Что ж, Петру Михайловичу нравился английский стиль в исполнении Фельдмана.
В ожидании англичанина Апаксин почитал московскую проспартаковскую журнальщину «Мой футбол», чтоб знать, чем дышит враг, и переговорил по «трубе» с директором открывающегося в Колпине, в доме, где жил Сашка Панов, кафе «У Панова». Договорился о проценте. Когда в бар вошла троица бандитского пошиба, Апаксин равнодушно отследил их вход и снова уткнулся в ненавистный «Мой футбол». Нормально, обыкновенные быки, где их нет. Когда же быки плюхнулись на свободные стулья его столика, Апаксин тревожно встрепенулся.
– В чем дело, господа?
На скатерть рядом с грушами легли клешни в наколках.
– Ну я – Фельдман, – прохрипел гость. – Ну и почем нынче вратари? А зашита, если оптом брать? – сверкнув золотыми зубами, «Фельдман» пошел в напор. – А если я массажистов хочу купить, то что? Нельзя, что ли? У нас в «Манчестере» массажисты – фуфло помойное. Вот «зенитовские», люди в Манчестере базарили, парни ништяк, отмесят любого без балды, из паралитиков в спринтеры выправят. У нас, у англичашек, таких братков позарез нехватка.
Он выпускал бред с такой, серьезной миной, что еще и от этого Петра Михайловича закоротило на растерянности.
– Всю икорочку успел умять, во жрун! – расстроено заметил бык по левую апаксинскую руку.
Ну нет, довольно! Это безобразие требовалось немедленно прекращать. Апаксин решил кричать в полный голос, звать охрану, будь что будет, он человек видный, в городе известный, пусть попробуют…
В бок уперся пистолетный ствол.
– Не дрыгайся, спортсмен, не на трибуне…
* * *
– Опять гаишник тормозит, чтоб он сдохнул, паразит! – пропел вензелевская торпеда Пятак.
– Чего ты радуешься, идиот?! – разозлился подельник Стакан. – И так опаздываем.
– А если рвануть? – Пятаку было легко советовать, по инвалидности руки не он вел машину и не ему права на кон ставить.
– Чтоб хвост за собой притащить! Офуел? – И Стакан прижал «ауди» к обочине.
– Почему превышаем? – козырнув, гибэдэдэшник задал обычный бессмысленный вопрос.
– Виноваты, командир. – Пятак просунул в окно две российские сотенные, чтоб безпроволочек решить проблему. – На свадьбу опаздываем. Друг женится.
– Мне?! Взятку?! – побагровел сержант. – Выйти из машины! Приготовить документы!
Пятак и Стакан изумленно переглянулись – что-то новое происходило на русских народных дорогах. Потом они посмотрели вокруг. Мент был один, не считая его мотоцикла, и другим ментам вроде бы негде спрятаться поблизости. Стакан выразительно подмигнул Пятаку, мол, может, отвесить менту щелбан и ехать себе дальше?
Короче, и эти двое бравых вензелевских торпед опоздали к воротам «Углов». Вензель пока не знал, что Шрам надумает запереться в «Углах», зато знал, что некий гражданин Апаксин может кой-чего подсказать Шраму насчет заветных списков. Но спортивный барыга будто сквозь пальцы проскользнул у Вензеля, зато достался Шраму целым и невредимым.
А вот откуда Вензель пронюхал фишку про Апаксина, совсем другая история.
Глава одиннадцатая
МОЙ ДОМ – ТЮРЬМА
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в Папы Римские,
А в мамы взять, естественно, тебя.
Счастье привалило в виде кругленького пожилого человечка в кремовой рубашке и «бабочке». Счастье представилось адвокатом Бескутиным, которому поручено вести их дела не за страх, а на совесть. Адвокат, человек с добрым лицом и плутоватыми глазами (впрочем, глубоко упрятанными в морщины), объяснил поочередно обоим клиентам СИЗО, какой великолепной стороной для них выворачивается жизнь.
