Они были подарком судьбы человеку, которого вовсе не существовало, которого он сам придумал.
— Ах, Эванджелина! — прошептал он. — Я люблю тебя.
В Чатем-Лодже наконец наступило утро, но Эванджелику это не радовало. Она сидела в постели, укутавшись одеялом. Ей было очень холодно. Она дрожала, и дрожь эта охватила не только тело, но и душу.
Весь вечер и всю ночь Эванджелина провела в одиночестве в своей комнате, шагая из угла в угол. Ей хотелось плакать, но слезы не приходили. Нечего горевать, убеждала она себя. Горевать можно о потере, а Эллиота она не могла потерять, потому что он никогда не принадлежал ей. Но почему в таком случае она ощущает такую невыносимую боль? И почему она вновь и вновь с замиранием сердца вспоминает сладкие минуты, которые они пережили вместе?
Она страдала! Еще как! Эванджелина с трудом подавила рыдание. Она похоронила свою мечту, потеряв не просто любовника, но и настоящего друга. Она доверяла Эллиоту свои тайны, свои надежды, все самое сокровенное, чем женщина может поделиться с мужчиной. Как унизительно было сознавать, что его чувства были ложью, что они были частью запланированного маркизом Рэнноком возмездия!
А когда его махинации были разоблачены, он предложил ей выйти за него замуж. Какая наглость! О, у Рэннока, несомненно, существовал какой-то коварный замысел. Иначе зачем бы ему делать ей предложение? Нечего даже надеяться, что это было честное предложение! Возмущенная Эванджелина снова пришла в ярость. Видит Бог, ей хотелось отомстить Рэнноку за боль, которую он ей причинил. И не только ей. Мучительно было видеть лица детей вчера вечером. Она была благодарна Гасу, который, став нечаянным свидетелем ее безобразной ссоры с Эллиотом, спокойно и с пониманием, которого она не ожидала от такого молодого человека, как он, постарался по возможности сгладить последствия ужасных событий вчерашнего вечера. Он успокоил детей, кое-как объяснив появление неожиданных визитеров и внезапный отъезд Эллиота. Правда, когда он сказал, что Эллиот будет слишком занят в Лондоне и не возвратится в Чатем-Лодж, Фредерика безутешно разрыдалась.
Вспоминать обо всем этом было крайне неприятно. Эванджелина, сняв с крючка в гардеробе свой рабочий халат и небрежно заколов волосы, вышла из спальни.
Господи! Как удалось этому варвару одурачить всех их? А самое главное, как могла она желать этого человека? Как могла она отдаться ему душой и телом? Она почувствовала, что краснеет, вспомнив, как вела себя с ним, с какой готовностью она, не медля ни секунды, раздвинула ножки перед Рэнноком, словно дешевая проститутка, и получила от этого наслаждение. Да, черт возьми, наслаждение. При воспоминании о прикосновении его рук к своему телу Эванджелина почувствовала, как предательски напряглась грудь под заляпанным краской халатом. Она попыталась усилием воли прогнать эти воспоминания, но ощутила лишь горячее желание снова почувствовать его внутри своего тела.
Чуть не споткнувшись на лестнице, она попыталась сосредоточиться не на низменных желаниях, а на своей ненависти к этому мерзкому, лживому, к этому распутному негодяю. Как он, должно быть, потешался над провинциальной простотой ее семейства! Как, должно быть, смеялся над ней, радуясь легкой победе! «Но зачем, интересно, маркиз Рэннок появился в Чатем-Лодже? « — подумала она, снимая со стены его портрет и ставя его на свободный мольберт. Действительно, зачем ему понадобилось очаровывать ее семью и соблазнять ее? Зачем было человеку, которого она любит — вернее, думала, что любит, — причинять ей такую боль, если он от этого ничего не выигрывал? Или это действительно была месть? Правда, вдовствующая графиня была потрясена, увидев в Чатеме маркиза Рэннока, однако она не была публично унижена и отнюдь не почувствовала себя побежденной. Не секрет, что Рэннока считали человеком мстительным — и не без оснований. Не секрет также, что ему было за что мстить этой семье. Ведь из-за Стоунов общество вдоволь посмеялось над Рэнноком. И он, конечно, этого не забыл. Хотя Джанет в отчаянной попытке зачать наследника имела много любовников, Рэннок был первым, которого застукали с ней, причем дело это получило широкую огласку. И поймал их не кто иной как полоумный муженек Джанет. Унижение от того, что Рэннока использовали как жеребца-производителя, усугублялось пулевым ранением в ягодицу.
