– На данный момент семь.
Вензель присвистнул.
– Что он все по ментам да по ментам? Нажимал бы по спискам, чтоб должность в Смольном сохранить. – Шрам отхлебнул из фужера кальвадос. Чем хорош бильярд: нужен тайм-аут – легко берешь, закуривая или отхлебывая. А Сергей сейчас еще и закурил. – Когда этот козел наконец начнет давить на замазанных списками людей? Он больше никуда не звонил?
– По дороге из «Волги» объект позвонил по телефону 987-53-64 и отдал распоряжение: «Перетрясти квартиру и офис Шрама и изъять все бумаги».
– Не понял! – очень удивился Шрам. – И это его главный ход?!
– Выйди, Волчок, – вяло процедил Вензель.
Волчка он выставил, потому что тот не был широко посвящен в тайну списков, так – сбоку припека. И, может быть, еще и для того, чтобы пацан не видел даже бильярдного поражения пахана, если суждено сдуться.
– Я не говорил, что у него в натуре есть списки. Я предполагал, что они у него могут быть, – сказал Шрам, твердо глядя в глаза Вензелю, почти реально зыря, как старец превращается в скелет с занесенной косой.
– Ладно, усохни. – Вензель устало махнул рукой. – Тут уже проблема в другом. Этот псих погнал волну. Небось и далее собирается ставить ментов на уши. У нас только один способ сбросить пар.
Шрам же внимательно изучал положение шаров на столе. При таком раскладе можно выиграть партию, но еще легче проиграть жизнь. Если списки улетучиваются в необозримое будущее, Вензелю становится без нужды нянчиться с Серегой. Остается только отнять разномастную собственность, а для этого достаточно грубой силы – Вензелевы торпеды слишком здоровски наблатыкались пытать.
Был только один способ выиграть время.
– Это моя ошибка. – Шрам отложил мелок, которым щедро намелил кончик кия. – Я не учел, что Фейгин может предпринять, если окажется не при делах. А ведь я должен был помнить, что он псих. Только псих может пытаться тебя мочкануть три раза подряд за вечер. Я согласен, что есть только один способ снять волну. Нет идиота, нет проблемы. Кстати, пора Фейгину тройной должок вернуть. Вот таким макаром.
Шрам выбрал между простым карамболем и двойным – двойной карамболь. Сложно, но Шрам верил в себя. Шарики столкнулись, подлетели, и один, сучара, перемахнул за борт. А второй, скотина, подкатился к лузе и завис над лузой, дунь – и свалится. Не свалился. Его завалит Вензель. Такую подставу и пьяный малолетка загонит.
М-да, мелочь, а неприятно.
Шрам мочканет Фейгина и легко соскочит от прикрывающих чинушу гоблинов. Но вот от вензелевских бойцов оторваться вряд ли удастся. Что ж, тогда Шрам выложит наконец свой последний козырь, свой последний лотерейный билет. Билет на балет в Кировский театр.


* * *

Просечь, куда направится Евгений Ильич, не составило труда. Волчок пронюхал, что Евгений Ильич по телефону приказал своей бригаде выяснить, где будет ужинать некто Сергей Шрамов. Была-таки у Фейгина своя бригада из вышедших в тираж ветеранов особых войск.
Евгений Ильич Фейгин испытывал в крови зуд, как хорек в курятнике. Он пятнадцать лет охотился за эрмитажными списками, и, кажется, наконец виктория была близка. В своих изысканиях чиновник Комитета по культуре (какая разница, где работать, лишь бы не мешали заниматься своими делами) сделал одно маленькое открытие, а дальше уткнулся в стену. Он открыл, что до семьдесят девятого года в Эрмитаж из Смольного регулярно приходила директива, предписывающая незамедлительно уничтожать такую-то часть архивных документов. А с семьдесят девятого тема заглохла, Смольному уничтожать документы перехотелось. Как хочешь, так и понимай.
Фейгину ничего не оставалось, как убедить за второе жалованье чахнуть над архивами местного музейного сухаря Ледогостера. Чтобы как только кто-то придет рыть копытом именно эти документы, Ледогостер бы поднял шухер. И вот неделю тому Ледогостер просигналил, что учетностью интересовался человек, назвавшийся Шрамовым.
А ведь именно нынешний нефтяной насос Сергей Владимирович, а тогда экономическое ничто Шрамов, сквозь пальцы Фейгина ускользнул год назад. И тогда тоже тема конкретно касалась списков.
Ветераны особых войск выяснили, Шрам отправился ужинать в «Демьянову уху». И здесь первым делом к нему пристала цыганка, которая под «Всю правду расскажу» стырила ствол так, что даже опытный Шрам еле сие почувствовал. Но виду не подал. Пускай себе оппонент страхуется, сколько влезет.
Стены заведения украшали лубки с частушками по рыбной тематике. Типа:

В Кукуштане под мостом
Рыба плавает с хвостом,
Девки ловят и едят.
Не боятся, что родят.

