К тому времени когда она забеременела вторым ребенком, они уже владели четырьмя домами: домом Морпетов в Сент-Джеймсе; домом Уинслоу на пересечении Пятой авеню и 85-й улицы, купленным Билли у своего свояка, когда Уорд и Делия решили, что он стал слишком просторен для них двоих после того, как дети их выросли и покинули родное гнездо; «Уитчвудом», барским домом, выполненным в елизаветинском стиле и расположенным в глубине Котсвулда, на границе между Оксфордширским и Глоссестерширским графствами, и одноэтажной виллой, спроектированной по личному заказу Билли на вершине утеса его маленького частного островка в Карибском море, в трех морских милях от Насау на Багамских островах. Ливи распорядилась отделать ее различными оттенками голубого и белого, противопоставив их прохладу яркой, насыщенной цветовой гамме моря, и разместить на крытой веранде, обегавшей вокруг всего дома, плетеные кушетки с мягкими подушнами, на которых гости могли бы отдыхать в тени. Получить приглашение в «Клиффтопс» считалось большой честью, которой удостаивались только самые близкие из друзей и родственников. Приглашение обычно присылалось зимой, когда особенно хотелось сбежать от безжалостной непогоды Нью-Йорка или Лондона. В начале 1970 года Ливи привезла туда свою мать в надежде, что солнце поможет ей справиться с теперь уже постоянной и все время усиливающейся болью в суставах. Миллисент чувствовала себя неважно, поэтому Билли прислала за ней личный самолет, куда ее прямо в моторизованной коляске подняли с помощью лебедок. Ливи, увидев, как сильно постарела ее мать, ужасно расстроилась. Миллисент очень похудела, кожа на ней просто висела и была какая-то серая. Стоик по натуре, она не желала без толку, как полагала, носиться по докторам, тогда Ливи вызвала из Нью-Йорка своего личного врача и попросила его выяснить, что с матерью.– Нечего суетиться по пустякам, – недовольно ворчала Миллисент. – Старею я, вот и весь разговор. Мне уже семьдесят два, самое время для всяких болячек и болезней.Но после предварительного осмотра врач Ливи, заявил, что хотел бы получить некоторые анализы, поэтому Миллисент на самолете была доставлена в Майами, где в течение нескольких дней ей сделали несколько анализов и взяли пробу на биопсию: оказалось, у нее заключительная стадия рака желудка и жить ей осталось самое большее три месяца.Четвертая беременность Ливи протекала очень тяжело. У нее вообще не было легких беременностей, но раньше она полностью отдавала себя заботам других людей, позволяя им баловать себя, пеленать в тончайшую и чистейшую вату.Болезнь матери ужасно взволновала ее, усилив и без того постоянную тошноту и слабость. Сначала Билли старался поддержать ее: приносил ей неожиданные подарки, превратил ее комнату в цветочную оранжерею, нанял для нее специальную сиделку. Но Ливи ничего этого не хотелось, ей хотелось только одного – последние месяцы жизни матери провести рядом с ней.– Дорогая моя, но ведь это глупо, – резонно заметил он, и в самой его рассудительности она безошибочно прочла предупреждающий сигнал. – Ты себя неважно чувствуешь. Самое верное – это отправить твою маму в больницу... я распоряжусь заказать ей палату люкс в Харкнессной...– Моя мать не умрет среди незнакомых людей, – не дослушав его, сквозь зубы процедила Ливи. – Она умрет в кругу своей семьи.– Тогда пусть ее отправят к Делии или Тони... Ты беременна и не в состоянии управиться с умирающей.– Она хочет быть здесь, рядом со мной.– У твоей матери достанет здравого смысла не навязывать себя в такое время. Ей нужны заботливый уход и постоянное внимание; честно говоря, в хорошей больнице все это она получит сполна, а не в доме на островке, затерянном в Карибском море.– Когда придет время, я отправлю ее в больницу. А до тех пор она будет там, где хочет быть, то есть рядом со мной!Ливи обезумела от горя, иначе она бы заметила, как изменилось лицо Билли, как он дернул плечами, услышала бы нотки раздражения в его голосе, когда он сказал:– Как хочешь.То, что сам он этого не хотел, стало ясно на следующий день, когда он покинул остров на том самолете, который был послан привезти к Ливи обеих ее сестер.– Давнишнее деловое свидание, от которого никак не могу отвертеться, – не моргнув заявил он им.