Она вовсе не желала этого. Одного взгляда на чрезмерно худого для своего роста, неопрятного и взъерошенного мужчину, именуемого Макферсоном искусства и всеми обожаемого, было достаточно для скептической мысли: «Надеюсь, что звучишь ты намного лучше, чем выглядишь». Ибо, как всегда, глаза ее, словно микроскопы, многократно увеличивали каждый его изъян. Нечесаные и сальные космы нуждались в стрижке, одно ушко его роговых очков крепилось с помощью липкой ленты, а одежда красноречиво свидетельствовала о вынужденных мерах бережливости. У него был крючковатый профиль и раздвоенный подбородок, но, когда он начал говорить, она онемела от изумления, поглядев на свои руки, мгновенно покрывшиеся гусиной кожей, так что каждый волосок стоял дыбом. У него был голос прирожденного оратора: сильный, звучный, а типично европейское произношение кого-то ей здорово напоминало... кто бы это мог быть... Поль Анри! Да, именно его, Поля Анри, в главной роли в фильме «Ныне странствующий», в которого она влюбилась сразу же, как только посмотрела фильм по телевизору. Голос лектора еще больше стал напоминать ей голос Поля Анри, когда он, все более возбуждаясь, принялся излагать свое кредо, и то, что он говорил, в тот же день и миг обратило Роз в его веру.Он заставил ее по-новому взглянуть на знакомые полотна, и так, что для нее открылось в них нечто иное, о чем она даже и не подозревала. Выявив центральную точку какого-либо шедевра и осторожно притронувшись к ней, он разворачивал перед слушателями всю сложную внутреннюю его структуру. Когда он говорил о Рембрандте, Гойе, Караваджо, Делатуре и Делакруа, Пуссене и Писсарро, создавалось впечатление, что он был знаком с каждым из них лично и они посвящали его в тайны создания своих полотен. Он был влюблен в великие произведения и умел заразить своей любовью других людей. Так как Роз и без того уже была страстно влюблена в искусство, она влюбилась в него самого. В течение многих месяцев она была одним из многих лиц в толпе, до отказа заполнявшей все сидячие места и проходы вдоль стен аудиторий, где он читал свои лекции. Как и все, она завороженно следила за его жестами, когда он объяснял расположение фигур на полотне или показывал использование мазка на многократно увеличенном изображении, одну из деталей сюжета, о котором шла речь в данный момент.Из круга других ее выделила письменная работа.Имя этой студентки ему ничего не говорило. Он совершенно не знал мир, к которому она принадлежала, не знал, что она очень богата. Питер Дзандас (мать его родилась в Вене, отец – в Будапеште) приехал в Америку в 1949 году, его семья бежала из Венгрии еще до того, как коммунисты успели арестовать его отца, журналиста-международника и активиста-подпольщика. Они осели в Пенсильвании, где за многие десятилетия сложилась довольно крупная община выходцев из Центральной Европы, большинство из которых работали на металлургических заводах Скрэнтона. Отец его, уже тогда свободно говоривший, читавший и писавший на английском, знал также немецкий и венгерский и потому получил работу переводчика захваченных во время войны немецких документов. Его мать, бывшая учительница, устроилась в технической библиотеке Бетлехемского металлургического комбината. Тогда еще четырнадцатилетний Питер, такой же полиглот, как и его родители, поступил в местную среднюю школу, где получал только самые высокие оценки и которую закончил лучшим учеником своего класса. Из многих поощрительных стипендий, он выбрал стипендию старинного и широко известного Пенсильванского университета, где последовательно получил диплом бакалавра искусств – с отличием, магистра искусств в области педагогики и, наконец, доктора философии искусств – за блестящую диссертацию о таинственном таланте Жерико.С ног до головы в различных научных степенях, после тщательного анализа целого ряда лестных предложений работать в самых престижных музеях он выбрал отдел Великих мастеров музея истории искусств в Вене, где обучился еще методике реставрации полотен, вывезенных немцами из Австрии во время войны. Он проработал там пять лет. Когда вернулся в Штаты, сначала преподавал в своей альма-матер, затем подал заявление на замещение вакантной должности ассистента профессора в Беркли, где, в возрасте сорока двух лет, обрел себе громкое имя в академических кругах. В мире искусств за ним уже давно закрепилось мнение как о человеке, имеющем собственный взгляд на вещи, полностью отличный от общепринятого.