— И правильно. Дрянь, а не табак. Наполовину опилки… — Хмырь щелчком отправил дымящийся окурок вниз. — Слышал, ты Жирдяя вместе со всей его бандой отметелил. Правду говорят или брешут?
Я только вздохнул. Прошло не больше получаса, а все уже в курсе. Не зря говорят: слухи — самая быстрая вещь на свете.
— Правду.
— Зря, — коротко буркнул Хмырь. И пояснил то, что, по-моему, в пояснениях не нуждалось. — Жизни теперь тебе здесь не будет. Он тебя из-под земли достанет, не успокоится, пока не отомстит втройне.
— А что мне еще оставалось? Безропотно позволить себя ограбить и избить? — Я громко фыркнул, выказывая свое отношение к столь бесхребетному поступку. — Или с максимальной вежливостью выставить этих дураков за дверь? «Извините, у меня нет настроения с вами драться…»
— Убить надо был о, — меланхолично сказал Хмырь. — Если ввязался в драку, всегда доводи ее до конца. Никогда не оставляй противникам второго шанса, потому что тебе они его точно не оставят.
— Не за что убивать было, — мрачно буркнул я, несколько огорошенный столь циничным и жестоким взглядом на жизнь. — Да и противно как-то.
— Убивать всегда противно. Но иногда, к сожалению, — надо. — Вытащив из кармана кисет и обрывок газеты, Хмырь несколько недоуменно посмотрел на них и смущенно сунул обратно. — Вот только когда оно наступит — это самое «надо», — каждый для себя выбирает сам. И главное — не ошибиться. Потому что, если сделаешь неверный выбор, если не убьешь, когда должно, или убьешь, когда не должно, ты проиграешь. Раз и навсегда проиграешь…
Некоторое время мы молчали. Потом я тихо, едва слышно спросил:
— Где ты служил?
Но ответа так и не дождался… Впрочем, в некотором роде ответом можно было посчитать промелькнувшую в его глазах боль. Но истолковать столь мимолетный и расплывчатый знак я так и не сумел. Быть может, если бы на моем месте была Мать Евфросиния или Еременко, им бы хватило и этой малости, чтобы до конца размотать клубок чужой жизни. Но я — то ведь всего лишь человек.
Всего лишь человек…
А кем бы я хотел быть?..
— Скажи, — негромко спросил я, — если б ты знал, что завтра будет конец света… Что бы ты сделал?
Я не хотел задавать этот вопрос — он вырвался как-то сам собой. Но теперь я понял, что он действительно важен. И против воли задержал дыхание, дожидаясь ответа.
— Не знаю, — после недолгой паузы ответил Хмырь. — Наверное, пошел бы и напился. А потом до самого утра сидел на крыше, смотрел в небо и очень-очень хотел, чтобы напоследок прошел дождь.
Я поморщился.
— Да нет, я серьезно.
— Я тоже, — фыркнул Хмырь. — Я тоже.
— Тогда почему?..
— Что «почему»? Почему я потрачу последние отпущенные мне часы на бесполезное времяпрепровождение, на выпивку и танцы под дождем, а не на покаянные молитвы и слезливые раскаяния?
— Ну хотя бы, — я с вызовом посмотрел на него. Хмырь же только улыбнулся.
— Потому что я не считаю, что это мне поможет.
— То есть, по-твоему, все эти молитвы бесполезны? Все церкви, священники, кресты — это все бесполезно? Может быть, и души тоже не существует, ты так считаешь?!
Не знаю почему, но я вдруг завелся как никогда. Хмырь, наоборот, оставался совершенно спокоен.
— Не передергивай, — заявил он. — Я не говорил, что молитва бесполезна как таковая. Наоборот, произнесенная от чистого сердца она — лучший бальзам для души. Но насколько чистосердечной будет моя молитва? И как это будет выглядеть? Сорок три года я, значит, давил зад, вспоминая о Боге, лишь чтобы помянуть его всуе, а потом вдруг узнал, что через несколько часов умру, и сразу же обернулся к Всевышнему. Что это будет? Холодный расчет, призывающий потратить последние минуты жизни на то, чтобы задобрить и умилостивить того, кто видит и понимает все, или по-настоящему чистое раскаяние?.. Пойми, всю свою жизнь я отрицал Бога. Всю жизнь от рождения и до сегодняшнего дня. Так имею ли я право просить его принять мою душу?
Заметив, что я уже открыл рот, Хмырь поспешно поднял руку.
