Хильдрид заметила, что Орм говорил на саксонском, причем куда чище, чем она сама, и на него поглядывали спокойно.
— Идем, матушка, — сказал он. — Идем со мной. А твоих людей устроит в замке Эвальд.
Сакс, на которого кивнул сын Хильдрид, был рослый и рыжебородый, совсем как скандинав. Он покосился на Хольгера без особой приязни, но без возражений отправился выполнять приказ. Хильдрид захотелось улыбнуться — она увидела вдруг в повадках сына манеру отца и его же дар. Регнвальд с первого же дня умел заставить других повиноваться ему.
Орм повел мать в донжон, на первый этаж, где на усыпанном соломой земляном полу стояли длинные столы. По стенам висели гобелены, а на той стене, что напротив входа — цветные щиты. Здесь конунг и его люди собирались по вечерам. На толстые деревянные столы слуги и рабы ставили огромные блюда, полные мяса, стопы лепешек и котлы с похлебкой — хватало на всех. Воины сидели на широких скамьях вдоль стен или столбов, подпирающих потолок.
Вечерами под деревянными сводами первого этажа донжона звучали крики, песни, смех и веселый гул. Веселья им прибавляла вкусная и обильная еда — мужчины становятся куда добрее, когда они сыты. Но сейчас, в неурочное время, здесь было тихо. Орм подвел мать к длинной скамье вдоль стены зала и посадил. Сел рядом.
— Расскажи мне о Хаконе, — сказал он.
— Сперва расскажи мне об Эйрике. Я слышала, будто Кровавая Секира договорился с конунгом Адальстейном и получил от него Нортимбраланд. Это — правда?
— Правда.
— Когда же он успел?
— Только это и успел, — Орм хмыкнул. — Конунга похоронили несколько дней назад.
— Кто его убил?
— Никто. Он заболел. Лекари ничего не смогли сделать. Они даже не поняли, что с ним случилось.
— Отравление?
— Матушка… Если бы было отравление, они бы поняли сразу.
Хильдрид встала и, глядя под ноги, прошлась по истоптанной соломе на полу от двери до почетного стола, стоявшего на дощатом возвышении. Подняла голову и посмотрела на щит Адальстейна, по-прежнему висевший на стене. Щит был большой, с начищенными до блеска скрепами, с широким умбоном, выкрашенный в красный свет, со следами зарубов, впрочем, старыми. Последние годы Адальстейн, некогда отличный воин, перестал выходить на поле боя, предпочитал следить за ходом сражения издалека, а то и доверял ведение войны кому-то из своих людей. За него войска водили его лучшие соратники. Ни один из них не ведал поражений — Адальстейн умел выбирать сподвижников.
«Вот и тебя нет на свете, друг мой, — подумала дочь Гуннара. — Идет время. Уходят из жизни люди…».
— Я слышала, Ятмунд не жалует скандинавов.
— Это не странно. Знаешь, что учинил Эйрик, как только появился в Англии?
— Что?
— Догадайся.
Хильдрид пожала плечами.
— И гадать не буду.
— Думаешь, стал обосновываться на новом месте? Ничуть не бывало. Начал разорять север Мерсии. Да еще позвал за собой всех жителей Денло, кто захотел последовать за ним.
— Да уж… Впрочем, он всегда был таким.
— Больше всего пострадали владения Ятмунда. Они и раньше страдали больше всех.
— Понятно. У него личный интерес.
— В какой-то степени. Видишь ли, когда Эйрик начал разорять север Мерсии, Адальстейну пришлись договориться с ним.
— И он отдал Кровавой Секире Нортимбраланд. Я об этом уже слышала.
— Ятмунд был категорически против. Он говорил о том, что позволять такому беспокойному херсиру, как Эйрик Кровавая Секира, вить свое гнездо поблизости — просто безумие. Мол, он не даст стране покоя, и гнать его надо поганой метлой. На что Адальстейн предложил Ятмунду отправиться и прогнать Эйрика, раз уж он так хочет.
Хильдрид рассмеялась.
— Сдается мне, я знаю, что он ответил.
— Он ничего не ответил. Промолчал. И Кровавая Секира получил Нортимбраланд. Правда, одновременно ему пришлось принять христианство.
— Об этом я тоже слышала. Ятмунда эта уступка с соседом не примирила?
— Нисколько. Он все время говорил, что как бы волк не прикидывался овечкой, он все равно остается волком.
— Что ж, я думаю, он прав. Боюсь, для Эйрика христианство является не более чем удобной маской.
— Ну что ж, в таком случае, он вряд ли может считаться христианином, — спокойно ответил Орм.