– Понятно, – согласно кивнула головой Корделия. Она уже привыкла к такого рода случаям со своим мужем, но Тони подумала: «Если учесть, со слов Ливи, что ты специально оставил в своей записной книжке несколько пустых страниц, когда уезжал из Лондона, то откуда же это вдруг на тебя свалилось данное свидание?»Ливи сама ответила на этот вопрос, когда Тони, зашедшую ее навестить, поразил ее изможденный вид, хотя внешне она выглядела превосходно в прелестном ярком шелковом японском кимоно, с гладно зачесанными на карибский манер волосами – Ливи не доверяла их чужим рукам, – упрятанными под яркий квадратный шелковый платок. Тщательно подведенное лицо, изысканный макияж существовали отдельно – вне их была женщина, которая изо всех сил старалась смириться с чем-то очень для себя неприятным.– Билли уехал? – спросила она, поздоровавшись с сестрами.– Да, – ответила Корделия. – Какая жалость, но что поделаешь... я уже счет потеряла тем случаям, когда я что-то планировала, а в последний момент Уорд меня покидал из-за неожиданного неотложного дела. Особенно с тех пор, как он стал послом...Но Тони, пристально вглядываясь в лицо младшей сестры, заметила, как недобро сверкнули ее глаза, как едва заметно скривился рот, когда она спросила:– У матери были?– Она отдыхает. Сиделка сказала, чуть позже.Ливи нивнула.– Она теперь помногу спит. И это хорошо.– А ты? Как ты-то себя чувствуешь?– Теперь уже лучше... А так все время рвало, чего я только ни делала, все напрасно. – Трогательный жест плечами и капризно надутые губки как бы говорили: «Сами знаете, как бывает». – Билли этого не выносит... он вообще не выносит, когда кто-нибудь болеет. Первая его реакция – поскорее упечь тебя в больницу, но ведь не стану же я там околачиваться все девять месяцев?.. Бедняжка, он просто не знает, что делать, когда я нездорова... буквально места себе не находит.Это потому, что нарушается установленный им распорядок, подумала Тони. И с каких это пор беременность вдруг стала болезнью? Дело, конечно же, в матери. Это ее он не хочет здесь видеть. Это ее надо отправить отсюда куда подальше, в больницу, с глаз долой, а для него и из сердца вон. Убеждена, что увидим мы его только на похоронах.– Я рада, что вы здесь, – дрожащим голосом сказала Ливи. – Я хочу видеть только самых близких и дорогих мне людей. Никаких визитеров... пока у меня все это не пройдет...– Конечно, дорогая. Мы никого не пустим сюда.Чтобы никто, не дай Бог, не заметил отсутствия Билли.Но только увидев свою мать, Тони поняла, что заставило Билли столь постыдно ретироваться с поля боя. Смерть уже пометила ее своим клеймом. Тони видела ее в последний раз три недели назад, состояние ее заметно ухудшилось. Черные глаза, так похожие на глаза Ливи, сделались огромными и запавшими, а протянутая навстречу дочери рука была напрочь лишена мяса и выглядела, несмотря на широкую кость, как рука скелета, хрупкой и слабой. Она, по-видимому, потеряла сорок фунтов веса, мысленно ужаснулась Тони. И когда наконец нашла в себе силы заговорить, голос ее, обычно сильный и звучный, был больше похож на шепот.– Теперь... все... вместе, – сказала она, силясь улыбнуться.Два дня спустя у Миллисент начались трудности с дыханием, не помогали даже кислородные подушки. Специальный самолет доставил ее в больницу в Майами, где она и умерла в предутренние часы следующего дня, так и не проснувшись от большой дозы снотворного. При ней находились все три ее дочери и двое из зятьев. Билли приехал на следующий день после того, как тело было отвезено в морг, он был нежен с женой, обеспокоен ее состоянием, Ливи, казалось, не замечала его присутствия.