Ключ к нему раз и навсегда дан был в трактате Фарреля дю Боска
Фаррел
ь дю Боек Ц вымышленный автор, включенный Борхесом и Биоем Касарес
ом в их антологию «Книга ада и рая» (1960).
«Линия Паладион-Паунд-Элиот» (издательство «Вдова Ш. Буре», Париж
, 1937). Речь идет Ц как, цитируя Мириам Аллен де Форд, окончательно определил
Фаррель дю Боек Ц об «амплификации единиц». До нашего Паладиона и после
него литературной единицей, принятой авторами в совокупное владение, бы
ло слово или, самое большее, ходячее выражение. Центоны
Центон (от
лат. cento Ц одежда или покрывало, сшитое из лоскутов) Ц стихотворение,
составленное из стихов одного или нескольких поэтов.
византийца или средневекового монаха, заимствуя целые стихи, мало
чем расширили эстетическое поле. В нашу эпоху значительный фрагмент из «
Одиссеи» служит вступлением к одной из «Песен» Паунда, и всем известно, ч
то в творчестве Т. С. Элиота встречаются стихи Голдсмита, Бодлера и Верлен
а. Паладион уже в 1909 году пошел дальше. Он, так сказать, аннексировал целый о
пус, «Заброшенные парки» Эрреры-и-Рейссига. Известно его признание, обна
родованное Морисом Абрамовицем
Абрамовиц Морис (1901 Ц 1981) Ц друг юн
ости X. Л. Борхеса.
, открывающее нам трепетную тщательность и беспощадную строгость,
с какими Паладион неизменно относился к тяжелому труду поэтического тв
орчества: «Заброшенным паркам» он предпочитал «Сумерки в саду» Лугонес
а Луго
нес Леопольда (1874 Ц 1938) Ц аргентинский прозаик и поэт, один из основоп
оложников модернизма.
, но не считал себя достойным присвоить их, и, напротив, он признавал,
что книга Эрреры соответствовала его тогдашним возможностям, ибо ее стр
аницы вполне выражали его чувства. Па-ладион снабдил их своим именем и от
дал в печать, не убрав и не прибавив ни одной запятой, Ц этому правилу он и
впредь оставался верен. Таким образом, на наших глазах свершилось важней
шее литературное событие нашего века: появились «Заброшенные парки» Па
ладиона. Разумеется, книга эта была бесконечно далека от одноименной кни
ги Эрреры, не повторявшей какое-либо предшествующее произведение. С той
поры Паладион приступает к задаче, на которую до него никто не отваживал
ся: он зондирует глубины своей души и публикует книги, ее выражающие, не ум
ножая и без того умопомрачительный библиографический перечень и не под
даваясь суетному соблазну написать хоть единую строчку. Непревзойденн
ая скромность Ц вот что отличало этого человека, который на пиршестве, п
редоставленном восточными и западными библиотеками, отказывается от «
Божественной комедии» и «Тысячи и одной ночи» и, человечный и радушный, с
нисходит до «Фиванок» (вторая серия).
Умственная эволюция Паладиона не вполне прояснена: например, никто еще н
е определил, какой таинственный мост связывает «Фиванок» и т. п. с «Собако
й Баскервилей». Со своей стороны, мы дерзнем выдвинуть гипотезу, что подо
бная траектория вполне нормальна и свойственна великому писателю, Ц он
превозмогает романтическое волнение, дабы увенчать себя напоследок бл
агородной ясностью классического стиля.
Надобно заметить, что Паладион Ц не считая немногих школьных реминисце
нций Ц не знал мертвых языков. В 1918 году он, скованный робостью, ныне трога
ющей нас, опубликовал «Георгики» в испанском переводе Очоа. Год спустя, у
же осознав свое духовное величие, он отдал в печать «О дивинации» на латы
ни. И какой латыни! Латыни Цицерона!
По мнению иных критиков, публикация Евангелия после текстов Цицерона и В
ергилия Ц своего рода отступничество от классических идеалов; мы же пре
дпочитаем видеть в этом последнем шаге, который Паладион так и не сделал,
духовное обновление. А в целом Ц таинственный и ясный путь от язычества
к вере.
