Странное дело: поняла, зацепила в пасть — и одним прыжком на дерево. «Не вздумай, — кричу, — сама сожрать, больше тогда не проси». Вернулась потом, скалится на огонь. К костру так и не подошла, покружила, покружила — и в сторону. Женька за своих птичек слегка разволновался, когда я оцелота приручал. Он еще раньше сразу троих прикормил, пестреньких, размером с голубя. Правда, сперва на карибу замахнулся, но так и не дозвался. А ведь я и сам слышал — олени где-то неподалеку — мамашка и маленький.
— Я тоже в детстве о ручном тигре мечтал, — поделился Женя. — Чтобы, когда я иду с ним, все меня боялись, а девчонки просили его погладить. Ты ее хочешь с собой забрать?
— Не прокормлю. Да и некуда…
Тут мы притихли, потому что снова на ту же стенку наткнулись. Некуда пока идти-то…
Юджин тихонько поднялся, поправил на Германе одеяло. Тот по-прежнему был белый, как кусок мрамора. Губы ввалились, лоб в поту. Но, по крайней мере, перестал метаться. А то дергался вначале, мы его никак удержать не могли. Здоровый, черт, жилистый, и откуда только силища такая прет! Мы на Геру всё, что нашли, накидали и подстилку постарались потеплее соорудить. Одеял нам много надарили, пледов всяких автомобильных. Про аптечки и говорить нечего, целая батарея вокруг стоит. Тетки, которые от Инночки шли, специально к машинам своим не поленились сбегать: два часа туда, два — обратно. Куча теплого тряпья собралась. Многие помочь порывались, отбуксировать Герку предлагали, санки какие-нибудь построить, но он очнулся и не позволил себя трогать. Нет — и всё. Ну, не хочет, и не надо, черт с ним!
Сначала ведь как было? Юджин его на себе через весь лес волок. Я, когда услышал, чуть в костер не свалился. Побежал им навстречу. Зрелище страшное. У Лиса вся спина от крови красная стала. Я такого никогда не видел. Я и представить себе не мог, как это жутко, когда из человека жизнь выходит. А жизни в нем оставалось тогда на пару вздохов. Инка бросилась за мной. Кое-как дотащили Лиса до поляны.
— Сделай что-нибудь! — кричит Юджин Инне. — Помоги ему!
И на колени упал. Глядит на нее, как на волшебницу, сам весь в крови перемазанный.
— Это я виноват! — кричит. — Я не уследил за ним! Я просил его не ходить! Я говорил ему!
Вокруг люди сидят, человек шесть тогда собралось. Они тоже с мест вскочили, глаза у всех шальные. Видать, процесс в самом разгаре был, не поймут, где они и что с ними происходит. Нам бы в тот момент хотя бы парочку обученных, глядишь, всё иначе бы повернулось. Может, откачали бы Герку как-нибудь. Но не судьба, одни новенькие. И, как назло, ни одного врача. Из нас самым грамотным медиком как раз Гера-то и был.
— Я не знаю! — кричит в ответ Инка. — Я не умею! Давайте вместе, давайте перевяжем его!
Принялись мы перевязывать, смех и грех. Из меня медсестра, как из Инки борец сумо. Но странное дело, стоило нам троим вокруг Геры сгрудиться, стоило начать его ворочать да тряпками обкладывать, как истерика закончилась. Уж не помню, кто первый догадался, а только прекратили мы свои потуги. И слава Богу, что прекратили, еще задушили бы его ремнями ненароком. Мы просто положили ладони ему прямо на раны. Я спереди, Женька с Инной сзади. Я потом уже понял: это даже хорошо, что обе пули навылет прошли. И еще. Юджин мне после объяснил. Если бы пульки со смещенным центром тяжести были, никакая бы наша терапия не помогла. А так мы хоть кровь остановили. После чего я упал и минут десять не мог подняться, так голова кружилась. И Юджин зеленый весь стал.
Сидим вокруг Лиса, языки набок, и дышим, как собаки загнанные.
— Пульс есть? — спросил Ковальский.
Сам, видать, прикоснуться боится. Я попробовал найти у Геры пульс, но никакого пульса не обнаружил. Тогда Инка прижалась ухом к груди раненого, прямо туда, где пузырилась сквозь черную корку кровь, и прислушалась.
— Стучит? — спросили мы дружно.
