Дав Локлин не культивировал свою мужскую сущность и не щеголял ею. Она просто была частью его существа — сексуальность, которая хватала вас за горло и мягко сотрясала, заставляя с забившимся сердцем осознать, что этот человек способен на самое утонченное, грубо-нежное соитие, именно такое, о каком вы читаете в эротических журналах и о котором мечтаете, когда муж скатывается с вас и засыпает. Женщины его обожали. И не только потому, что он был живым воплощением их грез.
Они знали, что на него можно опереться. Касс, которая не доверяла ни одному другому мужчине, без колебаний вручила бы ему свою жизнь. Дэв обладал удивительной силой. Вы знали, что он никогда не подведет. И не только птицы, зачарованные им, слетали с дерева — женщины так и сыпались с веток, но они попадали в руки, которые не давали им коснуться земли.
Что касается Ньевес, то в душе ее Дэв стоял наравне с Богом. Глядя на нее сейчас, Касс испытывала знакомое чувство тревоги от почти экстатического выражения, застывшего на ее полудетском лиц;»«. Ньевес — сама чистота. Она не видит Дэва таким, каков он на самом деле. От секса она ограждена собственной невинностью, как щитом. Для Ньевес Дэв отец, которого ей так недоставало. И какое счастье, что это именно Дэв, думала Касс. Он не из тех, кто воспользовался бы случаем. Касс ни разу не видела, чтобы он пренебрег ею, каким-то образом высмеял ее или показал, что ему наскучило ее откровенное обожание. Он всегда вел себя безупречно. Он давал ей, думала Касс, именно то, в чем она нуждалась: эмоциональную поддержку, каменную стену, на которую можно опереться, всегда готовое выслушать чуткое ухо и понимающее сердце.
Черт бы побрал Дейвида, подумала Касс. Это его вина. Только взгляните на него. На лице Дейвида ясно читалось, как много для него значит Дэв. Но даже в этом была двойственность. С одной стороны, он любил Дэва за его силу, цельность, терпимость. С другой стороны, он ненавидел его сексуальность, неизменный и абсолютный успех у женщин, в то время как сам Дейвид постоянно терпел неудачи. Касс хорошо знала, что, хотя Дейвид глубоко благодарен Дэву за внимание к Ньевес, он возмущен тем, как она принимает это внимание. В том, что касается Дэва, мрачно думала Касс, Дейвид Боскомб представляет собой клубок противоречий, и узы, связывающие его с Дэвом, душат его.
Словно почувствовав ее взгляд, Дейвид оглянулся, и их глаза встретились. Потом он подчеркнуто повернулся к ней спиной и отвел Дэва подальше. Вот именно, злобно подумала Касс. Повернись спиной, как ты это всегда делал. Откажись видеть то, чего не хочешь видеть — того, что твоя дочь без ума от человека, который ей в отцы годится, с которым ей не справиться. Ради Бога, Дейвид, она и с собой-то справиться не может! Ей нужен отец — вот почему она обратилась к Дэву, хотя она сама этого не понимает. Дейвид, может случиться, что ей будет больно. Не по вине Дэва, а потому что она не понимает, кто такой Дэв. Я знаю, что для тебя это тот самый случай, когда лучше «с глаз долой», но ради Бога, пусть он не превратится в «из сердца вон».
Когда Яна впустила Дэва в комнату, Матти раскрыла объятия и радостно воскликнула:
— Дэв Локлин! Я сейчас умру от счастья!
— Матти, любовь моя! — Он подхватил ее на руки из шезлонга и звучно поцеловал. Она с восторгом обняла его.
— Вот так радость для моих бедных глаз!
— Дай-ка я взгляну в них, — сказал Дэв. Матти послушно лежала у него в объятиях и позволяла себя разглядывать. Она знала, что выглядит если не вполне хорошо, то гораздо лучше. Всю неделю она съедала все, что ей приносили, куда можно, наливала вдвое больше, чем обычно, сливок и просила добавки, когда в желудке еще оставалось место. Она набрала целых семь фунтов.
Волосы и ногти были приведены в порядок, а худобу прекрасно скрывало одно из ее роскошных китайских одеяний. А Дэв не менее удачно скрыл беспокойство, которое охватило его, когда он почувствовал, каким непривычно легким стало ее тело, и произнес:
— Яркие, как свежие анютины глазки, как всегда.
Матти еще раз поцеловала его, и ее губы охотно задержались на его губах.
— Я знала, что на тебя можно положиться. — Ее лицо помрачнело. — Ты единственный, кто…
— Расскажи мне все. Хочешь?
