Спасибо матери — настоятельнице.
— Проходи, присаживайся.
Издевается, что ли? Куда присаживаться-то? Все стулья заняты. Разве что только на стол. Или на пол.
— Я постою.
— И правильно. Постой-ка лучше вот здесь. — Шеф повернулся к спокойно изучающим меня церковникам. — Ну, что скажете, святые отцы? Мать-настоятельница?
Ощущение давящего взгляда вернулось. Будто бы незримые холодные пальцы закопошились внутри моего черепа, перебирая что-то незримое большое, сортируя мои чувства в каком-то только им одним известном порядке. Ощущение было… непередаваемое.
«Ну уж нет, — беззвучно сказал я самому себе. — Нет, нет и нет. Ты не сможешь…»
Мать Евфросиния молча смотрела на меня. Невидимые пальцы упрямо скребли мой череп изнутри. Что она видела? Что понимала?
«Нет! Нет-нет-нет».
Я боролся, как мог, изо всех сил стараясь, чтобы эта борьба не отразилась на моем лице. По-моему, получалось. Только вот пот на лбу выступил, но тут уж никто меня обвинить не может. В комнате и впрямь было душновато…
«Нет. Никогда! Моя душа — она только моя. Ты туда не проникнешь, будь ты хоть трижды святая. Нет! Нет! Не-ет!»
Вот она, моя хваленая и старательно тренируемая сопротивляемость внешнему воздействию. Прогибается. Трещит по всем швам, как гнилая тряпка.
Беззвучный вой моей безжалостно насилуемой души. Скатывающиеся под рубашкой капли холодного пота. Бесцветная муть перед глазами.
«Нет, нет, нет, нет, нет…»
Мать-настоятельница медленно отвела взгляд. И тотчас же холодные пальцы отступили. Незримое давление прекратилось. Бьющий по ушам беззвучный рев летящей по склону горы лавины истаял до едва слышного шелеста.
Как раз вовремя. Еще бы несколько секунд, и я, пожалуй, не смог бы удержаться. Еще бы чуть-чуть, и она бы меня прочитала, как раскрытую книгу. Несмотря на все мои жалкие потуги защититься.
Неловко переступив с ноги на ногу, я только сейчас понял, что все время незримого поединка неосознанно задерживал дыхание. Осторожно выпустил застоявшийся в груди воздух. Попытался унять неожиданно навалившуюся на меня позорную дрожь. Разжал намертво стиснутые кулаки…
— Не знаю, — негромко проговорила Мать Евфросиния. — Не знаю. Не могу понять.
Будто соглашаясь с ней, старцы в белом истово закивали. Майор выпрямился в струнку и взглянул на меня так, словно я виновен, самое меньшее, в измене родине. Хабибуллин и Пащенко постарались стать еще менее заметными. Шеф — не понимаю, как это возможно, — выглядел чуточку смущенным. А сама настоятельница вновь глянула на меня. Только теперь это был взгляд не живой святой, а обычной пожилой женщины. Спокойный такой взгляд, в меру заинтересованный и чуточку усталый. На мгновение мне даже показалось, что на губах Матери Ефросиний появилась ироническая всепонимающая улыбка.
Но нет… Показалось.
Не могло такого быть. Не могло.
Святые, как известно, никогда не улыбаются. Ни на иконах, ни в жизни. Они вкусили близость к Богу. И потому потеряли способность просто по-человечески радоваться.
— Так… И что будем делать, Мать? — Майор обращался непосредственно к святой настоятельнице, глядя ей прямо в глаза. Глядел, я бы даже сказал, с вызовом, если б не выступившие на лбу бусинки пота и мелко подрагивающие веки… Понятно. Похоже, я не один испытал это сомнительное удовольствие быть вывернутым наизнанку.
Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев-церковников.
— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.
Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,
— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —
М-да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.
На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.
Эх, меня бы кто пожалел…
Во что я вляпался?
— Выбор есть всегда, — мягко проговорила Мать Евфросиния. От этого тихого шепота я почему-то вздрогнул. И только потом понял, что слова эти адресованы не мне и что святая не читала мои мысли.
— Выбор есть всегда, — повторила настоятельница. И вдруг повернулась ко мне: — Алешенька, выйди, пожалуйста, на минутку. Нам надо поговорить.
Не проявляя ни капли сомнения и даже не обидевшись на глуповато-детское «Алешенька», я молча повернулся. Вышел. И аккуратно прикрыл за собой дверь.