Под щучью уху с тихвинской морковкой Сергей смотрел, как в зал вошли трое одинаково плечистых, кряжистых мужичков и рассредоточились по лавкам. Еще два чужих бойца скользнули в служебные помещения, да так нагло и демонстративно, типа Шрам должен уж совсем совком быть, чтоб не сделать ноги. Но Шрам не собирался мотать, не доев филе судака под клюквой.
И даже захотел бы, свалить по-хорошему Шрам уже не успевал. За его стол подошел Евгений Ильич Фейгин собственной персоной и вежливо так спросил:
– Не помешаю? – И, не дожидаясь кивка, сел. – А ведь это я, уважаемый Сергей Владимирович, много лет назад порешил неосторожного фотографа и его партнеров по префу. Только ничего мне это не дало.
Будто ему совершенно не любознательно, Шрам встал и свалил в туалет.
Прошло несколько минут, и шестерки Фейгина забеспокоились. Не шибко маскируясь, они подгребли к двери с контуром писающего мальчика. Вышибли ее ногой, и их рожи обвеял холодный ветер, врывающийся в разбитое окно.
Шестерки кинулись к командиру, чтоб доложить, дескать, Шрам ускользнул. И вдруг обнаружили, что их шеф не дышит. Сидит на стуле перед тарелкой с вареной осетриной и не дышит. А в груди напротив сердца торчит мельхиоровая вилка.

Глава шестнадцатая
ПО КОМ ТЮРЬМА ПЛАЧЕТ


Смотри-ка, Вань, какие клоуны!
Рот – хоть завязочки пришей!
Ой, Вань, глади, как размалеваны,
А голос как у алкашей.