– …Всего-то мне нужны ваши подписи. И завтра же, завтра вы выйдете на волю. Они, – на этом слове, со значением качнув головой сначала вбок потом наверх, адвокат Бескутин скривился от омерзения, – ничего не смогут поделать. Куда им? Считайте себя свободными, господа! – От адвоката пахло таким дорогим одеколоном, что гражданин Лодун побрезговал бы пить.
Гражданин Клязьмин, как более ответственный, на одеколон не морщился. Он морщился на адвоката в целом. Подследственные по ту сторону стола переглянулись, словно пытаясь выяснить друг у друга, за что им таким счастьем по голове?
Первому, попавшемуся на очистке коридора коммуналки от шуб. курток и вишневого варенья, повязанному силами жильцов возле туго набитых спортивных сумок, Бескутин открыл, как все было на самом деле. А именно: гражданин Гурьянов, жилец пострадавшей коммуналки, попросил гражданина Лодуна, ныне жильца СИЗО «Углы», принести ему необходимые вещи по адресу, по которому прописана разливуха «Огонек». Сам Гурьянов – человек пьющий, поэтому, во-первых, самостоятельно за вещами сходить не мог, во-вторых, плохо растолковал новому приятелю Лодуну, где лежат потребовавшиеся вещи и как они выглядят. Растолковал-то плохо, а ключ от квартиры дал. Доказательства злого умысла, то есть продажи вещей, в деяниях Лодуна отсутствуют. Значит, никто ни у кого не воровал, просто ошибочка вышла. Дело следует закрыть ввиду отсутствия судебной перспективы.
Потом адвокат Бескутин напомнил второму гражданину, ногтем царапающему стол в комнате свиданий, его печальную историю. Гражданин Клязьмин раскурочил помещение секты «Семья последнего дня». Тяжелым тупым предметом вскрыл дверь, нанес телесные повреждения средней тяжести охраннику, тибетскому гуру и отдельным братьям и сестрам. Высадил факсом окно, компьютерами забросал пол, справил малую физиологическую потребность на диван, а большую – на символическое изображение последнего солнечного заката. Кто спорит? Так и было.
Но почему гражданин Клязьмин совершал деяния, что им двигало? А виной всему ВНУШЕНИЕ, некая разновидность гипноза, воздействию которого подвергся гражданин Клязьмин со стороны секты. Из-за того же внушения люди вступали в секту, переписывали на ее имя квартиры и дачи и отдавали последние сбережения. Но на Клязь-мина гипноз подействовал обратным, отторгающим образом, то есть погружающим в состояние аффекта. Вот заключение психиатра, где феномен подробно разбирается в самых научных выражениях.
Адвокат сопровождал молотьбу языком доставанием из пупырчатого, желтокожего портфеля разных бумаженций. И в конце своих рассказов пододвинул к подзащитным листки, на которых тем требовалось подписаться.
– Э! – отшатнулся от листка гражданин Клязьмин. – Чего, суда не будет? Так не пойдет!
– То есть как?! – от искреннего изумления, казалось, вот-вот захлопает крыльями концертная «бабочка» на шее адвоката.
Гражданин Клязьмин по кличке Зубило нервно дергал куцую бороденку, ковырял в ухе, похоже, и сам пока не понимая, почему не пойдет.
– А вот почему! – Он перестал донимать бороденку. – Хочу, чтоб знали! Честные люди кругом знали. Как гады их дурят. Врут про последний день, чтоб капусты себе нашинковать.
Бескутин слушал терпеливо, только чуть подальше отъехал на стуле, чтоб не забрызгало слюной. Клязьмин заводился постепенно, будто движок антикварного «Запорожца» на морозе.
– Я им, иродам, показал Последний день! Ага, не понравилось?! Вот и значит, что туфту варганят! Пусть православные… пусть христиане проведают, как их изводят. Пресса пусть пропишет…
– Ничего у вас не получится, уважаемый, – тведо, как ставят печать, сказал Бескутин, заслонив щеки бактерицидным носовым платком. – Они же тоже не дураки, потребуют закрытого суда. Им тоже негативная огласка ни к чему.