Маринка удивленно подняла голову, оторвавшись от лежащего на столе толстого справочника, но ничего не спросила. Видимо, удовольствовалась увиденным в моих глазах. Или разумно решила не лезть не в свое дело. Так мы и молчали. Она, сидя за столом и перебирая бумаги. И я — подпирая стенку напротив и пытаясь собрать старательно разбегающиеся мысли.
Во что я вляпался?..
Из кабинета доносились приглушенные голоса. Громкие, визгливые, неразборчивые. Что они там обсуждали? В любом случае, вряд ли их идеи несут мне радость.
Дверь открылась. Вернее, не открылась, а распахнулась. Настежь. В сопровождении своих дрессированных горилл вышел майор. Стрельнул взглядом в мою сторону и, не говоря ни слова, удалился. Сразу же вслед за ним из кабинета нашего шефа сбежали Хабибуллин и Пащенко. Именно сбежали: проскользнули вдоль стенки и торопливо скрылись в коридоре. Старички-церковники удалились медленно и величаво, с важным видом разглаживая белоснежные хламиды и сверкая вышитыми на груди крестами. На меня они даже не взглянули.
Мать Евфросиния вышла последней. В этот момент она ничуть не походила на легендарную живую святую. Обычная пожилая женщина в видавшем виды монашеском балахоне. Собранные в жиденький узел редкие седые волосы, чуть прихрамывающая походка и спокойные уверенные движения. Только вот застывшие в глазах отголоски иной, не принадлежащей этому миру силы немного портили эту картину.
Маринка вскочил а на ноги, едва только она появилась в дверях. Бросила короткий, ничего не выражающий взгляд в мою сторону, в явной нерешительности кусая губы. И вдруг выскочила на середину комнаты, поспешно опускаясь на колени перед мягко плывущей вперед женщиной.
— Благословите, Мать…
— Благословляю, дочь моя, — сухонькой ручкой настоятельница погладила смущенно потупившуюся и залившуюся краской девушку по собранным в замысловатую прическу волосам. — Да пребудет Господь с тобой и с тем, кого ты любишь и ждешь…
Короткий изумленный взгляд Марины. Предательски задрожавшие губы. И спокойный, чуточку отрешенный взгляд святой женщины, смотревшей в те дали, куда не дано заглянуть обычному человеку.
Легкий кивок в мою сторону.
— Заходи, Алеша. Дмитрий Анатольевич ждет тебя.
Я торопливо мотнул головой и отлип от стены.
Шеф стоял перед узорной дверцей шкафа и молча смотрел на вот уже пять долгих лет пылящийся за стеклом клинок. Просто смотрел, и все. Не пытался достать его или прикоснуться к своему легендарному оружию. Всего лишь молча смотрел.
Иногда я своего шефа просто не понимаю. Зачем он упорно держит меч при себе, хотя столько лет не берет его в руки? И даже пыль не стирает, позволяя сверкающей стали медленно обрастать неровной серой бахромой. Как он выдерживает непрерывный, изо дня в день подтачивающий волю натиск рвущегося на свободу оружия? Как противится неодолимому желанию выдернуть волшебный меч из пыльного плена, выйти за ворота и там в отчаянной битве убивать, убивать, убивать проклятую нечисть?..
И, самое главное, почему он это делает?
Пройдя в кабинет, я аккуратно прикрыл за собой дверь, отсекая громкую трель телефонного звонка, сбивчивый голосок Маринки, спокойный взгляд святой матери да и вообще весь мир. И будто бы давно уже дожидаясь этого, шеф тотчас же заговорил:
— Трудно, Алексей, — негромко проговорил бессменный командир десятков и сотен бесшабашных парней, ежедневно отправляющихся рисковать жизнью по его приказу. — Это так трудно — бороться со всем миром, год за годом сражаться в несуществующей и необъявленной войне, нести дарованную тебе свыше ношу…
Голос шефа упал до едва слышимого шепота. — Но во много раз труднее бороться с самим собой… Я молча переступил с ноги на ногу.
— Тридцать лет, Алексей. Я отдал бы все, что угодно, чтобы все эти тридцать лет оказались сном. Просто дурным сном, который забудется, едва откроешь глаза… — Шеф поднял руку и медленно провел рукой по стеклу, словно стирая с его поверхности прошедшие годы. — Как бы мне хотелось вернуться в старый мир…
Я молчал. Сказать тут было нечего.