По улицам, звеня сумками, разбредались по гостям пешеходы. Молодые подонки пуляли в небо китайскими петардами. В ответ им на головы умиротворяюще сыпал мелкими хлопьями последний в этом году снег.
В переулке Матвеева с моста просматривались задумчивые рыла «Икарусов». Еще одно стадо «Икарусов» торчало на набережной Мойки. При въезде на Театральную площадь «тридцать первый» трамвай обогнали две «скорые» с выключенными «мигалками» и свернули на Декабристов.
А иномарок-то, иномарок перед Мариинским театром сегодня! Джипы, «бээмвухи», «вольвешники», «феррари»… Понаехало, что на футбол!
Как обычно, театральные пассажиры выползали из трамвая долго. Пока бабцы придержут свои подолы, а мужики, джентльменствуя, протянут к ним хваталки, пока театральные одуванчики-старушки пересчитают подножки.
– Я тебе, старому Гондурасу, говорила, надо на маршрутке. «В трамвае, в трамвае»! Жмот!
– Слушай, ты!.. Помолчи, пожалуйста! Переставляешь ноги и переставляй!
За пятнадцать шагов до Мариинки пару в шубах тормознули и взяли в кольцо.
– Лишний билетик есть?
Хмурые, серые лица, лыжные шапочки на бровях, руки в карманах.
– Нет билета. Ну-ка, ребята, дайте пройти!
– А если поискать? – Кольцо сжималось.
– А если милиция? – храбро выпалил кавалер.
– А если бабу твою порежем? – В кольце сделалось невыносимо тесно.
– А если я закричу? – вполголоса пригрозила дама.
– А если кричалку выдернем…
Всем шарящим по площади бычкам приспичило попасть в театр именно сегодня. Но самые конкретные причины для этого были у Вензеля со Шрамом, и Вензель через подставных лиц скупил добрую долю билетов. И часть уничтожил, чтоб меньше посторонних зевак под ногами путалось.
А знаменателен последний вечер этого года в Мариинке был тем, что давали три эпизода из лучших постановок в одном флаконе, пардон, за один сеанс. Типа, только сегодня в театре разом соберутся все примы и золотые голоса. Тем паче, под Новый год оперно-балетные звезды скопом вернулись с гастролей. Следующего такого удобного случая жди, как Робинзон на необитаемом острове,
– Настоящая русская зима, – постановил Роберт Ливси, раскурив трубку и отфыркиваясь от снежинок. – Сибирская.
– Для англичан все, что гуще дождя – снег, а все, что холоднее чая – зима. Побывайте в Кембрийских горах, доктор, и вы узнаете настоящую зиму. – Шотландец Мак-Набс насыпал на бумажку лучший из вирджинских табаков и ловко скрутил на машинке папиросу. И вряд ли понял, что по этому поводу прогнал один из тусующихся недалече пацанов другому, такому же правильному пацану:
– Глянь, Букса! Импорт косяк забил. Типа, бурый, типа, наши мусора ему по рогам. Может, развести фирмачей? Типа, мы – мен ты по борьбе с марафетом.
– Ты забыл, сявка, зачем здесь? Шукай билеты!
Здесь – это в нише парадного подъезда Мариинки. Где, как в водопроводном кране, тепло смешивается с холодом. Где человеки в пальто и в шубах мирно сосуществуют с людьми в платьях и пиджаках. Скажем, в одних пиджаках британцы вышли на воздух покурить.
– Обратите внимание, Мак-Набс, на менеджеров по билетам, – сказал доктор Роберт Ливси. – Молодые крепкие львы. В прошлом году трудились, исключительно пожилые леди. Видимо, эта работа стала престижной. Как быстро в России меняется конъюнктура!
И хотя Мак-Набс обращал внимание совсем на другое, на то, как мало женщин пришло в театр этим вечером, он счел невежливым не ответить коллеге по конгрессу эндокринологов:
– Для англичан любые перемены все равно что объявление войны. Вы, англичане, до сих пор не можете привыкнуть даже к смене времен года…
– А если баксами тройную цену? – звучало в тесном кольце.
– Отдай им, Федя, – сдалась дама. – За четыре номинала.
– Борзеешь, корова. Три номинала, или начинаем резать!
– Мне кажется, нас привезли не в театр, а на соревнования по боксу, – оглядываясь уже в теплом, как камин, фойе, поставил диагноз Роберт Ливси, и его чуть не унесло потоком граждан с футлярами контрабасов и скрипок в руках, на музыкантов не очень пожожих.
– Вы, англичане, готовы видеть бокс даже в граблях, наступая на них в темной комнате. – Мак-Набс хотел развить остроту, но внезапно был оттерт двумя русскими «мьюжиками», бросившимися навстречу друг другу.
– Леха!
– Жук!
Объятия и похлопывания.
– Когда откинулся?
– По первомайской амнухе. А ты, Леха, в Питере, значит, вкрутился?
– Ну! Костика, фельдшера при вошебойке, помнишь?
– В натуре, не забуду. А ты, Жук, чего в театр прихилял, ты ж больше по крокодилам (сиречь поездам)?
– Эту… пьесу, бляха, охота позырить. А ты чего, Леха?
– Да-а-а… типа… Короче, балерину одну склеить хочу…
– А это кто к зеркалу поковыляла?
– А это чувырла моя. Ленка. Хочешь подарю тебе, корешу летнему?
То, что Вензель скупил добрую долю билетов, не ускользнуло от служб безопасности Махно и Киселя. Зафиксировав Вензелев кипеш, они и сами решили театр посетить, и массовку свою подогнали – не привыкли авторитеты посещать культурные мероприятия сами-бля без ансам-бля. Тем паче отмечали службы безопасности подозрительную суету Вензеля вокруг Шрама. Типа, Вензель попросил всех переждать, а сам за эрмитажными списочками во все тяжкие пустился.
А об служебный вход бились снежинки. Монтер сцены Булгакин спешил на рабочее место в мир, где правит Мельпомена с Терпсихорой. Праздничный сверток под мышкой шуршал, попахивал колбасой, булькал, булькал и еще раз булькал.
