– Ну чего, старый мухомор, Родину продаем, да?
И восточный акцент, и злобно оскаленная черная морда, склонившаяся над ним, горько напомнили Ледогостеру грянувшие, как артобстрел среди мирного неба, недавние события.
«Но когда же это было? Или ему приходит на ум навеянный фантазиями Босха сон? Или сон – то, что с ним происходит в данный момент?»
А события неумолимо припоминались вот в какой подлой последовательности: странные посетители с холодными пустыми глазами зомби появляются из-за шкафов картотеки, будто призраки, сдвигают бумаги на столе, бесцветно спрашивают фамилию. «Пройдемте с нами, гражданин, это ненадолго», «Садитесь, пожалуйста, в, машину, это ненадолго». Потом из ниоткуда возникла белая тряпка, закрывшая лицо, и пряный дурманящий запах опрокинул Ивана Кирилловича в густое ватное облако – и ничего, кроме облака…
– Я не понимаю, товарищи… – губы с трудом расклеились, выпуская слова на волю.
– Буш тебе товарищ. Или Ицхак Рабин? Или Тони Блэр?
Кажется, Ивану Кирилловичу предлагали в чем-то сознаться, в чем-то, от чего вспоминались перестроечные публикации в «Огоньке», разоблачающие сталинизм, и фраза «пособники империализма». Ледогостер, прежде чем произнести новое: «Я не понимаю», осознал себя лежащим на продавленном кожаном диване. Он повертел головой, в которой бултыхались ошметки пряного облака. Детали обстановки не способствовали выпрямлению мыслей.
Кабинет… – да-да, конечно, это какой-то кабинет… – был заставлен, завален, завешан невообразимым количеством предметов, не сопоставимых с нынешней эпохой. Треугольные алые вымпелы (какой-то безумно разношерстный набор, тут тебе и «Передовику социалистического производства», и «Лучшему животноводу области», и даже «Лучшей пионерской дружине»); разноцветные грамоты (Кириллыч припомнил, что красный означает первое место, брейгелевский синий – второе, зеленый, как у Моне Французский художник Клод Моне.

