— Так вот как обстоят дела… мне следовало бы об этом знать.
Матти с живым любопытством наблюдала эту сцену, тогда как Дейвид, который всегда узнавал обо всем последним, выглядел совершенно убитым.
Губы у Касс задрожали.
— Вы ничего не понимаете, — сказала она. — Ничего…
И выбежала из комнаты.
Ньевес помогла Дэву отвести Элизабет, которая шла между ними, как зомби, до спальни. Потом Дэв сказал:
— Спасибо, дорогая. Теперь я и сам справлюсь.
— Ты в этом уверен? — спросила она, прикусив губу.
— Да. А ты отправляйся спать. Иди же, — повторил он, видя, что она замешкалась, но, заметив ее расстроенное лицо, добавил:
— Я зайду к тебе чуть позже…
Как только уложу ее в постель.
— Хорошо.
Элизабет безучастно сидела, пока Дэв раздевал ее.
Ее глаза подернулись пеленой шока. Они были такими же безжизненными, как и ее движения. Когда он наконец уложил ее в постель и накрыл простыней, она, не мигая, по-прежнему глядела прямо перед собой.
— Моя любимая, — сказал он нежно. И повторил:
— Моя любимая…
Элизабет его не слышала. Какое-то время он смотрел на нее, затем круто повернулся и зашагал по коридору в комнаты Хелен.
Двери открыла Серафина.
— Мистер Дэв… — она приветливо улыбнулась.
— Мне нужна твоя помощь, Серафина… ты знаешь, что случилось сегодня ночью?
Улыбка исчезла.
— Да.
— Я хотел бы поговорить с тобой об этом, прямо сейчас. Приготовь, пожалуйста, один из твоих отваров для мисс Элизабет. Она в шоке. Я хочу, чтобы она уснула.
Серафина кивнула.
— Хорошо. — Она пристально вглядывалась в его лицо. Заметив в его голубых глазах боль и тревогу, она сказала:
— Я принесу ей сон.
— Спасибо, — Дэв широко улыбнулся.
Вдвоем они приподняли Элизабет, и, пока Дэв держал ее, Серафина поднесла чашку к ее губам.
— Пей, — приказала она вкрадчивым, обволакивающим голосом. — Пей…
Элизабет послушно выпила до дна прозрачную дымящуюся жидкость, не понимая, что делает, но подчиняясь настойчивому голосу.
— Она будет спать, — сказала Серафина. — Не меньше двенадцати часов.
— Это как раз то, что мне нужно.
Дэв осторожно опустил Элизабет на подушки, поправил простыню. Ее глаза все еще были открыты, но вскоре веки дрогнули и опустились.
Серафина стояла с пустой чашкой в руке. Ее загадочный непроницаемый взгляд блуждал по лицу Элизабет.
— Ты понимаешь, почему я хочу с тобой поговорить? — спросил Дэв.
— Конечно, — она утвердительно кивнула, затем подняла на него свои бездонные глаза. — Я жду тебя, — произнесла она, поклонилась и молча выплыла из комнаты.
Дэв коснулся губами губ Элизабет. Она не пошевелилась. Он отвел с ее лица пряди шелковистых волос.
— Я приду утром, — сказал он громко, чувствуя, как стучит его сердце. Она совсем ослабела, оказалась более уязвимой, чем он думал. Весь ее мир в одночасье рухнул. Но разве он не этого хотел: чтобы она воскресла из пепла? Дай Бог, чтобы его рецепты оказались верными.
Ньевес стояла на коленях перед образом девы Марии. На ней была ночная рубашка до пят, с глухим воротом в оборках. Она повернула голову и, увидав Дэва, радостно улыбнулась, затем опять погрузилась в молитву. Он видел, как передвигались четки в ее руках, глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Он подождал. Она поцеловала четки, перекрестилась и поднялась с колен.
— Ах, Дэв, — испуганно произнесла она, — все так ужасно! — Она прижалась к нему, спрятав лицо у него на груди. — Что теперь со всеми нами будет?
— Ничего особенного. Дан запустил машину, и теперь ее не остановить.
Ее глаза потемнели.
— Как же он ее ненавидит, — сказала она изумленно. Затем виновато добавила:
— Я не любила ее, но никогда так ее не ненавидела, честно.
— Я верю, — сказал Дэв, — ты на это не способна.
Он подвел ее к украшенной оборками кровати под балдахином. Забравшись в нее, Ньевес серьезно произнесла:
— Мы должны помочь тете Хелен, верно?
— Да.
Она облизала губы.
— И… и Элизабет… тоже.
— Да, и ей.
— С ней все в порядке?
— Да. Она спит.
Ньевес вздрогнула.
— Она ужасно выглядела… такая скованная… и бледная.