Булгакин спешил, однако на капот самого выпендрючного джипаря все-таки плюнул. Езжай себе к баням и быкуй, но не у нашего родного Мариинского театра.
На служебном торчали два бугая. Булгакину они не понравились: тошными харями, понтами «Стой! Пропуск!», охлопыванием карманов и тем, что развернули сверток. Опять, что ли, Путин нагрянул? Вот некстати.
Откуда было знать простому честному монтеру, что это Волчок начал реализовы-вать утвержденный Вензелем план. По всем дверям театра, размахивая бодяжными ксивами и напирая на угрозу терроризма, заняли посты вензелевские торпеды. Их задачей было не только под вохру косить и безбилетных отморозков заворачивать, но и старательно запоминать тех, кто входит.
У каждого бойца у сердца хранилась стопка фотографий с рожами прим, золотых глоток и верхушки театральной власти. Вензель должен был увериться, что вся театральная рать оказалась внутри мариинских стен. Тогда можно будет перейти к следующей части убойного плана по овладению списками.
В монтерской припозднившийся пролетарий оперного труда Булгакин вдруг напоролся на невозможно трезвые и невыносимо постные глаза друзей, монтеров сцены. Братцы-кролики сидели, как зрители на премьере, на стульях, в рядок.
– Да вкатывайся же ты! – Забуксовавшего Булгакина за шкирку выцепили из проема дверей и пихнули к свободному стулу, заставив сверток тревожно звякнуть.
Оказывается, не только друзья находились в монтерской. Едва не снеся стул, Булгакин обернулся, горя страстью заехать в хамское рыло, но у каждого из трех незнакомых парней, притулившихся в засаде за дверью, торчало в щупальцах совершенно не бутафорское оружие.
– Теперь все? – спросил у бригадира монтеров сцены самый плечистый хлопец с самым большим пистолетом и получил от бригадира ссыкливый кивок. – Тогда начнем, пожалуй.
И самый плечистый, в плаще до пола и широкополой шляпе, начал задумчиво прохаживаться вдоль стульев с сопящими в тряпочку монтерами. «Во урод, – наблюдал за ним благоразумно поджавший лапки Булгакин. – В плечах шире, чем выше… Как же это сказать… Ширина больше роста. Вширь длиннее, чем ввысь. Короче, приплюснутый».
– Он! – Приплюснутый указал стволом на Булгакина с видом, будто Булгакину выпал выигрыш в «Спортлото».
– Да он же самый борзый, Тарзан! – аж присел от полного несогласия чувак с боксерским носом.
– Он. – Приплюснутый по-хозяйски сплюнул на пол монтерской. – Я сказал!
Вензель прикинулся в сиреневый смокинг, в лакированные сиреневые штиблеты. Ворот белой, как из рекламы про прокладки, рубахи душил красный джазменовекий кис-кис. Вензель прихватил с собой в театр любимого кота по кличке Филидор: помойной породы, жирного, черно-белой, как у старых телевизоров, раскраски, шерстистого и с понтами пантеры. Надежно зафиксировав откидное кресло рядом с Вензелем, на него пристроили любимую подушку кота, пуховую, с кисточками, которые в кайф потрепать лапами. Кот лежал на спине, предлагая чесать ему живот. Чем Вензель и занимался, прислушиваясь к разминке оркестра и оглядывая зал. Трость позолоченным набалдашником, будто алкоголик в салат, уткнулась в бархатную спинку барьера.
Вензель сидел согласно купленным билетам на галерке. Кто бы ляпнул, типа: «Что ж ты, папаша, не по чину уселся, в самый несолидняк?» – прожил бы не дольше, чем взводится курок.
Жора-Долото, усаженный за спиной Вензеля, водил биноклем по залу и докладывал:
– Харчо, харя черномазая, шестой ряд амфитеатра. Паленый, сука подлая, партер, четырнадцатый ряд. Театралы, бля.
Шрам, усаженный рядом с Вензелем, может, приклифтен был не так фаршированно, не в галстук с пиджаками, зато вел себя строго по театральным понятиям. Программка на колене, шея чистая, по фене в полный голос не ботает, полон трепетного ожидания – короче, все пучком, никакого шухера.
– И нас во все бинокли цинкуют, Вензель, – с надрывом отрапортовал Долото.
На что Вензель лишь неопределенно почмокал губами. Шрам мог бы приплюсовать к базару известие, что и его, Шрамова, братва сечет толкучку, но зачем перегружать сяв-ку костями, еще подавится.
Шрам застучал пальцами по программке на коленях – ни дать ни взять конкретный театролюб, изнывающий по третьему звонку.
Он был еще жив, поскольку мнительный Вензель подозревал, что покеда не до донышка выжал из Сереги известное тому за списки. И кроме того, на рождественские каникулы отвалили все нотариальные конторы. А передачу от Шрама к Вензелю собственности следовало запротоколировать юридически абсолютно легально. Типа, если все покатит по плану Вензеля, жить Сереге до третьего января.
– Позыркай, Чек, какие сыроежки! – Пальцем, обхваченным золотой гайкой, Арбуз провел потную дорожку по стеклу, за которое театральщики упрятали пожелтевшую фотографию. – Их бы к нам, чтоб на бильярде сплясали про лебедей.
– Ты на год глянь. И Арбуз достал уже. Хорэ стены обходить. Почапали в буфет!
– Там давиловка, Чек. Черные засели. Ты сам слыхал, за разборки без команды печень вырвут.
Чистая правда. Кисель с кривоносым Махно не шибко надеялись, что если будут сидеть истуканами в зале, то Вензель сдрейфит и тормознет свои подлые амбиции. Поэтому Махно с Киселем сообща прикумекали кое-что позабористей: решили устроить старцу небольшой сюрприз. Как только потухнет безобразие на сцене и финально опустится занавес, их самые доверенные люди с гранатометами… Но если старик залупится и не капитулирует, одним Вензелем станет меньше на свете белом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27