Старый мир. Я не видел его. Родившись уже после того, как окончательно разочаровавшийся в своем творении Господь обрушил на утонувшее в грехах человечество свой Божественный гнев, я его не представлял. А то немногое, что знал о прежних временах, было почерпнуто мною из одинаково унылых воспоминаний стариков или из книг.
Старый мир. Хотел бы я вернуть его? Хотел бы я жить так, как жили люди до Гнева?
Смешной вопрос.
Старый мир… Кем бы я был в нем? Что бы я делал, если бы не было беспощадно ударившего по человечеству незримого молота Божественного гнева? Скорее всего, посещал какой-нибудь университет, бегал вечерами на танцы, читал в газетах о бесконечно тлеющих где-то далеко-далеко военных конфликтах или о полете человека на Марс. И наверное, думал бы, что жизнь прекрасна, а по-другому быть и не может.
Но все сложилось совсем иначе. И ныне вместо книг и учебников я ношу с собой меч, когда ложусь спать, прячу под подушку заряженный серебром пистолет, а руки мои по локоть в крови.
Я молчал.
— Завтра в восемь, — еще раз погладив стекло, сказал шеф.
— Что?..
— Завтра в восемь зайдешь к нашим костоправам.
«Динь-дон, — тревожно звякнул невидимый колокольчик, намекая на грядущие неприятности. — Динь-дон!»
— Зачем?
— На медосмотр. — Дмитрий Анатольевич с заметным усилием отвел взгляд от спрятанного за стеклом оружия и медленно повернулся ко мне: — Всего лишь на медосмотр.
— Не думаю, что в этом есть необходимость, — осторожно заметил я.
— Есть, Алексей… Церкви нужен полный отчет о твоем здоровье. Особенно о здоровье душевном. Все. Я влип. По самые уши.
— С каких это пор церковь интересуется здоровьем чистильщиков?
— С тех самых, как речь зашла о судьбе всего человечества.
— Я не пойду.
— Пойдешь, Суханов. Пойдешь. У тебя просто нет другого выхода. — Шеф медленно покачал головой. — Алексей, ты разве не понял, для чего здесь были те двое обезьян в форме?.. Да если б не Мать Евфросиния, сейчас ты бы уже ехал в гости к инквизиторам. В наручниках и под конвоем. Так что не дергайся и исполняй приказы. В конце концов это всего лишь медосмотр и ничего более. К вечеру уже будешь свободен.
— Нет, — если шеф и заметил, что я машинально потянулся к пистолету, то и глазом не моргнул.
— Да, Суханов. Да. Завтра в восемь ты придешь в Управление, чтобы пройти глубокое ментосканирование и проверку на теосовресторе.
Что?.. Я сначала даже не поверил своим ушам. Теосоврестор?.. Да кем они меня считают? Митрополитом, что ли? Или уж сразу патриархом? Только они в обязательном порядке проходят проверки на теосовместимость перед принятием сана. С чего это обыкновенному чистильщику такая честь?
У нас в Управлении даже прибора такого нет. У церковников есть. У инквизиторов есть. А у нас — нет. Не было нужды.
— Алексей. На всякий случай… Сдай, пожалуйста, оружие. Сейчас.
Вновь, как и не раз до этого, мы с шефом уставились друг другу в глаза. И на этот раз победа осталась за ним. Решающая, можно сказать, победа, знаменующая окончание нашей с ним войны.
Медленно я расстегнул сверкающую начищенной медью пряжку. Тяжело брякнула о пол кобура вместе с вложенным в нее пистолетом. Следом толстой кожаной змеей сполз пояс чистильщика.
— Довольны, Дмитрий Анатольевич?
— Завтра в восемь, Алексей. И чтоб никаких задержек или отговорок. Ты меня понял?
— Вполне.
Чувствуя себя без оружия все равно что голым, я резко повернулся и вышел из комнаты. Была мысль хлопнуть напоследок дверью, но я ее отбросил. Ребячество это. И все равно ведь не поможет.
* * *
Собственно говоря, можно было уже считать себя безработным. Сомнительно, чтобы при глубоком ментосканировании мои сны как-то ускользнули от врачей. И уж тем более их не мог пропустить теосоврестор.
Так что можно было потихоньку складывать чемодан и придумывать себе новое занятие. Или, если принять во внимание намеки на приближающийся второй День Гнева, просто проводить остаток времени, предаваясь лени и праздности. А на медосмотр можно было уже и не ходить.
