– Эти освещенные ячейки занимают наши постояльцы, из которых трое действительно мертвы. Мы поместили их в крионические ванны, надежно заморозив. Хотя некоторые возражения против этого у нас имеются.
– Вы считаете, что их нужно пустить в переработку, как все остальное? – спросил кто-то.
– Вот именно. Но дело не в личных привилегиях; они – часть долгосрочного эксперимента, который мы пока продолжаем. Как и остальные пятнадцать, они были погружены в криптобиоз, потому что умирали от болезней, которые в настоящее время не поддаются лечению, – половине из этих людей доктора не смогли поставить диагноз, но было ясно, что они на грани смерти. – Она нажала кнопку, и еще несколько дюжин ячеек вспыхнули голубым светом в другом конце таблицы. – Здесь ведутся эксперименты с животными: козами, кроликами и курами. Мы продолжаем работу, чтобы подтвердить эффективность анимационного погружения. У кур показатель выживаемости девяносто восемь процентов, у кроликов – девяносто пять, а у коз – девяносто. Успех анимации находится в прямой зависимости от природной жизнеспособности организма, как это ни печально. Для людей этот показатель не превосходит восьмидесяти, даже семидесяти пяти процентов. Вот почему не все мы там, в крионических ваннах, ожидаем прибытия на Эпсилон.
– Не могу понять, откуда у вас эти данные, – подал голос Дэн, – ведь в результате диверсии большая часть информации пропала.
– У нас все полностью автоматизировано; семьдесят пять – это результат первых экспериментов. Мы ничего не изменили в методике с тех пор, как получили такой результат, и не собираемся ничего менять, пока не будем уверены в том, что делаем.
– Даже при семидесяти пяти процентах успеха у вас не будет недостатка в добровольцах, – заметила О’Хара.
– Верно. Редкий день обходится без того, чтобы к нам не обратился кто-нибудь из желающих проспать ближайшие полвека. Мы объясняем людям нашу политику и отсылаем их к врачам.
– А ваша политика – «никто, кроме неизлечимо больных»?
– Да, и то если они не слишком стары или молоды – для растущего организма это верная смерть – и только если сердечная и дыхательная системы будут способны перенести торможение. Для эвтаназии осуществимы более простые пути. Мы обязаны следовать замыслу авторов проекта. Наши емкости могут служить жизненным пространством для всех нас в случае непредвиденной катастрофы. Может случиться, что в конце концов мы вынуждены будем заняться всем населением, но на сегодняшний день – никаких исключений.
Она выключила диаграмму и села.
– Если бы это зависело только от меня, я бы пошла на некоторые исключения. Вы знаете, что я имею в виду. Многие из нас очень скоро обнаружили, что это вовсе не увеселительная поездка, как надеялись вначале. И совсем не похоже на жизнь в Ново-Йорке. Среди тех, кому мне пришлось отказать в криптобиозе, есть такие, что без вмешательства психиатра могут покончить с собой.
– Но вы еще не решили, кто именно, – сказал Сэм Вассерман.
– И не хотела бы брать на себя такую ответственность. Хотя человек, склонный к самоубийству, действительно болен! Людей с тяжелыми психическими травмами можно выборочно, тайно отправлять к нам, если это единственный способ спасти им жизнь. Против этого, правда, тоже есть возражения, некоторые довольно веские. Рано или поздно, об этом узнают все на корабле. Циники объявят, что мы набираем человеческий материал для своих экспериментов вместо животных, и в этом будет толика истины. При нынешнем состоянии нашей технологии мы предлагаем пациентам своего рода русскую рулетку – четыре шанса против одного. Таким образом, перед нами краеугольная проблема: право каждого человека на выбор. Если мы разрешим криптобиоз каждому, кто объявит о своем намерении покончить с собой – что, бесспорно, произойдет, как только будет сделано первое исключение, мы столкнемся с целой лавиной требований от людей, стремящихся временно «выйти из обращения». Причем некоторые из них могут оказаться абсолютно незаменимыми.
– А размораживать их по потребности нельзя? – спросил Дэн.
– Нет. Это длительный процесс, включающий медленное торможение метаболизма и еще более медленное восстановление. При сегодняшнем уровне технологии потребуется порядка сорока восьми лет. И пока мы не разработаем принципиально новый подход, этот срок не изменится.