— Стучит. Неровно только, но стучит, — она всхлипнула.
Честно скажу, гадкая у меня в тот момент мыслишка пробежала. Вот, лежит абсолютно чужой для нее мужик, готовится коньки отбросить, а жена моя по нему ползает и рыдает, не стесняясь. Словно он ей брат родной. Я не ревновал, я просто озадачился: а меня бы она вот так оплакивала или нет? Она, когда от меня в Берлине свалила, не больно-то заботилась, что со мной и как я жить без нее буду. А если б я с балкона выбросился или уксуса напился с горя?
Хорошо, что мы тогда уже навострились мысли свои друг от друга прятать, иначе я бы от стыда убежал и не посмел вернуться. Какое-то время Гера не двигался. Лежа на боку, он походил на брошенную куклу-марионетку: ноги разбросаны, руки нелепо вывернуты в локтях, и во всём замершем теле страшно шевелится один кадык.
Позади меня послышались шаги. По тропке между деревьями пробирались двое: мужик в годах, по виду крестьянин, на костыле, и молодой парень, в блестящей сутенерской рубашке и с перстнями на пальцах. Они выбрались на поляну и замешкались, не понимая, что им делать дальше. На старичка жалко было смотреть: щеки трясутся, на руке, держащей костыль, вздулись вены. Поход через джунгли на одной ноге его здорово измотал. Молодой, наоборот, выглядел свеженьким. Он явно принадлежал к мелким криминальным кругам. Из кармашка его белого пиджака торчал кончик сигары, на запястьях болтались золотые браслеты.
«Девочка, займись делом…»
Я не сразу понял, кто это говорит. Мы переглянулись с Ковальским.
«Оставьте меня в покое. Инна… Займись людьми!»
Инка медленно подняла голову. Гера лежал на боку, уткнувшись лицом в траву, а она всё так же обнимала его, распластавшись сверху.
— Нет! — чуть слышно сказала она. — Мы будем лечить тебя, пока ты не поднимешься…
«Это бесполезно». Очевидно, Гера настолько ослаб, что не мог произносить слова вслух. Его хватало лишь на слабые мысленные передачи.
«Девочка, тебя ждут люди. Ты должна успеть, пока…»
На полянку вышла женщина в легком оранжевом платье. Скорее всего, блуждая по лесу, она провалилась в какую-то лужу; ноги ее по колено были в грязи и одной туфли недоставало. Теперь они стояли над нами втроем: пожилой крестьянин на костыле, жиголо в золоте и тетка, босая на одну ногу.
«Гера прав, — подумал я. — У нас очень мало времени. Если умник Ковальский не ошибся, то завтра свойства местности изменятся. Даже сегодня к вечеру поле начнет ослабевать. Инна не должна бросать начатое, что бы вокруг ни происходило».
И я сказал ей об этом. Я подтвердил, что мы с Женькой не отойдем от Лиса и попробуем что-нибудь придумать. Мы могли бы напрячься и усилием воли вызвать врача из ближайшей деревни, но раненый нуждался не в пилюлях, а в срочной операции.
— Иди к ним! — сказал Ковальский, указывая Инне на шестерых замерших людей. — Иди, они ждут тебя.
«Оставьте меня… Женя, переставь прицел в пулемете вперед, до упора…»
— Плевать на них! — Инка переползла выше и теперь баюкала голову Лиса на коленях. — Герочка, я тебя не брошу. Ты только не молчи, ладно? Ругайся, если хочешь, только не молчи. Я прошу тебя!
«Женя, возьми пулемет, поставь у развилки… между камней… планку до упора, прицел встанет на максимум дальности, будет больше полутора километров…»
— Боже! — Ковальский отвернулся и принялся протирать очки о свитер. Плечи его вздрагивали. — Боже, Боб, успокойте же его как-нибудь!
«Роберт… Ты слышишь меня?»
— Слышу, слышу.
Я снова положил ладони Гере на грудь. Стоило мне к нему прикоснуться, как в носу у меня лопнул сосуд, и кровь хлынула на подбородок. Ощущение было такое, словно меня рывками поднимали из глубины без акваланга. Когда-то, безумно давно, мы с Инкой пытались заниматься дайвингом, но мне это дело пришлось очень быстро оставить. Под водой, стоило опуститься метров на шесть, я начинал чувствовать жуткую тяжесть в барабанных перепонках, а в голове поднимался противный вой. Теперь было то же самое, только выбраться из этого омута не так-то легко.