Что-то в его тоне показалось Хильдрид странным. Она оглянулась, посмотрела на сына — тот пересел с лавки на край стола и поглядывал на мать спокойно, почти безмятежно. Это был взгляд совершенно уверенного в себе и своей правоте человека.
У него был взгляд Регнвальда, который терпеливо слушал ее указания, зная, что все равно все сделает по-своему.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
— То, что теперь, когда Ятмунд стал конунгом, он вышвырнет Эйрика из Англии. Или так, или иначе.
— Ты об этом точно знаешь?
— Конечно. Мы с Ятмундом уже все обсудили. Конечно, принятое решение еще не окончательно, но… — он пожал плечами.
— Я вижу, что уж одного-то скандинава Ятмунд весьма жалует, — улыбнулась Хильдрид. — Если уж он с тобой обсуждает свои дела, то это о многом говорит.
— Что ж. Мы с ним друзья, — Орм улыбался. — Матушка, может, ты голодна? Твоих людей сейчас кормят, а ты тут сидишь — голодная, усталая.
— Я не так уж хочу есть. И не так уж устала.
— Тогда расскажи мне о Хаконе. До нас доходили слухи, что он стал конунгом, но как это произошло, я не знаю.
— Все получилось очень просто. Хакон объездил тинги, и на каждом пообещал бондам вернуть им все, что тем причитается по закону. Ты же знаешь, хороший крестьянин умрет за отчую землю.
— И не только крестьянин, — фыркнул Орм. — Я помню рассказы батюшки. И что же?
— И на каждом тинге его признали конунгом. Конечно, тинг области может признать хевдинга лишь конунгом своей же области. Но когда из областей сложился весь Нордвегр…
— Я понял. Он поступил, как и его отец, но только не военной силой, а силой договора. Хороший путь. Бескровный, — Орм слегка зевнул и почесал плечо. — Мне лишь странно, что он не стал преследовать своего брата, чтоб добить его.
— Хакон сказал, что он не желает убивать брата, если тот добровольно уступил ему страну…
— Добровольно…
— Ну, да. Я думаю, что конунг может быть благодарен Эйрику. Если бы старший сын Харальда Прекрасноволосого не довел бондов всех областей Нордвегр до крайности, не творил тьма знает что, они не отдали бы сан конунга Хакону с таким единодушием.
Ее сын слегка откинулся на краю стола и захохотал.
— Что ж, пожалуй. Но и Хакон молодец. Найти нужные слова на тинге не так легко.
— Ну что ты. Как раз очень просто. «Я верну вам ваши отчины, которые Эйрик отнял у вас» — что может быть проще?
— Ладно. Я понял — Хакон умней, чем я о нем думал.
— И теперь мы можем вернуться в Нордвегр. Конунг вернет тебе Ферверк, так что все устроится. Ты сможешь поселиться там, или же в Трандхейме, служить конунгу.
— Я не хочу служить Хакону. Меня вполне устраивает Ятмунд.
Гуннарсдоттер остановилась с поднятой ногой — она собиралась шагнуть на помост, где стоял почетный стол. Обернулась, сдвинула брови.
— Это сказано всерьез?
— Вполне, — под ее взглядом он поднялся со стола и неторопливо одернул рубаху, задравшуюся под ремнем.
— Ты имеешь в виду, что не хочешь возвращаться в Нордвегр? На родину?
— Нет, не хочу. Мне нравится в Англии, и здесь я хочу остаться.
— Как ты можешь, Орм? — негромко спросила Хильдрид. — Ведь в Нордвегр твоя родина. Там родился твой отец, твой дед и прадед. Там они жили и умирали. И теперь ты отрекаешься от всего этого, и все, что можешь мне сказать: «Мне нравится Ятмунд».
— Да, мне нравится Ятмунд. И он мне по вкусу больше, чем Хакон. И Англия нравится больше, чем Нордвегр. Я об этом уже говорил. Я помню отца и чту память деда, и не имеет значения, в какой стране я живу, в какого Бога верю.
— О чем ты говоришь, Орм?
— Я принял христианство, матушка.
Хильдрид сжала край стола. Она чувствовала, как что-то жаркое зарождается в ее груди, начинает бесноваться и сжимать горло. Перед глазами потемнело, а жар начал превращаться в боль, но женщина взяла себя в руки. «Вот странно, — подумала она с удивлением. — Что это со мной? Неужели придется идти к лекарю? » Она не додумала эту мысль. Перед глазами стремительно потемнело и тут же побледнело. Туман расцветили мелкие искорки. Издалека прозвучал голос Орма:
— Матушка, что с тобой?