Но неужели он избрал орудием своей мести ее или, что еще хуже, Майкла? Это было бы слишком жестоко.
К тому времени как несколько часов спустя в открытую дверь студии тихо постучали, Эванджелина вовсю работала над портретом. Уинни, на которую она почти не обратила внимания, подошла и, взглянув на портрет, пристально уставилась на нее. Пробормотав что-то вроде «Сатана в килте», Уинни пожала плечами и отошла к окну, чтобы поправить занавески.
— Эви, дорогая, — вздохнув, сказала она, — нам надо поговорить. Я не могу больше притворяться, будто не вижу, что он сильно обидел тебя. Подумать только, ведь я сама тебя поощряла!
— Какой вздор, Уинни! При чем тут ты? Я сама… сама..
— Влюбилась в него? — подсказала Уинни. — Я это знала. И позволила этому случиться.
Эванджелина отвернулась, закусив губу, чтобы не расплакаться. Если она расплачется, то уже не сможет остановиться.
— Но почему, Эви? Как ты думаешь, почему Эллиот обманул нас? Я всю ночь ломала над этим голову, но так и не нашла ответа. Это просто не имеет смысла!
— Может быть, он хотел таким образом сыграть злую шутку с дядюшкой Стивеном? — сказала Эванджелина, вглядываясь в изображение шотландского варвара на холсте. — Но мне кажется, что у него был более коварный замысел.
Уинни с сомнением покачала головой:
— Откуда ему было знать о нас?
— Мы ведем уединенный образ жизни, но не прячемся от общества, Уинни, — сказала Эванджелина. — И если я избегаю бывать в свете, то это для того лишь, чтобы не встречаться с семьей отца.
— До сих пор все шло как по маслу, в обществе почти не знали о твоем существовании, тем более о твоей связи с графством Трент. — Уинни наклонилась к портрету даже побледнела. — Силы небесные! Что ты сделала с его глазами, Эви?
— А что с ними такое? — резко спросила Эванджелина.
— Ну-у — Уинни даже вздрогнула. — Даже у Рэннока не может быть такого порочного взгляда… И что это у него за огромный меч?
— Это палаш шотландских горцев, Уинни, — искоса взглянув на нее, пояснила Эванджелина. — С каких это пор ты возомнила себя искусствоведом?
— Ладно, пусть будет палаш. Однако я должна сказать тебе, что более ужасною портрета я никогда в жизни не видела. — С сомнением пожав плечами, Уинни продолжила разговор: — Кстати, как мог маркиз Рэннок вычислить тебя? Если он заранее все спланировал, то откуда узнал, где тебя найти? Или что ты красива? Да к тому же совершеннолетняя? И как он мог узнать о Майкле?
— К чему ты клонишь, Уинни? — холодно сказала Эванджелина. — Рэннок распутный и коварный тип, он безжалостен и мстителен, он совращает молодых девушек — и это далеко не полный перечень его омерзительных качеств.
Уинни принялась расхаживать взад-вперед по студии.
— Не знаю, не знаю, Эви, — наконец сказала она. — Помнишь тот день, когда он впервые появился в Чатеме?
Помнит ли она? Эванджелина со стуком положила кисть и прижала ладонь ко лбу. Да разве это можно забыть?
— Да, помню, — спокойно ответила она вслух. — Тогда шел сильный дождь.
— Я тоже помню, — сказала Уинни, задумчиво глядя в пространство. — Было в этом что-то странное. Он был очень неуверен в себе. Помнишь, как он встрепенулся, когда я назвала его чужим именем?
— Да, я и забыла об этом, — сказала Эванджелина, нахмурив брови.
— А помнишь, как он сказал, что у него есть кое-какие дела в этом районе? А на следующий день, уезжая, он повернул на Роутем-Форд? Разве это не странно? Человек приезжает, чтобы позировать для портрета — заметь, с опозданием на пять часов, под проливным дождем, — и вдруг оказывается, что у него какие-то дела в Роутем-Форде. Какие? Там же ничего нет!
— Верно, — прошептала Эванджелина. — И он был очень удивлен, когда я назвала ему Роутем-на-Ли. Как будто никогда не слышал такого названия. К тому же он совсем не знал названий окрестных деревень.
— Вот именно! — Уинни быстро подошла к мольберту. — Должна сказать тебе еще кое-что. Сегодня утром я заглянула в свою Книгу Пэров. Полное имя маркиза Рэннока — Эллиот Роберт Армстронг. Не странно ли это? Зачем бы человеку желающему скрыть свою личность, называть себя частью собственного настоящего имени? Более того, ты говорила, что он не разбирается в портретах. Если все это, как считаешь ты, было спланировано заранее, то он весьма слабо подготовился к осуществлению своего плана.