Тем не менее за пять минут до назначенного срока я уже был на месте. Ждал, прислонившись к стене под остекленевшими глазами знакомых мне уже бугаев от армии. И где только таких берут? Морды тупые. Плечи саженные. Шея толще, чем мое туловище. Встреть я таких за городом — подумал бы, что появилась новая порода нечисти.
— Ты уже здесь? — Приоткрыв дверь, из кабинета выглянул незнакомый мне усатый человек в белом халате. Чуть заметно улыбнулся. Подмигнул: — Ну заходи. Будь как дома.
Мысленно пожелав шутнику всяческих жизненных благ, я тем не менее постарался согнать с лица все чувства, кроме спокойной скуки. И шагнул вперед, безропотно представ перед жаждущими взорами вооруженных своими блестящими железками костоправов.
Ни одного знакомого лица. Все врачи не наши. В смысле не из Управления. Скорее всего, армейские спецы. Или церковные — у них там тоже медицина на уровне.
«Спасающие души да не побрезгуют спасением плоти».
Дурацкий девиз, по-моему.
Кроме белых халатов здесь же присутствовали почти все мои вчерашние друзья: майор, старички-церковники, Хабибуллин и Пащенко. Матери Ефросиний не было… Не знаю, возможно, это и к лучшему.
Зато присутствовал мой достославный начальник. Проходя мимо него, я не удержался от некоторого хулиганства. Поднял приветственно руку и негромко пробормотал:
— Аве, шеф, идущие на смерть приветствуют тебя…
Дмитрий Анатольевич, как ни странно, не прореагировал, хотя, несомненно, мой тихий демарш услышал. Просто стоял и молча разглядывал противоположную стену, непонятно для чего уподобившись армейским гориллам. Они, кстати, тоже вошли в комнату вслед за мной и с невозмутимым видом встали напротив двери. Преградили мне, так сказать, путь к отступлению. Руки на автоматах, глаза блестят, мышцы напряжены. Сразу видно — ребята готовы в любой момент начать войну. Вон, даже майор, хоть и вряд ли он это осознает, беспрестанно поглаживает кобуру.
На мгновение мне даже стало смешно. Ну в самом деле, не для того же я сюда пришел, чтобы сбежать в самый последний момент. Или начать бузу.
С другой же стороны, приятно. Такое уважение. Сразу трое вооруженных до зубов вояк на одного безоружного чистильщика.
— Ну что ж, господин… кхм… Суханов. Приступим. — Впустивший меня доктор сел за стол, поерзал, устраиваясь поудобнее, и с улыбкой указал на стоящий чуть в стороне жесткий, чуточку кривоногий стул: — Садитесь.
Я молча кивнул…
Часа через два я снова сидел на этом же стуле, чувствуя себя выжатым лимоном. Просто поразительно, насколько выматывают эти медицинские процедуры. Эти два часа отняли у меня намного больше сил, чем вылазка в старый город.
А ведь это еще было не все. Завершилась только первая, самая простая и безопасная для меня часть: проверка физического здоровья. Проверка давления, зрения, слуха, кардиограмма, экспресс-анализ крови (хорошо еще, что не пришлось мочу сдавать), проверка рефлексов… и всякая тому подобная ерунда, старательно занесенная в карточку типичным врачебным почерком, разобрать который мне, например, не удалось бы ни в жизнь.
Армейцы упорно торчали у меня за спиной. Бдили. Майор так вообще заглядывал через плечо, щурясь и, очевидно, пытаясь разобрать, что же деловито царапает на бумажке усатый доктор. Шеф, временно презрев свои обязанности, терпеливо подпирал стену. Церковники едва слышно шушукались о чем-то своем. Результаты моего обследования их, похоже, не интересовали ничуть. Хотя я более чем уверен, что когда дело дойдет до теосоврестора, эти двое в хламидах будут в первых рядах.
Что им только от меня надо? Именем Господа готов поклясться: именно эта парочка новоявленных крестоносцев все и затеяла. Хотя бы объяснили, что хотят. А то…
Усач в белом халате закончил переводить чернила. Отложил исписанный мелким убористым почерком лист, которым немедленно завладел майор. Ткнул рукой в сторону стоящей возле стены кушетки:
— Ложись.
Я только вздохнул. Похоже, начиналось самое интересное. Вон и церковники зашевелились. Напряглись. Вытянули свои дряблые шеи.
