Он работал в палестинских лагерях беженцев, где с утра до ночи перевязывал пулевые раны и лечил детскую диарею. Вернувшись, он занялся судебной медициной.
– Значит, теперь он все свое время посвящает тому, что копается в костях мертвецов? – Кит глухо рассмеялся. – Как раз для него занятие.
– Последние пять лет Дейви доводит до исступления правительство в Анкаре, идентифицируя останки в курдских массовых захоронениях, а это далеко не всякий будет делать, – наградив его мрачным взглядом, сказал Гордон. – Он возглавляет отделение судебной медицины в больнице Рэдклифф в Оксфорде. Можешь сколько душе угодно цепляться за свои заблуждения, но если Стелле нужен человек, который не будет болтать, восстанавливая лицо с ее камня-черепа, Дейви тот самый человек, который требуется. А кроме того, думаю, он один из немногих, кто не побоится это сделать и не захочет прикончить вас из-за него. Другого такого вам будет совсем не просто найти.
Кит взъерошил здоровой рукой волосы, и на мгновение у него сделался такой вид, словно он собрался что-то возразить, но в следующий момент он расслабился и сказал:
Это не мне решать. Стелла, что будем делать?
Стелла собралась было отреагировать на вспышку, предупреждающую об опасности, но тревожный сигнал тут же исчез. Тогда она убрала череп в рюкзак и застегнула его. Казалось, в комнате сразу же стало темнее. Когда она встала, камень прижался к ее спине, совсем как тогда, в пещере.
– Тони уже, наверное, вернулся, – сказала она. – Пора мне очистить свою совесть. Мы можем пойти к нему и все ему рассказать? Он писал биографию с Урсулой Уокер, а еще он должен знать, что на самом деле произошло с Дейви Лоу. Если он посчитает, что обращаться к нему не стоит, мы не станем. Если же нет, завтра утром мы сначала отправимся к нему, а затем навестим Урсулу. Договорились?
– Договорились.
Только благодаря тому, что она хорошо знала Кита, Стелла уловила легкое колебание в его голосе.
Они медленно двигались по теплым вечерним улицам Кембриджа, где студенты, еще не уехавшие на каникулы, смешались с бесконечным потоком туристов, из кафе на улицы проливался яркий свет, такси мчались на большой скорости в обе стороны по односторонним улицам пешеходного района.
Для того чтобы Киту было легче управлять своим креслом, они выбрали наименее людный маршрут, проходивший мимо крупных колледжей Кингс, Тринити и Джонс, проехали по булыжникам перед книжным магазином «Хефферс», свернули влево перед Раунд-Черч и направо, не доезжая до моста Магдалены, и оказались на дорожке, идущей вдоль берега реки.
Неподвижная черная река казалась бездонной, лишь тут и там ее расцвечивали разноцветные пятна огней из баров и пивных, сгрудившихся у моста.
Кит уже начал осваивать свое кресло и, оказавшись за пределами города, рискнул и поехал быстрее, чтобы сбежать от шума и огней.
Они проехали по краю Джезус-Грин, где редкие парочки изучали друг друга, лежа на серо-зеленой траве. И около Мидсаммер-Коммон остановились под деревьями.
– Его нет дома, – сказала Стелла.
Прямо перед ними на другом берегу реки раскинулся колледж Бидз, выстроенный из гранита и песчаника, соединивший в себе экстравагантность эпохи Тюдоров и строгие линии времен короля Георга. Библиотека высилась над часовней, а та, в свою очередь, терялась на фоне квадратной башни, где находилось жилище магистра.
В незанавешенных окнах тут и там горел свет, но в кабинете Тони Буклесса было темно.
Кит потянулся и взял Стеллу за руку. Тени и звездный свет приглушили разноцветные синяки на его лице, он выглядел моложе и казался совершенно здоровым. Кит поцеловал костяшку ее большого пальца.
– Давай поедем на геометрический мост Джона Ди и немного подождем. Если он будет возвращаться из Старых Школ, то обязательно пройдет здесь.
Мост состоял из одного арочного пролета, был построен из дерева без единого гвоздя и держался исключительно благодаря законам геометрии. Для Кита это был храм на открытом воздухе, место, где царило равновесие и где земля возвышалась над водой более гармонично, чем его комнаты, где сила мысли встретилась с желаниями сердца и красота соединилась с функциональностью.