— Но какое еще объяснение может быть всему этому, особенно его поведению по отношению ко мне? — покраснев, спросила Эванджелина.
— Что ты хочешь сказать, дорогая? — Уинни перешла на шепот. — Не говори, не хочу даже слышать, насколько плохо справилась я со своей обязанностью.
— Что касается твоей обязанности, Уинни, то во всем виновата я одна. Я уже большая девочка и сознательно позволила себе увлечься.
Уинни неожиданно приложила нежную, прохладную ручку к щеке Эви.
— Разве трудно представить себе, Эви, что этот мужчина был очарован тобой? И что его чувство было искренним? Что, если он приехал сюда с другой целью, а сам влюбился?
— Ты неисправимый романтик, Уинни, — прервала ее Эванджелина, возвращаясь к работе. — Каковы бы ни были его намерения, все это осталось в прошлом, а нам предстоит иметь дело с коварными замыслами Гонории Трент.
— Ты думаешь, она осмелится вернуться сюда? — в ужасе воскликнула Уинни.
— Не пройдет и недели, как она появится здесь, уж поверь мне — усмехнулась Эванджелина.
— Может быть, ты и права, — задумчиво произнесла Уинни и направилась к двери. — Пойду предупрежу Болтона, чтобы был начеку. — У двери она неожиданно задержалась и, оберлувшись к Эванджелине, сказала: — Кстати, Эви, палаш, который ты нарисовала, — это оружие шотландских горцев? Я вспомнила, что клан Армстронгов проживал на Шотландской низменности.
— Это вполне допустимая вольность художника, — прошипела Эванджелина. — Символизм.
— Ах символизм? — Уинни высоко вздернула брови и понимающе усмехнулась. — Не заставляй меня краснеть, дорогая! — С этими словами она проворно выскочила за дверь, едва увернувшись от кисти, которую Эванджелина метнула ей вдогонку.
Глава 12
Если бы Эллиот не потерял полностью счет времени, то знал бы, что прошло уже двое суток с тех пор, как сатана поднялся из преисподней и с грохотом открыл свой мерзкий ящик с инструментами. Эллиот понимал лишь одно: подручные сатаны, зажав его голову в тиски, безжалостно вбивают в нее клинья кузнечными молотами. Тем временем еще одна бригада нечистой силы обрабатывала зубилами его виски. Вся эта деятельность вызывала адскую боль. Однако ни в какое сравнение с этой болью не шли мучения, которые причинял луч света, упавший на лицо.
— Вставай, лежебока! — проворчал сэр Хью, рывком раздвинув тяжелые бархатные занавески полога. — И ради Бога, перевернись на другой бок. Ты совсем запутался в этих чертовых простынях, удивительно, как не задохнулся.
Эллиот заставил себя чуть-чуть приоткрыть один глаз.
В изножье его кровати стоял Мэтью Уинтроп, энергично постукивая по деревянной спинке своим кулаками.
— Подъем, Спящая красавица! — пророкотал Уинтроп. — . Нам пришлось войти без разрешения, потому что ты даже не откликнулся, когда мы вежливо постучали в дверь.
Словно по волшебству, из недр преисподней материализовался серебряный поднос с хрупкой чайной чашечкой на нем. Эллиот со стоном перекатился на другой бок.
Стало лучше, но не совсем. Кровать, сделав парочку оборотов по комнате, наконец остановилась.
— Что за снадобье ты тут приготовил, Кембл? — спросил Уинтроп. — Заварил собачью шерсть?
— Никак нет, майор, — ответил камердинер Эллиота. — Это мое специальное средство от похмелья, — с гордостью заявил слуга. — Выпейте это, милорд, будьте умником.
Эллиот с трудом приподнялся на локте и храбро осушил чашку. Организм отреагировал моментально. К счастью, Кембл держал наготове ночной горшок.
— Побойся Бога, Кембл! — заорал Уинтроп, проворно отскакивая в сторону. — Это ты называешь лекарством? Да ты посмотри на него — краше в гроб кладут!
— Да уж, — проворчал сэр Хью, взирая на весь этот кавардак с противоположной стороны кровати. — Ни одна девчонка в Англии не стоит того, чтобы терпеть из-за нее такие муки, мой мальчик. А теперь, Кембл, давай-ка поднимем его и усадим в большое кресло с подголовником. Надеюсь, он с него не свалится.