Но на похоронах она была всем, о чем он мог только мечтать. Черное платье, скроенное и пошитое таким образом, что скрывало ее беременность – она была уже на четвертом месяце, – было трогательным в своей изысканной простоте, как и маленькая шляпка с полувуалью, затемнявшей только верхнюю часть лица. И, хотя похороны были сугубо семейными, каким-то образом – Ливи точно знала, каким именно, но никогда об этом не говорила вслух – там оказался фоторепортер одного из популярных журналов, сумевший сделать несколько снимков леди Банкрофт, опиравшейся на руку своего мужа, когда после погребения оба они направлялись к своей машине. После похорон Ливи вернулась в Англию, где полностью уединилась. Дэвид Гэйлорд Банкрофт был произведен на свет в одном из родильных домов Лондона тоже кесаревым сечением в связи с возникшими из-за токсикоза осложнениями. Он был крохотным, дышал с трудом, так как еще во чреве матери по каким-то непонятным причинам не получал достаточного питания. Его поместили в инкубатор, и только спустя три месяца Ливи было позволено забрать его домой. Нельзя сказать, чтобы так рекомендовали и настаивали врачи: хилый и болезненный ребенок не вписывался в заведенный Билли распорядок жизни. 4 Роды тяжело сказались на здоровье Ливи, и она долго не могла войти в норму. Ей посоветовали впредь воздерживаться от беременности. Такой совет ее вполне устраивал. Она была не из тех женщин, которые считают беременность провидением Божьим, ибо все роды достались ей тяжело. Будучи существом хрупким и нежным, она знала, что с уродливо вздутым животом теряет свою лебединую стать, несмотря на хитроумные складки широких кафтанов, и большую часть времени проводила в шезлонге под легким покрывалом, еще больше скрывая то, что Билли считал, как с болью в душе признавалась она самой себе, уродством. Когда она носила ребенка, с момента официального подтверждения беременности он даже пальцем ее не касался, красноречиво давая понять, что свои сексуальные потребности намерен удовлетворять на стороне. Драгоценные камни, которыми он, как из рога изобилия, осыпал ее после рождения и дочери, и сына, не были благодарностью за то, что она подарила ему детей, а за то, что снова дарила себя – свое удлиненное, нежное, хрупкое, захватывающее дух изящное тело, которое только и было ему нужно. И, чтобы понять глубинные основы этого парадокса, вовсе не требовалось слишком долго быть за ним замужем.Билли был типичным нарциссом. Любой поступок, совершенный им (либо кем-либо другим), должен был положительно высвечивать только его персону, и, когда в этом ему отказывали, неудовольствие его не знало границ. Он требовал, чтобы жизнь его катилась по отлично смазанным рельсам, но вовсе не считал, что сам обязан следить за их смазкой. Об этом должна была заботиться Ливи. И она блестяще справлялась – вынуждена была справляться – со своей роью. Именно поэтому он и женился на ней, а так как Ливи, будучи по натуре гордым человеком, во всем тоже стремилась к совершенству и к тому же немного побаивалась Билли, то ни за что не подала бы виду, что ей чего-то не хватает, даже если бы ради этого пришлось забросить всякую заботу о детях.Хотя Ливи вовсе не считала это отсутствием заботы. Пока у детей был приличный вид, пока они не доставляли беспокойства, не путались под ногами у Билли, когда тот бывал не в духе (от этого не могла уберечь их даже целая армия гувернанток и нянек), Ливи считала, что свой материнский долг она исполняет отлично.И духовно, и физически Билли был неизменно сдержан с детьми. В каждом из домов по его требованию им отводили особое крыло, но как только оба Рэндольфа достаточно подросли, их тотчас отправили в школу – в Америку, поскольку Долли Рэндольф еще была жива и поскольку, когда дело касалось Рэндольфов, последнее слово оставалось за ней. Билли не стал возражать, он вообще никогда не возражал против требований и просьб, которые исходили от столь социально и генеалогически высокопоставленных особ, какой, несомненно, была Долли Рэндольф.Его собственные сыновья от первого брака были обычными марионетками в руках отца; окончив Оксфорд, оба начали работать в одной из его компаний: один – в должности бухгалтера, другой – управляющего. У каждого свой дом, и оба годам к двадцати пяти были женаты, но тихо и незаметно, без всякой гласности. В виде свадебного подарка каждому досталось по дому, обставленному и укомплектованному до чайной ложечки и выкупленному (за исключением символической закладной суммы, чтобы избежать налоговых санкций). Ливи не раз задумывалась, как относятся к навязанным им домам жены обоих сыновей, но, поскольку никто и никогда не упоминал об этом, она решила, что их семьи с радостью подчинялись диктатам Великодушного Сатрапа, как назвала его Розалинда.