– Я вспоминаю интервью в Ново-Йорке с первыми добровольцами-криптобиотиками, – сказала О’Хара. – Мне было около десяти. Эти люди казались такими странными, словно явились прямиком из эпохи наших дедушек и бабушек. У нас есть на борту кто-нибудь из них?
– Только один, он работает у нас. Подсобный рабочий по имени Горатио Горатио. Все остальные либо умерли, либо были уже слишком стары, чтобы отправиться с нами.
Человек, которого О’Хара не знала, поднял руку.
– Было что-нибудь необычное в том, как они умерли? Вы проанализировали причины, уровень смертности?
– Ну есть ли смысл делать обобщения на такой маленькой экспериментальной группе – двенадцать человек участвовали, и девять выжили, – если только все они умрут не по одной и той же причине? Все криптобиотики, кроме Горатио Горатио, были преклонного возраста. Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что это было ошибкой. Но я уверена, что все, за одним исключением, дожили до девяноста, не считая сорока восьми лет криптобиоза. Этот один умер насильственной смертью – его убили. Теперь трудно отделить факты от догадок. Многие из них могли бы поделиться более обдуманными впечатлениями, если б им хватило времени как следует все вспомнить и поговорить друг с другом.
– Обдуманными? – переспросил Сэм.
– Один из них был страшно расстроен. Он утверждал, что помнит каждую минуту этих сорока восьми лет..
– Я знаю его, – откликнулась О’Хара. – Но это была неправда.
– Он фантазировал, пытаясь привлечь к себе внимание. Через несколько месяцев он сам это признал. Но мы сделали бы ошибку, если б не изолировали криптобиотиков друг от друга, а сначала казалось разумным поместить их всех в одну палату, чтобы наблюдать за ходом выздоровления.
– Безумие этого парня оказалось заразительным? – спросил Сэм.
Хэйген кивнула:
– Или, возможно, просто подстегнуло воображение остальных. Но люди, поначалу уверенно заявившие, что это был просто долгий беспробудный сон, позже описывали нам сновидения, даже кошмары, терзавшие их в эти сорок восемь лет. Это не слишком похоже на правду, потому что при погружении отсутствует всякая деятельность мозга. Обычный пациент с такими симптомами отправился бы прямиком на переработку. Пробуждение криптобиотиков – все равно что оживление покойников, если не считать, что этих людей приготовили к смерти определенным образом.
– Я слышала, они способны перенести даже погружение в вакуум, – сказала О’Хара.
– Животные – да; с людьми мы таких экспериментов не проводили. Кроме того, они переносят уровень радиации в десять тысяч раз больший, чем мы. Человек в криптобиозе – абсолютно инертная субстанция. Засушенная мумия.
– В каком психическом состоянии они были при пробуждении? – спросил Сэм. – За исключением того фантазера.
– Естественно, мы предложили им стандартизованные тесты, и до, и после эксперимента. Они отвечали вполне нормально, с допустимыми отклонениями – в том числе и тот псих. Его проблемы были эмоционального происхождения. И я уверена, они имели место еще до того, как он принял участие в эксперименте, и криптобиоз здесь ни при чем.
Дэн взглянул на часы.
– Итак, какую помощь вы хотели бы получить от нас? Считайте, что мы обладаем той властью, которую нам приписывают, что бы мы могли сделать?
Хэйген устало, вежливо улыбнулась:
– Как и все остальные, мы нуждаемся в помощи специалистов по информации, чтобы восстановить нашу библиотеку. И более того… Боюсь, главная проблема в том, чтобы свалить тотемный столб приоритетов. Совместно – инженерам и политикам. Нас считают некой экзотической биотехнической отраслью. Так оно и было – перед запуском. Сейчас мы – важная составная часть Системы жизнеобеспечения.
– Пойду и подумаю над этим, – пообещал Айрон Буш, заместитель Мариуса Виеджо. – Если хотите, я могу переговорить с Мариусом о возможном взаимодействии – не таком тесном, чтобы подменить два мнения одним, но достаточно конструктивном. Система жизнеобеспечения волнует всех.
Она заколебалась:
– Я хотела бы все обдумать.
– Позвоню вам вечером, когда поговорю с Мариусом.