— Нет! — взвыл Эллиот, чувствуя, что его поднимают с кровати, волокут по пушистому ковру и усаживают в кресло. — Убирайся из моего дома, Хью, никчемный сукин сын! А ты уволен, Кембл! Черт бы вас побрал!
— Ах, какое заманчивое предложение! — в притворном восторге воскликнул Кембл. — Тем более что сегодня утром вы та-акой душка.
Майор Уинтроп сочувственно поцокал языком и подставил ему под ноги банкетку.
— А ты не прикасайся ко мне, Мэг, неблагодарная свинья!
— Если человек может так ругаться, значит, он на пути к выздоровлению, — громким шепотом заметил Хью.
— Не желает ли кто-нибудь кофе? — бодро осведомился Кембл.
Четверть часа спустя Эллиот был почти уверен в том, что выживет, но это его ничуть не радовало. В течение последних лвух дней он всеми силами пытался убить себя и был очень озадачен, поняв, что это ему не удалось, несмотря на то что ужасную агонию он уже пережил. А сейчас у него перед глазами суетились ливрейные лакеи, которые готовили ванну. Уинтропу всеми правдами и неправдами удалось влить в него две чашки крепкого кофе. Кембл раскладывал его одежду. Значит, Эллиоту, судя по всему, придется не только жить, но и принимать ванну, одеваться. Такая перспектива приводила его в уныние.
У него за спиной служанка энергично приводила в порядок комнату после его попытки самоубийства. Звон бутылок, которые она собирала по всей комнате, мучительной болью отзывался в голове Эллиота. Вскоре служанка закончила уборку, и Кембл выгнал из комнаты слуг, суетившихся вокруг огромной медной ванны. От воды поднимался пар. Эллиот даже не сопротивлялся и не ругался, когда Кембл и Хью стащили с него сорочку, штаны и бросили его в ванну.
Мэтью Уинтроп стоял рядом и, уперев в бока руки, пристально рассматривал своего друга.
— Клянусь, Эллиот, пить в течение двух дней — это не твой стиль. Все, что тебе сейчас надо, старина, — это хорошенько знающая свое дело проститутка. Только не говори мне, что все еще горюешь по своей актрисе!
Эллиот с горечью рассмеялся:
— Если бы все было так просто, Уинтроп!
Майор озадаченно приподнял бровь и красноречивым жестом обвел кавардак, все еще царивший в комнате.
— Уверен, здесь без юбки не обошлось, — заявил майор, но Эллиот лишь покачал головой и еще глубже погрузился в воду.
— Поступай как знаешь, Рэннок, — сказал Уинтроп, — но у тебя присутствуют все признаки человека с разбитым сердцем. Это тем более удивительно, что никто из нас и не подозревал, что у тебя есть сердце.
— Ах, Мэт! — пробормотал Эллиот, мрачно усмехнувшись. — Очень сведущий в этих вопросах человек заявил мне, что у меня нет не только сердца, но и порядочности моральных принципов и чести.
— Будь я проклят, — проворчал сэр Хью, допивая кофе, — если это не та самая деревенская девчонка из Эссекса!
— Твоя загадочная любовница? — встрепенулся Уинтроп. — Кто же она такая, Эллиот?
— Шерше ля фам! — певучим голоском произнес Кембл из смежной комнаты. — От них одно беспокойство. Я это давно говорил.
Не обратив внимания на его слова, Эллиот опустил лицо в воду и, отплевываясь, снова появился над поверхностью.
— Она племянница Трента, — произнес он. — Что за дьявольское невезение!
— Ну и дела! — изумленно воскликнул Уинтроп. — Значит, у старого Трента была внучка? И ты с ней завел шашни? С благовоспитанной леди, а не с деревенской прелестницей?
— Я и не знал, что их родословная по этой линии не оборвалась, — пробормотал себе под нос сэр Хью, — если не считать маменькина сынка Стивена.
— Ты ошибся, — мрачно промолвил Эллиот, — есть еще две внучки и внук. Это дети Максвелла, младшего сына старого лорда.
— Максвелла? — задумчиво повторил Уинтроп. — Гм-м… я помню только Фредерика, он был храбрым солдатом. Погиб, кажется, в Бусако.
Фредерик. Португалия. Побочное дитя аристократа. Эллиот вдруг осознал, что правда лежала на поверхности и он бы все понял, если бы задумался. Много ли в Англии дворянских семейств по фамилии Стоун? Наверное, не больше двух десятков, но ему и в голову не пришло воссоздать из кусочков полную картину.
