Находясь на поверхности,человек может быстро плыть.
Под водою,однако,он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там,под водой,с пересохшей глоткой,
жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается некий бесстрастный голос,считающий :
раз,два,три.
IX
"Дорогая Бланш,пишу тебе,сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо,но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно.Тем не менее не одиноко :
рядом два дикаря,и оба играют на укалеле.
Главное,что темно.Когда напрягаю зренье,
различаю какие-то арки и своды.Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это - единственный путь к свободе.Целую.Твой верный Жак."
"Вероятно,так было в утробе...Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно,либо - попасть к акуле.
Все еще в поисках.Дикари,увы,не подмога :
о чем я их не спрошу,слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные скользкие вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная,переплетающаяся система.
Вероятно,я брежу,но вчера на панели
мне попался некто,назвавшийся капитаном Немо."
"Снова Немо.Пригласил меня в гости.Я
пошел.Говорит,что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества.Раньше была семья,
но жена и т.д. И ему ничего иного
не осталось.Говорит,что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно - Ося )карает жестокосердье
и гордыню,воцарившиеся на земле.
Обещал,что если останусь,то обрету бессмертье."
"Вторник.Ужинали у Немо.Были вино,икра
( с "Принца"и с "Витязя" ).Дикари подавали,скаля
зубы.Обсуждали начатую вчера
тему бессмертья,"Мысли"Паскаля,последнюю вещь в "Ла скала".
Представь себе:вечер,свечи.Со всех сторон - осьминог.
Немо с его бородой и глазами голубыми,как у младенца.
Сердце сжимается,как подумаешь,как он тут одинок..."
(Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца ).
X
Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок,ни позже,
директор компании произносит:"Черт!" -
адмиралтейство:"Боже !"
Оба они не правы.Но откуда им знать о том,
что приключилось.Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
по следу.И какие вообще следы
в океане ? Все это сущий
бред.Еще одно торжество воды
в состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
доски,обломки мачты и спасательный круг;
все - без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень,за ней - зима.
Сильно дует сирокко.Лучше адвоката
молчаливые волны могут свести с ума
красотою заката.
И становится ясно,что нечего вопрошать
ни посредством горла,ни с помощью радиозонда
синюю рябь,продолжающую улучшать
линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах,толкующих так и сяк
факты,которых собственно,кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
и оседает на пол.
Горизонт улучшается.В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
безымянный предмет.И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда.
* * *
Осенний вечер в скромном городке,
гордящимся присутствием на карте
( топограф был,наверное,в азарте
иль с дочкою судьи накоротке ).
Уставшее от собственных причуд
Пространство как бы скидывает бремя
величья,ограничиваясь тут
чертами Главной улицы;а Время
взирает с неким холодком в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все,что смог произвести
наш мир:от телескопа до булавки.
Здесь есть кино,салуны,за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь,о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой,позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.
Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера,как вследствие атомной
войны,уже не встретишь ни души.
Луна вплывает,вписываясь в темный
квадрат окна,что твой Екклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный "бьюик" фарами обдаст
фигуру Неизвестного солдата.
Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром,видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить,забыв про календарь,
глотать свой бром,не выходить наружу,
и в зеркало глядеться,как фонарь
глядится в высыхающую лужу.
* * *
Ниоткуда с любовью,надцатого мартобря,
дорогой,уважаемый,милая,но не важно
даже то,ибо черт лица,говоря
откровенно,не вспомнить уже,не ваш,но
и ничей верный друг,вас приветствует с одного
из пяти континентов,держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше,чем ангелов и самого,
и позтому дальше теперь от тебя,чем от них обоих;
поздно ночью в уснувшей долине,на самом дне,
в городке,занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями,которым нет конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало,повторяя.

* * *
Узнаю этот ветер,налетевший на траву,
под него ложащуюся,точно под татарву.
Узнаю этот лист,в придорожную грязь
падающий,как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету,осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И,глаза закатывая к потолку,
я не слово,а номер забыл,говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи,как ярлык в Орду.
