Лента продолжала двигаться. Лексингтон по-прежнему висел вверх ногами, кровь лилась у него из горла и заливала глаза, но кое-что он все-таки мог разглядеть. У него возникло смутное впечатление, будто он оказался в необычайно длинной комнате, и в дальнем конце этой комнаты стоял огромный дымящийся котел с водой, а вокруг котла, едва видимые сквозь пар, плясали темные фигуры, размахивая длинными кольями. Конвейерная лента проходила прямо над котлом, и свиньи падали в кипящую воду одна за другой. У одной свиньи на передних ногах были длинные белые перчатки.
Неожиданно нашего героя страшно потянуло в сон. Но лишь когда его здоровое, сильное сердце откачало из тела последнюю каплю крови, только тогда он перешел из этого, лучшего из всех миров, в другой мир.
Чемпион мира
Целый день, в перерывах между обслуживанием клиентов, мы ползали в конторе заправочной станции по столу и готовили изюм. Ягоды от пребывания в воде размякли и набухли, и, когда мы надрезали их бритвой, кожица лопалась, и содержимое легко выдавливалось наружу.
Между тем, всего изюмин у нас было сто девяносто шесть, и, когда мы закончили, был уже почти вечер.
– Ну чем не хороши! – воскликнул Клод, яростно потирая руки. – Который час, Гордон?
– Шестой.
В окно мы увидели, как к колонке подъехал фургон с женщиной за рулем и, наверное, восемью ребятишками, которые сидели сзади и ели мороженое.
– Надо двигаться, – сказал Клод. – Сам понимаешь, не явимся туда до заката, все пойдет насмарку.
Он уже начинал дергаться. Его лицо было таким же красным, а глаза так же вылезли из орбит, как и тогда – перед собачьими бегами или перед вечерним свиданием с Кларис.
Мы оба вышли из конторы, и Клод отпустил женщине столько галлонов бензина, сколько она просила. Когда она отъехала, он остался стоять посреди дороги и, щурясь, с беспокойством глядел на солнце, – оно висело в дальнем конце долины чуть выше ширины ладони над линией деревьев, на гребне холма.
– Ладно, – сказал он. – Закрывай лавочку.
Гордон быстро обошел все колонки, закрыв их на замок.
– Ты бы лучше снял этот свой желтый свитер, – сказал Клод.
– Это еще зачем?
– При лунном свете ты будешь сверкать в нем, как маяк.
– Все будет в порядке.
– Нет, – сказал Клод. – Сними его, Гордон, прошу тебя. Вернусь через три минуты.
Он исчез в своем автоприцепе за заправочной станцией, а я вернулся в контору и поменял желтый свитер на синий.
Когда мы снова встретились, на Клоде были черные брюки и темно-зеленый свитер с высоким завернутым воротником. На голове коричневая кепка, низко надвинутая на глаза. Он был похож на артиста, играющего в ночном клубе бандита.
– А это что у тебя там? – спросил я, увидев, что на поясе у него что-то топорщится.
Клод задрал свитер и показал мне два тонких белых хлопчатобумажных мешка, аккуратно и прочно привязанных к животу.
– Чтобы потом в них складывать, – загадочно ответил он.
– Понятно.
– Пошли, – сказал он.
– Не лучше ли нам взять машину?
– Слишком рискованно. Ее могут увидеть, когда мы ее оставим.
– Но ведь до леса больше трех миль.
– Да, – сказал Клод. – И думаю, ты сам понимаешь, что мы можем получить шесть месяцев тюрьмы, если нас схватят.
– Этого ты мне раньше не говорил.
– Разве?
– Я не пойду, – сказал я. – Не стоит того.
– Тебе полезно прогуляться, Гордон. Идем.
Был тихий солнечный вечер, яркие белые облачка неподвижно висели в небе, и в долине было прохладно и очень тихо. Мы пошли по траве вдоль дороги, которая тянулась между холмами в сторону Оксфорда.
– Изюм у тебя? – спросил Клод.
– В кармане.
– Хорошо, – сказал он. – Отлично.
Через десять минут мы свернули с главной дороги на узкую тропинку с высокой изгородью по обеим сторонам. Дальше нам предстояло взбираться вверх.
– Сколько там сторожей? – спросил я.
– Трое.
Клод выбросил выкуренную наполовину сигарету. Спустя минуту он закурил другую.
– Обычно я не одобряю новые методы, – сказал он. – Особенно в такого рода делах.
– Понимаю.
– Но, честное слово, Гордон, думаю, на сей раз нас ждет грандиозный успех.
– Точно?
– Не сомневаюсь.