Всем известно, что Паладиону приходилось оплачивать собственными день
гами публикации своих книг и что скудные тиражи никогда не превышали три
ста Ц четыреста экземпляров. Все они мгновенно расходились, и читатели,
которым щедрый случай вложил в руки «Собаку Баскервилей», очарованные н
еподражаемо личным стилем, жаждут насладиться «Хижиной дяди Тома», веро
ятно, уже introuvable, недоступной. По этой причине мы приветствуем инициативу гр
уппы депутатов из самых различных слоев, которые хлопочут об официально
м издании полного собрания сочинений самого оригинального и разнообра
зного из наших litterati
Литераторов (ит.).
.
Вечер с Рамоном Бонавеной
За всякой статистикой, всяким чисто описательным или информативным тру
дом кроется великолепная и, пожалуй, безумная надежда, что в бескрайнем б
удущем люди, подобные нам, но более смышленые, извлекут из оставленных на
ми сведений какой-либо полезный вывод или поразительное сообщение. Те, к
то одолел шесть томов «Северо-северо-запада» Рамона Бонавены, наверняк
а не раз почувствовали возможность, вернее, необходимость чьего-либо бу
дущего сотрудничества, которое увенчает и дополнит представленное мэт
ром произведение. Спешим заметить, что эти соображения отражают нашу чис
то личную реакцию, разумеется не авторизованную Бонавеной. В тот единств
енный раз, когда я с ним беседовал, он отверг всякую мысль об эстетическом
или научном значении труда, которому он посвятил свою жизнь. По прошеств
ии многих лет вспомним тот день.
В 1936 году я работал в литературном приложении к «Ультима Ора»
«В последний час» Ц еж
едневная буэнос-айресская газета (исп.).
. Директор газеты, человек, наделенный живой любознательностью, не
исключавшей интереса к явлениям литературы, поручил мне в одно зимнее во
скресенье взять интервью у тогда еще малоизвестного писателя в его скро
мном убежище в Эспелете.
Дом его, сохранившийся поныне, имел всего один этаж, хотя на плоской крыше
красовались два балкончика и балюстрада Ц трогательные предвкушения
второго этажа. Дверь нам открыл сам Бонавена. Дымчатые очки, представлен
ные на наиболее известной фотографии и появившиеся, кажется, из-за каког
о-то недолгого заболевания, не украшали в ту пору это брыластое лицо с раз
мытыми чертами. Спустя многие годы мне вспоминаются парусиновый халат и
домашние туфли без задников.
Природная вежливость плохо скрывала его нерасположенность к беседе Ц
сперва я приписал это скромности, но вскоре понял, что он чувствует себя в
полне уверенно и без тревоги ждет часа всеобщего признания. Поглощенный
кропотливым, почти бесконечным трудом, он берег свое время и мало заботи
лся о рекламе, которую я ему должен был обеспечить.
В его кабинете, смахивавшем на приемную провинциального дантиста с непр
еменными пастельными маринами и фаянсовыми собачками, было мало книг, в
большинстве словари по разным отраслям науки и ремесел. Разумеется, меня
не удивили ни сильное увеличительное стекло, ни столярный метр, которые
я заметил на зеленом сукне письменного стола. Кофе и сигара помогли ожив
ить наш диалог.
Ц Конечно, я читал и перечитывал ваше произведение. Однако я полагаю, что
следовало бы ввести рядового, массового читателя в курс дела, облегчить
ему хотя бы относительное понимание. Для этого желательно, чтобы вы в общ
их чертах, синтетически обрисовали процесс рождения «Северо-северо-зап
ада» с первой идеи о нем до полноценного творения. Заклинаю вас, ab ovo, ab ovo!
С самого нач
ала (лат.).
Его лицо, до той поры невыразительное, какое-то серое, просияло. И тут же по
лились потоком точные, впечатляющие слова.
Ц Сперва мои замыслы не выходили за рамки литературы, более того Ц реал
изма. Моим намерением Ц бесспорно, ничуть не оригинальным Ц было напис
ать роман о земле, простой роман с персонажами-людьми и обычным протесто
м против латифундий. Я имел в виду Эспелету, мой городок. Эстетическая сто
рона меня нисколько не волновала. Я хотел представить честное свидетель
ство об одном ограниченном секторе местного населения. Первые трудност
и, остановившие меня, были, пожалуй, пустячными. Например, имена персонаже
й. Назвав их так, как они звались в действительности, я рисковал угодить по
д суд за клевету. Доктор Гармендия, юрист, чья контора тут за углом, уверил
меня, как истый перестраховщик, что средний житель Эспелеты Ц сутяжник.