— Она была в шоке, вернее, они обе.
Глаза Ньевес наполнились слезами.
— Это жестоко, отвратительно… Я ненавижу его! — негодующе воскликнула она, — Он гнусный, злобный! — Голос ее стал жалобным. — Ведь это не правда, Дэн? Дедушка не мог этого сделать.
— Это мы и пытаемся узнать, — сказал Дэв мягко.
— Он не мог этого сделать, только не дедушка!
Но отчаяние в ее глазах говорило, что Ньевес знает: он мог. Сделал.
— Как хорошо, что ты со мной… Я бы не вынесла этого одна.
— Да, я с тобой. — Мягко он заставил ее улечься на подушку, накрыл простыней.
— Все кончится хорошо, правда, Дэв? В конце концов все уладится?
Весь ее мир рушился.
— Мы сделаем для этого все возможное, — ответил он ласково.
— Я не смогу уснуть, — пожаловалась Ньевес, скорчив горестную гримаску. — Все время только об этом и думаю.
Она схватила его за руку.
— Тебе обязательно идти? Когда ты здесь, мне не так страшно.
— Да, обязательно, — сказал Дэв мягко, но настойчиво. — Меня ждут кое-какие дела. — И тут же, заметив ее отчаяние, прибавил:
— Но я подожду, пока ты не заснешь.
Его рука потянулась к лампе и выключила свет.
— Дай мне руку, — голос Ньевес звучал совсем по-детски. Он так и сделал. Ладошка Ньевес свернулась в его теплой, мягкой руке.
Он сидел в темноте, пока ее пальцы не разжались и дыхание не стало ровным. Осторожно уложив ее руку под простыню, Дэв тихо вышел из комнаты.
Серафина приготовила отвар и для него. Отвар пах лимоном и был восхитительно вкусным. Когда она положила свои легкие руки на его ноющий затылок, он спросил, мрачно усмехаясь:
— Ты и вправду ведьма?
Черные глаза сверкнули.
— Про меня всякое болтают.
— Но ты всегда знаешь, что делается на острове.
— Ведь я принадлежу острову, — прозвучал загадочный ответ.
— А как давно ты в Мальборо?
— Мне было четырнадцать, когда меня приставили к госпоже — сидеть у ее колыбели.
— И с тех пор ты неотлучно при ней.
Отвар снимал непомерное напряжение, облегчал восприятие ночных событий, сводя их к мыслимому размеру, с которым было легче иметь дело. Но Дэву пришлось выпить вторую чашку, прежде чем он рассказал Серафине, что случилось. Она слушала молча, не отрывая от него своих внимательных, настороженных глаз.
Только когда он закончил, она произнесла:
— Портрет и кольцо. Я хочу их видеть.
Он принес их из гостиной и протянул ей. Вынув из кармана фартука очки без оправы, Серафина долго изучала то и другое. Затем вздохнула:
— Да… — ее голова утвердительно качнулась. — Да.
Дэв подождал.
— Когда она ко мне вернулась, — начала Серафина как раз с того места, с которого он хотел, — она была уже другой. Не девушкой, а женщиной. Худой, запуганной, со шрамами на затылке, и я сразу заметила, что тело у нее тоже изменилось. Груди стала полнее, длиннее, не твердые, с розовыми сосками, а мягкие, слегка отвисшие — такое бывает лишь после того, как в них было молоко. И у нее исчезли ужасные боли при месячных. Раньше ей приходилось целыми днями лежать в постели, жестоко страдая. Старый доктор Уолтерз сказал, что ей поможет только рождение ребенка. Я дала ей один из моих отваров, и когда она заснула, осмотрела ее. Все сомнения исчезли. У нее был ребенок. Когда на острове еще не было доктора, мне приходилось принимать роды. Поэтому я знала.
— Но знала ли она?
— Нет. Она ничего не знала. Сначала она даже меня не могла вспомнить. Ей пришлось объяснять… столько разных вещей. А потом начались сны.
— Сны?
— Каждую ночь один и тот же сон. Она ходила во сне, стонала, плакала, протягивала руки, а потом стояла, склонив голову набок, и прислушивалась. Когда я подходила к ней, она прижимала палец к губам и говорила: «Тише… Слышишь? Мой ребенок плачет, зовет меня… Я должна найти своего ребенка…»
И она не успокаивалась, пока я не принималась искать вместе с ней. А наутро она ничего не помнила.
