– подметил доктор Роберт Ливси. – Дозволено чрезмерно много для нецивилизованной страны. Не мешало бы ввести запрет на сотовые телефоны. А то это просто… – англичанин не выучил еще замечательно пригодного к случаю русского слова «беспредел», – …полный непорядок, Мак-Набс. Почему из зала не выводят зрителей, которые громко говорят? Почему, когда уже поднимается занавес, по залу еще ходят и без конца пересаживаются? Я не имел счастья бывать в шотландских театрах… Может быть, Англия – это последний бастион цивилизованного театра?
– На вашем английском месте, дорогой доктор, – прошептал Мак-Набс, – я бы спросил себя, а почему вас не вывели после вашего долгого черчиллевского монолога на повышенных тонах?
На сцене началась бурная и полная опасностей древнерусская тусовка. Садко, на несколько столетий опережая Жака Кусто, вписался в пучину морскую. И теперь вокруг него плясали какие-то жабы со стройными ножками. Но не на ножки пялились верные Шраму Багор с Ридикюлем.
– Век воли не видать, подаст он какой-нибудь знак, Ридикюльчик, – скрипел железно-золотыми зубами Багор, крутя настройку бинокля. – Чтоб мне свариться, будет…
– Если применить метод сведения дебета с кредитом… – задумался вслух Ридикюль.
– Применяй, братан, – разрешил Багор. – Только без мочилова.
– Шрам не шелохнется. Даже ногу на ногу не перекидывает?.. – прикипел бровями к биноклю соратник.
– Чисто так, – горячо поддержал Багор, жадно ловивший рассуждения умника Ридикюля, – как заспиртованный.
– Лишь пальцами теребит программку?..
– В натуре так! Правильный метод, Ридик! Шрам только листиком шуршит, чтоб мне свариться!
Свариться Багор мог запростяк. Под потолком, среди светильной аппаратуры по кайфу было только фонарщику в шортах и в футболке с надписью «Ла-Скала». Зачаленные в зимние шмотки Багор с Ридикюлем тонули в поту. Но разве могли верные хлопцы не попытаться выручить Шрама из Вензелевого плена, если такой чистый мизер, да еще со своим заходом сам в руки подвалил?
А дело было так: когда пленный Шрам вызвал Ридикюля в Вензелевы апартаменты писать полный отказ от управления «Гостиным двором», то, как бы между прочим, трижды косякнул на лежащие особняком в вазочке театральные билеты. Ридикюлю подсказки хватило.
– Зачем ему так настойчиво шуршать программкой? И… И…
– Что? Что? Заело?
– Ну да! – Ридикюль отклеился от бинокля и хлопнул Багра по плечу. – Да! Он повторяет переборы. Упорядоченность, код! Вот он, знак, Багор! Чтоб мне свариться!
Так и было. Шрам сидел, окруженный вензелевскими заботами, будто вышедшая ночью прошвырнуться малолетка хулиганами. Шрам сидел очень ровно и только пальчиками по программке посылал в пространство сигналы SOS. А Вензеля не хуже язвы двенадцатиперстной кишки продолжали разъедать сомнения и недоверия.
– Последние минутки остались. Поклянись, Сереженька, памятью покойной мамаши, что ты мне не соврал ни единым словом, – будто гадюка вокруг сурка, накручивал кольца старец, ипохондрически вычесывая блох и искры из кошачьей шерсти.
– Чтоб я сдох, – в который раз побожился Шрам. Вот ведь как забавно, он, в натуре, не парил мозги Вензелю. Но сейчас не следовало заводиться на занудство старого пердуна, а следовало телеграфировать в окружающий мир сигналы бедствия. Таятся же где-то в зале верные Щрамовы бойцы.
– Смотри, что с тобой будет, если дуришь. – Любитель психологических этюдов Вензель вдруг вынул из кармана и развернул веером перед Серегой стопку фоток. На фотках компьютерному гению Антону отчекрыживали циркулярной пилой кисти рук. (Так вот каким дуплетом Вензель узнал про Апаксина!) Но и на страшные картинки не дернулся только побелевший Сергей. Продолжал отсылать SOS.
– Хы, чмо какое! – Бикса вытянул палец над сиденьями, целясь в торжественно выступившего на сцену морского царя. – Чисто бомж!
– Может, хоть этот хмырь чего путевое споет, – вздохнул Букса. – Может, заслать ему сотку баксов, пусть забубенит «Братва, не стреляйте друг в друга».
– Тогда уж «Владимирский централ», – вякнул Бикса.
Через четыре ряда наискосок от крутых меломанов запиликала мобила у Харчо.