Оставалась возможность выдумать имена, но это означало бы распахнуть дв
ери для фантазии. Я предпочел заглавные буквы с многоточием, этот прием п
ришелся мне по душе. Но по мере погружения в сюжет я обнаруживал, что главн
ая трудность вовсе не в именах персонажей, Ц нет, она была психологическ
ого плана. Как проникнуть в мозг соседа? Как, не отказавшись от реализма, у
гадать, что думают другие люди? Ответ был ясен, но вначале я не желал его ви
деть. Тогда я задумался над возможностью создать роман о домашних животн
ых. Но как почувствовать процессы, происходящие в мозгу собаки, как прони
кнуть в ее мир, не столько визуальный, сколь обонятельный? Обескураженны
й, я сосредоточился на себе и подумал, что остается единственный выход Ц
автобиография. Однако и здесь я оказался в лабиринте. Кто я? Эфемерный чел
овек сегодняшнего дня, или вчерашнего, уже забытый, или завтрашнего, непр
едсказуемый? Есть ли что более неуловимое, чем душа? Если я пишу, напрягая
внимание, само это напряжение меня изменяет; если же пишу машинально, я от
даюсь случаю. Не знаю, помните ли вы рассказанную, кажется, Цицероном исто
рию о том, как женщина идет в храм спросить совета у оракула и безотчетно п
роизносит слова, содержащие ответ, который она ищет. Со мною здесь, в Эспел
ете, произошло нечто похожее. Как-то я, уже не надеясь найти решение, а прос
то чтобы чем-то заняться, пересматривал свои записи. Я там нашел искомый о
твет. Он был в словах «один ограниченный сектор». Когда я их писал, я всего
лишь повторил обычную расхожую метафору; теперь же, когда перечитал их, м
еня как бы озарило вдохновение. «Один ограниченный сектор»… Можно ли най
ти более ограниченный сектор, чем угол письменного стола, за которым я ра
ботаю? Я решил сосредоточиться на этом угле, на том, что угол этот может да
ть для наблюдения. Вот этим столярным метром Ц которым вы можете любова
ться a piacere В св
ое удовольствие (ит.).
Ц я измерил соответствующую ножку стола и убедился, что данный уг
ол находится на расстоянии метра пятнадцати сантиметров над уровнем по
ла, и счел такую высоту вполне разумной. Двигаясь бесконечно вверх, я упер
ся бы в потолок, затем в крышу, а там уж оказался бы в астрономических пред
елах; двигаясь вниз, проник бы в погреб, на субтропические равнины, просек
бы насквозь земной шар. К тому же избранный мною угол являл моему взору ин
тересные предметы. Медную пепельницу, двухцветный карандаш Ц один коне
ц синий, другой красный Ц и так далее.
Тут я, не в силах удержаться, перебил его:
Ц Знаю, знаю. Вы говорите о второй и третьей главах. О пепельнице нам изве
стно все: оттенки меди, точный вес, диаметр, различные соотношения между д
иаметром, карандашом и столом, рисунок собаки, фабричная стоимость, прод
ажная цена и многие другие данные, столь же точные, сколь полезные. Что кас
ается карандаша Ц настоящий «гольдфабер-873», Ц что я могу сказать? Ваш да
р синтеза позволил вам сжать его до двадцати девяти страниц ин-октаво, ко
торые удовлетворят самую ненасытную любознательность.
Бонавена даже не зарумянился. Без спешки, но и без запинки он повел речь да
льше:
Ц Вижу, семя упало не мимо борозды. Вы поистине прониклись моим сочинени
ем. В награду я порадую вас устным дополнением. Речь пойдет не о самом прои
зведении, а о добросовестности его автора. Когда геркулесов труд описани
я предметов, обычно занимавших северо-северо-западный угол письменного
стола, был завершен Ц на это предприятие потребовалось двести одиннадц
ать страниц, Ц я спросил себя, вправе ли я обновить stock, id est
Запас (англ.), то е
сть (лат.).
произвольно ввести другие предметы, расположить их в этом же магне
тическом поле и, ничтоже сумняшеся, продолжать описывать их. Т
акие предметы, умышленно избранные мной для моего описательного труда и
принесенные из других мест комнаты и даже всего дома, будут лишены единс
твенности, спонтанности первой серии. Потрясающая сшибка этики и эстети
ки! Слабоумный Дзаничелли оказался моим, как говорится, deus ex machina
Богом из машины (л
ат).
. Само его слабоумие делало его пригодным для моей цели. С опасливым
любопытством, как человек, совершающий кощунство, я приказал ему положит
ь что-нибудь, любую вещь, на тот угол, уже опустевший. Он положил ластик, пен
ал и опять же поставил пепельницу.