— Подожди. Ты еще успеешь поиздеваться над моим мировоззрением. Сначала дай доскажу… Бог тут, конечно, ни при чем — если я покаюсь, он, возможно, простит меня. Дело во мне. Всю жизнь говорить и думать одно, а, едва запахло сиюминутной выгодой, поступить от противного? Как это называется? Кем я буду после этого?.. Да лучше уж я отправлюсь прямиком в зубы к Дьяволу, чем пойду против себя.
Он замолчал, невесело глядя куда-то вниз, во двор. И я наконец-то смог задать вертящийся на языке вопрос:
— Мне казалось, атеизм раз и навсегда отошел в прошлое тридцать лет назад, — я недоверчиво покачал головой. — Как можно отрицать Бога? Как можно отрицать существование того, кто, вне всяких сомнений, существует?
— Ты не понял, Молчун, — Хмырь слабо улыбнулся, вновь продемонстрировав мне изумительно ровные здоровые зубы. В старые времена с такими зубами было бы не грешно сняться в рекламе какой-нибудь зубной пасты или щетки. — Я не отрицаю существование Бога как такового. Нет. Я всего лишь отрицаю его как личность, как нечто разумное и одухотворенное. По-моему, Бог — это всего лишь сила, равно далекая как от самого человека, так и от наших бессильных потуг понять ее сущность. Он как гравитация, как радиоволна, как скользящее в глубинах космоса реликтовое излучение. Он вездесущ и всемогущ, но только в рамках каких-то определенных, быть может, установленных им самим правил. Он неразумен и скован всевозможными догмами, быть может, тоже установленными им самим. Он существует, он вокруг нас, он внутри нас, он повсюду, но его нет рядом с нами, потому что он неимоверно далек от всего человеческого. Он — Бог.
За окном быстро темнело. Утверждая свою власть, на землю опускалась ночь, превращающая в призрачные ирреальные тени грязные коробки домов, покореженные автомобили, фигуры сидящих во дворе людей. В небе одна за другой зажигались звезды. Над периметром расчертили горизонт яркие лучи прожекторов. Далеко-далеко в центре города полыхнула огнями центральная радиовышка. А во тьме чердака неизвестного дома, расположенного на давно забытой улице, одна практически невидимая во мраке тень негромко втолковывала другой:
— Мы пытаемся судить Господа так, словно он один из нас, будто он человек. Могущественный, наделенный невероятной силой и возможностями человек. А это не так. Совсем не так. Бог — это Бог, а человек — это человек. Совершенно разные вещи. Приписывать Богу человеческую мораль, по меньшей мере, бессмысленно. Мы, низменные тварные создания, не можем судить Его деяния и помыслы — они изначально несопоставимы с нашими. Для того чтобы судить о правильности тех или иных действий, надо— стоять вровень с тем, кто их совершает. То есть быть Богом или, на худой конец, Дьяволом. Быть законом природы.
Чиркнула спичка, выхватывая из темноты очерченное тенями лицо. Хмырь ловко прикурил, выдохнул облачко едкого смолистого дыма и выбросил погасшую спичку за окно.
— Нет смысла молиться на закон природы. Нет смысла мечтать о небе, чтобы однажды с молитвой спрыгнуть со скалы, нет смысла стоять на вершине холма и одну за другой бросать хвалебные молитвы грозовым тучам, нет смысла молить дерево дать побольше плодов. Нужно всего лишь понять закон, осмыслить и — изобрести самолет, поставить громоотвод, насытить землю удобрениями. Так и здесь. Мы просто не должны идти вразрез с установленными правилами. Тогда не придется разбиваться о камни, получать разряд молнии и сидеть голодным. И не придется в ужасе ожидать кары небесной…
Хмырь замолчал, оборвав свою проникновенную речь на полуслове. Будто испугался неожиданно вырвавшейся откровенности.
Во тьме то вспыхивала, то угасала, будто гипнотизируя, красная точка самокрутки. В воздухе плыл едкий запах табачного дыма. Где-то под нами, во дворе, дежурно переругивались две женщины, споря из-за каких-то своих совершенно неважных перед лицом надвигающейся катастрофы мелочей. Молчание становилось все тягостнее и тягостнее. Оно давило на нервы, царапало грудь невидимой когтистой лапой.
— Твоя концепция не нова, — заметил я, когда молчать стало совсем уж невыносимо. — Что-то подобное имеется даже в учебнике теологии для старших классов. В разделе «Богомерзкие построения, еретические взгляды и опасные заблуждения».
Невидимый в темноте Хмырь негромко фыркнул, раздавливая красную точку самокрутки о подошву:
— Да знаю я. Слышал. Читал даже. Неоднократно.