– Слышь, – счастливо хрюкнул в наушнике Палец, – ты небось тащишься. Этот морской царь – вылитый душман, типа, только из аула! – А ведь в глубине селезенки не очень радовался Палец. Особенно когда ему донесли, что Харчовый глист Хамид накупил билетов на три кишлака. Верняк, какую-то каверзу Харчо затевает.
Харчо выругался на родном наречии и вырубил трубу. Этот Палец совсем в театре отморозился, спецом на нервы плющит, клянусь. Под шутника капает, а сам подляну точит, вах…
Чтоб успокоиться, Харчо глянул в бинокль на большую трибуну с земляками. Там, конечно, не грустили, как внизу. Земляки хлопали друг друга по плечам, размахивали руками, целовались, туда-сюда ходили. Туда-сюда мельтешила старая женщина, от нее уважительно отшатывались. Вах, почему не пойти к землякам, да? Больше друзей, больше верных кинжалов.
А на сцене все пели, да так громко, как перекликиваются в горах чабаны. А на горной высоте, под куполом, два альпиниста пытались разгадать Шрамовы шарады.
Стекляшки бинокля крупняком казали Шрамовы пальцы.
– Не морзянка, – устало приговорил Ридикюль.
– Ах ты! – Багор в сердцах хрястнул биноклем об пол, Багру требовалось конкретно размагнититься. – Чего пялишься! – Он пихнул фонарщика, заслушавшегося арией Садко, в надпись «Ла-Скала».
Гиперболоидно узкий луч осветительного «пистолета» мотыльнулся от сцены на зал и замер, выхватив в партере Гайдука.
Ослепленный Гайдук нервно потирал за. пазухой рукоять «Макарова». «Вычислили, суки!» Из-за слез Гайдук не видал, в кого шмалять. «Может, менты сели на хвост по вчерашнему фраеру?! Не дамся!»
– Гайдук, падла, – устало доложил Жора-Долото Вензелю, – и этот туда же!
Блин света пополз обратно на сцену, по пути задев терзающуюся в партере супружескую чету:
– Не надо, Димусик, – прокурлыкала жена. – Новый год. Меня пожалей.
– Долг. – Муж снял очки, чтоб быть к жене поближе, и дохнул в любимое замшевое ушко тихо-тихо, тише, чем крадется в нору мышь с ворованным зерном. – Долг офицера милиции.
Майор Орлович попал на долг случайно. Дернуло ж покинуть любимый Пушкин. Сколько раз выезжал – одно лишь горе на беде и беда на горе. Казалось, всего-то собрался в театр жену выгулять под праздники – ну где тут поскользнуться? Ан нет…
Если б не опоздали к началу, Орлович схватил бы ситуацию до усадки в зале, сбегал бы к аппарату городской связи и – пусть начальство думалку нагревает. Но майор торопился на места и бдительность не включил. Лишь когда но коленям выходных брюк, извинясь, прошуршал «адидасовскими» штанами пробиравшийся к своему месту Гера-Панцирь, находящийся в розыске по тройному убийству в Павловском парке, тогда Орлович перестал быть зрителем и вернулся в менты.
Майор впился в обстановку… Батюшки святы! Ему аж поплохело. Зрительный зал был битком набит уркаганами с доски «Их, разыскивает милиция». И знакомыми и незнакомыми, которых опытный мент всегда отделит в толпе от случайных идиотов.
Да нет, и сейчас можно побежать к телефону, и в антракте не поздно, но майор Орлович отрапортовал о наблюдениях и намерениях жене. И та его не пускала.
Уйти вдвоем? А если напорешься на того же Панциря или других мокрушников? Они же отмороженные, тогда и Дашку подставишь.
– Дашусик, – Орлович предпринял новый заход, – ведь ты знала, что выходишь за мента, а не за какого-нибудь… – майор поискал профессию попозорней, – продавца целлофановых пакетов…
Заход оборвал член тихвинской преступной группировки Зубков, сидевший прямо за спиной ментовской жены. Наклонившись к спинке майорского кресла, он прохрипел:
– Эй, фраера, заглохнули! Сеанс мне ломаете, поняли?
– Выбирай… – Жена Орловича, храбро проигнорировав отморозка, надула губки и выпрямила спину. – Или я, или твои противные уголовники. Я не шучу.
– Гонят, что в этих списках повязаны все начальники, которые из Питера в Москву переселились с Чубайсом. Так, что у кого списки, тот страной и правит! – жарко шептались на заднем ряду.
«Только не про „ты меня любишь?»», – подумал Орлович.
– Ты меня любишь? – с торжественным вызовом спросила жена.