Чья-то рука подхватила ее за локоть, она поняла, что это рука сына, и расслабилась. Регнвальдарсон подвел мать к скамье и усадил почти силой. Туман перед глазами рассеялся, и вместо бледных искорок появилось встревоженное лицо молодого викинга.
— Что с тобой?
— Ерунда, — она отпихнула сына. — Все в порядке. Объясни мне, что случилось? Что произошло? Или ты решил пойти по стопам Эйрика?
Встревоженное лицо Орма окаменело и стало холодным. Он долго молчал, как обычно поступал и Регнвальд, когда опасался, что может ляпнуть нечто необдуманное. Молодой викинг сосредоточенно смотрел на Гуннарсдоттер, и, будь ситуация менее напряженной, она, наверное, смутилась бы, как прежде смущалась под взглядом мужа. Но сын все-таки не муж. Теперь ее взгляд, обращенный на сына, стал не менее строгим, чем его.
— За кого ты меня принимаешь?
— Юношеская порывистость. Ты думаешь, что такой простой вопрос может быть решен так просто? Твоим холодным взглядом и возмущением? Ты крестился потому, что иначе тебе не так легко было бы воевать под знаменем конунга Ятмунда? Я права?
— А тебе не приходило в голову, что я мог сделать это по внутреннему убеждению?
— По внутреннему убеждению? — изумилась она. — Я не понимаю — чем тебя не устраивали боги твоих предков?
— Все могут ошибаться, даже предки.
— Поэтому ты и променял Нордвегр на Острова?
— Тех, кто из Нордвегр уплыл в Исландию, ты тоже готова обвинить?
— Я никого ни в чем не обвиняю. Я пытаюсь понять. Только понять, Орм!
— Тогда вспомни то, что было двадцать пять… двадцать шесть лет назад. Отец рассказывал мне. Ты его убеждала в том, что один конунг — благо для Нордвегр, потому что в каждой стране должен быть только один правитель, а не десяток.
— При чем тут правитель?
— Так чем же небо хуже? Оно едино, и не считаешь ли ты, что в небесах должен быть один Бог, как один конунг — в Нордвегр, в Англии…
Хильдрид ошеломленно смотрела на сына. Потом встрепенулась, отвела глаза, с трудом повела плечами. Она вдруг почувствовала, как давит на нее кольчуга, вздохнула, расстегнула ремень с ножом и мечом, стянула подшлемник.
— Помоги мне снять кольчугу.
— Да уж, — он вскочил. — Я должен был сам сообразить. Подожди.
Он помог ей снять кольчугу, сам расстегнул ремешки подкольчужника, свернул и бросил на стол. Глядя в его встревоженные серые глаза, женщина вдруг вспомнила своего сына малышом, который едва умел сидеть, но уже проявлял свой независимый характер. Обычно он вел себя тихо и покладисто, но уж если принимал какое-то решение, то ни за что не отступал от него, и никакие силы в мире не могли сдвинуть его с мертвой точки.
Ничье мнение, по большому счету, не имело для него решающей силы. Только собственная совесть. И если уж он выбирал свой путь, то следовал ему до конца.
Хильдрид подвернула рукава и посмотрела на золотые браслеты. После того, как Харальд кинул их к себе в сумку, к кольчуге и шлему, на золоте осталось несколько глубоких царапинок. Тонкие золотые ободки были покрыты языческими знаками, искусно и тонко вырезанные между двумя извилистыми полосками, символизирующими как стихию воды, так и неба. Она вспомнила глаза мужа, когда он надевал ей на руки эти украшения.
— Получается, ты предаешь не только родину своего отца, но и его веру.
— Зачем такие громкие слова, матушка? Если бы отец прожил немного подольше, или если бы ему на жизненном пути встретился толковый проповедник, уверен, он принял бы эту веру. И я сам стал бы христианином намного раньше.
— Этого не случилось, сынок.
— Матушка, разве ты сама не чувствуешь, что Бог один?
— Что я там чувствую — мое дело, — проворчала женщина, чувствуя, что становится похожа на Альва.
— Я не согласен, матушка. Почему же ты считаешь, что если мой отец заблуждался, то и я должен заблуждаться? И ты, матушка, — Орм нагнулся и посмотрел матери в глаза так проникновенно, то комок, застрявший в горле Хильдрид, едва не пролился слезами. — Ты ведь знаешь, что он заблуждался.
Хильдрид долго молчала. Потом ответила вопросом на вопрос.
— А что ты предлагаешь мне? Чему ты предлагаешь мне следовать, Орм Регнвальдарсон? Своей душе или своему долгу?