* * *
В городке,из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит,как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю,выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай,как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
Мюнхен
* * *
Около океана,при свете свечи;вокруг
поле,заросшее клевером,щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела,точно у Шивы,рук
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву,сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то,что было.
Пахнет свежей рыбой,к стене прилип
профиль стула,тонкая марля вяло
шевелится в окне;и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
* * *
Время подсчета цыплят ястребом;скирд в тумане,
мелочи,обжигающей пальцы,звеня в кармане;
северных рек,чья волна,замерзая в устье,
вспоминает истоки,южное захолустье
и на миг согревается.Время коротких суток,
снимаемого плаща,разбухших ботинок,судорог
в желудке от желтой вареной брюквы;
сильного ветра,треплющего хоругви
местолюбивого воинства.Пора,когда дело терпит,
дни на одно лицо,как Ивановы братья,
и кору задирает жадный,бесстыдный трепет
пальцев.Чем больше платьев,тем меньше платья.
Квинтет
I
Веко подергивается.Изо рта
вырывается тишина.Европейские города
настигают друг друга на станциях.Запах мыла
выдает обитателю джунглей приближающегося врага.
Там,где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира.
В горле першит.Путешественник просит пить.
Дети,которых надо бить,
оглашают воздух пронзительным криком.Веко
подергивается.Что до колонн,из-за
них всегда появляется кто-нибудь.Даже прикрыв глаза,
даже во сне вы видите человека.
И накапливается как плевок в груди:
"Дай мне чернил и бумаги,а сам уйди
прочь !" И век подергивается.Невнятные причитанья
за стеной (будто молятся)увеличивают тоску.
Чудовищность творящегося в мозгу
придает незнакомой комнате знакомые очертанья.
II
Иногда в пустыне ты слышишь голос.Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Но - темнеет.Присядь,перекинься шуткой
с говорящей по южному,нараспев,
обезьянкой,что спрыгнула с пальмы,и,не успев
стать человеком,сделалась проституткой.
Лучше плыть пароходом,качающимся на волне,
учавствуя в географии,в голубизне,а не
только в истории - этой коросте суши.
Лучше Гренландию пересекать,скрипя
лыжами,оставляя после себя
айсберги и тюленьи туши.
Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия - точку "Б".
Там вороне не сделаться вороном,как ни каркай;
слышен лай дворняг,рожь заглушил сорняк,
там,как над шкуркой зверька скорняк,
офицеры Генштаба орудуют над порыжевшей картой.
III
Тридцать семь лет я смотрю в огонь.
Веко подергивается.Ладонь
покрывается потом.Полицейский,взяв документы,
выходит в другую комнату.Воздвигнутый впопыхах,
обелиск кончается нехотя в облаках,
как удар по Эвклиду,как след кометы.
Ночь;дожив до седин,ужинаешь один,
сам себе быдло,сам себе господин.
Вобла лежит поперек крупно набранного сообщенья
об извержении вулкана черт знает где,
иными словами в чужой среде,
упираясь хвостом в "Последние Запрещенья".
Я понимаю только жужжание мух
на восточных базарах !На тротуаре в двух
шагах от гостиницы,рыбой попавшей в сети,
путешественник ловит воздух раскрытым ртом;
сильная боль,на этом убив,на том
продолжается свете.
IV
"Где это ?"-спрашивает,приглаживая вихор,
племянник.И,пальцем блуждая по складкам гор,
"Здесь"-говорит племянница.Поскрипывают качели
в старом саду.На столе букет
фиалок.Солнце слепит паркет.
Из гостиной доносятся пассажи виолончели.
Ночью над плоскогорьем висит луна.
От валуна отделяется тень слона.
В серебре ручья нет никакой корысти.
В одинокой комнате простыню
комкает белое ( смуглое ) просто ню -
живопись неизвестной кисти.
Весной в грязи копошится труженик-муравей,
появляется грач,твари иных кровей;
листва прикрывает ствол в месте его изгиба.
Осенью ястреб дает круги
над селеньем,считая цыплят.И на плечах слуги
болтается белый пиджак сагиба...
V
Было ли сказано слово ? И если да,-
на каком языке ? Был ли мальчик ? И сколько льда
нужно бросить в стакан,чтоб остановить Титаник
мысли ? Помнит ли целое рой частиц ?