– А я в суд пойду. Все, без базара. Пусть страна знает.
– Смешной человек, правда? – Адвокат повернулся ко второму – гражданину напротив. – На волю не хочет.
– Я тоже не хочу, – сообщил гражданин Лодун, потеющий от напряжения мысли, потеющий, как кондиционер отечественного производства.
– А вы почему, уважаемый? – Бескутин прикрывал сморкалкой нос, чтоб не дышать с клиентами одной атмосферой.
– Почему? Я тебе, жук бумажный, скажу, почему. – Лодун злобно проскрежетал остатками зубов. – Ты жируешь на зеленых бобах. Водку лакаешь и тискаешь баб, сколько влезет. Ты без хавки не кис. Без дому не кантовался. По помойкам не летал. На теплотрассах не дрых. Короче, зиму я решил в тюряге зимовать. Тепло и кормят. И не лезь со своими отмазками.
– Ну-ну, разве мало мест, где можно провести зиму без туберкулеза и баланды? – Адвокат благоухал одеколоном, загораживался носовым платком и отъезжал на стуле за черту риска. – На юг податься. Или на север, на заработки, там опять люди нужны. Можно, – толстяк из-под платка указал подбородком на гражданина Клязьмина, – в какую-нибудь секту пристроиться. – Тут адвокат чуть не сверзся со стула. Прокашлялся и вдумчиво отодвинул его подальше от клиентов.
– Не знаю, чего там на севере, а в тюрьме зимовал, привычно. Все, хорэ, командир, завязывай толковище, скидавай дела прокурору. Я, кстати, тебя вообще не звал.
– Ну да, ну да, – покивал Бескутин. – Вы же оба москвичи. От наших дел далеки. Так вот, господа. Вышло негласное распоряжение НАШЕГО губернатора – освобождать следственные изоляторы от лишних людей. Пересматриваются все дела. Этим обязывают заниматься лучших адвокатов. – Жало указательного пальца повернулось к своему хозяину. – Так что, хотите вы того или нет, подпишете или нет, пойдете оба на свободу. Выпихнем! Ясно?..
А вот про что умолчал Бескутин и чем реально обеспокоился, так это тем, что сегодняшние два отказа были далеко не единственными. Уже семь урок отказались подобру-поздорову выметаться к едрене фене из «Углов». И все – московские гастролеры. Тенденция, однако.
* * *
– …Произвол! – в благородном гневе раздул трахею бизнесмен от спорта Апаксин.
– Садись. Я тебе все втолкую: и кто ты, и кто я.
Но задержанный не садился. Типа – демарш. Типа, выражал несогласие и понтовался на предмет собственной крутости. Как же – правая рука самого Тернова. Он по-жокейски расставил ноги возле табурета и гордо держал голову высоко поднятой:
– Я не стану с вами разговаривать без адвоката, без звонка домой, без предъявления постановления. Что вы себе позволяете?!
Уверенное возмущение задержанного стильно увязывалось с его костюмом явно от каких-то кутюрье, с галстуком в месячный доход среднего магазина «Спорттовары», с часиками на позолоченном браслете, с округло-сытой физией ресторанного завсегдатая.
– Ладно, паря, я тебе тоже ничего не скажу, пока сам не запросишься потрендеть по душам. – Человек за пустым столом смотрел в упор, будто пилой пилил, и говорил нагло и весело. – Ух, как ты просить меня станешь. Парашу будешь готов вылизать, лишь бы я с тобой покалякал.
– Я смотрю, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело! – Задержанный гневно встряхнул костюмными и жировыми складками, погнав волну дороженных парфюмерных ароматов.
– Да будет тебе разоряться, – типа заскучавший слушатель нажал кнопку под крышкой стола и бросил заглянувшему в дверь надзирателю: – Веди его в пятый.
– А кто это был? – имел наглость спросить Апаксин у вертухая. Очень похожая рожа скалилась на Апаксина с заборов и из рекламных роликов. Но тот кандидат в депутаты выглядел гораздо интеллигентней.