– третье); кубки с гравировками в честь спортсменов-победителей; три бюста Ленина; один маленький Ильич на броневике из мраморной крошки, а в углу – о Боже! – гипсовый Сталин. И запах. В комнате до реальной, поднимающейся по пищеводу тошноты пахло чем-то знакомым. Ну да, сырым мясом! Так воняло от магазинных фаршей, мясных отделов гастрономов, где доводилось подрабатывать по молодости.
– Гражданин запирается и усугубляет, – припечатал к дивану безжалостный голос.
Гражданин Ледогостер не любил сюрреализм. Ивану Кирилловичу сделалось страшно. В Эрмитаже так не пахло нигде. И кабинетов подобных нет. Значит, его похитили и куда-то вывезли, А обещали: «Это ненадолго». Вывезли… слово-то какое. Будто про куль с мукой. Точно, кроме жирного запаха подтухаюшего фарша, в воздухе парил смрад скисшего теста.
– Не понимает он, слышь, э?
Ледогостера рывком подняли, усадили, грубо толкнув на бугристую спинку дивана.
– Теперь понял? – Опять ему, как в музее, пихнули в лицо бардовой кожей удостоверения, раскрыли, взгляд успел зацепить чью-то фотокарточку и размытую печать. – Видишь, кто к тебе пришел? – Южанин был похож на атлета с черно-красной амфоры. Только глаза южанина пылали желто-апельсиновым светом. А еще на пиджаке восточного человека красовался значок «Гвардия». Такого в Эрмитаже не было.
Зачем столько раз пихать? Ледогостер уже в музее был на все согласный.
– Я думаю, не следует пережимать, Арутюн Вахтангович. Я уверен, он осознает и без этого… Типа, без принуждения. – К беседе присоединился новый голос.
Вслед за голосом, второй человек показал себя, выйдя из-за спины южанина. Славянин, лет под сорок, широкий, с тяжелым подбородком и взглядом. Немножко похож на Юпитера с одного из полотен Рубенса.
– Не следует?! – совсем как конфорка, раскалился южанин. – Хватит. Десять лет ждали, да! Теперь вернулось наше время! Я им покажу Родину продавать! – Желтые, как маргаритки, глаза Арутюна Вахтанговича терзали жертву, будто выбирая, куда всадить трехгранный веронский стилет из собрания Рыцарского зала.
– Где я, товарищи? – Ледогостеру стало немножко стыдно за свой голос, слабый и жалостливый.
– Вам надо думать, не где вы, а почему вы здесь, – ласково посоветовал славянин.
Иван Кириллович чувствовал себя участником глупого, затянувшегося розыгрыша. Да еще проклятый запах сырого мяса лез и лез в нос, мешал сосредоточиться. Но все-таки Ледогостер сосредоточился. На главном. На бардовом, как ковровые дорожки в Эрмитаже, удостоверении.
– Ко мне уже приходил товарищ из вашего… от вас…
– Вот о нем мы сейчас и побазарим, – теперь успокаивающий тон славянина напомнил Ледогостеру собирательный образ доброго босховского доктора, утешающего неизлечимо больных бубонной чумой. Только противоморовая маска с клювом не закрывала страшноватую рожу. – Вы не волнуйтесь, Иван Кириллович, а вспомните, о чем он вас спрашивал. Этот человек…
– Шпион он, твою мать! – Горячий южный человек врезал носом ботинка по краю дивана.
Иван Кириллович подскочил и бросил молящий взгляд на славянина.
– Тише, Арутюн Вахтангович, – улыбнулся загадочней Джоконды славянин. – Зачем вы так… сразу? Иван Кириллович, возможно, стал жертвой этого, как его… заблуждения. И честно, без принуждений ответит на наши вопросы. Иван Кириллович, ну чего? Значит, к вам приходил человек, типа, от нас, от ФСБ? Похожим удостоверением махал?
– Да, – сглотнув, кивнул Ледогостер.
– Коренастый, глаза серые?
– Да. Взгляд, как у апостолов на картине Эль Греко.
А вот у Арутюна Вахтанговича на эти слова глазки сделались желтыми, будто пропавшая Янтарная комната.
– …Вот видите, мы и сами все знаем. Так что в молчанку играть нет никакого смысла. Лучше честно. Вы ж не хотите, чтоб наши эти… сокровища достались идейным врагам?
– Пусть попробует захочет, шакал паршивый! – Южанин, возбужденно расхаживающий по кабинету, саданул ногой по стулу. – Я ему тогда весь Эль Греко отрежу! – Харчо просто и привычно косил под злобу. В утробе же у него кишки извивались от гордости. Ведь как мудро придумал Харчо, что не пацанов нужно за музейной кочерыжкой отряжать, а самим двигать. А то ведь утечка информации может случиться, да?
– Хар… Арутюн Вахтангович, – поморщился русоволосый коллега, – мебель казенная. Отчеты потом строчи. Ну, Иван Ки-риллыч, вы проболтались му… человеку, который прикинулся чекистом, то есть нами. Чего вы ему наговорили? Давайте в подробностях. Его вопросы, ваши ответы. – Палец сегодня мог позволить себе быть добреньким. Ведь именно он прикинул, что брать за жабры следует именно того музейного червя, который ответственен за конкретный выщупанный пеленгами и обозначенный кляксой на плане Зимнего дворца подвал.
Ледогостер в своей почти безгрешной жизни несколько раз имел дело с кагэбэшниками, те и выглядели, и работали иначе. Однако и КГБ нынче нет, есть ФСБ и в нем другие, новые люди с новыми замашками. И снова подкатила тошнота – как же шибает здесь сырым мясом! Запах перебивал слух.
Или звуки появились только что? Топот ног и голоса. Наверное, все же шум возник в последний момент, потому что и эфэсбэшники заволновались. Южанин резво расстегнул пиджак, полез за пазуху и выудил пистолет неизвестной марки – Ледогостер в оружии не разбирался, мог разве что отличить револьвер от пистолета. Глаза южанина сделались желтыми и вязкими, как гречишный мед.
И славянин распахнул кожаный пиджак, показав кобуру. И оказался похож на неистовых самцов Родена. Ивану Кирилловичу стало еще муторнее, внизу живота неприятно потянуло, а брюхо заурчало. Кажется, это за ним. Тот, кто внедрил Ледогостера в музей следить за непростыми документиками и стучать о туристах, на эти документики западающих.
Торжественно раскрылась дверь. Вошедший человек заставил эфэсбэшников недоуменно и тревожно переглянуться. А Ледогостер понял, что обознался – полковнику никто не пишет, полковника никто не ищет.