Здесь исцелялись старые обиды, восстанавливались утерянные связи, здесь можно было просто молча посидеть, что они всегда и делали, поскольку им не нужно было обращаться к прошлому.
До сих пор прошлое не было населено чудовищами, которые бросали тень на настоящее.
Стелла сидела, просунув ноги между прутьями решетки и болтая ими над черной шелковистой водой. Камень-череп тихонько ударялся ей в спину. Она снова уловила легкие уколы, напоминание об опасности; короткие вспышки желтой молнии, проносившиеся в ее голове, словно предупреждение о надвигающейся грозе.
– Если мы собираемся отправиться к Дейви Лоу, – сказала она, – я бы хотела побольше о нем узнать.
Кит смотрел на окна кабинета Тони Буклесса.
– А мне больше нечего тебе рассказать. Он уехал. И не возвращался.
– А до этого?
– До этого он разрушил свою карьеру. Конец истории.
– И управлял лодкой, которая проиграла.
– И это тоже.
Кит проехал на своем кресле вперед и остановился у ограды, глядя в воду. Через некоторое время он повернулся и, потянувшись к Стелле, провел рукой по ее волосам. Она вопросительно вздернула бровь.
– И?
– В этом не стоит копаться, Стелла, можешь мне поверить. Это отвратительная и давняя история, но вполне возможно, что Гордон прав и Дейви Лоу стал другим человеком. Давай на этом остановимся и посмотрим, что произойдет, когда мы встретимся с ним завтра.
– Если вообще к нему поедем. Тони может посчитать, что нам лучше этого не делать.
– Он ничего такого не скажет. Он повторит слова Гордона: что Дейви учился в Бидзе и знает, что делает.
– Верность колледжу всего важнее?
– Верность колледжу важнее всего, даже крови. Если ты еще этого не поняла, я женился не на той женщине. – Широко ухмыляясь, он схватил ее за руку. – Привратники, хранители информации, наверняка на месте. Предполагается, что они не должны сообщать о передвижениях ректора никому, кроме полиции, но могу поставить поцелуй против чашки кофе, что, если я покажу им свои синяки, они мне скажут, когда он должен вернуться.
Ей было трудно не последовать за ним, когда у него было такое настроение, и она, несмотря на предупреждающие вспышки голубого света, быстро обняла его.
– Если ты победишь, что я получу – поцелуй или кофе?
– И то и другое. – Он устроился в кресле поудобнее. – Давай кто быстрее доберется до домика привратника.
– Кит… Нет!
Стелла потянулась к ручкам, но он уже сорвался с места. Она впервые узнала, какую скорость может развить его кресло. Он выиграл гонку.
За синяки, инвалидное кресло и репутацию, которая была у Кита в колледже, привратники действительно рассказали ему все, что им было известно; что возвращения ректора ждали полчаса назад, но он не пришел. Они просто не представляли, где он может быть.
Они предложили Стелле и Киту кофе или чай, а также возможность посидеть и послушать последние сплетни. Кит расслабился в их компании, раскрылся и разговорился и рассказывал о пещере так, словно это было восхитительное приключение и все, что ему требуется, это пара недель, чтобы немного прийти в себя, а потом он снова туда вернется, чтобы повторить спуск.
Стелла была готова сидеть так всю ночь и слушать, если бы ей позволил череп. Она держалась, сколько могла, а когда осколки желтого страха начали ее слепить, потянулась и постучала Кита по тыльной стороне запястья.
– Что случилось?
Вся его враждебность и холодность улетучились, она услышала беспокойство в его голосе и обрадовалась этому.
– Стелла?
Она тряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями, и не смогла.
– Что-то не так, но я не знаю что. Мы не должны здесь находиться, нам нужно быть… – Она наконец поняла, в чем дело, и резко встала. – Нам нужно немедленно вернуться в Речную комнату.
Кит не мог бежать. Она оставила его на попечение привратников, а сама помчалась вперед, следуя указаниям камня, лежавшего в рюкзаке у нее на спине. Пробегая мимо монастыря Тюдоров в сторону Речной комнаты, она отсалютовала бронзовой статуе Эдуарда III, проскочила через лужайку, по которой запрещалось ходить, нырнула под арку в Ланкастерский двор, ведущий к лестнице, и наконец остановилась на площадке перед комнатой Кита, где дракон из цветного стекла смотрел на невооруженного воина, залитого светом луны.