– Следователь по особо важным делам Сергей Владимирович Шрамов, – ответил, воротя лукавые глазки, вертухай, вместо того, чтобы дать пинка тормозящему пижону…
…Через два часа сорок минут из карцера номер пять, прозванного обитателями «Углов» сволочильником, присмиревшего спортивного барыгу Апаксина в сером, теперь уже местами запачканном костюме повели в камеру номер сорок семь.
Петр Михайлович Апаксин очень устал от скрюченного сидения в коробчонке полутораметровой высоты. От жуткого холода, от мерзкой вони и от бесконечного звона, идущего по ледяным трубам. В конце концов от собственного бессилия устал Петр Михайлович, а бессильным он не ощущал себя уже лет десять.
Главное, что порождало бессилие, это то, что битые два часа он тужил мозг найти отгадку своему попаданию в тюрьму и не находил. И ведь брали его не менты, а натуральные уголовники. И о том, что его повязали, никто в офисе не догадывается.
Камерная вонища огрела бедолагу по кумполу. Такой смрадный, спертый воздух Апаксин вдыхал лишь в редкие и вынужденные посещения общественных уборных. Теперь еще и жарища… И не воду льют за шиворот и на лицо, нет, это пот хлещет, заливая рубашку и глаза. И очень, очень хреново сделалось Апаксину – от желудка до души. А вокруг задвигались и заговорили:
– Новенький… По первой… Не чалился… Жирный, как баба… Клифт кондовый… Прямо с бала сняли… Шмонит, как от клумбы…
Вокруг замаячили рожи, казавшиеся Апаксину дикарскими. Его стали куда-то толкать.
– Иди прописываться…
Апаксин ни в кошмарах, ни в бреду не предполагал, что вынужден будет тереться среди уголовных отбросов. Тюряга представлялась ему, чем-то вроде Чечни. Есть такая, существует, всегда добро пожаловать, но так далеко…
Он обо что-то или об кого-то спотыкался, слышал в свой адрес глухую ругань, раз получил тычок по голени. Его провели через всю камеру, подвели к какой-то койке.
– Кто таков?
Апаксин вгляделся, утер пиджачным рукавом заливающий глаза пот… Нет, не мерещилось. Если б мерещилось… Петр Михайлович отказывался что-либо понимать. Как такое может быть? На синем одеяле, поджав под себя босые ноги, в тельнике, в трениках с оттопыренными коленками и с «беломориной» в зубах сидел следак по особо важным. Лопни глаза, тот самый, что два часа сорок минут назад допрашивал его в кабинете и потом отправил в карцер.
– Обзовись, фраерок! – потребовал от него следак по особо важным.
А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыхание сперло.
– В отказ мылится, – кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. – Форс наводит.
– Петушком закукарекать хочешь?
Смысл следовательского вопроса все-таки
дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН – еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.
– Вы уголовник? – выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем улетела надежда на розыгрыш, на смех и подходящее разъяснение безобразий – «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдем те выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».
Надежда не сбылась.
Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.
– По тормозам, Огонек, – приказал следак. – Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?
Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье – пусто.
– Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики…
За спиной Апаксина звякнул браслет.
– Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал. – Следак по особо важным затушил «беломорину» о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. – А с тобой, чучело, чего делать?
У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?» Может быть, не ума хватило, а взгляд подействовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет: И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.
– Там, слышу, кто-то миски драит? – спросил следак.
– Дрын старается, – подсказал Валек.
– Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.
– Айда, Костюм! – И Валек крайне невежливо развернул Апаксина…
* * *
Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.
– Ставлю пачку «Примы» на нашего!
– «Беломор» на москвича!
– Лезвие на Паленого!
– Мыло на Рикошета! – подстегивали соперников алчные голоса.
На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры, А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.
– На общую надо бы забиться, – водязыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.
– Ну давай, – безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.
– Накинем коробок чаю против блондинки из журнала? – взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.
– Ну давай, – опять не нашел силы во время тормознуть Олег Петрович.