— Что ты называешь своим долгом? Ошибаться, потому что ошибался твой супруг?
— И отец, и мать, и все предки.
— Только поэтому?
— Орм…
— Матушка, ты же умная и сильная женщина. Ты единственная на моей памяти была достаточно мужественна, чтоб признавать свои ошибки, — Орм взял ее руку в свою и сильно сжал. Гуннарсдоттер невольно покривилась. — Я тебя прошу только об одном… Матушка…
— Что — поверить, как веришь ты?
— Нет. Подумать. Почувствовать. От сердца и от души. Твой долг — это твоя совесть. Если ты не хочешь думать так, как думаю я — это правильно. Так и должно быть. Я хочу, чтоб ничто в твоей жизни не заставляло тебя ослепнуть.
Хильдрид покачала головой. Она смотрела в пол, на растрепанные колкие соломинки, торчащие из-под ее ступней во все стороны. Со двора доносились крики, а на поварне громыхала посуда, оттуда наплывали соблазнительные запахи, и женщина вдруг поняла, что близится вечерняя трапеза. Издалека зазвучал рог, топот копыт — конунг Ятмунд возвращался с охоты. Скрип телег возвещал, что правителю повезло, и слугам придется спешно придумывать, как бы приготовить его дичину к ужину — чтоб поскорее и повкуснее. Оживление, охватившее замок от крыш до подвалов подсказывало, что близится время, когда на столе появится мясо, каша и самые лучшие пшеничные лепешки.
Глава 10
А к вечеру Хильдрид уже беседовала с Ятмундом. Он был младшим братом Адальстейна, но назвать его молодым правителем не поворачивался язык. Седина уже обильно разбавила темно-соломенную гущину его волос и бороды, морщин было немного, но зато глубоких. У Ятмунда были такие же ясные глаза и такой же глубокий голос, как у покойного старшего брата, но в остальном он почти совсем на него не походил.
Он не скрывал своей нелюбви к скандинавам. Когда брат покойного Адальстейна говорил ей о Денло и Нортумбрии, о тамошних богатых землях и торговых городах, она видела на его застывшем лице длинный перечень разграбленных городов, городков и монастырей, убитых и угнанных в рабство людей, пожженных сел. Глядя в его зеленые глаза с желтыми звериными искрами, в аскетическое лицо с глубокими складками на щеках, узкий подбородок и хрящеватый нос — лицо мученика или фанатика, в своей искренности доходящего до наивности — она думала о том, что Ятмунду лучше не принимать участия ни в каких договорах — добром это не закончится. Задумает ли он держать данное им слово или не задумает — любой человек, обладающий хоть каплей проницательности, тотчас прочтет по его лицу все его мысли.
Она слушала и дивилась — что такого Орм нашел в Ятмунде? Разве что признание собственных заслуг — конунг частенько поглядывал на Регнвальдсона и постоянно намекал на какие-то дела, которые они решали вместе. Новый конунг Британии говорил негромко и медленно, но внушительно и потому весьма убедительно. Единственное, что царапнуло Гуннарсдоттер в обращении правителя с ее сыном — брат Адальстейна почему-то звал Орма Олафом.
— Я Орм, — неизменно отвечал Регнвальдарсон.
А собеседник кивал и продолжал именовать его Олафом. Впрочем, и всех других скандинавов он называл так же, кроме, разве, Эйрика, которого он не называл никак, лишь иносказательно.
Рассказ о Хаконе Ятмунд выслушал очень внимательно, но хмуро.
— Все прекрасно, — изрек он. — И, конечно, замечательно, что воспитанник моего брата, видимо, сможет каким-то образом сдерживать своих подданных… Ну, словом, держать их подальше от Англии. Но именно благодаря ему моя страна обрела такую серьезную проблему в виде этого норманнского буяна и его выводка. Об этом факте не следует забывать.
— Такой исход и для самого конунга стал полной неожиданностью.
— Но он был вполне предсказуем. Если старшего сына бывшего конунга на севере так не любили, то очевидно предположить, что народ его прогонит, дай им только возможность.
— Тем не менее, Хакон в случившемся не виноват, — ответила удивленная Хильдрид.
— Хоть и не виноват, но он должен был покончить со своим братом, пока тот еще был в Нордвегр, и не превращать свою беду в беду Англии. Придумал бы что-нибудь, вот что я скажу. А ты, Олаф, — он ткнул пальцем в Гуннарсдоттер, — как посланник моего брата, должен был это подсказать. И настоять.
— Меня зовут Хильдрид, — клокоча, но сдерживаясь, очень холодно ответила она.