Когда я спрашивала, где она была и что делала, она не могла ответить. Всегда отвечала одно и то же: «Я не помню», — и мои расспросы ее огорчали. Мне удавалось выведать какие-то крохи, только когда она ходила во сне. Что ребенок был девочкой, что у нее были длинные светлые волосы, что госпожа отчаянно, безумно ее любила и что потом ее забрали. Но когда я спрашивала, кто ее забрал, она в страхе оглядывалась и, прижав палец к губам, шептала: «Они». Мне так и не удалось добиться от нее, кто это «они». Когда же я спрашивала, кто отец ребенка, она отвечала: «Это только мой ребенок» — и снова заливалась слезами. И мне приходилось быть очень осторожной, потому что та мерзкая женщина все время подглядывала и подслушивала. Я сразу поняла, что ее наняли, чтобы шпионить. В ней не было никакой нужды, ведь я ухаживала за госпожой. А ей оставалось лишь подглядывать, подслушивать и доносить ему. Но я сделала так, чтобы она перед сном всегда принимала отвар, поэтому она не слышала, как госпожа ходит ночью. И я всегда запирала на ключ ее комнаты, чтобы никто не узнал то, что знала я, потому что однажды ночью госпожа спустилась вниз, и там ее увидала мисс Касс. Но когда она пришла ко мне и рассказала, что говорила госпожа, я ответила, что у нее такая болезнь… что мистер Ричард предупреждал меня об этом.
— Он в самом деле предупреждал?
— Да. Он сказал, что доктора нашли у нее шизофрению, что все разговоры о ребенке ее фантазия, часть того мира, в который она погрузилась, когда сошла с ума. Когда он спрашивал меня об этом, я отвечала, что она ходила во сне всего раз или два и что после моих отваров она крепко спит. И он был доволен.
— Ты веришь в то, что она была сумасшедшей?
Лицо Серафины презрительно вспыхнуло.
— Она никогда не была сумасшедшей! Ее заставили в это поверить, на самом деле с ней было совсем другое.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ее лечил только старый доктор Уолтерз, а он говорил то, что ему прикажут. Он дорожил своей приятной, легкой жизнью, а еще больше боялся потерять доступ к наркотикам.
— Так он был наркоман! — ужаснулся Дэв. Это меняло дело.
— Морфинист. У него служил мой племянник Солемен. Это доктор Уолтерз сказал, что госпожа сошла с ума, когда она сделалась раздражительной и странно себя вела. Он сказал, что ее нужно изолировать. Но только потому, что ему приказали.
— Как мистер Ричард объяснял отсутствие Хелен?
— Что ее пришлось оставить в Европе ради ее же собственного блага. Когда я его спросила, можно ли мне поехать навестить ее, он мне ответил, что она нуждается в уединении и что посетители ее огорчают… даже он.
— Как ему удалось ее вернуть?
— Он сказал, что она пыталась покончить с собой, бросилась в лестничный проем и сломала череп. Сказал, что после несчастного случая она стала… послушной, но что за ней все время нужно присматривать, и вот почему при ней неотлучно находится та женщина. Но она не была сиделкой! — презрительно бросила Серафина. — Она была шпионкой, его глазами и ушами…
Но я утихомирила ее, — Серафина чуть заметно улыбнулась. — Она обожала мои отвары, и я позаботилась о том, чтобы она крепко спала всю ночь… да и большую половину дня. Я ей сказала, что вместо нее буду давать госпоже лекарства. Но я не давала. Я их выбрасывала.
А однажды я дала этой шпионке отвар, после которого она стала как пьяная… и он ее увидел. — Серафина злорадно усмехнулась. — Пришлось отослать ее назад.
— И больше никто не мешал тебе заботиться о госпоже.
— Нет.
— А он… не возражал? — деликатно полюбопытствовал Дэв.
Серафина презрительно улыбнулась.
— Нет. У него не было выбора.
Что-то в бесстрастном лице Серафины не позволило Дэву спросить: «Почему?» — но, кажется, он и сам это знал. Если Ричарда Темпеста можно было назвать королем Темпест-Кей, то Серафину — верховной жрицей.
— А после того как старый доктор Уолтерз умер, построили больницу и приехал доктор Бастедо.
— И тогда все изменилось, — заметил Дэв мрачно.
— Да, новый доктор установил, что было с госпожой на самом деле. Он был поражен тем, как ее лечили, и ясно сказал об этом мистеру Ричарду. Сказал, что старый доктор Уолтерз ничего в этом не смыслил. Госпожа стала первой пациенткой больницы, и доктор Бастедо сделал ей множество разных исследований. А потом он позвал специалиста из Нью-Йорка. Тот прописал ей совершенно новое лечение — гормональные инъекции. — Серафина хмыкнула. — А мистеру Ричарду пришлось согласиться, потому что доктор был очень известный, очень знаменитый. Доктор Бастедо позвал его, когда мистер Ричард куда-то уехал… Когда он вернулся, он ужасно разозлился, но делать было нечего, иначе вся правда вышла бы наружу. Он сказал, что просто потрясен, что всегда безоговорочно доверял старому доктору Уолтерзу, что тот был семейным врачом много лет. Но он также сказал, что доктору Бастедо, прежде чем звать другого врача, сначала следовало у него спросить.