— Да, я помню Макса Стоуна, — пробормотал Хью. — Парень занимался живописью или какой-то другой чепухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Ах, Эванджелина! — прошептал он. — Я люблю тебя.
В Чатем-Лодже наконец наступило утро, но Эванджелику это не радовало. Она сидела в постели, укутавшись одеялом. Ей было очень холодно. Она дрожала, и дрожь эта охватила не только тело, но и душу.
Весь вечер и всю ночь Эванджелина провела в одиночестве в своей комнате, шагая из угла в угол. Ей хотелось плакать, но слезы не приходили. Нечего горевать, убеждала она себя. Горевать можно о потере, а Эллиота она не могла потерять, потому что он никогда не принадлежал ей. Но почему в таком случае она ощущает такую невыносимую боль? И почему она вновь и вновь с замиранием сердца вспоминает сладкие минуты, которые они пережили вместе?
Она страдала! Еще как! Эванджелина с трудом подавила рыдание. Она похоронила свою мечту, потеряв не просто любовника, но и настоящего друга. Она доверяла Эллиоту свои тайны, свои надежды, все самое сокровенное, чем женщина может поделиться с мужчиной. Как унизительно было сознавать, что его чувства были ложью, что они были частью запланированного маркизом Рэнноком возмездия!
А когда его махинации были разоблачены, он предложил ей выйти за него замуж. Какая наглость! О, у Рэннока, несомненно, существовал какой-то коварный замысел. Иначе зачем бы ему делать ей предложение? Нечего даже надеяться, что это было честное предложение! Возмущенная Эванджелина снова пришла в ярость. Видит Бог, ей хотелось отомстить Рэнноку за боль, которую он ей причинил. И не только ей. Мучительно было видеть лица детей вчера вечером. Она была благодарна Гасу, который, став нечаянным свидетелем ее безобразной ссоры с Эллиотом, спокойно и с пониманием, которого она не ожидала от такого молодого человека, как он, постарался по возможности сгладить последствия ужасных событий вчерашнего вечера. Он успокоил детей, кое-как объяснив появление неожиданных визитеров и внезапный отъезд Эллиота. Правда, когда он сказал, что Эллиот будет слишком занят в Лондоне и не возвратится в Чатем-Лодж, Фредерика безутешно разрыдалась.
Вспоминать обо всем этом было крайне неприятно. Эванджелина, сняв с крючка в гардеробе свой рабочий халат и небрежно заколов волосы, вышла из спальни.
Господи! Как удалось этому варвару одурачить всех их? А самое главное, как могла она желать этого человека? Как могла она отдаться ему душой и телом? Она почувствовала, что краснеет, вспомнив, как вела себя с ним, с какой готовностью она, не медля ни секунды, раздвинула ножки перед Рэнноком, словно дешевая проститутка, и получила от этого наслаждение. Да, черт возьми, наслаждение. При воспоминании о прикосновении его рук к своему телу Эванджелина почувствовала, как предательски напряглась грудь под заляпанным краской халатом. Она попыталась усилием воли прогнать эти воспоминания, но ощутила лишь горячее желание снова почувствовать его внутри своего тела.
Чуть не споткнувшись на лестнице, она попыталась сосредоточиться не на низменных желаниях, а на своей ненависти к этому мерзкому, лживому, к этому распутному негодяю. Как он, должно быть, потешался над провинциальной простотой ее семейства! Как, должно быть, смеялся над ней, радуясь легкой победе! «Но зачем, интересно, маркиз Рэннок появился в Чатем-Лодже? « — подумала она, снимая со стены его портрет и ставя его на свободный мольберт. Действительно, зачем ему понадобилось очаровывать ее семью и соблазнять ее? Зачем было человеку, которого она любит — вернее, думала, что любит, — причинять ей такую боль, если он от этого ничего не выигрывал? Или это действительно была месть? Правда, вдовствующая графиня была потрясена, увидев в Чатеме маркиза Рэннока, однако она не была публично унижена и отнюдь не почувствовала себя побежденной. Не секрет, что Рэннока считали человеком мстительным — и не без оснований. Не секрет также, что ему было за что мстить этой семье. Ведь из-за Стоунов общество вдоволь посмеялось над Рэнноком. И он, конечно, этого не забыл. Хотя Джанет в отчаянной попытке зачать наследника имела много любовников, Рэннок был первым, которого застукали с ней, причем дело это получило широкую огласку. И поймал их не кто иной как полоумный муженек Джанет. Унижение от того, что Рэннока использовали как жеребца-производителя, усугублялось пулевым ранением в ягодицу.