— Да, я забыл, что ты женщина. Но это и неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Идем, матушка, — сказал он. — Идем со мной. А твоих людей устроит в замке Эвальд.
Сакс, на которого кивнул сын Хильдрид, был рослый и рыжебородый, совсем как скандинав. Он покосился на Хольгера без особой приязни, но без возражений отправился выполнять приказ. Хильдрид захотелось улыбнуться — она увидела вдруг в повадках сына манеру отца и его же дар. Регнвальд с первого же дня умел заставить других повиноваться ему.
Орм повел мать в донжон, на первый этаж, где на усыпанном соломой земляном полу стояли длинные столы. По стенам висели гобелены, а на той стене, что напротив входа — цветные щиты. Здесь конунг и его люди собирались по вечерам. На толстые деревянные столы слуги и рабы ставили огромные блюда, полные мяса, стопы лепешек и котлы с похлебкой — хватало на всех. Воины сидели на широких скамьях вдоль стен или столбов, подпирающих потолок.
Вечерами под деревянными сводами первого этажа донжона звучали крики, песни, смех и веселый гул. Веселья им прибавляла вкусная и обильная еда — мужчины становятся куда добрее, когда они сыты. Но сейчас, в неурочное время, здесь было тихо. Орм подвел мать к длинной скамье вдоль стены зала и посадил. Сел рядом.
— Расскажи мне о Хаконе, — сказал он.
— Сперва расскажи мне об Эйрике. Я слышала, будто Кровавая Секира договорился с конунгом Адальстейном и получил от него Нортимбраланд. Это — правда?
— Правда.
— Когда же он успел?
— Только это и успел, — Орм хмыкнул. — Конунга похоронили несколько дней назад.
— Кто его убил?
— Никто. Он заболел. Лекари ничего не смогли сделать. Они даже не поняли, что с ним случилось.
— Отравление?
— Матушка… Если бы было отравление, они бы поняли сразу.
Хильдрид встала и, глядя под ноги, прошлась по истоптанной соломе на полу от двери до почетного стола, стоявшего на дощатом возвышении. Подняла голову и посмотрела на щит Адальстейна, по-прежнему висевший на стене. Щит был большой, с начищенными до блеска скрепами, с широким умбоном, выкрашенный в красный свет, со следами зарубов, впрочем, старыми. Последние годы Адальстейн, некогда отличный воин, перестал выходить на поле боя, предпочитал следить за ходом сражения издалека, а то и доверял ведение войны кому-то из своих людей. За него войска водили его лучшие соратники. Ни один из них не ведал поражений — Адальстейн умел выбирать сподвижников.
«Вот и тебя нет на свете, друг мой, — подумала дочь Гуннара. — Идет время. Уходят из жизни люди…».
— Я слышала, Ятмунд не жалует скандинавов.
— Это не странно. Знаешь, что учинил Эйрик, как только появился в Англии?
— Что?
— Догадайся.
Хильдрид пожала плечами.
— И гадать не буду.
— Думаешь, стал обосновываться на новом месте? Ничуть не бывало. Начал разорять север Мерсии. Да еще позвал за собой всех жителей Денло, кто захотел последовать за ним.
— Да уж… Впрочем, он всегда был таким.
— Больше всего пострадали владения Ятмунда. Они и раньше страдали больше всех.
— Понятно. У него личный интерес.
— В какой-то степени. Видишь ли, когда Эйрик начал разорять север Мерсии, Адальстейну пришлись договориться с ним.
— И он отдал Кровавой Секире Нортимбраланд. Я об этом уже слышала.
— Ятмунд был категорически против. Он говорил о том, что позволять такому беспокойному херсиру, как Эйрик Кровавая Секира, вить свое гнездо поблизости — просто безумие. Мол, он не даст стране покоя, и гнать его надо поганой метлой. На что Адальстейн предложил Ятмунду отправиться и прогнать Эйрика, раз уж он так хочет.
Хильдрид рассмеялась.
— Сдается мне, я знаю, что он ответил.
— Он ничего не ответил. Промолчал. И Кровавая Секира получил Нортимбраланд. Правда, одновременно ему пришлось принять христианство.
— Об этом я тоже слышала. Ятмунда эта уступка с соседом не примирила?
— Нисколько. Он все время говорил, что как бы волк не прикидывался овечкой, он все равно остается волком.
— Что ж, я думаю, он прав. Боюсь, для Эйрика христианство является не более чем удобной маской.
— Ну что ж, в таком случае, он вряд ли может считаться христианином, — спокойно ответил Орм.