Что-то сейчас будет. И я даже знаю что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Проходи, присаживайся.
Издевается, что ли? Куда присаживаться-то? Все стулья заняты. Разве что только на стол. Или на пол.
— Я постою.
— И правильно. Постой-ка лучше вот здесь. — Шеф повернулся к спокойно изучающим меня церковникам. — Ну, что скажете, святые отцы? Мать-настоятельница?
Ощущение давящего взгляда вернулось. Будто бы незримые холодные пальцы закопошились внутри моего черепа, перебирая что-то незримое большое, сортируя мои чувства в каком-то только им одним известном порядке. Ощущение было… непередаваемое.
«Ну уж нет, — беззвучно сказал я самому себе. — Нет, нет и нет. Ты не сможешь…»
Мать Евфросиния молча смотрела на меня. Невидимые пальцы упрямо скребли мой череп изнутри. Что она видела? Что понимала?
«Нет! Нет-нет-нет».
Я боролся, как мог, изо всех сил стараясь, чтобы эта борьба не отразилась на моем лице. По-моему, получалось. Только вот пот на лбу выступил, но тут уж никто меня обвинить не может. В комнате и впрямь было душновато…
«Нет. Никогда! Моя душа — она только моя. Ты туда не проникнешь, будь ты хоть трижды святая. Нет! Нет! Не-ет!»
Вот она, моя хваленая и старательно тренируемая сопротивляемость внешнему воздействию. Прогибается. Трещит по всем швам, как гнилая тряпка.
Беззвучный вой моей безжалостно насилуемой души. Скатывающиеся под рубашкой капли холодного пота. Бесцветная муть перед глазами.
«Нет, нет, нет, нет, нет…»
Мать-настоятельница медленно отвела взгляд. И тотчас же холодные пальцы отступили. Незримое давление прекратилось. Бьющий по ушам беззвучный рев летящей по склону горы лавины истаял до едва слышного шелеста.
Как раз вовремя. Еще бы несколько секунд, и я, пожалуй, не смог бы удержаться. Еще бы чуть-чуть, и она бы меня прочитала, как раскрытую книгу. Несмотря на все мои жалкие потуги защититься.
Неловко переступив с ноги на ногу, я только сейчас понял, что все время незримого поединка неосознанно задерживал дыхание. Осторожно выпустил застоявшийся в груди воздух. Попытался унять неожиданно навалившуюся на меня позорную дрожь. Разжал намертво стиснутые кулаки…
— Не знаю, — негромко проговорила Мать Евфросиния. — Не знаю. Не могу понять.
Будто соглашаясь с ней, старцы в белом истово закивали. Майор выпрямился в струнку и взглянул на меня так, словно я виновен, самое меньшее, в измене родине. Хабибуллин и Пащенко постарались стать еще менее заметными. Шеф — не понимаю, как это возможно, — выглядел чуточку смущенным. А сама настоятельница вновь глянула на меня. Только теперь это был взгляд не живой святой, а обычной пожилой женщины. Спокойный такой взгляд, в меру заинтересованный и чуточку усталый. На мгновение мне даже показалось, что на губах Матери Ефросиний появилась ироническая всепонимающая улыбка.
Но нет… Показалось.
Не могло такого быть. Не могло.
Святые, как известно, никогда не улыбаются. Ни на иконах, ни в жизни. Они вкусили близость к Богу. И потому потеряли способность просто по-человечески радоваться.
— Так… И что будем делать, Мать? — Майор обращался непосредственно к святой настоятельнице, глядя ей прямо в глаза. Глядел, я бы даже сказал, с вызовом, если б не выступившие на лбу бусинки пота и мелко подрагивающие веки… Понятно. Похоже, я не один испытал это сомнительное удовольствие быть вывернутым наизнанку.
Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев-церковников.
— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.
Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,
— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —
М-да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.
На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.
Эх, меня бы кто пожалел…
Во что я вляпался?
— Выбор есть всегда, — мягко проговорила Мать Евфросиния. От этого тихого шепота я почему-то вздрогнул. И только потом понял, что слова эти адресованы не мне и что святая не читала мои мысли.
— Выбор есть всегда, — повторила настоятельница. И вдруг повернулась ко мне: — Алешенька, выйди, пожалуйста, на минутку. Нам надо поговорить.
Не проявляя ни капли сомнения и даже не обидевшись на глуповато-детское «Алешенька», я молча повернулся. Вышел. И аккуратно прикрыл за собой дверь.