А ведь не катило ему по-черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
В ожидании англичанина Апаксин почитал московскую проспартаковскую журнальщину «Мой футбол», чтоб знать, чем дышит враг, и переговорил по «трубе» с директором открывающегося в Колпине, в доме, где жил Сашка Панов, кафе «У Панова». Договорился о проценте. Когда в бар вошла троица бандитского пошиба, Апаксин равнодушно отследил их вход и снова уткнулся в ненавистный «Мой футбол». Нормально, обыкновенные быки, где их нет. Когда же быки плюхнулись на свободные стулья его столика, Апаксин тревожно встрепенулся.
– В чем дело, господа?
На скатерть рядом с грушами легли клешни в наколках.
– Ну я – Фельдман, – прохрипел гость. – Ну и почем нынче вратари? А зашита, если оптом брать? – сверкнув золотыми зубами, «Фельдман» пошел в напор. – А если я массажистов хочу купить, то что? Нельзя, что ли? У нас в «Манчестере» массажисты – фуфло помойное. Вот «зенитовские», люди в Манчестере базарили, парни ништяк, отмесят любого без балды, из паралитиков в спринтеры выправят. У нас, у англичашек, таких братков позарез нехватка.
Он выпускал бред с такой, серьезной миной, что еще и от этого Петра Михайловича закоротило на растерянности.
– Всю икорочку успел умять, во жрун! – расстроено заметил бык по левую апаксинскую руку.
Ну нет, довольно! Это безобразие требовалось немедленно прекращать. Апаксин решил кричать в полный голос, звать охрану, будь что будет, он человек видный, в городе известный, пусть попробуют…
В бок уперся пистолетный ствол.
– Не дрыгайся, спортсмен, не на трибуне…
* * *
– Опять гаишник тормозит, чтоб он сдохнул, паразит! – пропел вензелевская торпеда Пятак.
– Чего ты радуешься, идиот?! – разозлился подельник Стакан. – И так опаздываем.
– А если рвануть? – Пятаку было легко советовать, по инвалидности руки не он вел машину и не ему права на кон ставить.
– Чтоб хвост за собой притащить! Офуел? – И Стакан прижал «ауди» к обочине.
– Почему превышаем? – козырнув, гибэдэдэшник задал обычный бессмысленный вопрос.
– Виноваты, командир. – Пятак просунул в окно две российские сотенные, чтоб безпроволочек решить проблему. – На свадьбу опаздываем. Друг женится.
– Мне?! Взятку?! – побагровел сержант. – Выйти из машины! Приготовить документы!
Пятак и Стакан изумленно переглянулись – что-то новое происходило на русских народных дорогах. Потом они посмотрели вокруг. Мент был один, не считая его мотоцикла, и другим ментам вроде бы негде спрятаться поблизости. Стакан выразительно подмигнул Пятаку, мол, может, отвесить менту щелбан и ехать себе дальше?
Короче, и эти двое бравых вензелевских торпед опоздали к воротам «Углов». Вензель пока не знал, что Шрам надумает запереться в «Углах», зато знал, что некий гражданин Апаксин может кой-чего подсказать Шраму насчет заветных списков. Но спортивный барыга будто сквозь пальцы проскользнул у Вензеля, зато достался Шраму целым и невредимым.
А вот откуда Вензель пронюхал фишку про Апаксина, совсем другая история.
Глава одиннадцатая
МОЙ ДОМ – ТЮРЬМА
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в Папы Римские,
А в мамы взять, естественно, тебя.
Счастье привалило в виде кругленького пожилого человечка в кремовой рубашке и «бабочке». Счастье представилось адвокатом Бескутиным, которому поручено вести их дела не за страх, а на совесть. Адвокат, человек с добрым лицом и плутоватыми глазами (впрочем, глубоко упрятанными в морщины), объяснил поочередно обоим клиентам СИЗО, какой великолепной стороной для них выворачивается жизнь.