— И что? — с интересом спросил я. — Смеялся. — Непонятно почему, но мне вдруг показалось, что голос его звучит немного смущенно. — Так бестолково написано… И кто только составлял эти учебники?
— Понятия не имею, — сознался я. И, не выдержав, спросил: — У тебя здесь свет-то хоть есть?
— Свет? В смысле — электричество? — Хмырь рассмеялся. — Откуда? Это тебе не центральные районы.
— Ну, хоть что-нибудь. Лампа? Керосинка? Фонарик? Достало уже в темноте сидеть.
— Керосинка?.. Ну, ты даешь, друг. Для нее горючка будет стоить больше, чем электричество для всего дома. — Еще раз хохотнув напоследок, Хмырь наконец-то сжалился: — Свечка есть.
Он отошел от окна, моментально превратившись в еще одну смутную тень среди множества других теней. Закопошился где-то в стороне, явно выискивая что-то на ощупь. Потом вновь чиркнула спичка, и мрачные внутренности чердака осветил тонкий огонек кособокой и явно самодельной свечи.
Пристроив орудие света на сальном подлокотнике старого облезлого кресла, Хмырь немедленно плюхнулся в него. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Закинул ногу на ногу. И гостеприимно указал на стоящий неподалеку стул.
— Занимай коронное местечко. Доставай бутылку — она вон там, под столиком. И кружки там же возьми… Спасибо… Давай-ка мы с тобой выпьем за неизбежный конец света, дай-то нам Бог его не застать.
— Я не буду, — понюхав плещущуюся в помятой алюминиевой кружке мутную жидкость, я осторожно отставил посудину в сторону. — Мне еще сегодня побегать предстоит. И хотелось бы сохранить трезвую голову.
— Трезвая голова в наши дни — это нонсенс, — возразил Хмырь, моментально превращаясь из рассуждающего о высоких материях высоколобого философа в пропитого алкоголика, дрожащей рукой тянущегося к бутылке. Я аж вздрогнул от такой разительной перемены. — А вот я, пожалуй, пропущу кружечку. Что-то ты меня раззадорил своей болтовней… А ты давай колись. Я же вижу, что у тебя что-то на уме. Что-то надо от старины Хмыря? Да? Ну так говори, что.
— Ну… Я, собственно… — Глядя на задумчиво покручивающего в руках кружку Хмыря, я уже и не знал, как поступить: сделать так, как задумывал, или махнуть рукой и положиться на везение.
Отсалютовав мне полной кружкой, Хмырь вдруг, вместо того чтобы вылить ее содержимое в глотку, грохнул о стол. Добрая половина наполнявшего и без того основательно помятую кружку самогона выплеснулась и темной лужицей разлилась по исцарапанной столешнице. На пол одна задругой зачастили черные капли. Я вздрогнул и… решился.
На свет появился перевязанный проволокой грязно-серого цвета бесформенный сверток.
— Я могу оставить это у тебя? Ненадолго. Дня на два-три.
Спрашивая, я внимательно смотрел ему в лицо, пытаясь понять, почувствовал ли он просачивающуюся сквозь тряпку липкую тягучую тьму. Если почувствовал, то я смогу заметить это по его глазам… А дальше… дальше я поступлю по обстоятельствам… вынужден буду поступить.
Он не почувствовал. На его лице не отразилось ничего, кроме легкого любопытства и некоторой вполне понятной недоверчивости. Но страха во взгляде не было. И это было хорошо. Это означало, что я и в самом деле могу оставить кинжал здесь… Если, конечно, поверю в честность этих иронично-насмешливых глаз.
— А это что такое? — Хмырь протянул руку и спокойно принял у меня сверток, не вздрогнув, даже когда аура тьмы незримыми когтями вцепилась в его ладонь. Не почувствовал. Или просто не понял, откуда идет этот холод… Только взгляд его изменился. Всего лишь на мгновение, но в нем что-то мелькнуло. И я заметил это что-то.
— Власть, сила, могущество, — спокойно произнес я, пожимая плечами. — Все, что угодно. Все, что ты только можешь пожелать.
Он усмехнулся. Подбросил сверток на ладони.
— И ты так просто оставляешь его у меня?.. Не боишься, что я захочу присвоить всю твою силу и власть?
Я в упор взглянул на него, поймав устремленный на меня цепкий внимательный взгляд. И невесело улыбнулся, разведя руками.
— Ты же умный человек, Иван. Должен понимать, что все имеет свою цену. И сила, и власть, и могущество. Чем больше возможности, тем выше цена. Это, — я ткнул пальцем в сверток, — в умелых руках, управляемых недурной головой, дает очень большие возможности. Очень!.. Так подумай, насколько высока будет цена? И захочешь ли ты ее заплатить?