При дневном свете она множество раз разглядывала разноцветные радуги, резвящиеся на картине и высвечивавшие отдельные детали сложного искусства тюдоровских времен. В ночной темноте одинокий уличный фонарь отбрасывал на дракона бесцветный свет, а луна проливала свое грустное сияние на пол в коридоре, в том месте, где Кристофер Марлоу вырезал свое имя на одном из столбиков лестницы. Сломанный замок и распахнутая дверь не сказали Стелле ничего нового – она уже знала, что обнаружит в комнате.
Закрыв глаза, она прислонилась к дверному косяку и стала ждать, когда исчезнет отвратительный привкус во рту и пройдет ослепляющая ярость на бессмысленное разрушение красоты и древности.
– Кит, мне так жаль…
– Стелла? – Кит был рядом с ней, один, привратники остались ждать внизу. Он схватил ее за руку. – Что он сделал?
Она открыла рот, попыталась ответить и не смогла. Голову у нее сжало словно тисками, заболели глаза и напряглись вены на шее.
– Стелла? – Кит протянул руку, собираясь к ней прикоснуться, но опустил снова. – Что?
Камень-череп затих, давая ей возможность подумать. Она перешагнула через обломки.
– Кислота, – сказала она. – Негодяй использовал кислоту. – Она огляделась по сторонам. – И он знает, какие вещи нам дороги.
Ей нравилась комната Кита, и она чувствовала себя здесь как дома, но вместе они купили только две вещи, которые очень любили; серо-зеленый шелковый коврик с белыми журавлями и кофейный столик из ясеня, ручной работы, округлый, без прямых и параллельных линий, смягчавший строгое убранство комнаты. В этом хаосе открытых ящиков, рассыпанного кофе и разбросанных бумаг только коврик и стол были уничтожены.
Но остатки их виднелись на своих местах, в то время как другие вещи исчезли. Стелла снова огляделась по сторонам и заметила небольшие изменения, которые, если сложить их вместе, создавали пугающую картину.
– Он не просто искал камень. Исчез твой компьютер и бумаги. И все, что я сделала сегодня днем.
Кит страшно побледнел, и синяки стали заметнее. Он сделал на своем кресле полный круг и без всякого выражения проговорил:
– У нас страховка, купим новый компьютер.
– А какая от него польза, если нам нечего туда ввести? Дневники, шифры и записи исчезли. Ничего не осталось.
Кит приподнял здоровую бровь и криво улыбнулся.
– Милая, ты разговариваешь с компьютерным маньяком. Я дублировал все данные трижды в день на сервер в библиотеке и один раз на сайт в Интернете. У нас имеются резервные копии всего. И копии копий. Я могу скачать последние записи завтра утром, и мы возьмем их с собой в Оксфорд. – Он искоса взглянул на нее. – Если мы туда поедем?
– Непременно. – Она сумела справиться с яростью, которая парализовала ее несколько мгновений назад, но теперь ее подхватили бушующие волны океана страха. – Мы поедем в Оксфорд и непременно узнаем, что же такое этот череп. Тогда нам обязательно удастся выяснить, кто это сотворил, и мы заставим его горько пожалеть.
Только поздно ночью, когда они лежали вместе впервые после несчастного случая, ее начало трясти. Они устроились на односпальной кровати, которую им нашли привратники в гостинице для приезжавших в Кембридж ученых. Стелла думала, что Кит спит, и поняла, что это не так, только когда он медленно повернулся и взял ее за руку своей здоровой рукой.
– Стелла…
– Ммм?
– Гордон был прав.
– В чем?
– Череп проник в твою душу. Ты больше не та женщина, на которой я женился.
Не переставая дрожать, она прижалась к нему, чувствуя, что лишь голубое сияние в ее сознании помогает ей сохранить спокойствие.
– Это плохо? – спросила она.
– Я не знаю. – Он поцеловал ее, коснувшись губами бархатистой кожи на шее. – Ты прекрасна, когда ты в ярости. Но я за тебя беспокоюсь.
– Знаешь, это палка о двух концах. Ты тоже не тот мужчина, за которого я выходила замуж, и мне не хватает слов, чтобы рассказать, как я за тебя волнуюсь.
Она почувствовала, как он ухмыльнулся, что уже начало становиться нормой.
– А тебе не нужно мне ничего говорить. Это написано жирным шрифтом у тебя на лбу. Но я пострадал только физически, и, если я не поправлюсь, это не будет концом света. Хотя ты, кажется, думаешь иначе.