Было очевидно, что ей стоит большого труда хранить молчание. Но они уже много лет были близкими друзьями, и Дэв сразу почувствовал, что, если они не хотят, чтобы шрапнель летала по всей столовой, заряд лучше выпустить заранее.
Он сел на диван, держа Матти на коленях и сжимая ее руки в ладонях.
— Ты уже виделся с ней?
— Только мельком.
— И что ты о ней думаешь?
— Она очень похожа на отца.
— Этот ублюдок! — Матти в порыве гнева соскочила с колен Дэва. — Как он мог так поступить со мной!
Со мной! Я отдала этому человеку двадцать лет жизни и что я получила взамен? Ничего! Он даже не упомянул моего имени. Господи, если бы только он мог оказаться здесь! Я бы его убила! — Ее пальцы со свежим маникюром превратились в когти.
— Тогда бы, конечно, все резко изменилось, — пробормотал Дэв.
Матти вскинула голову, встретила взгляд ярких синих глаз и рассмеялась.
— Ах ты!.. — Но в ее глазах все еще стояла боль.
— Ньевес говорила мне, что ты на пороге смерти.
А теперь — взгляни на себя! Тебе надо благодарить Бога.
— Это Касс выпустила кота из мешка, — мрачно отозвалась Матти.
Она подошла и села с ним рядом.
— Но почему он это сделал? Почему? Я могла бы поклясться, что знаю его лучше, чем кто-либо другой, но это… — Она недоуменно замотала головой. — Дочь, Дэв! — Фиолетовые глаза наполнились слезами. — И не моя!
Она упала в его крепкие сильные руки и разрыдалась.
— Ты испортишь весь грим, — без промедления предупредил Дэв, после чего Матти тут же выпрямилась и села, моргая накладными ресницами, на которых слезы висели, как капли росы.
— Но что мне теперь делать? — продекламировала она трагическим голосом.
— Делать? А зачем тебе что-то делать? Что бы ни менялось в мире, ты остаешься Матти Арден, Божественной дивой.
— Да, но… Представляешь, как глупо я буду выглядеть, когда все об этом узнают. Они же умрут со смеху.
О, как они будут рады видеть, что меня вышвырнули вон ради ублюдка какой-то другой женщины!
Гордость Матти была глубоко задета. Она одинаково гордилась обоими своими титулами. Божественная дива и любимая женщина Ричарда Темпеста — это возводило ее на недосягаемую для всех остальных женщин высоту. Они оба не оставались друг у друга в долгу, но после двадцати лет этой игры все знали, что Матти есть и всегда будет Номером Первым. А теперь он о ней даже не вспомнил в завещании. Она чувствовала себя так, словно ее подвергли публичному унижению.
— Некоторое время никто ничего не будет знать.
А потом… Кто знает, что может случиться?
— Но я никогда не смогу заставить себя встретиться с ними лицом к лицу.
— Конечно, сможешь. И с высоко поднятой головой.
Он смотрел на нее ярко-синими глазами, и в ответ на тепло этого взгляда она неуверенно улыбнулась. Руки, сжимавшие ее руки, тоже были теплыми, сильными, ободряющими.
— Но его уже не будет, — прошептала она, наконец осознав, что это и есть самое главное. За всей ее яростью и болью крылось отчаяние от того, что она его потеряла.
Ее душил гнев, но печаль была сильнее. И когда она подстегивала гнев, бесновалась и неистовствовала, проклинала и угрожала, надеясь сжечь эту печаль в пламени ярости, печаль только росла. Вот почему она столько времени сидела взаперти. У нее не было сил, чтобы вынести последний удар — встретиться лицом к лицу с дочерью Ричарда Темпеста от другой женщины.
— Кто она, Дав? — жалобно шептала Матти, на этот раз не в силах удержать слезы. — Кто она?
Просто очередной человек, которого он использовал, подумал Дэв, как использовал всех.
— Кто бы она ни была, это произошло задолго до тебя, — мягко сказал он. — Элизабет Шеридан родилась в 1947 году, а ты ведь не была знакома с Ричардом до 1954 года. К тому времени, когда вы встретились, с ней давно было все кончено.
Матти медленно выпрямилась.
— Я никогда об этом не думала. — Дэв видел, как меняется ее лицо. — Конечно, — с облегчением произнесла она и засияла улыбкой, — это было задолго до меня. — Она всхлипнула и стала вытирать слезы. — Это же меняет дело, правда? Я имею в виду, что не после меня, а до. Никто не сможет сказать, что он бросил меня ради нее.
— Ты была единственной, с кем он оставался так долго, — нежно подтвердил Дэв. — До последнего дня.