Помолчав несколько секунд, Хмырь медленно кивнул:
— Понятно… А что за цену заплатил ты, чтобы заполучить вот этот сверточек, что бы там в нем ни было? Я молчал, глядя на него.
— Понятно… — снова повторил Хмырь, вновь наполняя кружку мутно-белесой жидкостью и беря ее наизготовку. — Хорошо. Можешь спокойно идти. Я спрячу твою вещь, никто не найдет. Заберешь ее, когда вернешься… если вернешься.
— Вернусь, — пообещал я. — Если останусь в живых, то вернусь.
— Если останешься в живых, — повторил Хмырь. И спокойно кивнул с таким видом, будто речь шла всего лишь о погоде.
Я молча мотнул головой, отступая во мрак.
— Иди, — негромко буркнул мне вдогонку Хмырь. — Удачи я желать не буду, потому что не знаю, что ты задумал. Но все же знай, я буду очень-очень огорчен, если с тобой что-нибудь случиться. Ты мне нравишься, Молчун. В тебе есть то, чего нет у большинства людей, — искра жизни.
На мгновение я сбился с шага. Вздрогнул. Обернулся, глядя на черты усталого и спокойного лица, выхваченные дрожащим светом из мрака.
— Что?..
— Я сказал, что оставлю тебе выпить, — явно довольный, захохотал Хмырь, потрясая наполовину опустошенной емкостью. — Ладно уж. Иди, вояка. Не буду я больше смущать своей ересью твои молодые мозги.
Адресовав развалившемуся в кресле еретику кривую насмешливую улыбку, которую он в окутывающей меня темноте вряд ли разглядел, я осторожно нащупал ногой верхнюю ступень ведущей вниз лестницы.
В одном я был готов поклясться: несмотря на все свои разглагольствования и размахивания бутылкой, за все время нашей беседы Хмырь не захмелел нисколечко, только притворяясь подвыпившим… И еще, он, похоже, понял, что находится в свертке. Не разворачивая, понял.
Воистину, этот человек был величайшей загадкой из всех, кого я когда-либо знал. Даже наш шеф по сравнению с ним казался всего лишь пацаненком…
Но больше всего меня волновал один-единственный вопрос: могу ли я ему доверять?
Впрочем, выбор я, кажется, уже сделал.
Я только что доверил странному человеку, с которым был знаком всего лишь несколько часов, свою жизнь. Но не это было самым удивительным…
В глубине души я почему-то был уверен, что поступил абсолютно правильно.
Аккуратно — на ощупь — спустившись вниз, я задержался только для того, чтобы прихватить оставшиеся в комнате вещи. После чего, нос к носу столкнувшись на лестнице с прихрамывающим сразу на обе ноги Жирдяем и издевательски помахав ему рукой, оказался на улице.
* * *
Все-таки прятаться в старом городе и скрываться в населенных районах — две большие разницы. За периметром я бы вряд ли рискнул высунуться из своей норы в такое время, прекрасно зная, что любая нечисть лучше всего чувствует себя именно ночью. Ну а если бы жизнь все же заставила пойти на такое, я шел бы исключительно по самым широким проспектам, огибая десятой дорогой всякие там подозрительные переулки и дворики. И шарахался при этом от каждой подозрительной тени.
Здесь же, среди освещенных неровным электрическим светом улиц, все было по-другому. Да и вести себя надо было совсем иначе. Здесь темнота из опасного непредсказуемого врага превратилась в моего друга.
Я шел исключительно по дворам, перебираясь от дома к дому и стараясь без крайней нужды не выходить на ярко освещенные улицы и центральные проспекты. Я шел мимо темных провалов подъездов, мимо окон, большая часть которых была темна, как сама ночь, мимо занимающихся своими подчас не совсем законными делами развеселых компаний и редких одиночек, которые вряд ли даже замечали проскользнувшую мимо тень.
Я был незаметен. Я был осторожен… И все равно ближе к центру города я попал в засаду…
Когда я краем глаза уловил мимолетное движение в узком переулке, признаю, сердце мое едва не провалилось в пятки. И вполне обоснованно: любой вампир, любой оборотень и даже любой мертвяк из тех, что посвежее, незамеченными подобравшись ко мне столь близко, имели бы по-настоящему реальные шансы использовать мою персону в качестве позднего ужина или раннего завтрака — по желанию. А если уж он тем паче не один…
К счастью, я был не в старом городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38