Тем временем на сцене разгорелось сражение между «мышами» и «оловянными солдатиками» во главе с атаманом Щелкунчиком. Жертв все не было. Но не это прикололо скрывающегося под куполом верного Шрамового хлопца. Багор бил себя по коленям. Багор сгибался пополам. Багор беззвучно хохотал:
– Точняк! Расчухал! – На радостях Багор выхватил баксовый полтинник и пихнул обалдевшему фонарщику. – Заслужил, собака!
– А ты знаешь код? – вмешался в радость Багра Ридикюль.
– Куда? Я не знаю. Ну не освоил, не освоил! Я ж по другой специальности. Ну блин, один из корефанов переведет. Точняк, он на программке, будто на карточной рубашке, шулерской знак семафорит!
Случись над зрительным залом, среди осветительных фонарей Володька Шарапов, вырви он у Багра блокнот, истерзанный ношением и листанием, обязательно подивился бы: «Одни номера, а фамилии где?». И фиг бы допетрил Володенька – «где».
– Цыпе брякну, – плюнув на пальцы, зашуршал страницами Багор,
Багровский блокнот только частнику Шерлоку Холмсу под силу. К примеру, Цыпин номер посажен на левой половине разворота (значит, кент правильный, из блатных), попал в первые двадцать страниц (имел ходку). В начале строчки номер статьи. Или номера статей. Воровская профессия Цыпы запрятана в нарисованной кошачьей морде – карточный катала. А перед телефонным номером буква «Ц», наводящая память на кликуху. Три первые цифры накарябаны нормалем, а последние четыре записаны в обратном порядке. Короче, у мусоров фуражки сгорят от перенапряжения, попади им этот блокнотик.
– Хоть он и завязал, но пусть только в отказ намылится! Он мне за голубиную почту по жизни обязан.
– Мне в туалет надо, – взмолился ободрившийся полтинником фонарщик.
– А мне не надо? – Под музон Чайковского Багор сосредоточенно тыкал кнопки трубы…
– …Хорошая музычка, хороший театр, что еще нужно чтобы правильно встретить Новый год? Да разве ж мы – ироды, под такую классную музычку беспредел чинить? В наших ящиках всего лишь дымовые шашки. – Умный Тарзан слупил, что театральный работяга, углядев в ящиках зеленые продолговатые банки, навоображает себе бомбы, террористов и, чего доброго, распонтуется Брюсом Уиллисом. – Убедись.
Булгакин из сидячего (не шевельнуться) положения убедился. Точно, быки зачем-то желают установить вокруг сцены не фугасы, а обыкновенные дымовухи. Они что, начали праздновать раньше нас?!
– Мы попугаем немножко и отвалим, – попытался растянуть на харе добрую улыбку Тарзан. – Нам просто заказала переполох конкурирующая фирма. И тебе двести баксов отвалим. С мужиками праздник всполоснете.
Монтер сцены, хоть и думал до головных колик, чего бы отчебучить, чтобы завлечь в Мариинку милицию, эфэсбэшников и телевидение, но откалывать привязанным к стулу смертельные номера не стремился. Булгакин не обольщался – никто не сцапает за рукав разгуливающих за кулисами чудозвонов: «А ты кто будешь, брильянтовый? Ну-ка раскрывай документ! А ну-ка выверни карманы!».
В Мариинке ишачила прорва разномастного народа, который друг с другом не пересекался. Балерины не интересовались глубиной души простых трудяг театральной механики, певичкам было глубоко накакать на внутренний мир пролетариев закулисья, режиссеры вообще проходили сквозь монтеров. А тут ведь еще додумались под Новый год состряпать солянку из опер с балетами. По сцене из «Садко», из «Шемикунчика» «Щелкунчик» в декорациях Шемякина (феня Мариинского театра).
и финал «Жизни за царя». Такая каша из физий и костюмов – Бен Ладен спокойно тренировал бы своих абреков за кулисами не привлекая внимания.
– Возьмите носы, когда попретесь шашки подкладывать, – посоветовал привязанный Булгакин. – Чтоб замаскироваться.
В углу монтерской пылились лишние носы от «Шемикунчика». Тарзан подозрительно осмотрел шемякинские поделки, призадумался, нахмурив лоб и гладя предохранитель пушки модели «Макаров».
– Ты, пожалуй, прав, приятель, – выдал наконец приплюснутый Тарзан.
«Вот и ладушки», – Булкагин не шибко, но все-таки рассчитывал на то, что эти придурки, болтающиеся в носах не в свое отделение, навлекут законное негодование, привлекут внимание, и вдруг чего…
Пасьянс из персонажей на сцене сложился не в пользу Щелкунчика. Что случилось конкретно, никто не въехал, потому что лепилось не на фене, а на балерунском языке. Но всем сразу стало Щелкунчика жалко.