— И что Луис ответил? — глаза у Дэва сверкнули.
— Что когда кто-то болен, то ты не ждешь разрешения, а делаешь то, что необходимо. Что его пригласили на остров в качестве врача и в этом качестве он нуждался в консультации специалиста. И что он описал этот случай в научном журнале… разумеется, без имени.
— И новое лечение помогло?
— Произошло чудо. Уже на следующий день госпожа стала совсем другой. Ни приступов раздражения, ни хождений во сне, ни прочих причуд. Она никогда не была сумасшедшей, сказал доктор Бастедо. Никогда.
Это было гормональное нарушение. Он сказал, что эту болезнь открыли совсем недавно, что доктор Уолтерз мог об этом не знать.
— Она по-прежнему проходит лечение?
— Да. Но гораздо реже, из-за возраста. Теперь она ложится в больницу раз в полгода для имплантации гормонов.
— Понятно, — сказал Дэв, который и впрямь многое понял. — Луис Бастедо знает о ребенке?
— Да.
По ее лицу, ее глазам он догадался:
— Но мистер Ричард не знал, что Луис знает?
— Этот вопрос никогда не обсуждался.
«Честь и слава Луису Бастедо, — подумал Дэв, — человеку, который всегда знал, когда держать язык за зубами».
— Ты совершенно ничего не знаешь, даже сейчас, где была мисс Хелен все эти годы?
Серафина покачала головой.
— Нет. Она не могла мне сказать. В ее памяти остался только ребенок… всегда ребенок, потому что она любила его.
Они молча глядели друг на друга, думая о страшном зле, причиненном женщине, которую они оба любили.
— Она по-прежнему ходит во сне?
— Нет. Это кончилось, когда она вылечилась. И она больше не видит снов. — Серафина вздохнула. — Она убеждена, что это вызвано ее болезнью… Доктор Бастедо объяснил ей, что у нее было не в порядке, но мне кажется, что в глубине души она убеждена, что она была сумасшедшей. Сегодня она испытала огромное потрясение. Оно воскресило в ее памяти те ужасы, о которых она забыла.
— Ей промывали мозги, — сказал Дэв тихо, но Серафина услышала.
— И я так думаю. Она сказала мне, что ей на голову надевали разные штуки… с проводами.
— Лечение шоком.
— Верно. Но не для того, чтобы восстановить ее память, а чтобы уничтожить ее.
— Но зачем? Зачем ему проделывать такое с собственной сестрой?
— Потому что он ненавидел ее.
— Ненавидел?
— Он завидовал.
И снова Дэв мог только повторить за ней:
— Завидовал?
С чего было такому человеку, как Ричард Темпест, завидовать своей робкой, нежной, мечтательной сестре?
— Из-за ребенка, — сказала Серафина спокойно.
Дэв ошарашенно на нее глядел.
— У него не было своих детей, — мягко напомнила Серафина. Ее тяжелый, умный взгляд не отпускал Дэва.
— Господи, — сказал Дэв. Ему нужно было встать, двигаться. — Он хотел ребенка? — Дэв поглядел на Серафину. — Наследника! А у него были только пасынки! — Он прошелся вперед, потом вернулся. — Сходится! Все сходится! Он всегда знал о ребенке, но ничего не говорил, потому что надеялся иметь своего.
Его завещанию всего три года. Похоже, что он составил его лишь тогда, когда понял, что у него никогда не будет детей. — Дэв глубоко вздохнул. — А чтобы удочерить ребенка Хелен, нужно было, чтобы у нее не осталось о нем ни малейшего воспоминания. — Дэв тряхнул головой. — Все так, да не так. Чего-то не хватает. — Он продолжал ход своих размышлений. — Зачем ему понадобилось все это городить, если он хотел…
Глядя ему в глаза, Серафина кивнула.
— У него не могло быть детей, — сказала она.
Дэв прекратил ходить взад и вперед по комнате и снова сел.
— Мне сказала леди Элеонора. Когда она в последний раз болела и знала, что умирает. Ей было тяжело лежать, и я растирала ее особым маслом, которое готовила сама. Однажды, когда я уложила ее в постель, она взяла меня за руки и заставила торжественно поклясться, что после ее смерти я буду заботиться о мисс Хелен.
«Обещай мне, Серафина, — сказала она. — Поклянись на моей Библии». Она не отпускала меня, пока я не поклялась, хотя я знала, что буду делать то же, что делала всегда. А потом она мне объяснила причину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Матти с живым любопытством наблюдала эту сцену, тогда как Дейвид, который всегда узнавал обо всем последним, выглядел совершенно убитым.