Что способен подумать при виде птиц
в аквариуме ботаник ?
Теперь представим себе абсолютную пустоту.
Место без времени.Собственно воздух.В ту,
и в другую,и в третью сторону.Просто Мекка
воздуха.Кислород,водород.И в нем
мелко подергивается день за днем
одинокое веко.
Это - записки натуралиста.За-
писки натуралиста.Капающая слеза
падает в вакууме без всякого ускоренья.
Вечная неврастения,слыша жжу
це-це будущего,я дрожу
вцепившись ногтями в свои коренья.
Эклога 5-я:летняя
I
Вновь я слышу тебя,комариная песня лета !
Потные муравьи спят в тени курослепа.
Муха сползает с пыльного эполета
лопуха,разжалованного в рядовые.
Выраженье "ниже травы" впервые
означает гусениц.Буровые
вышки разросшегося кипрея
в джунглях бурьяна,вьюнка,пырея
синеют от близости эмпирея.
Салют бесцветного болиголова
сотрясаем грабками пожилого
богомола.Темно-лилова,
сердцевина репейника напоминает мину,
взорвавшуюся как-бы наполовину.
Дягиль тянется точно рука к графину.
И паук,как рыбачка,латает крепкой
ниткой свой невод,распятый терпкой
полынью и золотой сурепкой.
Жизнь - сумма мелких движений.Сумрак
в ножнах осоки,трепет пастушьих сумок,
меняющийся каждый миг рисунок
конского щавеля,дрожь люцерны,
чабреца,тимофеевки - драгоценны
для понимания законов сцены,
не имеющей центра.И злак,и плевел
в полдень отбрасывают на север
общую тень,ибо их посеял
тот же ветряный сеятель,кривотолки
о котором и по сей день не смолкли.
Вслушайся,как шумят метелки
петушка-или-курочки ! Что лепечет
ромашки отрывистый чет и нечет !
Как мать-и-мачеха им перечит,
как болтает,точно на грани бреда,
примятая лебедою Леда
нежной мяты.Лужайки лета,
освещенные солнцем ! Бездомный мотыль,
пирамида крапивы,жара и одурь.
Пагоды папортника.Поодаль -
анис,как рухнувшая колонна,
минарет шалфея в момент наклона -
травяная копия Вавилона,
зеленая версия Третьеримска !
где вправо сворачиваешь не без риска
вынырнуть слева.Все далеко и близко.
И кузнечик в погоне за балериной
капустницы,как герой былинный,
замирает перед сухой былинкой.
II
Воздух,бесцветный вдали,в пейзаже
выглядит синим.Порою - даже
темно-синим.Возможно,та же
вещь случается с зеленью:удаленность
взора от злака и есть зеленость
оного злака.В июле склонность
флоры к разрыву с натуралистом,
дав потемнеть и набрякнуть листьям,
передается с загаром лицам.
Сумма красивых и некрасивых,
удаляясь и приближаясь,в силах
глаз измучить почище синих
и зеленых пространств.Окраска
вещи на самом деле маска
бесконечности,жадной к деталям.Масса,
увы,не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате,но ощущуенье тренья
о себе подобных.Вглядись в пространство !
В его одинаковое убранство
поблизосте и вдалеке ! в упрямство,
с каким,независимо от размера,
зелень и голубая сфера
сохраняет колер.Это - почти что вера,
род фанатизма ! Жужжанье мухи,
увязшей в липучке - не голос муки,
но попытка автопортрета в звуке
"ж".Подобие алфавита,
тепло есть знак размноженья вида
за горизонт.И пейзаж - лишь свита
убежавших в Азию,к стройным пальмам,
особей.Верное ставням,спальням,
утро в июле мусолит пальцем
пачки жасминовых ассигнаций,
лопаются стручки акаций,
и воздух прозрачнее комбинаций
спящей красавицы.Душный июль ! Избыток
зелени и синевы - избитых
форм бытия.И в глазных орбитах -
остановившееся,как Атилла
перед мытым щитом,светило :
дальше попросту не хватило
означенной голубой кудели
воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59