– Надеюсь, ты прав.
– Это будет вехой в истории браконьерства, – сказал он. – И смотри, ни единой живой душе потом не проговорись, как мы это сделали, понял? Потому что если это просочится, каждый болван в округе будет делать то же самое, и тогда ни одного фазана не останется.
– Ни слова никому не скажу.
– Ты должен гордиться собой, – продолжал он. – Умные люди уже сотни лет бьются над этой проблемой, но никто ничего похожего не придумал. Почему ты мне об этом раньше не рассказывал?
– А ты никогда и не интересовался моим мнением, – ответил я.
И это было правдой. Буквально до позавчерашнего дня Клоду и в голову не приходило обсуждать со мной святую тему браконьерства. Летними вечерами, после работы, я частенько видел, как он незаметно выскальзывает в своей кепке из автоприцепа и исчезает на дороге в лес. Иногда, глядя на него в окно, я ловил себя на том, что задумываюсь – что же он все-таки собирается предпринять один-одинешенек среди ночи, какие хитрости замышляет? Он редко возвращался рано и никогда, абсолютно никогда сам добычу не приносил. Однако на следующий день (я и представить себе не мог, как он этого достигал) в сарае за заправочной станцией висел фазан, или заяц, или пара куропаток, которых мы потом съедали.
Летом он был особенно активен, а в последние два месяца задал такой темп, что уходил в лес четыре, а то и пять раз в неделю. Но и это еще не все. Мне казалось, что его отношение к браконьерству изменилось самым загадочным и неуловимым образом. Теперь он действовал более решительно, более хладнокровно и целеустремленно, чем прежде, и у меня было такое впечатление, что теперь это была уже не столько охота, сколько рискованное предприятие, что-то вроде тайной войны, которую Клод вел в одиночку против невидимого и ненавидимого врага.
Но кто же был этим врагом?
Точно не могу сказать, у меня возникло подозрение, что им был не кто иной, как сам знаменитый мистер Виктор Хейзел, владелец земли и фазанов. Мистер Хейзел был местным пивоваром и держался невероятно надменно. Он был так богат, что невозможно выразить словами, и его собственность простиралась на мили по всей долине. Он выбился из низов, был напрочь лишен обаяния и обладал весьма скудным числом добродетелей. Он презирал всех людей, занимавших низкое общественное положение, поскольку сам был когда-то одним из них, и отчаянно стремился общаться только с теми, с кем, по его мнению, и нужно общаться. Он охотился верхом с собаками, любил пригласить гостей, носил модные жилетки и каждый день проезжал на огромном черном "роллс-ройсе" мимо заправочной станции к своей пивоварне. Когда он проносился мимо, мы иногда успевали разглядеть за рулем сияющее лицо пивовара, розовое, как ветчина, дряблое и воспаленное от чрезмерного употребления пива.
Ну да ладно. Вчера днем Клод ни с того ни с сего вдруг сказал мне:
– Сегодня вечером я опять пойду в лес Хейзела. Хочешь пойти со мной?
– Кто – я?
– На фазанов. В этом году, может, последний шанс, – сказал он. – В субботу открывается охотничий сезон, и потом все птицы разлетятся. Если будет кому разлетаться.
– А почему ты вдруг меня приглашаешь? – с подозрением спросил я.
– Особой причины у меня нет, Гордон. Просто так.
– А это рискованно?
Он не ответил.
– У тебя, наверное, и ружье припасено?
– Ружье! – с отвращением воскликнул Клод. – В фазанов не стреляют, ты что, не знаешь? В лесах Хейзела достаточно пистону хлопнуть, чтобы тебя сторожа тут же схватили.
– Тогда как же ты охотишься?
– Ага, – произнес он и загадочно прикрыл веком один глаз.
Наступила долгая пауза. Потом Клод сказал:
– Как тебе кажется, ты сможешь держать рот на замке, если я тебе кое-что расскажу?
– Вполне.
– Я этого еще никому в жизни не рассказывал, Гордон.
– Весьма польщен, – сказал я. – Мне ты можешь полностью довериться.
Он повернул голову, устремив на меня свои бледные глаза. Глаза у него были большие и влажные, как у быка, и они были так близко от меня, что я увидел, как отражаюсь в них вверх ногами.
– Сейчас я раскрою тебе три лучших на свете способа охоты на фазана, – сказал Клод. – А поскольку ты в нашем походе будешь моим гостем, я дам тебе возможность выбрать тот способ, который мы используем сегодня ночью. Как тебе все это?
– По-моему, тут какой-то подвох.