– …Всего-то мне нужны ваши подписи. И завтра же, завтра вы выйдете на волю. Они, – на этом слове, со значением качнув головой сначала вбок потом наверх, адвокат Бескутин скривился от омерзения, – ничего не смогут поделать. Куда им? Считайте себя свободными, господа! – От адвоката пахло таким дорогим одеколоном, что гражданин Лодун побрезговал бы пить.
Гражданин Клязьмин, как более ответственный, на одеколон не морщился. Он морщился на адвоката в целом. Подследственные по ту сторону стола переглянулись, словно пытаясь выяснить друг у друга, за что им таким счастьем по голове?
Первому, попавшемуся на очистке коридора коммуналки от шуб. курток и вишневого варенья, повязанному силами жильцов возле туго набитых спортивных сумок, Бескутин открыл, как все было на самом деле. А именно: гражданин Гурьянов, жилец пострадавшей коммуналки, попросил гражданина Лодуна, ныне жильца СИЗО «Углы», принести ему необходимые вещи по адресу, по которому прописана разливуха «Огонек». Сам Гурьянов – человек пьющий, поэтому, во-первых, самостоятельно за вещами сходить не мог, во-вторых, плохо растолковал новому приятелю Лодуну, где лежат потребовавшиеся вещи и как они выглядят. Растолковал-то плохо, а ключ от квартиры дал. Доказательства злого умысла, то есть продажи вещей, в деяниях Лодуна отсутствуют. Значит, никто ни у кого не воровал, просто ошибочка вышла. Дело следует закрыть ввиду отсутствия судебной перспективы.
Потом адвокат Бескутин напомнил второму гражданину, ногтем царапающему стол в комнате свиданий, его печальную историю. Гражданин Клязьмин раскурочил помещение секты «Семья последнего дня». Тяжелым тупым предметом вскрыл дверь, нанес телесные повреждения средней тяжести охраннику, тибетскому гуру и отдельным братьям и сестрам. Высадил факсом окно, компьютерами забросал пол, справил малую физиологическую потребность на диван, а большую – на символическое изображение последнего солнечного заката. Кто спорит? Так и было.
Но почему гражданин Клязьмин совершал деяния, что им двигало? А виной всему ВНУШЕНИЕ, некая разновидность гипноза, воздействию которого подвергся гражданин Клязьмин со стороны секты. Из-за того же внушения люди вступали в секту, переписывали на ее имя квартиры и дачи и отдавали последние сбережения. Но на Клязь-мина гипноз подействовал обратным, отторгающим образом, то есть погружающим в состояние аффекта. Вот заключение психиатра, где феномен подробно разбирается в самых научных выражениях.
Адвокат сопровождал молотьбу языком доставанием из пупырчатого, желтокожего портфеля разных бумаженций. И в конце своих рассказов пододвинул к подзащитным листки, на которых тем требовалось подписаться.
– Э! – отшатнулся от листка гражданин Клязьмин. – Чего, суда не будет? Так не пойдет!
– То есть как?! – от искреннего изумления, казалось, вот-вот захлопает крыльями концертная «бабочка» на шее адвоката.
Гражданин Клязьмин по кличке Зубило нервно дергал куцую бороденку, ковырял в ухе, похоже, и сам пока не понимая, почему не пойдет.
– А вот почему! – Он перестал донимать бороденку. – Хочу, чтоб знали! Честные люди кругом знали. Как гады их дурят. Врут про последний день, чтоб капусты себе нашинковать.
Бескутин слушал терпеливо, только чуть подальше отъехал на стуле, чтоб не забрызгало слюной. Клязьмин заводился постепенно, будто движок антикварного «Запорожца» на морозе.
– Я им, иродам, показал Последний день! Ага, не понравилось?! Вот и значит, что туфту варганят! Пусть православные… пусть христиане проведают, как их изводят. Пресса пусть пропишет…
– Ничего у вас не получится, уважаемый, – тведо, как ставят печать, сказал Бескутин, заслонив щеки бактерицидным носовым платком. – Они же тоже не дураки, потребуют закрытого суда. Им тоже негативная огласка ни к чему.