Координаторы редко показывались на презентациях – это считалось их привилегией. Их и не обременяли настойчивыми приглашениями. Была, правда, одна женщина из офиса Элиота Смита, Кара Лэнг. Она подошла к Сильвине.
– Я думаю, мы сможем помочь вам специалистами по информации, – сказала она. – Но мне кажется, вы далековато заходите с этим тотемным столбом… Не потому, что мы не считаем вашу работу важной. Просто с точки зрения целесообразности… – Она помолчала, подбирая слова. – Нас больше всего интересует та часть вашей программы, которая относится к практическому жизнеобеспечению. Техническая поддержка полностью автоматизирована, как вы сами говорите. Прошло уже семьдесят или восемьдесят лет. Мы уверены, что у вас все в порядке.
– Но это не совсем так! Если какая-то необходимость загонит нас всех в контейнеры прямо сейчас, семьдесят пять процентов тех, кто подвергнется криптобиозу, выживет. Но у нас на борту тысячи человек, которых просто нельзя отправлять в боксы, это дети и старики. Некоторые из старейших – наш самый ценный резерв! Ваш начальник тоже перешагнул сегодняшний возрастной ценз криптобиоза!..
– Я напомню ему об этом. Но знаю заранее, что он ответит.
– Женщины и дети – в лодки, – вставил Дэн. – Сабли наголо, вперед!
– Что-то в этом духе. – Она повернулась к О’Хара: – Марианна, скольких специалистов по информатике вы встречали в последние дни?
– Ни одного. Ни одного с июля.
– Понимаете? Я лично отдаю приоритет восстановлению Шекспира, и Моцарта, и Диккенса. Мы должны вернуть людям возможность наслаждаться прекрасным. Это означает, что сейчас почти все информатики обливаются потом в ОГИ. Как только все повреждения удастся ликвидировать, мы сможем взяться за другие направления….
Так продолжалось еще некоторое время. О’Хара с интересом следила за перепалкой, но ее больше интересовал сам процесс, чем предмет спора. Ее лично это не касалось. Криптобиотики, вынырнувшие из полувековой тьмы, морщинистые, бледные, жалкие, сильно напугали ее в детстве. Это впечатление оказалось таким ярким, что настроило Марианну против проекта в целом.
По ней, так лучше сделать вдох поглубже и шагнуть с трапа.
Глава 3
Скромное предложение руки и сердца
15 августа 99 года (25 Мухаммеда 295).
Обычно я за словом в карман не лезу, но когда Сэм подкатил ко мне сегодня, просто потеряла дар речи. Ну и сюрприз!
Должна заметить для вас, еще нерожденные поколения, что подарки – типичное излишество в условиях нашей псевдоэкономии, по крайней мере – преподношение предметов. Нам было разрешено взять на борт только два килограмма личных вещей. Другими словами, здесь каждому принадлежит все.
Тем не менее каждый может сделать что-то своими руками. В компьютере хранится список всего, что предназначено для переработки. Если вы в состоянии придумать применение для какой-то поломанной вещи, можете ходатайствовать, чтобы вам ее выдали. Так, Сэм месяцами собирал кусочки и детали, а потом собрал из них музыкальный инструмент. Это выгнутый трапецоид, боковые стороны и низ которого – блестящие металлические стержни. А выгнутая верхушка – кусочек золотистого дерева. Земного дерева. Из Нью-Йорка, где мы стали любовниками в эпоху отчаяния.
И кажется, так будет снова. Это еще один аспект, заставивший меня онеметь. Мы работали вдвоем над литературным проектом большую часть года, и он ни разу не позволил себе намека на нечто романтическое, хотя я-то многое себе позволяла, просто чтобы напомнить – не такая уж я недотрога! Он предпочитал не разглагольствовать о сексе, даже когда мы именно этим и занимались.
Ему хочется большего, чем секс. Он хочет жениться на мне, присоединиться к нашей линии.
Я сказала, что должна подумать, а потом спросить остальных. Такие решения должны быть единогласными, а я не чувствовала уверенности, что Дэн и даже Джон согласятся принять Сэма в семью. Я сама не была уверена, что хочу этого, как бы ни был мне дорог Сэм.
Он поцеловал меня и оставил одну. Я немного посидела за клавиатурой, размышляя.