– Да нет тут никакого подвоха, Гордон, клянусь тебе.
– Ладно, тогда продолжай.
– Значит, так, – сказал он. – Вот первый большой секрет.
Он умолк и сделал длинную затяжку.
– Фазаны, – мягко прошептал он, – без ума от изюма.
– От изюма?
– От самого обыкновенного изюма. У них это самая большая слабость. Мой папа открыл это сорок лет назад, так же как открыл и все три эти способа, о которых я тебе собираюсь сейчас рассказать.
– Ты, кажется, говорил, что твой папа был пьяницей.
– Может, и был. Но еще он был замечательным браконьером, Гордон. Может, самым замечательным за всю историю Англии. Мой папа изучал браконьерство, как ученый.
– Ты правду говоришь?
– Я не шучу. Правда, не шучу.
– Я тебе верю.
– Чтоб ты знал, – сказал он, – мой папа держал на заднем дворе целый выводок первоклассных петушков исключительно с научными целями.
– Петушков?
– Ну да. И когда он придумывал какой-нибудь новый хитроумный способ ловли фазана, он сначала испытывал его на петушке. Так он узнал насчет изюма. И он изобрел также способ с конским волосом.
Клод умолк и оглянулся, чтобы убедиться, что его никто не подслушивает.
– Вот как это делается, – сказал он. – Для начала нужно взять несколько изюминок, замочить их на ночь в воде, чтобы они стали красивые, круглые и сочные. Затем берешь прочный конский волос и разрезаешь на части длиной по полдюйма. Потом просовываешь каждую из этих частей через каждую изюминку, чтобы примерно восьмая часть дюйма высовывалась с каждого конца. Пока все понятно?
– Да.
– Дальше. Подходит старина фазан и съедает одну из этих изюминок. Так? А ты следишь за ним из-за дерева. И что происходит потом?
– Думаю, она застрянет у него в горле.
– Точно, Гордон. Но вот что удивительно. Вот что открыл мой папа. Птица после этого не может пошевелить лапами. Она просто-напросто пригвождена к земле и двигает своей глупой шеей вверх-вниз, будто поршнем, а тебе лишь остается спокойно выйти из-за дерева и взять ее в руки.
– В это я не верю.
– Клянусь, – сказал Клод. – Как только фазан схватит конский волос, ты можешь стрелять у него над ухом из ружья, он даже не вздрогнет. Это необъяснимо. Но нужно быть гением, чтобы открыть такое.
Он умолк и минуту-другую вспоминал своего отца, великого изобретателя. В глазах Клода светилась гордость.
– Итак, это способ номер один, – сказал он. – Способ номер два еще проще. Нужно взять удочку. На крючок насаживаешь изюминку и ловишь фазана, как если бы ты ловил рыбу. Забрасываешь удочку ярдов на пятьдесят, лежишь себе на животе в кустах и ждешь, когда клюнет. Потом вытаскиваешь его.
– Не думаю, что это твой отец изобрел.
– Этот способ очень популярен у рыболовов, – сказал Клод, предпочтя не расслышать меня. – У страстных рыболовов, которым не так часто, как хотелось бы, удается выбраться к морю. Беда только в том, что этот способ довольно шумный. Когда фазана вытаскивают, он кричит как ненормальный, и сбегаются все сторожа, какие только есть в лесу.
– А в чем заключается способ номер три? – спросил я.
– Ага, – произнес он, – номер три просто красавчик. Последнее изобретение моего папы перед кончиной.
– Его последнее великое дело?
– Именно, Гордон. И я даже помню тот самый день. Было воскресное утро, и вдруг мой папа входит на кухню с крупным белым петушком в руках и говорит: "Кажется, у меня получилось!" На лице улыбочка, а в глазах светится гордость. Он преспокойно кладет птицу прямо посреди стола и говорит: "Честное слово, думаю, на этот раз мне попался хороший петушок!" – "Кто хороший? – спрашивает моя мама, отрываясь от раковины. – Гораций, убери эту грязную птицу со стола". На петушке смешная бумажная шапочка, как перевернутый стаканчик из-под мороженого, и мой папа с гордостью на петушка показывает. "Погладь-ка его, – говорит он. – Он и с места не сдвинется". Петушок начинает скрести лапой по бумажной шапочке, но та, похоже, приклеена и не сползает. "Никакая птица не убежит, если закрыть ей глаза", – говорит мой папа и тычет в петушка пальцем, и толкает его по столу, но петушок не обращает на это никакого внимания. "Можешь его взять, – говорит он маме. – Можешь убить его и приготовить на обед, чтобы отпраздновать то, что я только что изобрел". И тут он берет меня за руку, быстро выводит за дверь, и мы идем в поле, а потом в тот лес по другую сторону Хедденхэма, который когда-то принадлежал герцогу Букингемскому, и часа за два мы отлавливаем пять отличных жирных фазанов с меньшими усилиями, чем если бы купили их в лавке.