Что-то в его тоне показалось Хильдрид странным. Она оглянулась, посмотрела на сына — тот пересел с лавки на край стола и поглядывал на мать спокойно, почти безмятежно. Это был взгляд совершенно уверенного в себе и своей правоте человека.
У него был взгляд Регнвальда, который терпеливо слушал ее указания, зная, что все равно все сделает по-своему.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
— То, что теперь, когда Ятмунд стал конунгом, он вышвырнет Эйрика из Англии. Или так, или иначе.
— Ты об этом точно знаешь?
— Конечно. Мы с Ятмундом уже все обсудили. Конечно, принятое решение еще не окончательно, но… — он пожал плечами.
— Я вижу, что уж одного-то скандинава Ятмунд весьма жалует, — улыбнулась Хильдрид. — Если уж он с тобой обсуждает свои дела, то это о многом говорит.
— Что ж. Мы с ним друзья, — Орм улыбался. — Матушка, может, ты голодна? Твоих людей сейчас кормят, а ты тут сидишь — голодная, усталая.
— Я не так уж хочу есть. И не так уж устала.
— Тогда расскажи мне о Хаконе. До нас доходили слухи, что он стал конунгом, но как это произошло, я не знаю.
— Все получилось очень просто. Хакон объездил тинги, и на каждом пообещал бондам вернуть им все, что тем причитается по закону. Ты же знаешь, хороший крестьянин умрет за отчую землю.
— И не только крестьянин, — фыркнул Орм. — Я помню рассказы батюшки. И что же?
— И на каждом тинге его признали конунгом. Конечно, тинг области может признать хевдинга лишь конунгом своей же области. Но когда из областей сложился весь Нордвегр…
— Я понял. Он поступил, как и его отец, но только не военной силой, а силой договора. Хороший путь. Бескровный, — Орм слегка зевнул и почесал плечо. — Мне лишь странно, что он не стал преследовать своего брата, чтоб добить его.
— Хакон сказал, что он не желает убивать брата, если тот добровольно уступил ему страну…
— Добровольно…
— Ну, да. Я думаю, что конунг может быть благодарен Эйрику. Если бы старший сын Харальда Прекрасноволосого не довел бондов всех областей Нордвегр до крайности, не творил тьма знает что, они не отдали бы сан конунга Хакону с таким единодушием.
Ее сын слегка откинулся на краю стола и захохотал.
— Что ж, пожалуй. Но и Хакон молодец. Найти нужные слова на тинге не так легко.
— Ну что ты. Как раз очень просто. «Я верну вам ваши отчины, которые Эйрик отнял у вас» — что может быть проще?
— Ладно. Я понял — Хакон умней, чем я о нем думал.
— И теперь мы можем вернуться в Нордвегр. Конунг вернет тебе Ферверк, так что все устроится. Ты сможешь поселиться там, или же в Трандхейме, служить конунгу.
— Я не хочу служить Хакону. Меня вполне устраивает Ятмунд.
Гуннарсдоттер остановилась с поднятой ногой — она собиралась шагнуть на помост, где стоял почетный стол. Обернулась, сдвинула брови.
— Это сказано всерьез?
— Вполне, — под ее взглядом он поднялся со стола и неторопливо одернул рубаху, задравшуюся под ремнем.
— Ты имеешь в виду, что не хочешь возвращаться в Нордвегр? На родину?
— Нет, не хочу. Мне нравится в Англии, и здесь я хочу остаться.
— Как ты можешь, Орм? — негромко спросила Хильдрид. — Ведь в Нордвегр твоя родина. Там родился твой отец, твой дед и прадед. Там они жили и умирали. И теперь ты отрекаешься от всего этого, и все, что можешь мне сказать: «Мне нравится Ятмунд».
— Да, мне нравится Ятмунд. И он мне по вкусу больше, чем Хакон. И Англия нравится больше, чем Нордвегр. Я об этом уже говорил. Я помню отца и чту память деда, и не имеет значения, в какой стране я живу, в какого Бога верю.
— О чем ты говоришь, Орм?
— Я принял христианство, матушка.
Хильдрид сжала край стола. Она чувствовала, как что-то жаркое зарождается в ее груди, начинает бесноваться и сжимать горло. Перед глазами потемнело, а жар начал превращаться в боль, но женщина взяла себя в руки. «Вот странно, — подумала она с удивлением. — Что это со мной? Неужели придется идти к лекарю? » Она не додумала эту мысль. Перед глазами стремительно потемнело и тут же побледнело. Туман расцветили мелкие искорки. Издалека прозвучал голос Орма:
— Матушка, что с тобой?