Но неужели он избрал орудием своей мести ее или, что еще хуже, Майкла? Это было бы слишком жестоко.
К тому времени как несколько часов спустя в открытую дверь студии тихо постучали, Эванджелина вовсю работала над портретом. Уинни, на которую она почти не обратила внимания, подошла и, взглянув на портрет, пристально уставилась на нее. Пробормотав что-то вроде «Сатана в килте», Уинни пожала плечами и отошла к окну, чтобы поправить занавески.
— Эви, дорогая, — вздохнув, сказала она, — нам надо поговорить. Я не могу больше притворяться, будто не вижу, что он сильно обидел тебя. Подумать только, ведь я сама тебя поощряла!
— Какой вздор, Уинни! При чем тут ты? Я сама… сама..
— Влюбилась в него? — подсказала Уинни. — Я это знала. И позволила этому случиться.
Эванджелина отвернулась, закусив губу, чтобы не расплакаться. Если она расплачется, то уже не сможет остановиться.
— Но почему, Эви? Как ты думаешь, почему Эллиот обманул нас? Я всю ночь ломала над этим голову, но так и не нашла ответа. Это просто не имеет смысла!
— Может быть, он хотел таким образом сыграть злую шутку с дядюшкой Стивеном? — сказала Эванджелина, вглядываясь в изображение шотландского варвара на холсте. — Но мне кажется, что у него был более коварный замысел.
Уинни с сомнением покачала головой:
— Откуда ему было знать о нас?
— Мы ведем уединенный образ жизни, но не прячемся от общества, Уинни, — сказала Эванджелина. — И если я избегаю бывать в свете, то это для того лишь, чтобы не встречаться с семьей отца.
— До сих пор все шло как по маслу, в обществе почти не знали о твоем существовании, тем более о твоей связи с графством Трент. — Уинни наклонилась к портрету даже побледнела. — Силы небесные! Что ты сделала с его глазами, Эви?
— А что с ними такое? — резко спросила Эванджелина.
— Ну-у — Уинни даже вздрогнула. — Даже у Рэннока не может быть такого порочного взгляда… И что это у него за огромный меч?
— Это палаш шотландских горцев, Уинни, — искоса взглянув на нее, пояснила Эванджелина. — С каких это пор ты возомнила себя искусствоведом?
— Ладно, пусть будет палаш. Однако я должна сказать тебе, что более ужасною портрета я никогда в жизни не видела. — С сомнением пожав плечами, Уинни продолжила разговор: — Кстати, как мог маркиз Рэннок вычислить тебя? Если он заранее все спланировал, то откуда узнал, где тебя найти? Или что ты красива? Да к тому же совершеннолетняя? И как он мог узнать о Майкле?
— К чему ты клонишь, Уинни? — холодно сказала Эванджелина. — Рэннок распутный и коварный тип, он безжалостен и мстителен, он совращает молодых девушек — и это далеко не полный перечень его омерзительных качеств.
Уинни принялась расхаживать взад-вперед по студии.
— Не знаю, не знаю, Эви, — наконец сказала она. — Помнишь тот день, когда он впервые появился в Чатеме?
Помнит ли она? Эванджелина со стуком положила кисть и прижала ладонь ко лбу. Да разве это можно забыть?
— Да, помню, — спокойно ответила она вслух. — Тогда шел сильный дождь.
— Я тоже помню, — сказала Уинни, задумчиво глядя в пространство. — Было в этом что-то странное. Он был очень неуверен в себе. Помнишь, как он встрепенулся, когда я назвала его чужим именем?
— Да, я и забыла об этом, — сказала Эванджелина, нахмурив брови.
— А помнишь, как он сказал, что у него есть кое-какие дела в этом районе? А на следующий день, уезжая, он повернул на Роутем-Форд? Разве это не странно? Человек приезжает, чтобы позировать для портрета — заметь, с опозданием на пять часов, под проливным дождем, — и вдруг оказывается, что у него какие-то дела в Роутем-Форде. Какие? Там же ничего нет!
— Верно, — прошептала Эванджелина. — И он был очень удивлен, когда я назвала ему Роутем-на-Ли. Как будто никогда не слышал такого названия. К тому же он совсем не знал названий окрестных деревень.
— Вот именно! — Уинни быстро подошла к мольберту. — Должна сказать тебе еще кое-что. Сегодня утром я заглянула в свою Книгу Пэров. Полное имя маркиза Рэннока — Эллиот Роберт Армстронг. Не странно ли это? Зачем бы человеку желающему скрыть свою личность, называть себя частью собственного настоящего имени? Более того, ты говорила, что он не разбирается в портретах. Если все это, как считаешь ты, было спланировано заранее, то он весьма слабо подготовился к осуществлению своего плана.