Многие книги, которые мы сейчас пытаемся восстановить, написаны о любви. Старомодной романтической любви, зачастую – с коварным подтекстом собственничества, мужского превосходства, подавления женщины. Таким был сексуальный и эмоциональный союз, усиливавший власть церкви и государства над личностью и семьей.
Я вспомнила свой первый роман, с Чарли Инкриз Девоном, в котором громко звучали отголоски такого собственничества. Может, это меня и вылечило. А может, это как всякая детская болезнь, которую нужно перенести однажды, чтобы получить иммунитет на всю оставшуюся жизнь.
Стоило мне написать все это, как я поняла, до чего была глупа – некоторые люди никогда не испытывают романтического чувства, а некоторые, взрослея, так и не расстаются с романтикой. Но у меня это уже за спиной. Я все это преодолела.
Могу ли я любить третьего мужчину, не испачкав этим свои отношения с двумя другими? Я хотела бы иметь точные слова для любви, целую дюжину, как на эскимосском языке – для снега. Я люблю всех троих, но – по-разному. Дэниел нуждается во мне, и я должна поддерживать, защищать его. Джон дарит мне спокойствие, он по-прежнему мой наставник (люди, которые плохо знают нас, могут предположить, что наши отношения складываются иначе из-за его физического изъяна. Но я уже давно этого не замечаю. Я вижу в нем только терпение и силу, спокойную внимательность, а это для меня в мужчине – важнее всего). А где место Сэма?
На Земле, когда мы вдвоем спасали уцелевших кротов, он должен был заметить мое состояние. Я ужасно расстроилась, когда Дэниел и Джон попросили моего разрешения, чтобы Эвелин присоединилась к нашей линии. Я знала Эви, и она мне нравилась, но я не желала уступать ей свою роль в семейном гандикапе. Мне пришлось сказать «да». Я дала разрешение так любезно, как только сумела. Но мне казалось, что теперь наши узы разорваны, я металась и выла… Сэм предложил себя – и я прыгнула на его костлявое тело.
Сокрушительно быстро мы стали очень близки. У нас одинаковый склад ума, четкий и прямой, и одинаковый темперамент. Мы все время смешили друг друга. Секс не был его сильной стороной, но юношеский энтузиазм покрывал все с лихвой.
Потом проект обернулся катастрофой, кровавой баней и чумой, так что мы с трудом унесли ноги. Месяцы изматывающего, до ломоты в спине, труда пошли насмарку. Во время недельного карантина в Ново-Йорке мы с Сэмом отчаянно, самозабвенно любили друг друга (там не было условий для уединения, и многие были шокированы. Надо сказать, это были как раз те люди, которых я обожаю шокировать).
Я поразмыслила над тем, как передам своим мужьям предложение Сэма. Это обещает интересную симметрию, потому что Сэм – почти ровесник Эви, ему девятнадцать. На двенадцать лет младше меня и значительно моложе моих развратников-мужей! Прости, Эви. Я люблю тебя как сестру, но временами сержусь на наших мужчин. Даже глубокомысленные заишаченные философы могут пожалеть себя время от времени.
Отбросим в сторону драматические воспоминания. Как я отношусь к Сэму сегодня? Честно говоря, я была слегка раздражена полным отсутствием отклика с его стороны на мои зазывные ужимки. Но теперь его предложение ставит все на свои места. Он из тех людей, которые все должны упорядочить. Когда мы вместе гнули спину на Земле, при всем своем искрометном юморе он был одним из самых беззаветных тружеников, да и просто храбрецом. Сэм проявлял бесконечное терпение и сострадание к земным детям – честно говоря, настоящим монстрам.
О’кей, я, кажется, сама себя уговариваю. Только что заглянула в ясли, повидала малышку. Ее крошечная ручка так крепко сжала мой палец.
Меня одолел тяжелый приступ сентиментальности. Прайм, приходи поболтать.
Глава 4
Совет безутешным влюбленным
Прайм появилась в своем обычном углу, небрежно раскинувшись в несуществующем кресле. Временами она появлялась практически голой; на этот раз на ней был серый рабочий костюм, какие Сэм и О’Хара носили на Земле. В тот момент Прайм была всего на шесть месяцев моложе О’Хара, эффект получился сокрушительным, как она и рассчитывала.