Чья-то рука подхватила ее за локоть, она поняла, что это рука сына, и расслабилась. Регнвальдарсон подвел мать к скамье и усадил почти силой. Туман перед глазами рассеялся, и вместо бледных искорок появилось встревоженное лицо молодого викинга.
— Что с тобой?
— Ерунда, — она отпихнула сына. — Все в порядке. Объясни мне, что случилось? Что произошло? Или ты решил пойти по стопам Эйрика?
Встревоженное лицо Орма окаменело и стало холодным. Он долго молчал, как обычно поступал и Регнвальд, когда опасался, что может ляпнуть нечто необдуманное. Молодой викинг сосредоточенно смотрел на Гуннарсдоттер, и, будь ситуация менее напряженной, она, наверное, смутилась бы, как прежде смущалась под взглядом мужа. Но сын все-таки не муж. Теперь ее взгляд, обращенный на сына, стал не менее строгим, чем его.
— За кого ты меня принимаешь?
— Юношеская порывистость. Ты думаешь, что такой простой вопрос может быть решен так просто? Твоим холодным взглядом и возмущением? Ты крестился потому, что иначе тебе не так легко было бы воевать под знаменем конунга Ятмунда? Я права?
— А тебе не приходило в голову, что я мог сделать это по внутреннему убеждению?
— По внутреннему убеждению? — изумилась она. — Я не понимаю — чем тебя не устраивали боги твоих предков?
— Все могут ошибаться, даже предки.
— Поэтому ты и променял Нордвегр на Острова?
— Тех, кто из Нордвегр уплыл в Исландию, ты тоже готова обвинить?
— Я никого ни в чем не обвиняю. Я пытаюсь понять. Только понять, Орм!
— Тогда вспомни то, что было двадцать пять… двадцать шесть лет назад. Отец рассказывал мне. Ты его убеждала в том, что один конунг — благо для Нордвегр, потому что в каждой стране должен быть только один правитель, а не десяток.
— При чем тут правитель?
— Так чем же небо хуже? Оно едино, и не считаешь ли ты, что в небесах должен быть один Бог, как один конунг — в Нордвегр, в Англии…
Хильдрид ошеломленно смотрела на сына. Потом встрепенулась, отвела глаза, с трудом повела плечами. Она вдруг почувствовала, как давит на нее кольчуга, вздохнула, расстегнула ремень с ножом и мечом, стянула подшлемник.
— Помоги мне снять кольчугу.
— Да уж, — он вскочил. — Я должен был сам сообразить. Подожди.
Он помог ей снять кольчугу, сам расстегнул ремешки подкольчужника, свернул и бросил на стол. Глядя в его встревоженные серые глаза, женщина вдруг вспомнила своего сына малышом, который едва умел сидеть, но уже проявлял свой независимый характер. Обычно он вел себя тихо и покладисто, но уж если принимал какое-то решение, то ни за что не отступал от него, и никакие силы в мире не могли сдвинуть его с мертвой точки.
Ничье мнение, по большому счету, не имело для него решающей силы. Только собственная совесть. И если уж он выбирал свой путь, то следовал ему до конца.
Хильдрид подвернула рукава и посмотрела на золотые браслеты. После того, как Харальд кинул их к себе в сумку, к кольчуге и шлему, на золоте осталось несколько глубоких царапинок. Тонкие золотые ободки были покрыты языческими знаками, искусно и тонко вырезанные между двумя извилистыми полосками, символизирующими как стихию воды, так и неба. Она вспомнила глаза мужа, когда он надевал ей на руки эти украшения.
— Получается, ты предаешь не только родину своего отца, но и его веру.
— Зачем такие громкие слова, матушка? Если бы отец прожил немного подольше, или если бы ему на жизненном пути встретился толковый проповедник, уверен, он принял бы эту веру. И я сам стал бы христианином намного раньше.
— Этого не случилось, сынок.
— Матушка, разве ты сама не чувствуешь, что Бог один?
— Что я там чувствую — мое дело, — проворчала женщина, чувствуя, что становится похожа на Альва.
— Я не согласен, матушка. Почему же ты считаешь, что если мой отец заблуждался, то и я должен заблуждаться? И ты, матушка, — Орм нагнулся и посмотрел матери в глаза так проникновенно, то комок, застрявший в горле Хильдрид, едва не пролился слезами. — Ты ведь знаешь, что он заблуждался.
Хильдрид долго молчала. Потом ответила вопросом на вопрос.
— А что ты предлагаешь мне? Чему ты предлагаешь мне следовать, Орм Регнвальдарсон? Своей душе или своему долгу?