– …Да, да, повторю последнее положение. Мизинец прижат, указательный на краю программки, большой оттопырен, остальные свободно. Ну что?
– Дай сюда. – Багор вырвал у Ридикюля трубу. – Цыпа, крути роликами шибче, понял? Мы тут не в дурака режемся.
– Дай мне. – Ридикюль вернул себе мобилу. – Ну чего, Цыпа, повторять по новой? Не надо? И чего? Как, как… Уверен? Других толкований быть не может? Падлой будешь?
– Дай: – Багор завладел телефоном. – Базаришь, что падлой будешь? Это я тебе обещаю, Цыпа… Обиделся.
Багор сунул Ридикюлю замолчавший сотовый.
– «Сбрасывай двойку из-под туза, я па сую». Вот как он перевел с шулерского. – Рилнкюлъ задумался, будто Алеша Попович.
– Чешуя, а не текст. Ну, туз – это Вензель, а двойка? Жорика-Долото – на крайняк, типа, валетом бы заделали, остальные – чистые шестаки…
– Вот-вот. Кажись, въезжаю, Багор. Стоп, стоп… ну да! Кажись, и для других наших пацанов наклюнулась работа.
На подготовку развода ушло столько же времени, сколько потребовалось Щелкунчику, чтоб наказать всех, кто пытался его опустить. И через сцену кривой дорожкой на Москву двинул карательный отряд польской шляхты, а при них консультантом – Иван Сусанин.
Так над операционным столом хирурги врубают свет, раз – и пока ты промаргиваешься, тебя уже режут.
Так полководец Жуков ослепил фашистских гадов в битве за Берлин.
Так ураганно врезали гигантскими солнечными зайчиками по Вензелевой ложе два юпитера и «пистолет». Причем Багор, водивший «пистолетом», еще и вращал перед ним круг с цветными стеклами, отчего вокруг Вензеля расплясался задорный дискотечный цветник. Две шестерки и Долото закрыли с трех сторон кресло пахана, выдергивая из-за пазух волыны, остальные Вензелевы братаны с ходу и на ощупь навалились на плечи Шрама, не давая сбежать.
В буркалах вензелевцев полыхало взятие Берлина в дискотечных разводах.
– Не палить! – вовремя приказал Вензель, закрывающий буркала ладошкой.
И вдруг прекратилось. Лучи – одни вернулись на сцену, другие погасли.
– Жора и Камаз! Быстро туда. Разберитесь – кто. – Несгибаемый Вензель показательно спокойно промокал батистовым платком горючие слезы. Устаканивая нервы, он потянулся грабелькой к кошачьей спине. Ничто так не помогает сердцебиению, как шерсть на спине любимого кота. Сухая ладонь не утопла в мурлыкающем шелке, а пошкрябала по подушечным пупырышкам.
– Кис-кис, – позвал авторитетный старикашка. – Жора, Жора! – поймал Долото у дверей оклик Вензеля. – А где Филидор? Глянь-ка внизу!
Ну струхнул котик, заныкался под стульчик, сейчас прихиляет к папочке, Долото выковыряет тебя из-под стульчика. Хлопая буркалами, в которых еще стояли, будто воды в омуте, слезы, Вензель глянул на подушку. На ее алой материи чернел кружок.
Дешевые эффекты любите, падлы! Вензель взял с подушки советский пятак, выкрашенный в черное. И не лень было?
– Что, батя, хвостатого сперли? Сочувствую. Небось породистый был, как лошадь, – услыхал Вензель сбоку наглый голос Шрама. – Теперь на Кондратьевском рынке ищи, папаша. В шапковых рядах…
– Всем искать кота!!! – взвился вымпелом Вензель и, брызгая пеной, стал лупить шестерок тростью по плечам, локтям и башням.
Впервые Шрам видел старика в таком «не в себе». Все смешалось вокруг Вензеля: люди, программки, стулья.
И снова по шарам лазерно слепящий свет – бабах!
А когда по второму разу отслезились и проморгались шестерки, то к великому своему сожалению не нашли на положенном месте и Сергея Шрамова. Дал деру под шумок Сережка.
Связанные мужики шевелились в каптерке, грохотали ногами, пытаясь высвободиться из пут. Вслед за фанерной мельницей из «Дон Кихота» на них с молодецким звоном валились железки из «Войны и мира», забытые Михалковым-Кончаловским. По полу перекатывалась пустая тара, имеющая отношение ко всем постановкам. И не было с мужиками в эту трудную минуту их лепшего кореша Булгакина. Вынужден был потворствовать бандитским козням честный монтер.