– А я в суд пойду. Все, без базара. Пусть страна знает.
– Смешной человек, правда? – Адвокат повернулся ко второму – гражданину напротив. – На волю не хочет.
– Я тоже не хочу, – сообщил гражданин Лодун, потеющий от напряжения мысли, потеющий, как кондиционер отечественного производства.
– А вы почему, уважаемый? – Бескутин прикрывал сморкалкой нос, чтоб не дышать с клиентами одной атмосферой.
– Почему? Я тебе, жук бумажный, скажу, почему. – Лодун злобно проскрежетал остатками зубов. – Ты жируешь на зеленых бобах. Водку лакаешь и тискаешь баб, сколько влезет. Ты без хавки не кис. Без дому не кантовался. По помойкам не летал. На теплотрассах не дрых. Короче, зиму я решил в тюряге зимовать. Тепло и кормят. И не лезь со своими отмазками.
– Ну-ну, разве мало мест, где можно провести зиму без туберкулеза и баланды? – Адвокат благоухал одеколоном, загораживался носовым платком и отъезжал на стуле за черту риска. – На юг податься. Или на север, на заработки, там опять люди нужны. Можно, – толстяк из-под платка указал подбородком на гражданина Клязьмина, – в какую-нибудь секту пристроиться. – Тут адвокат чуть не сверзся со стула. Прокашлялся и вдумчиво отодвинул его подальше от клиентов.
– Не знаю, чего там на севере, а в тюрьме зимовал, привычно. Все, хорэ, командир, завязывай толковище, скидавай дела прокурору. Я, кстати, тебя вообще не звал.
– Ну да, ну да, – покивал Бескутин. – Вы же оба москвичи. От наших дел далеки. Так вот, господа. Вышло негласное распоряжение НАШЕГО губернатора – освобождать следственные изоляторы от лишних людей. Пересматриваются все дела. Этим обязывают заниматься лучших адвокатов. – Жало указательного пальца повернулось к своему хозяину. – Так что, хотите вы того или нет, подпишете или нет, пойдете оба на свободу. Выпихнем! Ясно?..
А вот про что умолчал Бескутин и чем реально обеспокоился, так это тем, что сегодняшние два отказа были далеко не единственными. Уже семь урок отказались подобру-поздорову выметаться к едрене фене из «Углов». И все – московские гастролеры. Тенденция, однако.
* * *
– …Произвол! – в благородном гневе раздул трахею бизнесмен от спорта Апаксин.
– Садись. Я тебе все втолкую: и кто ты, и кто я.
Но задержанный не садился. Типа – демарш. Типа, выражал несогласие и понтовался на предмет собственной крутости. Как же – правая рука самого Тернова. Он по-жокейски расставил ноги возле табурета и гордо держал голову высоко поднятой:
– Я не стану с вами разговаривать без адвоката, без звонка домой, без предъявления постановления. Что вы себе позволяете?!
Уверенное возмущение задержанного стильно увязывалось с его костюмом явно от каких-то кутюрье, с галстуком в месячный доход среднего магазина «Спорттовары», с часиками на позолоченном браслете, с округло-сытой физией ресторанного завсегдатая.
– Ладно, паря, я тебе тоже ничего не скажу, пока сам не запросишься потрендеть по душам. – Человек за пустым столом смотрел в упор, будто пилой пилил, и говорил нагло и весело. – Ух, как ты просить меня станешь. Парашу будешь готов вылизать, лишь бы я с тобой покалякал.
– Я смотрю, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело! – Задержанный гневно встряхнул костюмными и жировыми складками, погнав волну дороженных парфюмерных ароматов.
– Да будет тебе разоряться, – типа заскучавший слушатель нажал кнопку под крышкой стола и бросил заглянувшему в дверь надзирателю: – Веди его в пятый.
– А кто это был? – имел наглость спросить Апаксин у вертухая. Очень похожая рожа скалилась на Апаксина с заборов и из рекламных роликов. Но тот кандидат в депутаты выглядел гораздо интеллигентней.