— Что ты называешь своим долгом? Ошибаться, потому что ошибался твой супруг?
— И отец, и мать, и все предки.
— Только поэтому?
— Орм…
— Матушка, ты же умная и сильная женщина. Ты единственная на моей памяти была достаточно мужественна, чтоб признавать свои ошибки, — Орм взял ее руку в свою и сильно сжал. Гуннарсдоттер невольно покривилась. — Я тебя прошу только об одном… Матушка…
— Что — поверить, как веришь ты?
— Нет. Подумать. Почувствовать. От сердца и от души. Твой долг — это твоя совесть. Если ты не хочешь думать так, как думаю я — это правильно. Так и должно быть. Я хочу, чтоб ничто в твоей жизни не заставляло тебя ослепнуть.
Хильдрид покачала головой. Она смотрела в пол, на растрепанные колкие соломинки, торчащие из-под ее ступней во все стороны. Со двора доносились крики, а на поварне громыхала посуда, оттуда наплывали соблазнительные запахи, и женщина вдруг поняла, что близится вечерняя трапеза. Издалека зазвучал рог, топот копыт — конунг Ятмунд возвращался с охоты. Скрип телег возвещал, что правителю повезло, и слугам придется спешно придумывать, как бы приготовить его дичину к ужину — чтоб поскорее и повкуснее. Оживление, охватившее замок от крыш до подвалов подсказывало, что близится время, когда на столе появится мясо, каша и самые лучшие пшеничные лепешки.
Глава 10
А к вечеру Хильдрид уже беседовала с Ятмундом. Он был младшим братом Адальстейна, но назвать его молодым правителем не поворачивался язык. Седина уже обильно разбавила темно-соломенную гущину его волос и бороды, морщин было немного, но зато глубоких. У Ятмунда были такие же ясные глаза и такой же глубокий голос, как у покойного старшего брата, но в остальном он почти совсем на него не походил.
Он не скрывал своей нелюбви к скандинавам. Когда брат покойного Адальстейна говорил ей о Денло и Нортумбрии, о тамошних богатых землях и торговых городах, она видела на его застывшем лице длинный перечень разграбленных городов, городков и монастырей, убитых и угнанных в рабство людей, пожженных сел. Глядя в его зеленые глаза с желтыми звериными искрами, в аскетическое лицо с глубокими складками на щеках, узкий подбородок и хрящеватый нос — лицо мученика или фанатика, в своей искренности доходящего до наивности — она думала о том, что Ятмунду лучше не принимать участия ни в каких договорах — добром это не закончится. Задумает ли он держать данное им слово или не задумает — любой человек, обладающий хоть каплей проницательности, тотчас прочтет по его лицу все его мысли.
Она слушала и дивилась — что такого Орм нашел в Ятмунде? Разве что признание собственных заслуг — конунг частенько поглядывал на Регнвальдсона и постоянно намекал на какие-то дела, которые они решали вместе. Новый конунг Британии говорил негромко и медленно, но внушительно и потому весьма убедительно. Единственное, что царапнуло Гуннарсдоттер в обращении правителя с ее сыном — брат Адальстейна почему-то звал Орма Олафом.
— Я Орм, — неизменно отвечал Регнвальдарсон.
А собеседник кивал и продолжал именовать его Олафом. Впрочем, и всех других скандинавов он называл так же, кроме, разве, Эйрика, которого он не называл никак, лишь иносказательно.
Рассказ о Хаконе Ятмунд выслушал очень внимательно, но хмуро.
— Все прекрасно, — изрек он. — И, конечно, замечательно, что воспитанник моего брата, видимо, сможет каким-то образом сдерживать своих подданных… Ну, словом, держать их подальше от Англии. Но именно благодаря ему моя страна обрела такую серьезную проблему в виде этого норманнского буяна и его выводка. Об этом факте не следует забывать.
— Такой исход и для самого конунга стал полной неожиданностью.
— Но он был вполне предсказуем. Если старшего сына бывшего конунга на севере так не любили, то очевидно предположить, что народ его прогонит, дай им только возможность.
— Тем не менее, Хакон в случившемся не виноват, — ответила удивленная Хильдрид.
— Хоть и не виноват, но он должен был покончить со своим братом, пока тот еще был в Нордвегр, и не превращать свою беду в беду Англии. Придумал бы что-нибудь, вот что я скажу. А ты, Олаф, — он ткнул пальцем в Гуннарсдоттер, — как посланник моего брата, должен был это подсказать. И настоять.
— Меня зовут Хильдрид, — клокоча, но сдерживаясь, очень холодно ответила она.
— Да, я забыл, что ты женщина. Но это и неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33