Губы у Касс задрожали.
— Вы ничего не понимаете, — сказала она. — Ничего…
И выбежала из комнаты.
Ньевес помогла Дэву отвести Элизабет, которая шла между ними, как зомби, до спальни. Потом Дэв сказал:
— Спасибо, дорогая. Теперь я и сам справлюсь.
— Ты в этом уверен? — спросила она, прикусив губу.
— Да. А ты отправляйся спать. Иди же, — повторил он, видя, что она замешкалась, но, заметив ее расстроенное лицо, добавил:
— Я зайду к тебе чуть позже…
Как только уложу ее в постель.
— Хорошо.
Элизабет безучастно сидела, пока Дэв раздевал ее.
Ее глаза подернулись пеленой шока. Они были такими же безжизненными, как и ее движения. Когда он наконец уложил ее в постель и накрыл простыней, она, не мигая, по-прежнему глядела прямо перед собой.
— Моя любимая, — сказал он нежно. И повторил:
— Моя любимая…
Элизабет его не слышала. Какое-то время он смотрел на нее, затем круто повернулся и зашагал по коридору в комнаты Хелен.
Двери открыла Серафина.
— Мистер Дэв… — она приветливо улыбнулась.
— Мне нужна твоя помощь, Серафина… ты знаешь, что случилось сегодня ночью?
Улыбка исчезла.
— Да.
— Я хотел бы поговорить с тобой об этом, прямо сейчас. Приготовь, пожалуйста, один из твоих отваров для мисс Элизабет. Она в шоке. Я хочу, чтобы она уснула.
Серафина кивнула.
— Хорошо. — Она пристально вглядывалась в его лицо. Заметив в его голубых глазах боль и тревогу, она сказала:
— Я принесу ей сон.
— Спасибо, — Дэв широко улыбнулся.
Вдвоем они приподняли Элизабет, и, пока Дэв держал ее, Серафина поднесла чашку к ее губам.
— Пей, — приказала она вкрадчивым, обволакивающим голосом. — Пей…
Элизабет послушно выпила до дна прозрачную дымящуюся жидкость, не понимая, что делает, но подчиняясь настойчивому голосу.
— Она будет спать, — сказала Серафина. — Не меньше двенадцати часов.
— Это как раз то, что мне нужно.
Дэв осторожно опустил Элизабет на подушки, поправил простыню. Ее глаза все еще были открыты, но вскоре веки дрогнули и опустились.
Серафина стояла с пустой чашкой в руке. Ее загадочный непроницаемый взгляд блуждал по лицу Элизабет.
— Ты понимаешь, почему я хочу с тобой поговорить? — спросил Дэв.
— Конечно, — она утвердительно кивнула, затем подняла на него свои бездонные глаза. — Я жду тебя, — произнесла она, поклонилась и молча выплыла из комнаты.
Дэв коснулся губами губ Элизабет. Она не пошевелилась. Он отвел с ее лица пряди шелковистых волос.
— Я приду утром, — сказал он громко, чувствуя, как стучит его сердце. Она совсем ослабела, оказалась более уязвимой, чем он думал. Весь ее мир в одночасье рухнул. Но разве он не этого хотел: чтобы она воскресла из пепла? Дай Бог, чтобы его рецепты оказались верными.
Ньевес стояла на коленях перед образом девы Марии. На ней была ночная рубашка до пят, с глухим воротом в оборках. Она повернула голову и, увидав Дэва, радостно улыбнулась, затем опять погрузилась в молитву. Он видел, как передвигались четки в ее руках, глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Он подождал. Она поцеловала четки, перекрестилась и поднялась с колен.
— Ах, Дэв, — испуганно произнесла она, — все так ужасно! — Она прижалась к нему, спрятав лицо у него на груди. — Что теперь со всеми нами будет?
— Ничего особенного. Дан запустил машину, и теперь ее не остановить.
Ее глаза потемнели.
— Как же он ее ненавидит, — сказала она изумленно. Затем виновато добавила:
— Я не любила ее, но никогда так ее не ненавидела, честно.
— Я верю, — сказал Дэв, — ты на это не способна.
Он подвел ее к украшенной оборками кровати под балдахином. Забравшись в нее, Ньевес серьезно произнесла:
— Мы должны помочь тете Хелен, верно?
— Да.
Она облизала губы.
— И… и Элизабет… тоже.
— Да, и ей.
— С ней все в порядке?
— Да. Она спит.
Ньевес вздрогнула.
— Она ужасно выглядела… такая скованная… и бледная.