Роз дала ему прозвище Профессор Ку-ку, а он, когда она стала для него не только именем, проставленным под талантливо написанными эссе, окрестил ее Рози. Имя Розалинда принадлежало ее миру; имя Рози – его.Искусство было основной движущей силой его жизни, остальное – и здесь, несомненно, чувствовалось влияние отца – заполняла политика. Именно она заставила его перейти в Беркли, хотя к тому времени радикалы-шестидесятники уже превратились во вполне благопристойных граждан. Пришел и ушел Уотергейт, унеся с собой Ричарда Никсона, затем за решетку была упрятана Пэтти Херст. Слушая, как Питер разглагольствует по поводу последнего из ниспровержений, Роз втайне радовалась, что ему ничего не известно о ней самой, типичной Бедной Богатой Маленькой Девочке.Со своей стороны, она была вовлечена в движение женщин за равноправие, особенно интенсивно занимаясь им после того, как конгресс не сумел собрать необходимого количества голосов, чтобы провести 27-ю поправку к конституции США о равных правах для женщин. Питер Дзандас оказался единственным из мужчин, которых она знала, кто стоял на стороне женщин в их борьбе за истинное освобождение. Он не считал женщин ниже себя ни по физическим данным, ни по интеллекту, хотя после того, как у них с Роз установились близкие отношения, они не раз бурно спорили по поводу того, почему среди женщин никогда не было великих художников. Эта профеминистская позиция полностью компенсировала его слепую, с точки зрения Роз, предубежденность против мира богатых.Во всем остальном он был одним из самых непредвзятых людей, которых Роз доводилось встречать в своей жизни, кроме, пожалуй, одного щекотливого вопроса. Денег. Его бесило стремление богатых меценатов выкладывать деньги за великие полотна только ради того, чтобы упрятать их глубоко в сейфы банков как самого безопасного места. Они, эти богатые покупатели, были не столько поклонниками искусства, сколько его коллекционерами. Великое произведение не было для них выражением человеческого гения, иллюстрирующим ту или иную сторону человеческого опыта и тем самым дающим возможность людям обогатить и собственный жизненный опыт, – оно было для них одним из способов вложения капитала, товаром, который имеет смысл до поры до времени попридержать, а потом продать с большей для себя выгодой. Его возмущали баснословные покупные суммы, они были оскорблением памяти художников, особенно таких, как, например, Ван-Гог, который при жизни так и не сумел продать ни одной из своих картин. Это была самая чувствительная из его болевых точек, и Роз в его присутствии даже отдаленно боялась намекнуть на имя сэра Уильяма Банкрофта, так как он слыл именно таким коллекционером. Если ему советовали покупать те или иные картины, он их покупал. Если, наоборот, советовали продавать, он продавал. Они были одним из видом его собственности, не более. Такого рода люди для Питера Дзандаса были что красная тряпка для быка. Он буквально заходился от злобы к ним.Ко многим вещам он относился преувеличенно пылко, но, когда вопрос стоял об искусстве, распалялся добела. Другой областью пылкой его страсти был секс, и здесь он явился для Роз истинным открытием. Его совершенно не смутил тот факт, что она оказалась девственницей. Когда Роз заявила ему, что не нравится мужчинам, он ответил:– Меня это совершенно не удивляет. Ты способна запугать любого, даже не представляя себе этого, а страх гасит любые эротические порывы молодых людей, и без того неуверенных в своем успехе у противоположного пола. Я же, во-первых, уже далеко не молод, а, во-вторых, никогда не боялся женщин.– Охотно этому верю, – дерзко парировала Роз. – Перед лицом великого искусства ты робок, как агнец, зато перед женщинами нагл до безумия.– Не нагл, – воспротивился он, будучи щепетильным не только в выборе мазка, но и слова, – просто уверен в себе.– Как это? – не поняла Роз. – У тебя всегда такой вид, будто тебя только что, причем совершенно случайно, занесло в дом ветром.