– Думала, ты уж никогда не объявишься, – сказала она.
– Ну так давай помогай. Напряги свой двойной мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Вы считаете, что их нужно пустить в переработку, как все остальное? – спросил кто-то.
– Вот именно. Но дело не в личных привилегиях; они – часть долгосрочного эксперимента, который мы пока продолжаем. Как и остальные пятнадцать, они были погружены в криптобиоз, потому что умирали от болезней, которые в настоящее время не поддаются лечению, – половине из этих людей доктора не смогли поставить диагноз, но было ясно, что они на грани смерти. – Она нажала кнопку, и еще несколько дюжин ячеек вспыхнули голубым светом в другом конце таблицы. – Здесь ведутся эксперименты с животными: козами, кроликами и курами. Мы продолжаем работу, чтобы подтвердить эффективность анимационного погружения. У кур показатель выживаемости девяносто восемь процентов, у кроликов – девяносто пять, а у коз – девяносто. Успех анимации находится в прямой зависимости от природной жизнеспособности организма, как это ни печально. Для людей этот показатель не превосходит восьмидесяти, даже семидесяти пяти процентов. Вот почему не все мы там, в крионических ваннах, ожидаем прибытия на Эпсилон.
– Не могу понять, откуда у вас эти данные, – подал голос Дэн, – ведь в результате диверсии большая часть информации пропала.
– У нас все полностью автоматизировано; семьдесят пять – это результат первых экспериментов. Мы ничего не изменили в методике с тех пор, как получили такой результат, и не собираемся ничего менять, пока не будем уверены в том, что делаем.
– Даже при семидесяти пяти процентах успеха у вас не будет недостатка в добровольцах, – заметила О’Хара.
– Верно. Редкий день обходится без того, чтобы к нам не обратился кто-нибудь из желающих проспать ближайшие полвека. Мы объясняем людям нашу политику и отсылаем их к врачам.
– А ваша политика – «никто, кроме неизлечимо больных»?
– Да, и то если они не слишком стары или молоды – для растущего организма это верная смерть – и только если сердечная и дыхательная системы будут способны перенести торможение. Для эвтаназии осуществимы более простые пути. Мы обязаны следовать замыслу авторов проекта. Наши емкости могут служить жизненным пространством для всех нас в случае непредвиденной катастрофы. Может случиться, что в конце концов мы вынуждены будем заняться всем населением, но на сегодняшний день – никаких исключений.
Она выключила диаграмму и села.
– Если бы это зависело только от меня, я бы пошла на некоторые исключения. Вы знаете, что я имею в виду. Многие из нас очень скоро обнаружили, что это вовсе не увеселительная поездка, как надеялись вначале. И совсем не похоже на жизнь в Ново-Йорке. Среди тех, кому мне пришлось отказать в криптобиозе, есть такие, что без вмешательства психиатра могут покончить с собой.
– Но вы еще не решили, кто именно, – сказал Сэм Вассерман.
– И не хотела бы брать на себя такую ответственность. Хотя человек, склонный к самоубийству, действительно болен! Людей с тяжелыми психическими травмами можно выборочно, тайно отправлять к нам, если это единственный способ спасти им жизнь. Против этого, правда, тоже есть возражения, некоторые довольно веские. Рано или поздно, об этом узнают все на корабле. Циники объявят, что мы набираем человеческий материал для своих экспериментов вместо животных, и в этом будет толика истины. При нынешнем состоянии нашей технологии мы предлагаем пациентам своего рода русскую рулетку – четыре шанса против одного. Таким образом, перед нами краеугольная проблема: право каждого человека на выбор. Если мы разрешим криптобиоз каждому, кто объявит о своем намерении покончить с собой – что, бесспорно, произойдет, как только будет сделано первое исключение, мы столкнемся с целой лавиной требований от людей, стремящихся временно «выйти из обращения». Причем некоторые из них могут оказаться абсолютно незаменимыми.
– А размораживать их по потребности нельзя? – спросил Дэн.
– Нет. Это длительный процесс, включающий медленное торможение метаболизма и еще более медленное восстановление. При сегодняшнем уровне технологии потребуется порядка сорока восьми лет. И пока мы не разработаем принципиально новый подход, этот срок не изменится.