– Занавес вниз, Пузырь, – подсказал Булгакин.
– Угу. – Насобачившийся Пузырь толково переключил нужный тумблер. И вообще Пузырю понравилось монтерствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– На вашем английском месте, дорогой доктор, – прошептал Мак-Набс, – я бы спросил себя, а почему вас не вывели после вашего долгого черчиллевского монолога на повышенных тонах?
На сцене началась бурная и полная опасностей древнерусская тусовка. Садко, на несколько столетий опережая Жака Кусто, вписался в пучину морскую. И теперь вокруг него плясали какие-то жабы со стройными ножками. Но не на ножки пялились верные Шраму Багор с Ридикюлем.
– Век воли не видать, подаст он какой-нибудь знак, Ридикюльчик, – скрипел железно-золотыми зубами Багор, крутя настройку бинокля. – Чтоб мне свариться, будет…
– Если применить метод сведения дебета с кредитом… – задумался вслух Ридикюль.
– Применяй, братан, – разрешил Багор. – Только без мочилова.
– Шрам не шелохнется. Даже ногу на ногу не перекидывает?.. – прикипел бровями к биноклю соратник.
– Чисто так, – горячо поддержал Багор, жадно ловивший рассуждения умника Ридикюля, – как заспиртованный.
– Лишь пальцами теребит программку?..
– В натуре так! Правильный метод, Ридик! Шрам только листиком шуршит, чтоб мне свариться!
Свариться Багор мог запростяк. Под потолком, среди светильной аппаратуры по кайфу было только фонарщику в шортах и в футболке с надписью «Ла-Скала». Зачаленные в зимние шмотки Багор с Ридикюлем тонули в поту. Но разве могли верные хлопцы не попытаться выручить Шрама из Вензелевого плена, если такой чистый мизер, да еще со своим заходом сам в руки подвалил?
А дело было так: когда пленный Шрам вызвал Ридикюля в Вензелевы апартаменты писать полный отказ от управления «Гостиным двором», то, как бы между прочим, трижды косякнул на лежащие особняком в вазочке театральные билеты. Ридикюлю подсказки хватило.
– Зачем ему так настойчиво шуршать программкой? И… И…
– Что? Что? Заело?
– Ну да! – Ридикюль отклеился от бинокля и хлопнул Багра по плечу. – Да! Он повторяет переборы. Упорядоченность, код! Вот он, знак, Багор! Чтоб мне свариться!
Так и было. Шрам сидел, окруженный вензелевскими заботами, будто вышедшая ночью прошвырнуться малолетка хулиганами. Шрам сидел очень ровно и только пальчиками по программке посылал в пространство сигналы SOS. А Вензеля не хуже язвы двенадцатиперстной кишки продолжали разъедать сомнения и недоверия.
– Последние минутки остались. Поклянись, Сереженька, памятью покойной мамаши, что ты мне не соврал ни единым словом, – будто гадюка вокруг сурка, накручивал кольца старец, ипохондрически вычесывая блох и искры из кошачьей шерсти.
– Чтоб я сдох, – в который раз побожился Шрам. Вот ведь как забавно, он, в натуре, не парил мозги Вензелю. Но сейчас не следовало заводиться на занудство старого пердуна, а следовало телеграфировать в окружающий мир сигналы бедствия. Таятся же где-то в зале верные Щрамовы бойцы.
– Смотри, что с тобой будет, если дуришь. – Любитель психологических этюдов Вензель вдруг вынул из кармана и развернул веером перед Серегой стопку фоток. На фотках компьютерному гению Антону отчекрыживали циркулярной пилой кисти рук. (Так вот каким дуплетом Вензель узнал про Апаксина!) Но и на страшные картинки не дернулся только побелевший Сергей. Продолжал отсылать SOS.
– Хы, чмо какое! – Бикса вытянул палец над сиденьями, целясь в торжественно выступившего на сцену морского царя. – Чисто бомж!
– Может, хоть этот хмырь чего путевое споет, – вздохнул Букса. – Может, заслать ему сотку баксов, пусть забубенит «Братва, не стреляйте друг в друга».
– Тогда уж «Владимирский централ», – вякнул Бикса.
Через четыре ряда наискосок от крутых меломанов запиликала мобила у Харчо.
– Слышь, – счастливо хрюкнул в наушнике Палец, – ты небось тащишься. Этот морской царь – вылитый душман, типа, только из аула! – А ведь в глубине селезенки не очень радовался Палец. Особенно когда ему донесли, что Харчовый глист Хамид накупил билетов на три кишлака. Верняк, какую-то каверзу Харчо затевает.