— Она была в шоке, вернее, они обе.
Глаза Ньевес наполнились слезами.
— Это жестоко, отвратительно… Я ненавижу его! — негодующе воскликнула она, — Он гнусный, злобный! — Голос ее стал жалобным. — Ведь это не правда, Дэн? Дедушка не мог этого сделать.
— Это мы и пытаемся узнать, — сказал Дэв мягко.
— Он не мог этого сделать, только не дедушка!
Но отчаяние в ее глазах говорило, что Ньевес знает: он мог. Сделал.
— Как хорошо, что ты со мной… Я бы не вынесла этого одна.
— Да, я с тобой. — Мягко он заставил ее улечься на подушку, накрыл простыней.
— Все кончится хорошо, правда, Дэв? В конце концов все уладится?
Весь ее мир рушился.
— Мы сделаем для этого все возможное, — ответил он ласково.
— Я не смогу уснуть, — пожаловалась Ньевес, скорчив горестную гримаску. — Все время только об этом и думаю.
Она схватила его за руку.
— Тебе обязательно идти? Когда ты здесь, мне не так страшно.
— Да, обязательно, — сказал Дэв мягко, но настойчиво. — Меня ждут кое-какие дела. — И тут же, заметив ее отчаяние, прибавил:
— Но я подожду, пока ты не заснешь.
Его рука потянулась к лампе и выключила свет.
— Дай мне руку, — голос Ньевес звучал совсем по-детски. Он так и сделал. Ладошка Ньевес свернулась в его теплой, мягкой руке.
Он сидел в темноте, пока ее пальцы не разжались и дыхание не стало ровным. Осторожно уложив ее руку под простыню, Дэв тихо вышел из комнаты.
Серафина приготовила отвар и для него. Отвар пах лимоном и был восхитительно вкусным. Когда она положила свои легкие руки на его ноющий затылок, он спросил, мрачно усмехаясь:
— Ты и вправду ведьма?
Черные глаза сверкнули.
— Про меня всякое болтают.
— Но ты всегда знаешь, что делается на острове.
— Ведь я принадлежу острову, — прозвучал загадочный ответ.
— А как давно ты в Мальборо?
— Мне было четырнадцать, когда меня приставили к госпоже — сидеть у ее колыбели.
— И с тех пор ты неотлучно при ней.
Отвар снимал непомерное напряжение, облегчал восприятие ночных событий, сводя их к мыслимому размеру, с которым было легче иметь дело. Но Дэву пришлось выпить вторую чашку, прежде чем он рассказал Серафине, что случилось. Она слушала молча, не отрывая от него своих внимательных, настороженных глаз.
Только когда он закончил, она произнесла:
— Портрет и кольцо. Я хочу их видеть.
Он принес их из гостиной и протянул ей. Вынув из кармана фартука очки без оправы, Серафина долго изучала то и другое. Затем вздохнула:
— Да… — ее голова утвердительно качнулась. — Да.
Дэв подождал.
— Когда она ко мне вернулась, — начала Серафина как раз с того места, с которого он хотел, — она была уже другой. Не девушкой, а женщиной. Худой, запуганной, со шрамами на затылке, и я сразу заметила, что тело у нее тоже изменилось. Груди стала полнее, длиннее, не твердые, с розовыми сосками, а мягкие, слегка отвисшие — такое бывает лишь после того, как в них было молоко. И у нее исчезли ужасные боли при месячных. Раньше ей приходилось целыми днями лежать в постели, жестоко страдая. Старый доктор Уолтерз сказал, что ей поможет только рождение ребенка. Я дала ей один из моих отваров, и когда она заснула, осмотрела ее. Все сомнения исчезли. У нее был ребенок. Когда на острове еще не было доктора, мне приходилось принимать роды. Поэтому я знала.
— Но знала ли она?
— Нет. Она ничего не знала. Сначала она даже меня не могла вспомнить. Ей пришлось объяснять… столько разных вещей. А потом начались сны.
— Сны?
— Каждую ночь один и тот же сон. Она ходила во сне, стонала, плакала, протягивала руки, а потом стояла, склонив голову набок, и прислушивалась. Когда я подходила к ней, она прижимала палец к губам и говорила: «Тише… Слышишь? Мой ребенок плачет, зовет меня… Я должна найти своего ребенка…»
И она не успокаивалась, пока я не принималась искать вместе с ней. А наутро она ничего не помнила.