Маринка удивленно подняла голову, оторвавшись от лежащего на столе толстого справочника, но ничего не спросила. Видимо, удовольствовалась увиденным в моих глазах. Или разумно решила не лезть не в свое дело. Так мы и молчали. Она, сидя за столом и перебирая бумаги. И я — подпирая стенку напротив и пытаясь собрать старательно разбегающиеся мысли.
Во что я вляпался?..
Из кабинета доносились приглушенные голоса. Громкие, визгливые, неразборчивые. Что они там обсуждали? В любом случае, вряд ли их идеи несут мне радость.
Дверь открылась. Вернее, не открылась, а распахнулась. Настежь. В сопровождении своих дрессированных горилл вышел майор. Стрельнул взглядом в мою сторону и, не говоря ни слова, удалился. Сразу же вслед за ним из кабинета нашего шефа сбежали Хабибуллин и Пащенко. Именно сбежали: проскользнули вдоль стенки и торопливо скрылись в коридоре. Старички-церковники удалились медленно и величаво, с важным видом разглаживая белоснежные хламиды и сверкая вышитыми на груди крестами. На меня они даже не взглянули.
Мать Евфросиния вышла последней. В этот момент она ничуть не походила на легендарную живую святую. Обычная пожилая женщина в видавшем виды монашеском балахоне. Собранные в жиденький узел редкие седые волосы, чуть прихрамывающая походка и спокойные уверенные движения. Только вот застывшие в глазах отголоски иной, не принадлежащей этому миру силы немного портили эту картину.
Маринка вскочил а на ноги, едва только она появилась в дверях. Бросила короткий, ничего не выражающий взгляд в мою сторону, в явной нерешительности кусая губы. И вдруг выскочила на середину комнаты, поспешно опускаясь на колени перед мягко плывущей вперед женщиной.
— Благословите, Мать…
— Благословляю, дочь моя, — сухонькой ручкой настоятельница погладила смущенно потупившуюся и залившуюся краской девушку по собранным в замысловатую прическу волосам. — Да пребудет Господь с тобой и с тем, кого ты любишь и ждешь…
Короткий изумленный взгляд Марины. Предательски задрожавшие губы. И спокойный, чуточку отрешенный взгляд святой женщины, смотревшей в те дали, куда не дано заглянуть обычному человеку.
Легкий кивок в мою сторону.
— Заходи, Алеша. Дмитрий Анатольевич ждет тебя.
Я торопливо мотнул головой и отлип от стены.
Шеф стоял перед узорной дверцей шкафа и молча смотрел на вот уже пять долгих лет пылящийся за стеклом клинок. Просто смотрел, и все. Не пытался достать его или прикоснуться к своему легендарному оружию. Всего лишь молча смотрел.
Иногда я своего шефа просто не понимаю. Зачем он упорно держит меч при себе, хотя столько лет не берет его в руки? И даже пыль не стирает, позволяя сверкающей стали медленно обрастать неровной серой бахромой. Как он выдерживает непрерывный, изо дня в день подтачивающий волю натиск рвущегося на свободу оружия? Как противится неодолимому желанию выдернуть волшебный меч из пыльного плена, выйти за ворота и там в отчаянной битве убивать, убивать, убивать проклятую нечисть?..
И, самое главное, почему он это делает?
Пройдя в кабинет, я аккуратно прикрыл за собой дверь, отсекая громкую трель телефонного звонка, сбивчивый голосок Маринки, спокойный взгляд святой матери да и вообще весь мир. И будто бы давно уже дожидаясь этого, шеф тотчас же заговорил:
— Трудно, Алексей, — негромко проговорил бессменный командир десятков и сотен бесшабашных парней, ежедневно отправляющихся рисковать жизнью по его приказу. — Это так трудно — бороться со всем миром, год за годом сражаться в несуществующей и необъявленной войне, нести дарованную тебе свыше ношу…
Голос шефа упал до едва слышимого шепота. — Но во много раз труднее бороться с самим собой… Я молча переступил с ноги на ногу.
— Тридцать лет, Алексей. Я отдал бы все, что угодно, чтобы все эти тридцать лет оказались сном. Просто дурным сном, который забудется, едва откроешь глаза… — Шеф поднял руку и медленно провел рукой по стеклу, словно стирая с его поверхности прошедшие годы. — Как бы мне хотелось вернуться в старый мир…
Я молчал. Сказать тут было нечего.