– Следователь по особо важным делам Сергей Владимирович Шрамов, – ответил, воротя лукавые глазки, вертухай, вместо того, чтобы дать пинка тормозящему пижону…
…Через два часа сорок минут из карцера номер пять, прозванного обитателями «Углов» сволочильником, присмиревшего спортивного барыгу Апаксина в сером, теперь уже местами запачканном костюме повели в камеру номер сорок семь.
Петр Михайлович Апаксин очень устал от скрюченного сидения в коробчонке полутораметровой высоты. От жуткого холода, от мерзкой вони и от бесконечного звона, идущего по ледяным трубам. В конце концов от собственного бессилия устал Петр Михайлович, а бессильным он не ощущал себя уже лет десять.
Главное, что порождало бессилие, это то, что битые два часа он тужил мозг найти отгадку своему попаданию в тюрьму и не находил. И ведь брали его не менты, а натуральные уголовники. И о том, что его повязали, никто в офисе не догадывается.
Камерная вонища огрела бедолагу по кумполу. Такой смрадный, спертый воздух Апаксин вдыхал лишь в редкие и вынужденные посещения общественных уборных. Теперь еще и жарища… И не воду льют за шиворот и на лицо, нет, это пот хлещет, заливая рубашку и глаза. И очень, очень хреново сделалось Апаксину – от желудка до души. А вокруг задвигались и заговорили:
– Новенький… По первой… Не чалился… Жирный, как баба… Клифт кондовый… Прямо с бала сняли… Шмонит, как от клумбы…
Вокруг замаячили рожи, казавшиеся Апаксину дикарскими. Его стали куда-то толкать.
– Иди прописываться…
Апаксин ни в кошмарах, ни в бреду не предполагал, что вынужден будет тереться среди уголовных отбросов. Тюряга представлялась ему, чем-то вроде Чечни. Есть такая, существует, всегда добро пожаловать, но так далеко…
Он обо что-то или об кого-то спотыкался, слышал в свой адрес глухую ругань, раз получил тычок по голени. Его провели через всю камеру, подвели к какой-то койке.
– Кто таков?
Апаксин вгляделся, утер пиджачным рукавом заливающий глаза пот… Нет, не мерещилось. Если б мерещилось… Петр Михайлович отказывался что-либо понимать. Как такое может быть? На синем одеяле, поджав под себя босые ноги, в тельнике, в трениках с оттопыренными коленками и с «беломориной» в зубах сидел следак по особо важным. Лопни глаза, тот самый, что два часа сорок минут назад допрашивал его в кабинете и потом отправил в карцер.
– Обзовись, фраерок! – потребовал от него следак по особо важным.
А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыхание сперло.
– В отказ мылится, – кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. – Форс наводит.
– Петушком закукарекать хочешь?
Смысл следовательского вопроса все-таки
дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН – еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.
– Вы уголовник? – выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем улетела надежда на розыгрыш, на смех и подходящее разъяснение безобразий – «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдем те выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».
Надежда не сбылась.
Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.
– По тормозам, Огонек, – приказал следак. – Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?
Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье – пусто.
– Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики…
За спиной Апаксина звякнул браслет.
– Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал. – Следак по особо важным затушил «беломорину» о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. – А с тобой, чучело, чего делать?
У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?» Может быть, не ума хватило, а взгляд подействовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет: И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.
– Там, слышу, кто-то миски драит? – спросил следак.
– Дрын старается, – подсказал Валек.
– Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.
– Айда, Костюм! – И Валек крайне невежливо развернул Апаксина…
* * *
Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.
– Ставлю пачку «Примы» на нашего!
– «Беломор» на москвича!
– Лезвие на Паленого!
– Мыло на Рикошета! – подстегивали соперников алчные голоса.
На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры, А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.
– На общую надо бы забиться, – водязыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.
– Ну давай, – безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.
– Накинем коробок чаю против блондинки из журнала? – взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.
– Ну давай, – опять не нашел силы во время тормознуть Олег Петрович.
А ведь не катило ему по-черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27