Глаза Матти снова наполнились слезами, но на сей раз от гордости.
— Это так. — Она сделала глубокий вдох, высоко подняла голову и возвестила с трагической дрожью в голосе:
— Двадцать лет я служила ему! Это дает некоторые права!
— Все права, — подтвердил Дэв.
Она шмыгнула носом, снова утерла глаза, и он понял, что по крайней мере в ближайшее время слез больше не будет. На ближайшее время.
— Давай, — подбодрил он ее, — наведи красоту, а потом мы спустимся вниз и продемонстрируем Большой выход.
Матти захлопала в ладоши как ребенок. От «выходов» она никогда не могла удержаться.
— Думай, что ты в «Гранд-опера», — предложил Дэв, блеснув улыбкой. — В конце концов все это не более невероятно, чем оперы Верди или Пуччини.
Матти фыркнула.
— Отвергнутая возлюбленная и неизвестно откуда взявшаяся незаконная дочь. Ты прав! Пуччини сделал бы из этого конфетку.
— Если уж на то пошло, ты похожа на принцессу Турандот…
Рука Матти метнулась к горлу. Турандот была одной из ее самых великих ролей. Потрясающе сложная ария принцессы после смерти ее возлюбленного в исполнении Матти Арден производила незабываемое впечатление, но Дэв заметил, что по ее лицу пробежала тень страха. Он знал, что она не пробовала голос со дня смерти Ричарда. Она отвернулась, расправив плечи, но он видел в трюмо ее отражение, видел, как она кусает губы, видел бледное лицо с огромными глазами. Он понял, что она боится начать.
Матти заметила, что он наблюдает за ней, и попыталась улыбнуться.
— Не забывай: принцесса Турандот, — мягко, но с нажимом произнес он.
Улыбка дрогнула.
— Я всего лишь пою ее партию, а настоящая там, внизу.
— И не умеет петь, — сказал Дэв.
У Матти снова резко переменилось настроение.
— На семью достаточно одной певицы.
Она придвинулась к туалетному столику и, обмакнув заячью лапку в розовую пудру, принялась пудрить скулы. Он услышал, что она тихонько напевает себе под нос. Взгляд ее не отрывался от собственного отражения, а пение якобы ничуть ее не занимало, но Дэв видел, что она прислушивается к себе, пытается почувствовать голос. Обретя уверенность, она вполголоса спела последнюю часть знаменитой арии. Она тщательно пудрила лицо, а кисточка слегка дрожала, но он видел, что по мере того, как она слушает собственный голос, в нее вселяются уверенность и храбрость, а движения кисточки приобретают драматический размах, повторяющий взлеты и падения мелодии.
— Вот молодчина, — тихонько сказал Дэв, но так, что она не удержалась от улыбки, не прекращая петь.
Она еще не давала полной воли голосу, который мог в полном объеме воспроизвести вагнеровскую оркестровку, щадила его, еще не готовая к тем убийственно сложным высоким нотам, которые не под силу множеству менее одаренных певиц. Но голос уже звучал. Это был тот самый медовый, золотистый, полный и округлый звук, который сводил с ума ее почитателей, и она удовлетворенно позволила ему перейти в мурлыкание, когда стала накладывать губную помаду. Наконец голос совсем затих, а Матти откинулась на спинку, критически рассматривая лицо и поворачиваясь то так, то эдак.
Потом она подмигнула Дэву в зеркало и спросила:
— Ну как, сойдет?
Дав поднялся, и ее взгляд следовал за ним, пока он не подошел и не положил руки ей на плечи, по-прежнему не отводя взгляда от ее глаз в зеркале. Она улыбнулась в ответ на его улыбку и просияла.
— Сойдет, — тихо сказал он, и ее рука скользнула вверх, чтобы сжать его руку.
— Отлично, — уверенно произнесла она. — Давай спустимся и покажем ей.
Когда вошли Дэв и Матти, все собравшиеся на террасе повернулись к ним. Матти снова захлопала в ладоши в своей обычной ребяческой манере.
— О, мы будем обедать здесь, как в старые времена!
— Такой прекрасный вечер, — улыбнулась Хелен. — И когда мы услышали, что ты собираешься выйти…
— И шампанское! — Глаза Матти искрились не хуже шампанского.
— Ты вышла, и Дэв снова с нами. Чего еще желать? — радостно продолжала Хелен. — Но тебе следует быть поосторожнее. Я велела поставить для тебя вот это.
Она проводила Матти к обтянутой блестящим желтым бархатом кушетке, стоящей в окружении стульев.