Ц Знаменитая серия «бета»! Ц воскликнул я. Ц Теперь мне понятно загад
очное возвращение пепельницы, о которой говорится почти в тех же словах,
кроме нескольких ссылок на нее в связи с пеналом и ластиком. Некоторые по
верхностные критики усмотрели здесь путаницу…
Бонавена горделиво приподнялся.
Ц В моем произведении путаницы быть не может, Ц заявил он с вполне опра
вданной торжественностью. Ц Ссылки на пенал и на ластик Ц более чем дос
таточное свидетельство. Для читателя вроде вас излишне описывать детал
и последующих экспозиций. Достаточно сказать, что я зажмуривал глаза, сл
абоумный парень клал какую-то вещь или вещи, а затем Ц за работу! Теорети
чески моя книга бесконечна, практически же я требую своего права на отды
х Ц назовите его привалом в пути Ц после завершения девятьсот сорок пе
рвой страницы пятого тома
Всем известно, что шестой том вышел посмерт
но в 1939 году. (Примеч. О. Бустоса Домека.)
. Впрочем, описательство распространяется. В Бельгии празднуют поя
вление первого выпуска «Водолея», труда, в котором я подметил немало ере
сей. Также в Бирме, Бразилии, Бурсако возникают новые активные кружки.
Тут я почувствовал, что интервью подходит к концу. Чтобы подготовить сво
й уход, я сказал:
Ц Прежде чем я уйду, досточтимый мэтр,
хочу попросить вас о последнем одолжении. Не могу ли я взглянуть на предм
еты, описанные в вашем последнем труде?
Ц Нет, Ц сказал Бонавена. Ц Вы их не увидите. Каждая экспозиция, прежде
чем ее заменяли следующей, тщательно фотографировалась. Я пол
учил великолепную серию негативов. Их уничтожение двадцать шестого окт
ября тысяча девятьсот тридцать четвертого года причинило мне подлинну
ю боль. Еще больней было мне уничтожить сами предметы. Я был убит.
Ц Как? Ц едва сумел я пролепетать. Ц Вы решили уничтожить черную шпиль
ку из серии «игрек» и рукоятку молотка из «гаммы»?
Бонавена печально посмотрел на меня.
Ц Эта жертва была необходима, Ц пояснил он. Ц Произведение мое, как пов
зрослевший сын, должно жить самостоятельно. Сохранять оригиналы означа
ло бы подвергать их опасности дерзких сравнений. Критики поддались бы ис
кушению судить о большей или меньшей точности моего произведения. Так мы
впали бы в глубокое наукообразие. А вы, конечно, понимаете, что я отвергаю
всякую научную ценность моего труда.
Я поспешил его утешить:
Ц Ну конечно, конечно. «Северо-северо-запад» Ц творение эстетическое…
Ц Опять же ошибаетесь, Ц изрек Бонавена. Ц Я отрицаю всякое эстетичес
кое значение моего произведения. Оно, так сказать, занимает свое особое м
есто. Пробуждаемые им чувства, слезы, восхваления, гримасы для меня безра
зличны. Я не ставлю своей целью поучать, волновать или развлекать. Мое про
изведение выше этого. Оно претендует на самое скромное и самое высокое: н
а место во вселенной.
Его массивная голова, глубоко опущенная между плечами, не двигалась. Гла
за уже не видели меня. Я понял, что визит закончен, и тихо вышел. The rest is silence
Дальше Ц тишина
(англ.). Последняя реплика Гамлета.
.
В поисках абсолюта
Как это ни прискорбно, мы вынуждены признать, что взоры жителей нашего кр
ая прикованы к Европе и мы презираем или же не знаем подлинные местные до
стопримечательности. Случай Ниренстейна Суза
Ниренстейн Суза
Ц в этой двойной фамилии упоминание французского писателя и крити
ка символистского направления Робера де Суза (1865 -?), вероятно, должно объяс
нить интерес героя очерка к французской литературе.
не оставляет в том никаких сомнений. Фернандес Сальданья
Фернандес Сал
ьданья Хосе Мария (1879 -?) Ц уругвайский историк и дипломат, его «Уругва
йский биографический словарь, 1810 Ц 1940» вышел в 1945 г.