– Именно это и нравится многим женщинам. У них мгновенно появляется желание взять меня в свои руки, почистить и пригладить.– Это вовсе не то, что имею в виду я!– Потому-то я здесь. У меня уже однажды была мамочка, и к тому же очень хорошая, больше не требуется, спасибо.– А жена?– Моя истинная жена – искусство. Будь у меня еще и другая, одной из них пришлось бы пренебречь, а это, согласись, повлекло бы за собой множество неприятностей.Его темно-карие, цвета рома, глаза задумчиво уставились на нее.– Но я вовсе не желаю никаких неприятностей, хотя явно играю с огнем. Преподавателям университета, даже ассистентам профессора, каковым я являюсь, возбраняется вступать в связь со своими студентами, даже с самыми блестящими и способными.– Поэтому я и сняла этот домик в Соселито по другую сторону бухты. Никто из моих университетских знакомых сюда не забредает.– С какой изумительной легкостью ты расправляешься с превратностями судьбы.– Я же тебе уже говорила: бабушка оставила мне кой-какие сбережения.– Думаю, явно больше, чем «кой-какие».– Хорошо, явно больше, чем кой-какие. На мое имя перечислен небольшой фонд, благодаря которому я оплачиваю и свое образование, и этот дом, и все, что мне необходимо для жизни. А ты бы предпочел, чтобы я жила в общежитии при университете?Роз говорила правду, однако далеко не всю. «Малый» ее фонд давал ей чистый доход в сто тысяч долларов в год, выплачиваемых ей поквартально. Семейные адвокаты Рэндольфов разъяснили ей, каким образом она по достижении восемнадцатилетия сможет распоряжаться своим «малым» фондом; во владение «большим» фондом, дающим ей чистый доход в четверть миллиона долларов в год, она вступит, когда ей исполнится двадцать пять лет. К тому времени, если ее образ жизни удовлетворит опекунов, другими словами, если не возникнет и тени намека на скандал, связанный с ее именем, она сама будет введена в состав опекунского совета, ворочавшего многими миллионами долларов, составляющими вверенные совету капиталовложения Рэндольфов. Обретя такое право как один из Рэндольфов, определенную часть года она будет проживать в «Кингз гифте».Ничего об этом Питер Дзандас не должен был знать. Ведь как ни крути, все же он был радикалом.– Еще по бокалу Маргариты? – спросила она свою тетку.– Нет, если на ленч будет вино.– Будет.– Тогда лучше не надо. Мне еще преодолевать мост через Золотые Ворота, когда буду возвращаться в Сан-Франциско.Во время ленча Тони восторженно прогудела:– Бог мой, вот это семга! Мой шеф непременно должен брать у тебя уроки. А твой дружок знает, кто ты и что ты?– Нет, а потому веди себя соответственно. Он знает, что у меня есть кое-какие деньги, но сколько именно, понятия не имеет. Богатеньких он не жалует из-за их отношения к искусству. Питер рассматривает всех и вся только в этом свете.– Надо же, а у меня его вообще нет.– Нормально. Ему, правда, станет тебя очень жаль и он постарается показать, как много ты теряешь в жизни.– Ты боишься его потерять и потому не хочешь, чтобы он все знал о тебе?– Не думаю, что он, возмущенный до глубины души, тут же сбежит от меня, – честно призналась Роз. – Но его это разочарует. А мне бы хотелось избежать последнего.– А ведь совсем недавно ты критиковала мать за то, что она во что бы то ни стало старается сохранить в семье мир.– Я это делаю не для того, чтобы сохранить мир между нами. V нас бывают такие ссоры, что только пыль стоит столбом. Я это делаю, чтобы сохранить Питера.– Значит, ты в нем не уверена.– Во всяком случае, не настолько, насколько он во мне.– А, значит, один из тех, – сказала Тони, ставя на место недостающий штрих.– Объясни, что ты имеешь в виду под «одним из тех».– Человека, который уверен, что женщина никогда не подведет его, с которым она носится как с писаной торбой, а он, знай себе, сидит да поплевывает. И ему вовсе не надо выглядеть, как Пол Ньюмен.– Он им и не выглядит, – со смехом заверила ее Роз, – а в остальном ты точно обрисовала его портрет.– И тем не менее, из всей массы он выбрал именно тебя.