– Я вспоминаю интервью в Ново-Йорке с первыми добровольцами-криптобиотиками, – сказала О’Хара. – Мне было около десяти. Эти люди казались такими странными, словно явились прямиком из эпохи наших дедушек и бабушек. У нас есть на борту кто-нибудь из них?
– Только один, он работает у нас. Подсобный рабочий по имени Горатио Горатио. Все остальные либо умерли, либо были уже слишком стары, чтобы отправиться с нами.
Человек, которого О’Хара не знала, поднял руку.
– Было что-нибудь необычное в том, как они умерли? Вы проанализировали причины, уровень смертности?
– Ну есть ли смысл делать обобщения на такой маленькой экспериментальной группе – двенадцать человек участвовали, и девять выжили, – если только все они умрут не по одной и той же причине? Все криптобиотики, кроме Горатио Горатио, были преклонного возраста. Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что это было ошибкой. Но я уверена, что все, за одним исключением, дожили до девяноста, не считая сорока восьми лет криптобиоза. Этот один умер насильственной смертью – его убили. Теперь трудно отделить факты от догадок. Многие из них могли бы поделиться более обдуманными впечатлениями, если б им хватило времени как следует все вспомнить и поговорить друг с другом.
– Обдуманными? – переспросил Сэм.
– Один из них был страшно расстроен. Он утверждал, что помнит каждую минуту этих сорока восьми лет..
– Я знаю его, – откликнулась О’Хара. – Но это была неправда.
– Он фантазировал, пытаясь привлечь к себе внимание. Через несколько месяцев он сам это признал. Но мы сделали бы ошибку, если б не изолировали криптобиотиков друг от друга, а сначала казалось разумным поместить их всех в одну палату, чтобы наблюдать за ходом выздоровления.
– Безумие этого парня оказалось заразительным? – спросил Сэм.
Хэйген кивнула:
– Или, возможно, просто подстегнуло воображение остальных. Но люди, поначалу уверенно заявившие, что это был просто долгий беспробудный сон, позже описывали нам сновидения, даже кошмары, терзавшие их в эти сорок восемь лет. Это не слишком похоже на правду, потому что при погружении отсутствует всякая деятельность мозга. Обычный пациент с такими симптомами отправился бы прямиком на переработку. Пробуждение криптобиотиков – все равно что оживление покойников, если не считать, что этих людей приготовили к смерти определенным образом.
– Я слышала, они способны перенести даже погружение в вакуум, – сказала О’Хара.
– Животные – да; с людьми мы таких экспериментов не проводили. Кроме того, они переносят уровень радиации в десять тысяч раз больший, чем мы. Человек в криптобиозе – абсолютно инертная субстанция. Засушенная мумия.
– В каком психическом состоянии они были при пробуждении? – спросил Сэм. – За исключением того фантазера.
– Естественно, мы предложили им стандартизованные тесты, и до, и после эксперимента. Они отвечали вполне нормально, с допустимыми отклонениями – в том числе и тот псих. Его проблемы были эмоционального происхождения. И я уверена, они имели место еще до того, как он принял участие в эксперименте, и криптобиоз здесь ни при чем.
Дэн взглянул на часы.
– Итак, какую помощь вы хотели бы получить от нас? Считайте, что мы обладаем той властью, которую нам приписывают, что бы мы могли сделать?
Хэйген устало, вежливо улыбнулась:
– Как и все остальные, мы нуждаемся в помощи специалистов по информации, чтобы восстановить нашу библиотеку. И более того… Боюсь, главная проблема в том, чтобы свалить тотемный столб приоритетов. Совместно – инженерам и политикам. Нас считают некой экзотической биотехнической отраслью. Так оно и было – перед запуском. Сейчас мы – важная составная часть Системы жизнеобеспечения.
– Пойду и подумаю над этим, – пообещал Айрон Буш, заместитель Мариуса Виеджо. – Если хотите, я могу переговорить с Мариусом о возможном взаимодействии – не таком тесном, чтобы подменить два мнения одним, но достаточно конструктивном. Система жизнеобеспечения волнует всех.
Она заколебалась:
– Я хотела бы все обдумать.
– Позвоню вам вечером, когда поговорю с Мариусом.
Координаторы редко показывались на презентациях – это считалось их привилегией. Их и не обременяли настойчивыми приглашениями. Была, правда, одна женщина из офиса Элиота Смита, Кара Лэнг. Она подошла к Сильвине.