Когда я спрашивала, где она была и что делала, она не могла ответить. Всегда отвечала одно и то же: «Я не помню», — и мои расспросы ее огорчали. Мне удавалось выведать какие-то крохи, только когда она ходила во сне. Что ребенок был девочкой, что у нее были длинные светлые волосы, что госпожа отчаянно, безумно ее любила и что потом ее забрали. Но когда я спрашивала, кто ее забрал, она в страхе оглядывалась и, прижав палец к губам, шептала: «Они». Мне так и не удалось добиться от нее, кто это «они». Когда же я спрашивала, кто отец ребенка, она отвечала: «Это только мой ребенок» — и снова заливалась слезами. И мне приходилось быть очень осторожной, потому что та мерзкая женщина все время подглядывала и подслушивала. Я сразу поняла, что ее наняли, чтобы шпионить. В ней не было никакой нужды, ведь я ухаживала за госпожой. А ей оставалось лишь подглядывать, подслушивать и доносить ему. Но я сделала так, чтобы она перед сном всегда принимала отвар, поэтому она не слышала, как госпожа ходит ночью. И я всегда запирала на ключ ее комнаты, чтобы никто не узнал то, что знала я, потому что однажды ночью госпожа спустилась вниз, и там ее увидала мисс Касс. Но когда она пришла ко мне и рассказала, что говорила госпожа, я ответила, что у нее такая болезнь… что мистер Ричард предупреждал меня об этом.
— Он в самом деле предупреждал?
— Да. Он сказал, что доктора нашли у нее шизофрению, что все разговоры о ребенке ее фантазия, часть того мира, в который она погрузилась, когда сошла с ума. Когда он спрашивал меня об этом, я отвечала, что она ходила во сне всего раз или два и что после моих отваров она крепко спит. И он был доволен.
— Ты веришь в то, что она была сумасшедшей?
Лицо Серафины презрительно вспыхнуло.
— Она никогда не была сумасшедшей! Ее заставили в это поверить, на самом деле с ней было совсем другое.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ее лечил только старый доктор Уолтерз, а он говорил то, что ему прикажут. Он дорожил своей приятной, легкой жизнью, а еще больше боялся потерять доступ к наркотикам.
— Так он был наркоман! — ужаснулся Дэв. Это меняло дело.
— Морфинист. У него служил мой племянник Солемен. Это доктор Уолтерз сказал, что госпожа сошла с ума, когда она сделалась раздражительной и странно себя вела. Он сказал, что ее нужно изолировать. Но только потому, что ему приказали.
— Как мистер Ричард объяснял отсутствие Хелен?
— Что ее пришлось оставить в Европе ради ее же собственного блага. Когда я его спросила, можно ли мне поехать навестить ее, он мне ответил, что она нуждается в уединении и что посетители ее огорчают… даже он.
— Как ему удалось ее вернуть?
— Он сказал, что она пыталась покончить с собой, бросилась в лестничный проем и сломала череп. Сказал, что после несчастного случая она стала… послушной, но что за ней все время нужно присматривать, и вот почему при ней неотлучно находится та женщина. Но она не была сиделкой! — презрительно бросила Серафина. — Она была шпионкой, его глазами и ушами…
Но я утихомирила ее, — Серафина чуть заметно улыбнулась. — Она обожала мои отвары, и я позаботилась о том, чтобы она крепко спала всю ночь… да и большую половину дня. Я ей сказала, что вместо нее буду давать госпоже лекарства. Но я не давала. Я их выбрасывала.
А однажды я дала этой шпионке отвар, после которого она стала как пьяная… и он ее увидел. — Серафина злорадно усмехнулась. — Пришлось отослать ее назад.
— И больше никто не мешал тебе заботиться о госпоже.
— Нет.
— А он… не возражал? — деликатно полюбопытствовал Дэв.
Серафина презрительно улыбнулась.
— Нет. У него не было выбора.
Что-то в бесстрастном лице Серафины не позволило Дэву спросить: «Почему?» — но, кажется, он и сам это знал. Если Ричарда Темпеста можно было назвать королем Темпест-Кей, то Серафину — верховной жрицей.
— А после того как старый доктор Уолтерз умер, построили больницу и приехал доктор Бастедо.
— И тогда все изменилось, — заметил Дэв мрачно.
— Да, новый доктор установил, что было с госпожой на самом деле. Он был поражен тем, как ее лечили, и ясно сказал об этом мистеру Ричарду. Сказал, что старый доктор Уолтерз ничего в этом не смыслил. Госпожа стала первой пациенткой больницы, и доктор Бастедо сделал ей множество разных исследований. А потом он позвал специалиста из Нью-Йорка. Тот прописал ей совершенно новое лечение — гормональные инъекции. — Серафина хмыкнула. — А мистеру Ричарду пришлось согласиться, потому что доктор был очень известный, очень знаменитый. Доктор Бастедо позвал его, когда мистер Ричард куда-то уехал… Когда он вернулся, он ужасно разозлился, но делать было нечего, иначе вся правда вышла бы наружу. Он сказал, что просто потрясен, что всегда безоговорочно доверял старому доктору Уолтерзу, что тот был семейным врачом много лет. Но он также сказал, что доктору Бастедо, прежде чем звать другого врача, сначала следовало у него спросить.