Харчо выругался на родном наречии и вырубил трубу. Этот Палец совсем в театре отморозился, спецом на нервы плющит, клянусь. Под шутника капает, а сам подляну точит, вах…
Чтоб успокоиться, Харчо глянул в бинокль на большую трибуну с земляками. Там, конечно, не грустили, как внизу. Земляки хлопали друг друга по плечам, размахивали руками, целовались, туда-сюда ходили. Туда-сюда мельтешила старая женщина, от нее уважительно отшатывались. Вах, почему не пойти к землякам, да? Больше друзей, больше верных кинжалов.
А на сцене все пели, да так громко, как перекликиваются в горах чабаны. А на горной высоте, под куполом, два альпиниста пытались разгадать Шрамовы шарады.
Стекляшки бинокля крупняком казали Шрамовы пальцы.
– Не морзянка, – устало приговорил Ридикюль.
– Ах ты! – Багор в сердцах хрястнул биноклем об пол, Багру требовалось конкретно размагнититься. – Чего пялишься! – Он пихнул фонарщика, заслушавшегося арией Садко, в надпись «Ла-Скала».
Гиперболоидно узкий луч осветительного «пистолета» мотыльнулся от сцены на зал и замер, выхватив в партере Гайдука.
Ослепленный Гайдук нервно потирал за. пазухой рукоять «Макарова». «Вычислили, суки!» Из-за слез Гайдук не видал, в кого шмалять. «Может, менты сели на хвост по вчерашнему фраеру?! Не дамся!»
– Гайдук, падла, – устало доложил Жора-Долото Вензелю, – и этот туда же!
Блин света пополз обратно на сцену, по пути задев терзающуюся в партере супружескую чету:
– Не надо, Димусик, – прокурлыкала жена. – Новый год. Меня пожалей.
– Долг. – Муж снял очки, чтоб быть к жене поближе, и дохнул в любимое замшевое ушко тихо-тихо, тише, чем крадется в нору мышь с ворованным зерном. – Долг офицера милиции.
Майор Орлович попал на долг случайно. Дернуло ж покинуть любимый Пушкин. Сколько раз выезжал – одно лишь горе на беде и беда на горе. Казалось, всего-то собрался в театр жену выгулять под праздники – ну где тут поскользнуться? Ан нет…
Если б не опоздали к началу, Орлович схватил бы ситуацию до усадки в зале, сбегал бы к аппарату городской связи и – пусть начальство думалку нагревает. Но майор торопился на места и бдительность не включил. Лишь когда но коленям выходных брюк, извинясь, прошуршал «адидасовскими» штанами пробиравшийся к своему месту Гера-Панцирь, находящийся в розыске по тройному убийству в Павловском парке, тогда Орлович перестал быть зрителем и вернулся в менты.
Майор впился в обстановку… Батюшки святы! Ему аж поплохело. Зрительный зал был битком набит уркаганами с доски «Их, разыскивает милиция». И знакомыми и незнакомыми, которых опытный мент всегда отделит в толпе от случайных идиотов.
Да нет, и сейчас можно побежать к телефону, и в антракте не поздно, но майор Орлович отрапортовал о наблюдениях и намерениях жене. И та его не пускала.
Уйти вдвоем? А если напорешься на того же Панциря или других мокрушников? Они же отмороженные, тогда и Дашку подставишь.
– Дашусик, – Орлович предпринял новый заход, – ведь ты знала, что выходишь за мента, а не за какого-нибудь… – майор поискал профессию попозорней, – продавца целлофановых пакетов…
Заход оборвал член тихвинской преступной группировки Зубков, сидевший прямо за спиной ментовской жены. Наклонившись к спинке майорского кресла, он прохрипел:
– Эй, фраера, заглохнули! Сеанс мне ломаете, поняли?
– Выбирай… – Жена Орловича, храбро проигнорировав отморозка, надула губки и выпрямила спину. – Или я, или твои противные уголовники. Я не шучу.
– Гонят, что в этих списках повязаны все начальники, которые из Питера в Москву переселились с Чубайсом. Так, что у кого списки, тот страной и правит! – жарко шептались на заднем ряду.
«Только не про „ты меня любишь?»», – подумал Орлович.
– Ты меня любишь? – с торжественным вызовом спросила жена.
Тем временем на сцене разгорелось сражение между «мышами» и «оловянными солдатиками» во главе с атаманом Щелкунчиком. Жертв все не было. Но не это прикололо скрывающегося под куполом верного Шрамового хлопца. Багор бил себя по коленям. Багор сгибался пополам. Багор беззвучно хохотал:
– Точняк! Расчухал! – На радостях Багор выхватил баксовый полтинник и пихнул обалдевшему фонарщику. – Заслужил, собака!