не включил его имя в «Уругвайский биографический словарь»; сам Мон
тейро Новато ограничился упоминанием дат 1879 Ц 1935 и названиями наиболее из
вестных его сочинений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Фаррел
ь дю Боек Ц вымышленный автор, включенный Борхесом и Биоем Касарес
ом в их антологию «Книга ада и рая» (1960).
«Линия Паладион-Паунд-Элиот» (издательство «Вдова Ш. Буре», Париж
, 1937). Речь идет Ц как, цитируя Мириам Аллен де Форд, окончательно определил
Фаррель дю Боек Ц об «амплификации единиц». До нашего Паладиона и после
него литературной единицей, принятой авторами в совокупное владение, бы
ло слово или, самое большее, ходячее выражение. Центоны
Центон (от
лат. cento Ц одежда или покрывало, сшитое из лоскутов) Ц стихотворение,
составленное из стихов одного или нескольких поэтов.
византийца или средневекового монаха, заимствуя целые стихи, мало
чем расширили эстетическое поле. В нашу эпоху значительный фрагмент из «
Одиссеи» служит вступлением к одной из «Песен» Паунда, и всем известно, ч
то в творчестве Т. С. Элиота встречаются стихи Голдсмита, Бодлера и Верлен
а. Паладион уже в 1909 году пошел дальше. Он, так сказать, аннексировал целый о
пус, «Заброшенные парки» Эрреры-и-Рейссига. Известно его признание, обна
родованное Морисом Абрамовицем
Абрамовиц Морис (1901 Ц 1981) Ц друг юн
ости X. Л. Борхеса.
, открывающее нам трепетную тщательность и беспощадную строгость,
с какими Паладион неизменно относился к тяжелому труду поэтического тв
орчества: «Заброшенным паркам» он предпочитал «Сумерки в саду» Лугонес
а Луго
нес Леопольда (1874 Ц 1938) Ц аргентинский прозаик и поэт, один из основоп
оложников модернизма.
, но не считал себя достойным присвоить их, и, напротив, он признавал,
что книга Эрреры соответствовала его тогдашним возможностям, ибо ее стр
аницы вполне выражали его чувства. Па-ладион снабдил их своим именем и от
дал в печать, не убрав и не прибавив ни одной запятой, Ц этому правилу он и
впредь оставался верен. Таким образом, на наших глазах свершилось важней
шее литературное событие нашего века: появились «Заброшенные парки» Па
ладиона. Разумеется, книга эта была бесконечно далека от одноименной кни
ги Эрреры, не повторявшей какое-либо предшествующее произведение. С той
поры Паладион приступает к задаче, на которую до него никто не отваживал
ся: он зондирует глубины своей души и публикует книги, ее выражающие, не ум
ножая и без того умопомрачительный библиографический перечень и не под
даваясь суетному соблазну написать хоть единую строчку. Непревзойденн
ая скромность Ц вот что отличало этого человека, который на пиршестве, п
редоставленном восточными и западными библиотеками, отказывается от «
Божественной комедии» и «Тысячи и одной ночи» и, человечный и радушный, с
нисходит до «Фиванок» (вторая серия).
Умственная эволюция Паладиона не вполне прояснена: например, никто еще н
е определил, какой таинственный мост связывает «Фиванок» и т. п. с «Собако
й Баскервилей». Со своей стороны, мы дерзнем выдвинуть гипотезу, что подо
бная траектория вполне нормальна и свойственна великому писателю, Ц он
превозмогает романтическое волнение, дабы увенчать себя напоследок бл
агородной ясностью классического стиля.
Надобно заметить, что Паладион Ц не считая немногих школьных реминисце
нций Ц не знал мертвых языков. В 1918 году он, скованный робостью, ныне трога
ющей нас, опубликовал «Георгики» в испанском переводе Очоа. Год спустя, у
же осознав свое духовное величие, он отдал в печать «О дивинации» на латы
ни. И какой латыни! Латыни Цицерона!
По мнению иных критиков, публикация Евангелия после текстов Цицерона и В
ергилия Ц своего рода отступничество от классических идеалов; мы же пре
дпочитаем видеть в этом последнем шаге, который Паладион так и не сделал,
духовное обновление. А в целом Ц таинственный и ясный путь от язычества
к вере.
Всем известно, что Паладиону приходилось оплачивать собственными день
гами публикации своих книг и что скудные тиражи никогда не превышали три
ста Ц четыреста экземпляров. Все они мгновенно расходились, и читатели,
которым щедрый случай вложил в руки «Собаку Баскервилей», очарованные н
еподражаемо личным стилем, жаждут насладиться «Хижиной дяди Тома», веро
ятно, уже introuvable, недоступной. По этой причине мы приветствуем инициативу гр
уппы депутатов из самых различных слоев, которые хлопочут об официально
м издании полного собрания сочинений самого оригинального и разнообра
зного из наших litterati
Литераторов (ит.).