* * *

С неба сыпался колючий снежок и, подхваченный поземкой, отгребался к ажурным, как итальянские колготки, перилам канала. Студяк проникал под кожаные куртофаны и оседал мурашками на шкуре. А сидящий внутри лайбы Вензель опустил подбородок на грудь и нахмурил желтый лоб. Когда Вензель думал, вокруг держали пасти на запоре.
Давя ледяную корку ботами возле «вольво», Пятак вертел башней, как интеллигент из Перми на экскурсии. Его занимал вопрос: в натуре древние-греки так и ходили голыми по морозу, как их залепили в полный рост?
– Папа, а когда мы будем кататься на санках? – спросила восьмилетняя соплюшка не у Вензеля, а у настоящего родителя.
– Вот выпадет глубокий снег, и я в субботу повезу тебя в Парголово, – пообещал дочке честный фраер. И стороной обвел дочку мимо скучающих братков.
Пятак умилился, надо ж – кому-то зима в кайф. Следующий взгляд Пятак бросил уже на музей, откуда они только что вымелись всей шоблой к-поджидающему в «девятьсот шестидесятом» «вольвешнике» отцу родному. Через приспущенное стекло повинные пацаны доложились Вензелю, так, мол, и так, штриха увели из-под носа чуваки, которые светили чекистскими корками. И вахтеры прогоняют, что первый мусор выглядел так-то, другой – .вот. так. И на этот раз обошлось – старик никого не жахнул тростью по роже, не посулил покромсать на рыбий корм. Вензель задумался, а братве можно выполнять команду «вольно».
Вообще скульптуры какие-то дохлые, продолжал качать тему Пятак. С кормежкой, что ли, туго было в древности? Хотя попался один кондовый братан. Такой перекроет – вякалка отвалится. Гекаракл, кажется. Яблоки в руке сжимал. Пятак спецом подошел к каменному болвану, привстал и заглянул, чего он там сжимает в клешне. Яблоки. И еще, типа, протягивает. И чего это значит?
Мимо шумной гурьбой просеменила ватага шестиклассников. Типа, с лекции про шедевры Эрмитажа.
– Тонька, а ты красивей Венеры Милосской! Пошли сегодня на дискач? – невинно кадрился мальчик к девочке.
– Сидоров, какая дискотека? Сначала исправь двойку по английскому! – гробила первую любовь училка.
И Пятаку так захотелось съездить ей по сусалам, еле сдержался. А по Дворцовой площади все реальней пахло подкатывающим Рождеством. Стучали молотки, сколачивая сосновую трибуну и картонные яркие домики. Кучер в тулупе возил на санях вокруг огромного мраморного пестика Александрийский столп.

визжащих от удовольствия студенток. Лошадка роняла коричневые каштаны, и они протаивали лунки в ледяной корке.
Пятак прикололся бы, узнав, что и Факир мыслью крутится по музею. Ну ясен перец, статую далеко не упрешь, картины приметны – поди скинь, ну а рыжье и камни? Переплавляй, режь на части и сбрасывай. Там же этого говна на сотни тысяч зелени! Оно, ешкин кот, понятно, что крыша над конторой неслабак и засигнальчено все вплоть до музейных сортиров, но чего никто не пробует? Зайти по билету, спрятаться и прокантоваться до ночи – фигня, а смыться всегда можно на скоростях.
Эрмитаж сидел гвоздем в зобу и у Вензеля. Старик размышлял о «чекистах». По напетым портретам не приходится сомневаться, здесь отметились Харчо и Палец. Уволокли местного работника. Конечно, того, с кем успел поякшаться Шрам. Будут колоть по полной отморозке. Выдавят все дерьмо, а там, глядишь, разгребут и нароют золотишка. И пойдут на полкорпуса впереди его, Вензеля! Им еще припомнится! А теперь их надо нащупать и накрыть за работой.
Мимо прочухал парень под ручку не с одной, а с двумя мамзелями. Да еще и гитара на шее, а пальто нараспашку, будто не сыпется за пазуху снег.
– Хочешь свежих апельсинов? – озорно пел парень, кое-как шкрябая гриф красными заклякшими пальцами. – Хочешь молодых грузинов, что мешают спать?!
Итак, куда Харчо и Палец прячут болванов для обточки? Палец в гараж на Народного ополчения. Харчо на дачу в Комарово. Но то для длительной обработки. Эрмитаж-ника далеко не попрут, там расколочных делов на пять секунд. Однако в живых после смотрин не оставят, человечек может побежать в ментовку. Поэтому и о рубке концов мысль раскинут. Харчо поганится с рынками, но там народу трется до задницы. Клубы тоже не годятся. Харчовские лабазы, которых все и не упомнишь? Нет, места неудобные – или в домах находятся, или дома рядом стоят, любопытные глаза скрозь окна сверкают. Ага, вот куда надо глянуть – Палец владеет парой охранных агентств. Но жмурика оттуда вывозить – тоже неудобств масса.
А ну-ка! Вензель довольно потер ладони. Ай-яй-яй, как же я сразу-то?.. Как же не начал с точки, недавно прикупленной Пальцем для освоения честного бизнеса? Ах какое место, как годится! Не удержится Палец, туда потащит.
В разумной близости от Пятака на лед спикировала стая голубей. И Пятак искренне пожалел, что нечем ему подхарчить зябнущих птиц.
Вензель еще раз для самопроверки пробежался в уме по владениям и возможностям Харчо с Пальцем и остался при своем выводе.
Следом за голубями приземлилось трое воробушков, и они весело запрыгали у самых ходуль Пятака, чирикая бодрую пургу. Из-за угла вывернули мама и дошкольного размера сынок:
– А почему ты мне запретила смотреть мультики? – ныл киндер-сюрприз. – Я на этой неделе ни одного стекла не разбил!
– Видишь ли, Юрий…
– Наверное, жадничаешь и сама смотришь!
– Зови. – Вензель оторвал подбородок от груди. – Скажи, чтоб грузились и пристраивались в хвост. И чтоб стволы в тепле держали, могут потребоваться. Куда мы двинем, нас не приглашали.
Тарзан, сидевший рядом с водилой, толкнул «вольвешную» дверцу и мячиком выпрыгнул наружу. Пацаны стали отряхивать снег с плеч.