– А ты знаешь код? – вмешался в радость Багра Ридикюль.
– Куда? Я не знаю. Ну не освоил, не освоил! Я ж по другой специальности. Ну блин, один из корефанов переведет. Точняк, он на программке, будто на карточной рубашке, шулерской знак семафорит!
Случись над зрительным залом, среди осветительных фонарей Володька Шарапов, вырви он у Багра блокнот, истерзанный ношением и листанием, обязательно подивился бы: «Одни номера, а фамилии где?». И фиг бы допетрил Володенька – «где».
– Цыпе брякну, – плюнув на пальцы, зашуршал страницами Багор,
Багровский блокнот только частнику Шерлоку Холмсу под силу. К примеру, Цыпин номер посажен на левой половине разворота (значит, кент правильный, из блатных), попал в первые двадцать страниц (имел ходку). В начале строчки номер статьи. Или номера статей. Воровская профессия Цыпы запрятана в нарисованной кошачьей морде – карточный катала. А перед телефонным номером буква «Ц», наводящая память на кликуху. Три первые цифры накарябаны нормалем, а последние четыре записаны в обратном порядке. Короче, у мусоров фуражки сгорят от перенапряжения, попади им этот блокнотик.
– Хоть он и завязал, но пусть только в отказ намылится! Он мне за голубиную почту по жизни обязан.
– Мне в туалет надо, – взмолился ободрившийся полтинником фонарщик.
– А мне не надо? – Под музон Чайковского Багор сосредоточенно тыкал кнопки трубы…
– …Хорошая музычка, хороший театр, что еще нужно чтобы правильно встретить Новый год? Да разве ж мы – ироды, под такую классную музычку беспредел чинить? В наших ящиках всего лишь дымовые шашки. – Умный Тарзан слупил, что театральный работяга, углядев в ящиках зеленые продолговатые банки, навоображает себе бомбы, террористов и, чего доброго, распонтуется Брюсом Уиллисом. – Убедись.
Булгакин из сидячего (не шевельнуться) положения убедился. Точно, быки зачем-то желают установить вокруг сцены не фугасы, а обыкновенные дымовухи. Они что, начали праздновать раньше нас?!
– Мы попугаем немножко и отвалим, – попытался растянуть на харе добрую улыбку Тарзан. – Нам просто заказала переполох конкурирующая фирма. И тебе двести баксов отвалим. С мужиками праздник всполоснете.
Монтер сцены, хоть и думал до головных колик, чего бы отчебучить, чтобы завлечь в Мариинку милицию, эфэсбэшников и телевидение, но откалывать привязанным к стулу смертельные номера не стремился. Булгакин не обольщался – никто не сцапает за рукав разгуливающих за кулисами чудозвонов: «А ты кто будешь, брильянтовый? Ну-ка раскрывай документ! А ну-ка выверни карманы!».
В Мариинке ишачила прорва разномастного народа, который друг с другом не пересекался. Балерины не интересовались глубиной души простых трудяг театральной механики, певичкам было глубоко накакать на внутренний мир пролетариев закулисья, режиссеры вообще проходили сквозь монтеров. А тут ведь еще додумались под Новый год состряпать солянку из опер с балетами. По сцене из «Садко», из «Шемикунчика» «Щелкунчик» в декорациях Шемякина (феня Мариинского театра).
и финал «Жизни за царя». Такая каша из физий и костюмов – Бен Ладен спокойно тренировал бы своих абреков за кулисами не привлекая внимания.
– Возьмите носы, когда попретесь шашки подкладывать, – посоветовал привязанный Булгакин. – Чтоб замаскироваться.
В углу монтерской пылились лишние носы от «Шемикунчика». Тарзан подозрительно осмотрел шемякинские поделки, призадумался, нахмурив лоб и гладя предохранитель пушки модели «Макаров».
– Ты, пожалуй, прав, приятель, – выдал наконец приплюснутый Тарзан.
«Вот и ладушки», – Булкагин не шибко, но все-таки рассчитывал на то, что эти придурки, болтающиеся в носах не в свое отделение, навлекут законное негодование, привлекут внимание, и вдруг чего…
Пасьянс из персонажей на сцене сложился не в пользу Щелкунчика. Что случилось конкретно, никто не въехал, потому что лепилось не на фене, а на балерунском языке. Но всем сразу стало Щелкунчика жалко.
– …Да, да, повторю последнее положение. Мизинец прижат, указательный на краю программки, большой оттопырен, остальные свободно. Ну что?