.
Вечер с Рамоном Бонавеной
За всякой статистикой, всяким чисто описательным или информативным тру
дом кроется великолепная и, пожалуй, безумная надежда, что в бескрайнем б
удущем люди, подобные нам, но более смышленые, извлекут из оставленных на
ми сведений какой-либо полезный вывод или поразительное сообщение. Те, к
то одолел шесть томов «Северо-северо-запада» Рамона Бонавены, наверняк
а не раз почувствовали возможность, вернее, необходимость чьего-либо бу
дущего сотрудничества, которое увенчает и дополнит представленное мэт
ром произведение. Спешим заметить, что эти соображения отражают нашу чис
то личную реакцию, разумеется не авторизованную Бонавеной. В тот единств
енный раз, когда я с ним беседовал, он отверг всякую мысль об эстетическом
или научном значении труда, которому он посвятил свою жизнь. По прошеств
ии многих лет вспомним тот день.
В 1936 году я работал в литературном приложении к «Ультима Ора»
«В последний час» Ц еж
едневная буэнос-айресская газета (исп.).
. Директор газеты, человек, наделенный живой любознательностью, не
исключавшей интереса к явлениям литературы, поручил мне в одно зимнее во
скресенье взять интервью у тогда еще малоизвестного писателя в его скро
мном убежище в Эспелете.
Дом его, сохранившийся поныне, имел всего один этаж, хотя на плоской крыше
красовались два балкончика и балюстрада Ц трогательные предвкушения
второго этажа. Дверь нам открыл сам Бонавена. Дымчатые очки, представлен
ные на наиболее известной фотографии и появившиеся, кажется, из-за каког
о-то недолгого заболевания, не украшали в ту пору это брыластое лицо с раз
мытыми чертами. Спустя многие годы мне вспоминаются парусиновый халат и
домашние туфли без задников.
Природная вежливость плохо скрывала его нерасположенность к беседе Ц
сперва я приписал это скромности, но вскоре понял, что он чувствует себя в
полне уверенно и без тревоги ждет часа всеобщего признания. Поглощенный
кропотливым, почти бесконечным трудом, он берег свое время и мало заботи
лся о рекламе, которую я ему должен был обеспечить.
В его кабинете, смахивавшем на приемную провинциального дантиста с непр
еменными пастельными маринами и фаянсовыми собачками, было мало книг, в
большинстве словари по разным отраслям науки и ремесел. Разумеется, меня
не удивили ни сильное увеличительное стекло, ни столярный метр, которые
я заметил на зеленом сукне письменного стола. Кофе и сигара помогли ожив
ить наш диалог.
Ц Конечно, я читал и перечитывал ваше произведение. Однако я полагаю, что
следовало бы ввести рядового, массового читателя в курс дела, облегчить
ему хотя бы относительное понимание. Для этого желательно, чтобы вы в общ
их чертах, синтетически обрисовали процесс рождения «Северо-северо-зап
ада» с первой идеи о нем до полноценного творения. Заклинаю вас, ab ovo, ab ovo!
С самого нач
ала (лат.).
Его лицо, до той поры невыразительное, какое-то серое, просияло. И тут же по
лились потоком точные, впечатляющие слова.
Ц Сперва мои замыслы не выходили за рамки литературы, более того Ц реал
изма. Моим намерением Ц бесспорно, ничуть не оригинальным Ц было напис
ать роман о земле, простой роман с персонажами-людьми и обычным протесто
м против латифундий. Я имел в виду Эспелету, мой городок. Эстетическая сто
рона меня нисколько не волновала. Я хотел представить честное свидетель
ство об одном ограниченном секторе местного населения. Первые трудност
и, остановившие меня, были, пожалуй, пустячными. Например, имена персонаже
й. Назвав их так, как они звались в действительности, я рисковал угодить по
д суд за клевету. Доктор Гармендия, юрист, чья контора тут за углом, уверил
меня, как истый перестраховщик, что средний житель Эспелеты Ц сутяжник.