— Но какое еще объяснение может быть всему этому, особенно его поведению по отношению ко мне? — покраснев, спросила Эванджелина.
— Что ты хочешь сказать, дорогая? — Уинни перешла на шепот. — Не говори, не хочу даже слышать, насколько плохо справилась я со своей обязанностью.
— Что касается твоей обязанности, Уинни, то во всем виновата я одна. Я уже большая девочка и сознательно позволила себе увлечься.
Уинни неожиданно приложила нежную, прохладную ручку к щеке Эви.
— Разве трудно представить себе, Эви, что этот мужчина был очарован тобой? И что его чувство было искренним? Что, если он приехал сюда с другой целью, а сам влюбился?
— Ты неисправимый романтик, Уинни, — прервала ее Эванджелина, возвращаясь к работе. — Каковы бы ни были его намерения, все это осталось в прошлом, а нам предстоит иметь дело с коварными замыслами Гонории Трент.
— Ты думаешь, она осмелится вернуться сюда? — в ужасе воскликнула Уинни.
— Не пройдет и недели, как она появится здесь, уж поверь мне — усмехнулась Эванджелина.
— Может быть, ты и права, — задумчиво произнесла Уинни и направилась к двери. — Пойду предупрежу Болтона, чтобы был начеку. — У двери она неожиданно задержалась и, оберлувшись к Эванджелине, сказала: — Кстати, Эви, палаш, который ты нарисовала, — это оружие шотландских горцев? Я вспомнила, что клан Армстронгов проживал на Шотландской низменности.
— Это вполне допустимая вольность художника, — прошипела Эванджелина. — Символизм.
— Ах символизм? — Уинни высоко вздернула брови и понимающе усмехнулась. — Не заставляй меня краснеть, дорогая! — С этими словами она проворно выскочила за дверь, едва увернувшись от кисти, которую Эванджелина метнула ей вдогонку.
Глава 12
Если бы Эллиот не потерял полностью счет времени, то знал бы, что прошло уже двое суток с тех пор, как сатана поднялся из преисподней и с грохотом открыл свой мерзкий ящик с инструментами. Эллиот понимал лишь одно: подручные сатаны, зажав его голову в тиски, безжалостно вбивают в нее клинья кузнечными молотами. Тем временем еще одна бригада нечистой силы обрабатывала зубилами его виски. Вся эта деятельность вызывала адскую боль. Однако ни в какое сравнение с этой болью не шли мучения, которые причинял луч света, упавший на лицо.
— Вставай, лежебока! — проворчал сэр Хью, рывком раздвинув тяжелые бархатные занавески полога. — И ради Бога, перевернись на другой бок. Ты совсем запутался в этих чертовых простынях, удивительно, как не задохнулся.
Эллиот заставил себя чуть-чуть приоткрыть один глаз.
В изножье его кровати стоял Мэтью Уинтроп, энергично постукивая по деревянной спинке своим кулаками.
— Подъем, Спящая красавица! — пророкотал Уинтроп. — . Нам пришлось войти без разрешения, потому что ты даже не откликнулся, когда мы вежливо постучали в дверь.
Словно по волшебству, из недр преисподней материализовался серебряный поднос с хрупкой чайной чашечкой на нем. Эллиот со стоном перекатился на другой бок.
Стало лучше, но не совсем. Кровать, сделав парочку оборотов по комнате, наконец остановилась.
— Что за снадобье ты тут приготовил, Кембл? — спросил Уинтроп. — Заварил собачью шерсть?
— Никак нет, майор, — ответил камердинер Эллиота. — Это мое специальное средство от похмелья, — с гордостью заявил слуга. — Выпейте это, милорд, будьте умником.
Эллиот с трудом приподнялся на локте и храбро осушил чашку. Организм отреагировал моментально. К счастью, Кембл держал наготове ночной горшок.
— Побойся Бога, Кембл! — заорал Уинтроп, проворно отскакивая в сторону. — Это ты называешь лекарством? Да ты посмотри на него — краше в гроб кладут!
— Да уж, — проворчал сэр Хью, взирая на весь этот кавардак с противоположной стороны кровати. — Ни одна девчонка в Англии не стоит того, чтобы терпеть из-за нее такие муки, мой мальчик. А теперь, Кембл, давай-ка поднимем его и усадим в большое кресло с подголовником. Надеюсь, он с него не свалится.