– Я могу увидеть конец света?
– Ты можешь увидеть конец своего мира, что явится и концом моего мира тоже. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание. Поклянись не ходить в такие места, откуда есть опасность не вернуться.
Дать такое обещание было совсем не трудно. Стелла обняла его, и он прижал ее к себе, потом они поцеловались, а когда она перестала сильно дрожать, то сказала:
– Я клянусь, что не пойду никуда, если не буду уверена, что смогу вернуться.
Это было не совсем то, о чем он просил, но близко, а он уже засыпал. Кит притянул ее к себе, она положила голову ему на грудь, он погрузил пальцы здоровой руки в ее волосы, и они уснули. И только уносясь в заоблачную синеву сна, Стелла увидела зияющую пропасть, разделявшую то, о чем он попросил, и то, что она обещала, но менять что-либо было уже поздно.
ГЛАВА 13
Зама, Новая Испания
Октябрь 1556 года
– В своем невежестве мои дети верят в то, что мы не первое творение Бога, а пятое и последний народ, поселившийся на земле. Их произведения, вроде того, на которое вы сейчас смотрите, являются доказательством их заблуждений. Я сохранил его в точности таким, каким увидел, когда впервые сошел с корабля и сделал их храм своим домом. Это убогое место, но дворец по сравнению с жилищами моей паствы, кроме того, тут прохладно в самое жаркое время дня. Не соизволите ли войти? Диего подаст вам вино, имеющееся в наших запасах, если только вы не привезли с собой… Благодарю вас. Я так и думал.
Не вызывало сомнений, что, несмотря на внешность наемного убийцы, отец Гонсалес Кальдерон, священник туземцев, живших в Заме, обладал умом и манерами прелата. Оуэну было так же очевидно, что он пригласил капитана «Авроры» и его врача в свой дом во исполнение долга, а не ради удовольствия. Огромное количество изображений распятого Христа в самых разных стадиях мучений украшало стены его жилищи, а спартанская обстановка говорила о том, что этот человек не признает плотских удовольствий.
Да и чрезмерная пышность костюма де Агилара явно не вызывала у него восторга, что было очень некстати, учитывая, что испанец вел себя исключительно несдержанно. Он принялся изливать свои восторги с того самого момента, как пришвартовал «Аврору», и замолчал только сейчас, когда присел на корточки в центре дома священника, который когда-то был туземным храмом, и начал изучать разноцветную мозаику, занимавшую половину пола, то и дело вскрикивая от удивления и восхищения.
Он делал все это совершенно сознательно, стараясь отвлечь внимание и все вопросы от своего врача на себя, и добился поразительного успеха. Оуэн видел, что священнику пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы оторвать взгляд от невероятно вульгарных серег де Агилара, и почувствовал угрызения совести.
Если все, что говорили про священника, соответствовало истине, капитан напрасно позволял себе выплескивать избыток чувств, это могло грозить ему серьезными неприятностями, а Оуэн не хотел, чтобы его новый друг пострадал из-за него. Пытаясь завязать безопасный разговор, он сказал:
– Ваш дом, в отличие от остальных, не выкрашен в красный цвет. Вы сами так захотели?
– Разумеется. Как только решил здесь поселиться, я попросил об этом Диего и Доминго. Они покрасили его известковым раствором, приготовленным по моему собственному рецепту, и подновляют каждый год в один и тот же день.
– Но все остальные дома в городе продолжают красить в цвет крови. Это напоминание о человеческих жертвоприношениях или…
Оуэн не имел в виду ничего плохого, он лишь повторил то, что говорила вся Испания про жителей этих земель, но лицо священника неожиданно потемнело и стало пугающе грозным.
Тихо, ядовито Кальдерон сказал:
– Мои дети не убивают и никогда не убивали других людей, чтобы умилостивить своих богов. Они невежественны, но не варвары, в отличие от их врагов, живущих на северо-западе, племени калхуа-мексика, известных тем, кто сюда приезжает, под именем ацтеков, которых так успешно привел к Богу его светлость Кортес и чье золото теперь принадлежит его элегантнейшему испанскому величеству.
Двенадцать лет, проведенных Оуэном в Кембридже, научили его тому, что искреннее проявление невежества – лучшее средство против гнева тех, кто любит всегда быть главным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40