Оставалась возможность выдумать имена, но это означало бы распахнуть дв
ери для фантазии. Я предпочел заглавные буквы с многоточием, этот прием п
ришелся мне по душе. Но по мере погружения в сюжет я обнаруживал, что главн
ая трудность вовсе не в именах персонажей, Ц нет, она была психологическ
ого плана. Как проникнуть в мозг соседа? Как, не отказавшись от реализма, у
гадать, что думают другие люди? Ответ был ясен, но вначале я не желал его ви
деть. Тогда я задумался над возможностью создать роман о домашних животн
ых. Но как почувствовать процессы, происходящие в мозгу собаки, как прони
кнуть в ее мир, не столько визуальный, сколь обонятельный? Обескураженны
й, я сосредоточился на себе и подумал, что остается единственный выход Ц
автобиография. Однако и здесь я оказался в лабиринте. Кто я? Эфемерный чел
овек сегодняшнего дня, или вчерашнего, уже забытый, или завтрашнего, непр
едсказуемый? Есть ли что более неуловимое, чем душа? Если я пишу, напрягая
внимание, само это напряжение меня изменяет; если же пишу машинально, я от
даюсь случаю. Не знаю, помните ли вы рассказанную, кажется, Цицероном исто
рию о том, как женщина идет в храм спросить совета у оракула и безотчетно п
роизносит слова, содержащие ответ, который она ищет. Со мною здесь, в Эспел
ете, произошло нечто похожее. Как-то я, уже не надеясь найти решение, а прос
то чтобы чем-то заняться, пересматривал свои записи. Я там нашел искомый о
твет. Он был в словах «один ограниченный сектор». Когда я их писал, я всего
лишь повторил обычную расхожую метафору; теперь же, когда перечитал их, м
еня как бы озарило вдохновение. «Один ограниченный сектор»… Можно ли най
ти более ограниченный сектор, чем угол письменного стола, за которым я ра
ботаю? Я решил сосредоточиться на этом угле, на том, что угол этот может да
ть для наблюдения. Вот этим столярным метром Ц которым вы можете любова
ться a piacere В св
ое удовольствие (ит.).
Ц я измерил соответствующую ножку стола и убедился, что данный уг
ол находится на расстоянии метра пятнадцати сантиметров над уровнем по
ла, и счел такую высоту вполне разумной. Двигаясь бесконечно вверх, я упер
ся бы в потолок, затем в крышу, а там уж оказался бы в астрономических пред
елах; двигаясь вниз, проник бы в погреб, на субтропические равнины, просек
бы насквозь земной шар. К тому же избранный мною угол являл моему взору ин
тересные предметы. Медную пепельницу, двухцветный карандаш Ц один коне
ц синий, другой красный Ц и так далее.
Тут я, не в силах удержаться, перебил его:
Ц Знаю, знаю. Вы говорите о второй и третьей главах. О пепельнице нам изве
стно все: оттенки меди, точный вес, диаметр, различные соотношения между д
иаметром, карандашом и столом, рисунок собаки, фабричная стоимость, прод
ажная цена и многие другие данные, столь же точные, сколь полезные. Что кас
ается карандаша Ц настоящий «гольдфабер-873», Ц что я могу сказать? Ваш да
р синтеза позволил вам сжать его до двадцати девяти страниц ин-октаво, ко
торые удовлетворят самую ненасытную любознательность.
Бонавена даже не зарумянился. Без спешки, но и без запинки он повел речь да
льше:
Ц Вижу, семя упало не мимо борозды. Вы поистине прониклись моим сочинени
ем. В награду я порадую вас устным дополнением. Речь пойдет не о самом прои
зведении, а о добросовестности его автора. Когда геркулесов труд описани
я предметов, обычно занимавших северо-северо-западный угол письменного
стола, был завершен Ц на это предприятие потребовалось двести одиннадц
ать страниц, Ц я спросил себя, вправе ли я обновить stock, id est
Запас (англ.), то е
сть (лат.).
произвольно ввести другие предметы, расположить их в этом же магне
тическом поле и, ничтоже сумняшеся, продолжать описывать их. Т
акие предметы, умышленно избранные мной для моего описательного труда и
принесенные из других мест комнаты и даже всего дома, будут лишены единс
твенности, спонтанности первой серии. Потрясающая сшибка этики и эстети
ки! Слабоумный Дзаничелли оказался моим, как говорится, deus ex machina
Богом из машины (л
ат).
. Само его слабоумие делало его пригодным для моей цели. С опасливым
любопытством, как человек, совершающий кощунство, я приказал ему положит
ь что-нибудь, любую вещь, на тот угол, уже опустевший. Он положил ластик, пен
ал и опять же поставил пепельницу.
