отвратительной и страшной развязке. Но развязка наступила. Турки, подобно восставшим из мертвых, шли на Дарданеллы и Константинополь, а также и на Европу. Я считал необходимым задержать их. Если туркам, к несчастью, было суждено вновь появиться в Европе, то это должно было произойти не благодаря акту насилия, а по договору. Пить чашу поражения всегда отвратительно, и вряд ли можно было примириться с тем, чтобы ее испили державы, оказавшиеся победителями в величайшей из войн. Было ясно, что одного-единственного жеста было достаточно для того, чтобы они снова взяли в свои руки контроль над событиями. При таких условиях стоило сделать попытку. В течение трех лет я всячески старался заключить прочный мир с Мустафой Кемалем и добиться удаления греков из Малой Азии и неустанно спорил с моим другом премьер-министром по этому вопросу. Теперь я искренно поддерживал его, стараясь предотвратить последствия той политики, которую я осуждал. В этом отношении меня поддерживала небольшая группа решительных людей: премьер-министр, лорд Бальфур, Остин Чемберлен, лорд Биркенхед, сэр Леминг Вортингтон Эванс, а также три начальника штаба, – Битти, Кавэн и Тренчард. Мы действовали сообща. Правительство могло пасть, и мы тогда были бы освобождены от ответственности. Если бы нация не поддержала нас, она нашла бы других министров. Пусть поднимает вой пресса, пусть протестуют союзники, рассуждали мы, – но мы должны заставить турок заключить мир, прежде чем они вступят на европейский континент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65