— Нет! — взвыл Эллиот, чувствуя, что его поднимают с кровати, волокут по пушистому ковру и усаживают в кресло. — Убирайся из моего дома, Хью, никчемный сукин сын! А ты уволен, Кембл! Черт бы вас побрал!
— Ах, какое заманчивое предложение! — в притворном восторге воскликнул Кембл. — Тем более что сегодня утром вы та-акой душка.
Майор Уинтроп сочувственно поцокал языком и подставил ему под ноги банкетку.
— А ты не прикасайся ко мне, Мэг, неблагодарная свинья!
— Если человек может так ругаться, значит, он на пути к выздоровлению, — громким шепотом заметил Хью.
— Не желает ли кто-нибудь кофе? — бодро осведомился Кембл.
Четверть часа спустя Эллиот был почти уверен в том, что выживет, но это его ничуть не радовало. В течение последних лвух дней он всеми силами пытался убить себя и был очень озадачен, поняв, что это ему не удалось, несмотря на то что ужасную агонию он уже пережил. А сейчас у него перед глазами суетились ливрейные лакеи, которые готовили ванну. Уинтропу всеми правдами и неправдами удалось влить в него две чашки крепкого кофе. Кембл раскладывал его одежду. Значит, Эллиоту, судя по всему, придется не только жить, но и принимать ванну, одеваться. Такая перспектива приводила его в уныние.
У него за спиной служанка энергично приводила в порядок комнату после его попытки самоубийства. Звон бутылок, которые она собирала по всей комнате, мучительной болью отзывался в голове Эллиота. Вскоре служанка закончила уборку, и Кембл выгнал из комнаты слуг, суетившихся вокруг огромной медной ванны. От воды поднимался пар. Эллиот даже не сопротивлялся и не ругался, когда Кембл и Хью стащили с него сорочку, штаны и бросили его в ванну.
Мэтью Уинтроп стоял рядом и, уперев в бока руки, пристально рассматривал своего друга.
— Клянусь, Эллиот, пить в течение двух дней — это не твой стиль. Все, что тебе сейчас надо, старина, — это хорошенько знающая свое дело проститутка. Только не говори мне, что все еще горюешь по своей актрисе!
Эллиот с горечью рассмеялся:
— Если бы все было так просто, Уинтроп!
Майор озадаченно приподнял бровь и красноречивым жестом обвел кавардак, все еще царивший в комнате.
— Уверен, здесь без юбки не обошлось, — заявил майор, но Эллиот лишь покачал головой и еще глубже погрузился в воду.
— Поступай как знаешь, Рэннок, — сказал Уинтроп, — но у тебя присутствуют все признаки человека с разбитым сердцем. Это тем более удивительно, что никто из нас и не подозревал, что у тебя есть сердце.
— Ах, Мэт! — пробормотал Эллиот, мрачно усмехнувшись. — Очень сведущий в этих вопросах человек заявил мне, что у меня нет не только сердца, но и порядочности моральных принципов и чести.
— Будь я проклят, — проворчал сэр Хью, допивая кофе, — если это не та самая деревенская девчонка из Эссекса!
— Твоя загадочная любовница? — встрепенулся Уинтроп. — Кто же она такая, Эллиот?
— Шерше ля фам! — певучим голоском произнес Кембл из смежной комнаты. — От них одно беспокойство. Я это давно говорил.
Не обратив внимания на его слова, Эллиот опустил лицо в воду и, отплевываясь, снова появился над поверхностью.
— Она племянница Трента, — произнес он. — Что за дьявольское невезение!
— Ну и дела! — изумленно воскликнул Уинтроп. — Значит, у старого Трента была внучка? И ты с ней завел шашни? С благовоспитанной леди, а не с деревенской прелестницей?
— Я и не знал, что их родословная по этой линии не оборвалась, — пробормотал себе под нос сэр Хью, — если не считать маменькина сынка Стивена.
— Ты ошибся, — мрачно промолвил Эллиот, — есть еще две внучки и внук. Это дети Максвелла, младшего сына старого лорда.
— Максвелла? — задумчиво повторил Уинтроп. — Гм-м… я помню только Фредерика, он был храбрым солдатом. Погиб, кажется, в Бусако.
Фредерик. Португалия. Побочное дитя аристократа. Эллиот вдруг осознал, что правда лежала на поверхности и он бы все понял, если бы задумался. Много ли в Англии дворянских семейств по фамилии Стоун? Наверное, не больше двух десятков, но ему и в голову не пришло воссоздать из кусочков полную картину.
— Да, я помню Макса Стоуна, — пробормотал Хью. — Парень занимался живописью или какой-то другой чепухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36