Здесь Матти удобно расположилась, откинувшись на подушки и выставив маленькие ножки — она всегда ими очень гордилась — в парчовых шлепанцах из-под варварски роскошной каймы на подоле своего одеяния.
— Элизабет сейчас спустится, — сказала Хелен. — Если кто-нибудь откроет шампанское…
Стол стоял в центре террасы. На белоснежной кружевной скатерти искрился хрусталь и сияло серебро.
Высокие белые свечи горели в резных корабельных лампах, чтобы их не задувало мягким вечерним бризом.
— О, как чудесно, — счастливо вздохнула Матти. — Совсем как в старое доброе время. — Она явно выбрала основную тему вечера и не собиралась от нее отступать.
Прежние времена, в которых Элизабет Шеридан не было места.
Даже когда Элизабет присоединилась к ним, переодевшись, вопреки напоминанию Хелен, правда, не в длинное, а в короткое платье, Матти совершенно намеренно направляла разговор на предметы, о которых Элизабет ничего не знала, и поэтому не могла принять участие в общей беседе. Ей ничего не оставалось, как молча сидеть и слушать, в то время как Матти пребывала в самом центре сцены, купаясь в свете главного прожектора.
Время от времени Касс ободряюще кивала ей, хорошо понимая, что делает Матти, но уверенная, что Элизабет не возражает против того, что ей не дозволено вступить в хор. То, что Матти снова стала собой — или почти что стала, — сейчас было самым важным, и они все были готовы потакать ей, а сама Матти ничего другого и не ожидала.
Даже Цезарь, шеф-повар, поддержал этот молчаливый сговор, составив обед из любимых блюд Матти.
Крошечные белые грибы с трюфелями и артишоками, фаршированные сквобы и дикий рис, золотистый от шафрана, даже ее любимый торт, пропитанный свежими сливками. Матти была большой лакомкой. Она ела за двоих и беззаботно поглощала шампанское. Стол, стоявший прямо под звездами, пенился весельем, все много смеялись и дружелюбно подшучивали друг над другом.
Когда они встали из-за стола, Касс со вздохом вытянулась на подушках шезлонга, переполненная приятными ощущениями. Матти снова была в форме, Дэв снова был в Мальборо, и сегодня в ее мире все было в порядке. Вот каким может быть Мальборо, и таким Элизабет его еще не видела. Кинжалы отложены в сторону, зубы обнажаются лишь в улыбках, все напряженные моменты сглажены, все тугие узлы развязаны. Она удобно устроилась на подушках, глядя по сторонам с рассеянной улыбкой.
Хелен тоже была счастлива. Она чуть ли не со слезами умиления смотрела на довольные улыбающиеся лица. О, если бы всегда было так, как сейчас. Легко, удобно, радостно. Матти поднесла спичку, и вечер запылал ярким пламенем. Все были так рады, что она так хорошо выглядит, так хорошо себя чувствует, что эта радость вытеснила все остальные эмоции.
Я правильно сделала, что послала к ней Дэва, думала она, с удовольствием рассматривая его смуглое улыбающееся лицо, слыша глубокий, как звон большого колокола, голос. Он разговаривал с Матти, как всегда с легкостью входя в ее настроение, ухаживал за ней.
Даже Дейвид казался вполне уравновешенным и довольным — она не раз слышала его громогласный смех.
Он даже ласково разговаривал с Ньевес! Она поймала одобряющую улыбку Харви, вернула ее, прежде чем перевести взгляд, минуя Касс, которая уткнулась носом в бокал, на Харри, дружелюбно болтавшего с Элизабет.
Та внимательно слушала его, слегка наклонив голову, и все же в ней было что-то такое…
Она не могла расслабиться. Она сидела на плетеном стуле в шифоновом бледно-зеленом платье с широкой юбкой. Прямая спина, скрещенные ноги — голые, блестящие, загорелые и шелковистые ноги в кожаных босоножках на высоких каблуках. Но она беспокойно крутила между пальцами ножку бокала. Это из-за Матти?
Хелен встревожилась. Матти была в центре внимания, как и всегда, и возможно, она слишком уж много твердила о прошлых временах. Может быть, Элизабет видит в ней угрозу? Чему? В конце концов, Матти всего лишь демонстрировала свое право считаться членом семьи, хотя и неофициальным.
Касс протянула чашечку Мозесу, который уже во второй раз появился с кофейником.
— Да, пожалуйста. И немного арманьяка тоже.
Она с улыбкой смотрела, как он шествует спокойной величественной походкой, одной рукой наливая кофе, а другой — бренди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52