– Я думаю, мы сможем помочь вам специалистами по информации, – сказала она. – Но мне кажется, вы далековато заходите с этим тотемным столбом… Не потому, что мы не считаем вашу работу важной. Просто с точки зрения целесообразности… – Она помолчала, подбирая слова. – Нас больше всего интересует та часть вашей программы, которая относится к практическому жизнеобеспечению. Техническая поддержка полностью автоматизирована, как вы сами говорите. Прошло уже семьдесят или восемьдесят лет. Мы уверены, что у вас все в порядке.
– Но это не совсем так! Если какая-то необходимость загонит нас всех в контейнеры прямо сейчас, семьдесят пять процентов тех, кто подвергнется криптобиозу, выживет. Но у нас на борту тысячи человек, которых просто нельзя отправлять в боксы, это дети и старики. Некоторые из старейших – наш самый ценный резерв! Ваш начальник тоже перешагнул сегодняшний возрастной ценз криптобиоза!..
– Я напомню ему об этом. Но знаю заранее, что он ответит.
– Женщины и дети – в лодки, – вставил Дэн. – Сабли наголо, вперед!
– Что-то в этом духе. – Она повернулась к О’Хара: – Марианна, скольких специалистов по информатике вы встречали в последние дни?
– Ни одного. Ни одного с июля.
– Понимаете? Я лично отдаю приоритет восстановлению Шекспира, и Моцарта, и Диккенса. Мы должны вернуть людям возможность наслаждаться прекрасным. Это означает, что сейчас почти все информатики обливаются потом в ОГИ. Как только все повреждения удастся ликвидировать, мы сможем взяться за другие направления….
Так продолжалось еще некоторое время. О’Хара с интересом следила за перепалкой, но ее больше интересовал сам процесс, чем предмет спора. Ее лично это не касалось. Криптобиотики, вынырнувшие из полувековой тьмы, морщинистые, бледные, жалкие, сильно напугали ее в детстве. Это впечатление оказалось таким ярким, что настроило Марианну против проекта в целом.
По ней, так лучше сделать вдох поглубже и шагнуть с трапа.
Глава 3
Скромное предложение руки и сердца
15 августа 99 года (25 Мухаммеда 295).
Обычно я за словом в карман не лезу, но когда Сэм подкатил ко мне сегодня, просто потеряла дар речи. Ну и сюрприз!
Должна заметить для вас, еще нерожденные поколения, что подарки – типичное излишество в условиях нашей псевдоэкономии, по крайней мере – преподношение предметов. Нам было разрешено взять на борт только два килограмма личных вещей. Другими словами, здесь каждому принадлежит все.
Тем не менее каждый может сделать что-то своими руками. В компьютере хранится список всего, что предназначено для переработки. Если вы в состоянии придумать применение для какой-то поломанной вещи, можете ходатайствовать, чтобы вам ее выдали. Так, Сэм месяцами собирал кусочки и детали, а потом собрал из них музыкальный инструмент. Это выгнутый трапецоид, боковые стороны и низ которого – блестящие металлические стержни. А выгнутая верхушка – кусочек золотистого дерева. Земного дерева. Из Нью-Йорка, где мы стали любовниками в эпоху отчаяния.
И кажется, так будет снова. Это еще один аспект, заставивший меня онеметь. Мы работали вдвоем над литературным проектом большую часть года, и он ни разу не позволил себе намека на нечто романтическое, хотя я-то многое себе позволяла, просто чтобы напомнить – не такая уж я недотрога! Он предпочитал не разглагольствовать о сексе, даже когда мы именно этим и занимались.
Ему хочется большего, чем секс. Он хочет жениться на мне, присоединиться к нашей линии.
Я сказала, что должна подумать, а потом спросить остальных. Такие решения должны быть единогласными, а я не чувствовала уверенности, что Дэн и даже Джон согласятся принять Сэма в семью. Я сама не была уверена, что хочу этого, как бы ни был мне дорог Сэм.
Он поцеловал меня и оставил одну. Я немного посидела за клавиатурой, размышляя.