Ц Знаменитая серия «бета»! Ц воскликнул я. Ц Теперь мне понятно загад
очное возвращение пепельницы, о которой говорится почти в тех же словах,
кроме нескольких ссылок на нее в связи с пеналом и ластиком. Некоторые по
верхностные критики усмотрели здесь путаницу…
Бонавена горделиво приподнялся.
Ц В моем произведении путаницы быть не может, Ц заявил он с вполне опра
вданной торжественностью. Ц Ссылки на пенал и на ластик Ц более чем дос
таточное свидетельство. Для читателя вроде вас излишне описывать детал
и последующих экспозиций. Достаточно сказать, что я зажмуривал глаза, сл
абоумный парень клал какую-то вещь или вещи, а затем Ц за работу! Теорети
чески моя книга бесконечна, практически же я требую своего права на отды
х Ц назовите его привалом в пути Ц после завершения девятьсот сорок пе
рвой страницы пятого тома
Всем известно, что шестой том вышел посмерт
но в 1939 году. (Примеч. О. Бустоса Домека.)
. Впрочем, описательство распространяется. В Бельгии празднуют поя
вление первого выпуска «Водолея», труда, в котором я подметил немало ере
сей. Также в Бирме, Бразилии, Бурсако возникают новые активные кружки.
Тут я почувствовал, что интервью подходит к концу. Чтобы подготовить сво
й уход, я сказал:
Ц Прежде чем я уйду, досточтимый мэтр,
хочу попросить вас о последнем одолжении. Не могу ли я взглянуть на предм
еты, описанные в вашем последнем труде?
Ц Нет, Ц сказал Бонавена. Ц Вы их не увидите. Каждая экспозиция, прежде
чем ее заменяли следующей, тщательно фотографировалась. Я пол
учил великолепную серию негативов. Их уничтожение двадцать шестого окт
ября тысяча девятьсот тридцать четвертого года причинило мне подлинну
ю боль. Еще больней было мне уничтожить сами предметы. Я был убит.
Ц Как? Ц едва сумел я пролепетать. Ц Вы решили уничтожить черную шпиль
ку из серии «игрек» и рукоятку молотка из «гаммы»?
Бонавена печально посмотрел на меня.
Ц Эта жертва была необходима, Ц пояснил он. Ц Произведение мое, как пов
зрослевший сын, должно жить самостоятельно. Сохранять оригиналы означа
ло бы подвергать их опасности дерзких сравнений. Критики поддались бы ис
кушению судить о большей или меньшей точности моего произведения. Так мы
впали бы в глубокое наукообразие. А вы, конечно, понимаете, что я отвергаю
всякую научную ценность моего труда.
Я поспешил его утешить:
Ц Ну конечно, конечно. «Северо-северо-запад» Ц творение эстетическое…
Ц Опять же ошибаетесь, Ц изрек Бонавена. Ц Я отрицаю всякое эстетичес
кое значение моего произведения. Оно, так сказать, занимает свое особое м
есто. Пробуждаемые им чувства, слезы, восхваления, гримасы для меня безра
зличны. Я не ставлю своей целью поучать, волновать или развлекать. Мое про
изведение выше этого. Оно претендует на самое скромное и самое высокое: н
а место во вселенной.
Его массивная голова, глубоко опущенная между плечами, не двигалась. Гла
за уже не видели меня. Я понял, что визит закончен, и тихо вышел. The rest is silence
Дальше Ц тишина
(англ.). Последняя реплика Гамлета.
.
В поисках абсолюта
Как это ни прискорбно, мы вынуждены признать, что взоры жителей нашего кр
ая прикованы к Европе и мы презираем или же не знаем подлинные местные до
стопримечательности. Случай Ниренстейна Суза
Ниренстейн Суза
Ц в этой двойной фамилии упоминание французского писателя и крити
ка символистского направления Робера де Суза (1865 -?), вероятно, должно объяс
нить интерес героя очерка к французской литературе.
не оставляет в том никаких сомнений. Фернандес Сальданья
Фернандес Сал
ьданья Хосе Мария (1879 -?) Ц уругвайский историк и дипломат, его «Уругва
йский биографический словарь, 1810 Ц 1940» вышел в 1945 г.
не включил его имя в «Уругвайский биографический словарь»; сам Мон
тейро Новато ограничился упоминанием дат 1879 Ц 1935 и названиями наиболее из
вестных его сочинений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12