* * *

Палец опустил руки, и они повисли вдоль туловища, длиннющие, как у шимпанзе. Харчо и Палец, с отпавшими до ширинок челюстями переглянулись. Шары у Харчо выцвели, будто старые обои, и стали безобидно мутными. Как у напроказившего школяра. Хачик спрятал волыну за спину. Такого наворотного звиздеца они никак не могли предположить. Здесь ОН?! Какая падла стуканула?! Но до поисков падлы еще дожить надо, а пока через дверной проем шестерка вносила широко известное плетеное кресло.
Одного седалища хватило бы, чтоб допереть, кто в него плюхнется. Но по коридору, приближаясь, еще и постукивала палка. Стук Вензелевой трости они могли отличить от прочих стуков эпохи. Так стучит сердце, когда вмажешь эфедрина, так стучит молоток по крышке гроба.
А вскоре наметился и сам. Вензель перенес ноги за порог, прошаркал до плетенки, скрипя коленями, осел в нее, очень довольный произведенным шухером. Гнида.
Первым опомнился Палец.
– Товарищ генерал, – подскочив, он даже пристукнул каблуками, – разрешите продолжать?!
Ах вот оно как, фыркнул жмурящийся от самодовольства Вензель, козлики и дальше канают под мусоров, разрубают клиента на «помощи следствию». Это кто ж из них такой умный, что дотумкал? Ведь и вправду, эрмитажник, чахлый и сырой, как фиалка, начни жилы рвать – скопытится без толку от ишемичного приступа.
– Продолжайте, – распорядился «генерал» Вензель.
Ледогостер в открывшуюся для вноса кресла-качалки дверь разглядел длинный больнично-белый коридор и туго набитый мешок, прислоненный к стене. Ясности, куда он попал, увиденное не внесло. Объявился генерал, похожий на известную скульптуру Вольтера. У Ивана Кирилловича малость отлегло. Старый человек, почти из его поколения, не бандит, по крайней мере. Что-то дряхленький для действующего генерала, так ведь, может, новых толковых не хватает. Или связи у него такие червонные, что не спихнешь на пенсию раньше смерти.
– А почему мы здесь? – осмелел Иван Кириллович. В чем-чем, а в том, что перед ним генерал, Ледогостер не сомневался. Даже по властному взгляду определяется.
– Где здесь? – стал вдруг грубым славянин, хотя обращался Ледогостер к старшему по званию.
– Ну как, – растерялся работник музейного архива, – Вот… Среди советских экспонатов… Что это за место?
– Вопросы будем задавать мы, – отрезал «генерал». Вензель. – В свое время все узнаете. Рассказывайте, или вы хотите, чтобы вас отвезли на Литейный? После этого, уверяю, на работе вам уже будет не восстановиться.
– Я расскажу, – торопливо заверил Иван Кириллович, покорный, как пони. – Зачем мне скрывать? Тот человек… Кстати, я наконец нашел нужный образ – очень похож на персонажей Гойи, вы меня понимаете? Так вот тот человек интересовался «Журналами учета движения музейных ценностей» с шестидесятого по восемьдесят пятый год…


* * *

Все произошло нестерпимо быстро. Пять секунд назад Шатл по указке Сергея заслал двух пацанов изъять из музейных архивов учетную книгу с длинным названием, и вот он уже вне квартиры.
Кнопка лифта пылала красной занятостью, гудела уползающая кабинка. Шатл засадил кулаком в створку, отправив вниз и вверх по шахте гневное содрогание металла, и помчал по ступеням.
Язычок кроссовки, в которую торопливо, не глядя, пихнули босую ступню, загнулся и пугал пальцы мозолью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27