Старый мир. Я не видел его. Родившись уже после того, как окончательно разочаровавшийся в своем творении Господь обрушил на утонувшее в грехах человечество свой Божественный гнев, я его не представлял. А то немногое, что знал о прежних временах, было почерпнуто мною из одинаково унылых воспоминаний стариков или из книг.
Старый мир. Хотел бы я вернуть его? Хотел бы я жить так, как жили люди до Гнева?
Смешной вопрос.
Старый мир… Кем бы я был в нем? Что бы я делал, если бы не было беспощадно ударившего по человечеству незримого молота Божественного гнева? Скорее всего, посещал какой-нибудь университет, бегал вечерами на танцы, читал в газетах о бесконечно тлеющих где-то далеко-далеко военных конфликтах или о полете человека на Марс. И наверное, думал бы, что жизнь прекрасна, а по-другому быть и не может.
Но все сложилось совсем иначе. И ныне вместо книг и учебников я ношу с собой меч, когда ложусь спать, прячу под подушку заряженный серебром пистолет, а руки мои по локоть в крови.
Я молчал.
— Завтра в восемь, — еще раз погладив стекло, сказал шеф.
— Что?..
— Завтра в восемь зайдешь к нашим костоправам.
«Динь-дон, — тревожно звякнул невидимый колокольчик, намекая на грядущие неприятности. — Динь-дон!»
— Зачем?
— На медосмотр. — Дмитрий Анатольевич с заметным усилием отвел взгляд от спрятанного за стеклом оружия и медленно повернулся ко мне: — Всего лишь на медосмотр.
— Не думаю, что в этом есть необходимость, — осторожно заметил я.
— Есть, Алексей… Церкви нужен полный отчет о твоем здоровье. Особенно о здоровье душевном. Все. Я влип. По самые уши.
— С каких это пор церковь интересуется здоровьем чистильщиков?
— С тех самых, как речь зашла о судьбе всего человечества.
— Я не пойду.
— Пойдешь, Суханов. Пойдешь. У тебя просто нет другого выхода. — Шеф медленно покачал головой. — Алексей, ты разве не понял, для чего здесь были те двое обезьян в форме?.. Да если б не Мать Евфросиния, сейчас ты бы уже ехал в гости к инквизиторам. В наручниках и под конвоем. Так что не дергайся и исполняй приказы. В конце концов это всего лишь медосмотр и ничего более. К вечеру уже будешь свободен.
— Нет, — если шеф и заметил, что я машинально потянулся к пистолету, то и глазом не моргнул.
— Да, Суханов. Да. Завтра в восемь ты придешь в Управление, чтобы пройти глубокое ментосканирование и проверку на теосовресторе.
Что?.. Я сначала даже не поверил своим ушам. Теосоврестор?.. Да кем они меня считают? Митрополитом, что ли? Или уж сразу патриархом? Только они в обязательном порядке проходят проверки на теосовместимость перед принятием сана. С чего это обыкновенному чистильщику такая честь?
У нас в Управлении даже прибора такого нет. У церковников есть. У инквизиторов есть. А у нас — нет. Не было нужды.
— Алексей. На всякий случай… Сдай, пожалуйста, оружие. Сейчас.
Вновь, как и не раз до этого, мы с шефом уставились друг другу в глаза. И на этот раз победа осталась за ним. Решающая, можно сказать, победа, знаменующая окончание нашей с ним войны.
Медленно я расстегнул сверкающую начищенной медью пряжку. Тяжело брякнула о пол кобура вместе с вложенным в нее пистолетом. Следом толстой кожаной змеей сполз пояс чистильщика.
— Довольны, Дмитрий Анатольевич?
— Завтра в восемь, Алексей. И чтоб никаких задержек или отговорок. Ты меня понял?
— Вполне.
Чувствуя себя без оружия все равно что голым, я резко повернулся и вышел из комнаты. Была мысль хлопнуть напоследок дверью, но я ее отбросил. Ребячество это. И все равно ведь не поможет.
* * *
Собственно говоря, можно было уже считать себя безработным. Сомнительно, чтобы при глубоком ментосканировании мои сны как-то ускользнули от врачей. И уж тем более их не мог пропустить теосоврестор.
Так что можно было потихоньку складывать чемодан и придумывать себе новое занятие. Или, если принять во внимание намеки на приближающийся второй День Гнева, просто проводить остаток времени, предаваясь лени и праздности. А на медосмотр можно было уже и не ходить.