— И что Луис ответил? — глаза у Дэва сверкнули.
— Что когда кто-то болен, то ты не ждешь разрешения, а делаешь то, что необходимо. Что его пригласили на остров в качестве врача и в этом качестве он нуждался в консультации специалиста. И что он описал этот случай в научном журнале… разумеется, без имени.
— И новое лечение помогло?
— Произошло чудо. Уже на следующий день госпожа стала совсем другой. Ни приступов раздражения, ни хождений во сне, ни прочих причуд. Она никогда не была сумасшедшей, сказал доктор Бастедо. Никогда.
Это было гормональное нарушение. Он сказал, что эту болезнь открыли совсем недавно, что доктор Уолтерз мог об этом не знать.
— Она по-прежнему проходит лечение?
— Да. Но гораздо реже, из-за возраста. Теперь она ложится в больницу раз в полгода для имплантации гормонов.
— Понятно, — сказал Дэв, который и впрямь многое понял. — Луис Бастедо знает о ребенке?
— Да.
По ее лицу, ее глазам он догадался:
— Но мистер Ричард не знал, что Луис знает?
— Этот вопрос никогда не обсуждался.
«Честь и слава Луису Бастедо, — подумал Дэв, — человеку, который всегда знал, когда держать язык за зубами».
— Ты совершенно ничего не знаешь, даже сейчас, где была мисс Хелен все эти годы?
Серафина покачала головой.
— Нет. Она не могла мне сказать. В ее памяти остался только ребенок… всегда ребенок, потому что она любила его.
Они молча глядели друг на друга, думая о страшном зле, причиненном женщине, которую они оба любили.
— Она по-прежнему ходит во сне?
— Нет. Это кончилось, когда она вылечилась. И она больше не видит снов. — Серафина вздохнула. — Она убеждена, что это вызвано ее болезнью… Доктор Бастедо объяснил ей, что у нее было не в порядке, но мне кажется, что в глубине души она убеждена, что она была сумасшедшей. Сегодня она испытала огромное потрясение. Оно воскресило в ее памяти те ужасы, о которых она забыла.
— Ей промывали мозги, — сказал Дэв тихо, но Серафина услышала.
— И я так думаю. Она сказала мне, что ей на голову надевали разные штуки… с проводами.
— Лечение шоком.
— Верно. Но не для того, чтобы восстановить ее память, а чтобы уничтожить ее.
— Но зачем? Зачем ему проделывать такое с собственной сестрой?
— Потому что он ненавидел ее.
— Ненавидел?
— Он завидовал.
И снова Дэв мог только повторить за ней:
— Завидовал?
С чего было такому человеку, как Ричард Темпест, завидовать своей робкой, нежной, мечтательной сестре?
— Из-за ребенка, — сказала Серафина спокойно.
Дэв ошарашенно на нее глядел.
— У него не было своих детей, — мягко напомнила Серафина. Ее тяжелый, умный взгляд не отпускал Дэва.
— Господи, — сказал Дэв. Ему нужно было встать, двигаться. — Он хотел ребенка? — Дэв поглядел на Серафину. — Наследника! А у него были только пасынки! — Он прошелся вперед, потом вернулся. — Сходится! Все сходится! Он всегда знал о ребенке, но ничего не говорил, потому что надеялся иметь своего.
Его завещанию всего три года. Похоже, что он составил его лишь тогда, когда понял, что у него никогда не будет детей. — Дэв глубоко вздохнул. — А чтобы удочерить ребенка Хелен, нужно было, чтобы у нее не осталось о нем ни малейшего воспоминания. — Дэв тряхнул головой. — Все так, да не так. Чего-то не хватает. — Он продолжал ход своих размышлений. — Зачем ему понадобилось все это городить, если он хотел…
Глядя ему в глаза, Серафина кивнула.
— У него не могло быть детей, — сказала она.
Дэв прекратил ходить взад и вперед по комнате и снова сел.
— Мне сказала леди Элеонора. Когда она в последний раз болела и знала, что умирает. Ей было тяжело лежать, и я растирала ее особым маслом, которое готовила сама. Однажды, когда я уложила ее в постель, она взяла меня за руки и заставила торжественно поклясться, что после ее смерти я буду заботиться о мисс Хелен.
«Обещай мне, Серафина, — сказала она. — Поклянись на моей Библии». Она не отпускала меня, пока я не поклялась, хотя я знала, что буду делать то же, что делала всегда. А потом она мне объяснила причину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52