– Дай сюда. – Багор вырвал у Ридикюля трубу. – Цыпа, крути роликами шибче, понял? Мы тут не в дурака режемся.
– Дай мне. – Ридикюль вернул себе мобилу. – Ну чего, Цыпа, повторять по новой? Не надо? И чего? Как, как… Уверен? Других толкований быть не может? Падлой будешь?
– Дай: – Багор завладел телефоном. – Базаришь, что падлой будешь? Это я тебе обещаю, Цыпа… Обиделся.
Багор сунул Ридикюлю замолчавший сотовый.
– «Сбрасывай двойку из-под туза, я па сую». Вот как он перевел с шулерского. – Рилнкюлъ задумался, будто Алеша Попович.
– Чешуя, а не текст. Ну, туз – это Вензель, а двойка? Жорика-Долото – на крайняк, типа, валетом бы заделали, остальные – чистые шестаки…
– Вот-вот. Кажись, въезжаю, Багор. Стоп, стоп… ну да! Кажись, и для других наших пацанов наклюнулась работа.
На подготовку развода ушло столько же времени, сколько потребовалось Щелкунчику, чтоб наказать всех, кто пытался его опустить. И через сцену кривой дорожкой на Москву двинул карательный отряд польской шляхты, а при них консультантом – Иван Сусанин.
Так над операционным столом хирурги врубают свет, раз – и пока ты промаргиваешься, тебя уже режут.
Так полководец Жуков ослепил фашистских гадов в битве за Берлин.
Так ураганно врезали гигантскими солнечными зайчиками по Вензелевой ложе два юпитера и «пистолет». Причем Багор, водивший «пистолетом», еще и вращал перед ним круг с цветными стеклами, отчего вокруг Вензеля расплясался задорный дискотечный цветник. Две шестерки и Долото закрыли с трех сторон кресло пахана, выдергивая из-за пазух волыны, остальные Вензелевы братаны с ходу и на ощупь навалились на плечи Шрама, не давая сбежать.
В буркалах вензелевцев полыхало взятие Берлина в дискотечных разводах.
– Не палить! – вовремя приказал Вензель, закрывающий буркала ладошкой.
И вдруг прекратилось. Лучи – одни вернулись на сцену, другие погасли.
– Жора и Камаз! Быстро туда. Разберитесь – кто. – Несгибаемый Вензель показательно спокойно промокал батистовым платком горючие слезы. Устаканивая нервы, он потянулся грабелькой к кошачьей спине. Ничто так не помогает сердцебиению, как шерсть на спине любимого кота. Сухая ладонь не утопла в мурлыкающем шелке, а пошкрябала по подушечным пупырышкам.
– Кис-кис, – позвал авторитетный старикашка. – Жора, Жора! – поймал Долото у дверей оклик Вензеля. – А где Филидор? Глянь-ка внизу!
Ну струхнул котик, заныкался под стульчик, сейчас прихиляет к папочке, Долото выковыряет тебя из-под стульчика. Хлопая буркалами, в которых еще стояли, будто воды в омуте, слезы, Вензель глянул на подушку. На ее алой материи чернел кружок.
Дешевые эффекты любите, падлы! Вензель взял с подушки советский пятак, выкрашенный в черное. И не лень было?
– Что, батя, хвостатого сперли? Сочувствую. Небось породистый был, как лошадь, – услыхал Вензель сбоку наглый голос Шрама. – Теперь на Кондратьевском рынке ищи, папаша. В шапковых рядах…
– Всем искать кота!!! – взвился вымпелом Вензель и, брызгая пеной, стал лупить шестерок тростью по плечам, локтям и башням.
Впервые Шрам видел старика в таком «не в себе». Все смешалось вокруг Вензеля: люди, программки, стулья.
И снова по шарам лазерно слепящий свет – бабах!
А когда по второму разу отслезились и проморгались шестерки, то к великому своему сожалению не нашли на положенном месте и Сергея Шрамова. Дал деру под шумок Сережка.
Связанные мужики шевелились в каптерке, грохотали ногами, пытаясь высвободиться из пут. Вслед за фанерной мельницей из «Дон Кихота» на них с молодецким звоном валились железки из «Войны и мира», забытые Михалковым-Кончаловским. По полу перекатывалась пустая тара, имеющая отношение ко всем постановкам. И не было с мужиками в эту трудную минуту их лепшего кореша Булгакина. Вынужден был потворствовать бандитским козням честный монтер.
– Занавес вниз, Пузырь, – подсказал Булгакин.
– Угу. – Насобачившийся Пузырь толково переключил нужный тумблер. И вообще Пузырю понравилось монтерствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27