Тем не менее за пять минут до назначенного срока я уже был на месте. Ждал, прислонившись к стене под остекленевшими глазами знакомых мне уже бугаев от армии. И где только таких берут? Морды тупые. Плечи саженные. Шея толще, чем мое туловище. Встреть я таких за городом — подумал бы, что появилась новая порода нечисти.
— Ты уже здесь? — Приоткрыв дверь, из кабинета выглянул незнакомый мне усатый человек в белом халате. Чуть заметно улыбнулся. Подмигнул: — Ну заходи. Будь как дома.
Мысленно пожелав шутнику всяческих жизненных благ, я тем не менее постарался согнать с лица все чувства, кроме спокойной скуки. И шагнул вперед, безропотно представ перед жаждущими взорами вооруженных своими блестящими железками костоправов.
Ни одного знакомого лица. Все врачи не наши. В смысле не из Управления. Скорее всего, армейские спецы. Или церковные — у них там тоже медицина на уровне.
«Спасающие души да не побрезгуют спасением плоти».
Дурацкий девиз, по-моему.
Кроме белых халатов здесь же присутствовали почти все мои вчерашние друзья: майор, старички-церковники, Хабибуллин и Пащенко. Матери Ефросиний не было… Не знаю, возможно, это и к лучшему.
Зато присутствовал мой достославный начальник. Проходя мимо него, я не удержался от некоторого хулиганства. Поднял приветственно руку и негромко пробормотал:
— Аве, шеф, идущие на смерть приветствуют тебя…
Дмитрий Анатольевич, как ни странно, не прореагировал, хотя, несомненно, мой тихий демарш услышал. Просто стоял и молча разглядывал противоположную стену, непонятно для чего уподобившись армейским гориллам. Они, кстати, тоже вошли в комнату вслед за мной и с невозмутимым видом встали напротив двери. Преградили мне, так сказать, путь к отступлению. Руки на автоматах, глаза блестят, мышцы напряжены. Сразу видно — ребята готовы в любой момент начать войну. Вон, даже майор, хоть и вряд ли он это осознает, беспрестанно поглаживает кобуру.
На мгновение мне даже стало смешно. Ну в самом деле, не для того же я сюда пришел, чтобы сбежать в самый последний момент. Или начать бузу.
С другой же стороны, приятно. Такое уважение. Сразу трое вооруженных до зубов вояк на одного безоружного чистильщика.
— Ну что ж, господин… кхм… Суханов. Приступим. — Впустивший меня доктор сел за стол, поерзал, устраиваясь поудобнее, и с улыбкой указал на стоящий чуть в стороне жесткий, чуточку кривоногий стул: — Садитесь.
Я молча кивнул…
Часа через два я снова сидел на этом же стуле, чувствуя себя выжатым лимоном. Просто поразительно, насколько выматывают эти медицинские процедуры. Эти два часа отняли у меня намного больше сил, чем вылазка в старый город.
А ведь это еще было не все. Завершилась только первая, самая простая и безопасная для меня часть: проверка физического здоровья. Проверка давления, зрения, слуха, кардиограмма, экспресс-анализ крови (хорошо еще, что не пришлось мочу сдавать), проверка рефлексов… и всякая тому подобная ерунда, старательно занесенная в карточку типичным врачебным почерком, разобрать который мне, например, не удалось бы ни в жизнь.
Армейцы упорно торчали у меня за спиной. Бдили. Майор так вообще заглядывал через плечо, щурясь и, очевидно, пытаясь разобрать, что же деловито царапает на бумажке усатый доктор. Шеф, временно презрев свои обязанности, терпеливо подпирал стену. Церковники едва слышно шушукались о чем-то своем. Результаты моего обследования их, похоже, не интересовали ничуть. Хотя я более чем уверен, что когда дело дойдет до теосоврестора, эти двое в хламидах будут в первых рядах.
Что им только от меня надо? Именем Господа готов поклясться: именно эта парочка новоявленных крестоносцев все и затеяла. Хотя бы объяснили, что хотят. А то…
Усач в белом халате закончил переводить чернила. Отложил исписанный мелким убористым почерком лист, которым немедленно завладел майор. Ткнул рукой в сторону стоящей возле стены кушетки:
— Ложись.
Я только вздохнул. Похоже, начиналось самое интересное. Вон и церковники зашевелились. Напряглись. Вытянули свои дряблые шеи.
Что-то сейчас будет. И я даже знаю что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38