Многие книги, которые мы сейчас пытаемся восстановить, написаны о любви. Старомодной романтической любви, зачастую – с коварным подтекстом собственничества, мужского превосходства, подавления женщины. Таким был сексуальный и эмоциональный союз, усиливавший власть церкви и государства над личностью и семьей.
Я вспомнила свой первый роман, с Чарли Инкриз Девоном, в котором громко звучали отголоски такого собственничества. Может, это меня и вылечило. А может, это как всякая детская болезнь, которую нужно перенести однажды, чтобы получить иммунитет на всю оставшуюся жизнь.
Стоило мне написать все это, как я поняла, до чего была глупа – некоторые люди никогда не испытывают романтического чувства, а некоторые, взрослея, так и не расстаются с романтикой. Но у меня это уже за спиной. Я все это преодолела.
Могу ли я любить третьего мужчину, не испачкав этим свои отношения с двумя другими? Я хотела бы иметь точные слова для любви, целую дюжину, как на эскимосском языке – для снега. Я люблю всех троих, но – по-разному. Дэниел нуждается во мне, и я должна поддерживать, защищать его. Джон дарит мне спокойствие, он по-прежнему мой наставник (люди, которые плохо знают нас, могут предположить, что наши отношения складываются иначе из-за его физического изъяна. Но я уже давно этого не замечаю. Я вижу в нем только терпение и силу, спокойную внимательность, а это для меня в мужчине – важнее всего). А где место Сэма?
На Земле, когда мы вдвоем спасали уцелевших кротов, он должен был заметить мое состояние. Я ужасно расстроилась, когда Дэниел и Джон попросили моего разрешения, чтобы Эвелин присоединилась к нашей линии. Я знала Эви, и она мне нравилась, но я не желала уступать ей свою роль в семейном гандикапе. Мне пришлось сказать «да». Я дала разрешение так любезно, как только сумела. Но мне казалось, что теперь наши узы разорваны, я металась и выла… Сэм предложил себя – и я прыгнула на его костлявое тело.
Сокрушительно быстро мы стали очень близки. У нас одинаковый склад ума, четкий и прямой, и одинаковый темперамент. Мы все время смешили друг друга. Секс не был его сильной стороной, но юношеский энтузиазм покрывал все с лихвой.
Потом проект обернулся катастрофой, кровавой баней и чумой, так что мы с трудом унесли ноги. Месяцы изматывающего, до ломоты в спине, труда пошли насмарку. Во время недельного карантина в Ново-Йорке мы с Сэмом отчаянно, самозабвенно любили друг друга (там не было условий для уединения, и многие были шокированы. Надо сказать, это были как раз те люди, которых я обожаю шокировать).
Я поразмыслила над тем, как передам своим мужьям предложение Сэма. Это обещает интересную симметрию, потому что Сэм – почти ровесник Эви, ему девятнадцать. На двенадцать лет младше меня и значительно моложе моих развратников-мужей! Прости, Эви. Я люблю тебя как сестру, но временами сержусь на наших мужчин. Даже глубокомысленные заишаченные философы могут пожалеть себя время от времени.
Отбросим в сторону драматические воспоминания. Как я отношусь к Сэму сегодня? Честно говоря, я была слегка раздражена полным отсутствием отклика с его стороны на мои зазывные ужимки. Но теперь его предложение ставит все на свои места. Он из тех людей, которые все должны упорядочить. Когда мы вместе гнули спину на Земле, при всем своем искрометном юморе он был одним из самых беззаветных тружеников, да и просто храбрецом. Сэм проявлял бесконечное терпение и сострадание к земным детям – честно говоря, настоящим монстрам.
О’кей, я, кажется, сама себя уговариваю. Только что заглянула в ясли, повидала малышку. Ее крошечная ручка так крепко сжала мой палец.
Меня одолел тяжелый приступ сентиментальности. Прайм, приходи поболтать.
Глава 4
Совет безутешным влюбленным
Прайм появилась в своем обычном углу, небрежно раскинувшись в несуществующем кресле. Временами она появлялась практически голой; на этот раз на ней был серый рабочий костюм, какие Сэм и О’Хара носили на Земле. В тот момент Прайм была всего на шесть месяцев моложе О’Хара, эффект получился сокрушительным, как она и рассчитывала.
– Думала, ты уж никогда не объявишься, – сказала она.
– Ну так давай помогай. Напряги свой двойной мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33