Тони заметила, как румянец залил щеки ее племянницы. Значит, она точно втюрилась в него по уши, пришло ей в голову. Своим замечанием она имела в виду невысказанный вопрос: «Интересно, а почему он выбрал именно тебя?» Прежняя Роз мгновенно бы взъерепенилась от такого предположения. Нынешняя же приняла это за чистую монету, за комплимент. Любовь зла, подумала Тони, даже Роз не пощадила...– Как она там и что он из себя представляет? – чуть позже спросила Ливи у сестры, сидя в ее номере люкс в гостинице «Стэнфорд корт». В голосе ее звучало беспокойство, и это не было наигранным чувством. Свою старшую дочь она не видела уже три года и, помимо докладов Джеймза, с помощью которого узнавала о каком-то положении дел, она решила использовать сестру. Ей необходимо было убедиться в том, что Роз пребывала в добром здравии, что ей было хорошо, даже весело, чтобы хоть таким путем искупить перед ней свою вину, так как она все же очень любила своих детей и волновалась за них, вовремя не получая исчерпывающих сообщений об их состоянии от людей, которые были наняты присматривать за ними.Узнав, что Тони едет в Сан-Франциско, она попросила ее обязательно заехать к Роз, хотя Тони и сама намеревалась сделать это.– Господи, Ливи, она же моя племянница, к тому же любимая. Конечно, я заеду к ней. А почему бы тебе не поехать со мной?Ливи тотчас спасовала.– О нет, Роз четко дала понять, что у нее нет ничего общего ни со мной, ни с миром, в котором я живу. Я не желаю явиться непрошеным гостем туда, где меня не хотят видеть.– А тебе никогда не приходило в голову, что именно твой приезд был бы ей нужен больше всего?– Сомневаюсь. Она едва дождалась момента, чтобы сбежать от меня.Теперь, повидав Роз, Тони не собиралась открыть ей истинную причину того, почему дочь столь поспешно покинула отчий дом. Так будет вернее: навозную кучу лучше не ворошить... но она с радостью сообщила сестре о мужчине, который сумел захватить ум и сердце Розалинды.– Он – само обаяние... как и все они там, в Вене. Умен, говорит как по писаному и с таким странным акцентом, который обволакивает тебя, как густой крем, но слушаешь его как завороженная с первых же слов. Самоуверен, обо всем имеет собственные суждения и не стесняется высказывать их вслух.– Он красив?– Нет. Он выглядит тем, кем является: интеллигентом, причем интеллигентом европейского пошиба. Родом он из Вены.– Как думаешь, он охотник за приданым? Ведь он уже не так молод...– Он даже понятия не имеет, что Розалинда из рода Рэндольфов.Ливи успокоенно кивнула.– Значит, она довольна. – В голосе ее звучала печаль.– Вне всяких сомнений. Не без бурных междусобойчиков, как сказал бы Джеймз. Но она ко всему этому относится... легко, без надрыва.– Обо мне спрашивала?– Да.Ливи кивнула, но уголки ее большого рта печально опустились, как бы говоря: «Могу себе представить, как она это сделала. Будто спрашивала об общих знакомых».– Ну что ж, – вздохнула она, мужественно улыбнувшись, – главное, что она довольна...Одним ранним утром девять месяцев спустя Роз, раздвинув занавески, обнаружила, что за окнами стоит густой туман, в котором едва маячат башни моста через пролив Золотые Ворота.– Ну и денек выдался сегодня, – сказала она своему любовнику, пившему первую чашку черного как смоль кофе по-венски.– Погода меня не волнует, большую часть времени я все равно проведу в помещении, – отмахнулся Питер.– Ты мне дашь знать, как у тебя все получится? – спросила Роз.– Естественно, но я заранее знаю, что все будет хорошо. У меня такое чувство, что они мертвой хваткой вцепятся в книгу из боязни, что кто-то другой может их опередить.– Надеюсь, дорогой, очень надеюсь...Питер написал книгу об австрийских художниках, куда включил и своего любимца Климта, и торговался сейчас с издателем из Нью-Йорка, который, находясь по делам в Сан-Франциско, пригласил его в свой офис, чтобы обсудить возможность выхода его книги в течение следующего года. Множество цветных иллюстраций делало ее издание весьма дорогостоящим предприятием, а так как Питер был дьявольски щепетилен в вопросах представления искусства, разговор обещал быть весьма напряженным.– Постарайся сдержать себя, – напутствовала его Роз. – Помни, что у него на руках все карты. В твоих интересах, чтобы он купил у тебя право на издание твоей книги и выпустил ее так, как тебе этого хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43