Ливи всегда казалось, что двойняшки пребывали под железной пятой своего отца, страшились его гнева, как грома небесного, и всячески старались предотвратить его. Но только после того, как она сама стала объектом этого гнева, поняла, что заставляло их поступать такими образом.Ливи создала в каждом из домов Билли атмосферу особой изысканности, на что он и рассчитывал, и в первые годы их замужества, когда он еще рано возвращался из своего офиса, она встречала его, блистая красотой, благоухая свежестью и чистотой, и глаза его неизменно вспыхивали при взгляде на нее. Его уже ждал поднос с напитками, она наливала небольшую порцию его любимого виски, без содовой, без льда, он садился в кресло напротив нее и, потягивая виски, рассказывал, как провел свой день, вернее, ту часть его, о которой ей следовало знать.Ливи любила эти предобеденные тет-а-тет – мама не раз особо подчеркивала их исключительную важность, – и ей казалось, что Билли они тоже были по душе, но спустя несколько месяцев после смерти матери, в последние месяцы беременности Дэвидом, когда ее изящная фигура оплыла и стала неуклюжей, Билли перестал возвращаться домой к шести часам. Наступало семь, потом восемь, а иногда он вообще не являлся, и тогда от его личной секретарши, мисс Пенуорти, проработавшей у него уже довольно длительное время, поступало официальное сообщение, что сэр Уильям, к сожалению, вынужденно задерживается.И вот однажды вечером, после того как он обещал ей вернуться домой вовремя (она специально попросила его об этом), он пришел даже раньше обычного. Громкий стук захлопнутой двери должен бы насторожить ее, но в этот момент она была отвлечена чем-то другим, и, когда Билли не появился в гостиной, как обычно, она сама пошла искать его. Обнаружила она его в гардеробной в тот момент, когда он переодевался, чтобы снова куда-то пойти, и камердинер вставлял в его фрачную рубашку запонки с черными жемчужинами, подаренные ею на Рождество.– Билли... – инстинктивно запротестовала она.– Ну, что еще?То, что он едва сдерживал гнев, и то, как выслал из комнаты молча повиновавшегося камердинера, должно было бы остановить ее, но в раздраженном своем состоянии она снова не отреагировала на эти красноречивые знаки.– Мне казалось, ты пришел домой, чтобы провести вечер со мной, но ты снова собрался куда-то идти. В последнее время я тебя почти не вижу. Утром ты встаешь слишком рано и исчезаешь из дому на целый день...От нервного перевозбуждения и долгих часов одиночества она была на грани истерики, которая вот-вот могла окончиться слезами.– Черт побери! – прорычал Билли, поворачиваясь к ней с таким лицом, что она обеими рунами инстинктивно ухватилась за дверной косяк. – А с кем это прикажешь проводить свое время, а? С тобой, еле живой, то и дело подносящей носовой платок ко рту, потому что тебя вот-вот вырвет, с тобой, когда ты даже встать со стула не можешь без посторонней помощи? И ради всего этого я должен возвращаться домой?Ливи отпрянула, из горла ее вырвался крик, который она и не ожидала от себя услышать. Круто развернувшись, спотыкаясь и нелепо, как утка, переваливаясь на ходу, побежала она прочь, куда глаза глядят, но ноги ее путались в длинных складках кафтана, мешая бежать, и только рука Билли – он все-таки последовал за ней – спасла ее от неминуемого падения. Цепким движением он удержал ее и помог обрести равновесие, и у него на лице она прочла искреннюю тревогу, но теперь, когда с глаз ее спала пелена, она поняла, что тревожился он не о ней, а о ребенке, которого она в себе носила.Ливи молчала, потому что не могла говорить. От ужаса, от близкой опасности, которая ей грозила, и от чудовищного открытия она потеряла дар речи.– Послушай, – резко сказал Билли, – пока все это не кончится, думаю, нам лучше держаться друг от друга подальше, а? Ты же знаешь, стоит тебе только захотеть, и ты получишь все... в доме полно слуг. А может, пусть приедут кто-нибудь из сестер? Когда это кончится, все вернется на круги своя, мм-м? – Она заметила, как он исподтишка бросил взгляд на часы. – Это не мужское дело, – попытался он сострить, – свое дело я сделал в самом начале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43