Клод остановился, чтобы перевести дыхание. Вспоминая замечательные дни своей молодости, он преобразился – его глаза еще больше увеличились, повлажнели и стали мечтательными.
– Я не совсем понимаю, – сказал я. – Как ему удавалось надеть бумажные колпачки на головы фазанам в лесу?
– Ни за что не догадаешься.
– Конечно нет.
– Тогда слушай. Прежде всего в земле выкапываешь маленькую лунку. Потом скручиваешь кусок бумаги, чтобы получился конус, который помещался бы в эту лунку широким концом кверху. Потом всю внутренность этой бумажной чашки смазываешь птичьим клеем и бросаешь туда несколько изюминок. Одновременно нужно набросать изюминок вокруг лунки. Дальше. Идет старина фазан и клюет и, когда подходит к лунке, засовывает туда свою голову, чтобы съесть изюминки, и – на голове у него оказывается колпак, и он ничего не видит. Ну разве не замечательно, до чего некоторые додумываются, а, Гордон? Ты не согласен?
– Твой папа был гением, – сказал я.
– Тогда делай свой выбор. Какой из трех способов тебе нравится, тот мы и используем сегодня ночью.
– Тебе не кажется, что все они немного жестокие?
– Жестокие! – с возмущением вскричал Клод. – О господи! А кто это последние полгода почти каждый день ел жареного фазана и не заплатил за это ни гроша?
Он повернулся и направился к двери мастерской. Видно было, что мое замечание глубоко его огорчило.
– Погоди минуту, – сказал я. – Не уходи.
– Так ты хочешь пойти со мной или нет?
– Да, но сперва разреши мне кое-что у тебя спросить. У меня тут возникла одна мысль.
– Держи ее при себе, – сказал Клод. – Ты говоришь о предмете, в котором ничего не смыслишь.
– Помнишь тот пузырек со снотворными таблетками, которые врач выписал мне в прошлом месяце, когда у меня болела спина?
– Ну и что?
– А на фазанов они не могут подействовать?
Клод прикрыл глаза и сочувственно покачал головой.
– Погоди, – сказал я.
– Тут и обсуждать нечего, – сказал он. – Да ни один фазан на свете не станет глотать эти паршивые красные капсулы. Ничего лучше не мог придумать?
– Ты забываешь об изюме, – сказал я. – Послушай, что я тебе скажу. Берем изюм. Вымачиваем его, пока он не разбухнет. Потом делаем лезвием надрез. Потом немного его опустошаем. Потом открываем одну из моих красных капсул и высыпаем весь порошок в изюминку. Потом берем иглу и очень тщательно зашиваем надрез. Дальше...
Краешком глаза я увидел, как рот Клода медленно приоткрывается.
– Дальше, – продолжил я, – у нас получается красивая, чистая на вид изюминка с двумя с половиной гранами снотворного внутри, и позволь сказать тебе еще кое-что. Этого хватит, чтобы свалить с ног среднего мужчину, не то что птицу!
Я выждал десяток секунд, чтобы сказанное мной попало по адресу.
– Кроме того, используя такой способ, мы могли бы действовать масштабно. Захотим – и приготовим двадцать изюминок, а потом, на закате, нам останется только разбросать их на поляне, где их подкармливают, и уйти. Через полчаса таблетки начнут действовать. Когда мы возвращаемся, фазаны уже расселись по деревьям и покачиваются, ощущая некоторую слабость, притом стараются сохранить равновесие. Но скоро каждый фазан, который съел хотя бы одну изюминку, обязательно свалится без сознания на землю. Дорогой ты мой, да они будут падать с деревьев, как яблоки, и мы будем ходить и собирать их!
Клод в восхищении смотрел на меня.
– О господи, – неслышно произнес он.
– И нас ни за что не поймают. Мы просто пройдем по лесу, разбрасывая по дороге изюминки, и даже если бы за нами наблюдали, все равно ничего бы не заметили.
– Гордон, – сказал он, кладя руку мне на колено и глядя на меня большими и сверкающими, точно звезды, глазами. – Если эта штука сработает, она произведет настоящую революцию в браконьерстве.
– Рад слышать.
– Сколько у тебя осталось таблеток? – спросил он.
– Сорок девять. В пузырьке было пятьдесят, я съел только одну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87