«Роберт… Патроны к пистолету у меня… в кармане куртки… Заряди!»
— Я всё сделаю. Ты только не волнуйся!
«Женя, поставь на одиночный… Не подпускай близко… Оставьте меня… Пока вы со мной возитесь, они всех вас перебьют…»
— Инна, он прав! — сказал Ковальский, не оборачиваясь. — Поток ослабевает! Разве вы не чувствуете?
— Он умрет, если мы его отпустим!
Тем не менее Инка скатала курточку и нежно перенесла на нее голову нашего «генерала». Я понял, что мне не стоит стараться изображать киллера. Лучше прилечь рядом с Лисом да запрокинуть голову, иначе кровь не остановится. К звону в ушах я притерпелся, избегал только резких движений. Я понятия не имел, сколько смогу так выдержать. Свет померк, словно мутная многометровая толща воды плескалась перед глазами.
А потом мне стало значительно легче, потому что Ковальский подошел с другой стороны и лег рядом, сплетя пальцы с моими на безжизненной груди Германа. Мы держали его долго, очень долго, пока он не начал дышать ровнее, пока кровь, залившая его левое легкое, не начала рассасываться, пока сломанное ребро, пробившее диафрагму, не начало срастаться. Только тогда мы осмелились перенести его к костру. А дальше я ничего не помнил, я свалился и спал часа два, как убитый, забыв про пистолет и про патроны. Если бы кому-нибудь вздумалось на нас напасть, они повязали бы нас без труда, это уж точно.
Но очнулся я не потому, что выспался. Я почувствовал вблизи зверя. Оцелот пришел на запах крови. Я его не видел, хитрая бестия умело пряталась в ветвях. Но ощущение его голода вмиг вырвало меня из сна. Какой-то кусочек сознания, видимо, всё это время оставался на страже. Я оглянулся на Лиса. Он не шевелился, не стонал, только грудь слабо поднималась в такт редкому дыханию. Ковальский спал рядом с ним, одной рукой обнимая Геру, другой прижимая к себе пулемет. Да, вояки из нас обоих те еще!
Я подкинул веток в костер, спустился посмотреть, как делишки у супруги. Вокруг Инны сидели совсем другие люди. Ни старичка с костылем, ни бандита в белом костюме. Я представил, что этот окольцованный красавчик сможет теперь натворить, и невольно поежился. Затем вернулся к огню и прокрутил в ремне дополнительную дырку. Штаны с меня сваливались. Я потерял килограммов пять, не меньше, а жрать хотел так, что готов был листья с кустов обгладывать.
Потом я приручил Дуську. Я рассудил, что лучше иметь ручную тигру, чем ждать, пока нами поужинает дикая.
Гера молчит. Он давно молчит. Мы по очереди к нему подходим, проверяем, дышит или нет. Вроде, дышал. Даже заснул ненадолго. Юджин раза три к нему подкатывался, мол, давай, в больницу отправим. Тот уперся — ни в какую. Жуткий характер, и что в нем Инка нашла? С другой стороны, он прав. Может статься, с такими ранами, он до больницы и не дотянет.
Сначала мы с Ковальским даже не пытались двинуться с места. Инна приходила трижды, садилась, клала голову Лиса к себе на колени. Но долго она не выдерживала, посидит чуток — и реветь начинает. Я тоже, глядя на нее, немножко расклеился. А потом успокоился. Почти час никаких рецепторов не было, и Инна позвала меня на полянку, посидеть.
«Наконец-то, — решил я, — глядишь, помиримся!» Но вместо того, чтобы мириться, она закрыла глаза, взяла меня за руки и велела молчать. Так и молчали минут десять, пока до меня не дошло, что нос больше не болит, а насекомые — не кусают. А потом во мне что-то изменилось. Я вернулся к костру и понял, каким был раньше идиотом.
Мне стало стыдно за то, что я наезжал на Инну и что Липанова этого, врага моего старого, припомнил. Хрен с ним, думаю, пусть живет, как хочет, пусть хоть зажрется там, в Риге, пусть все премии соберет. Разве мне есть до него дело? А Инка… Раньше и мечтать не могла об ультрафиолете, а сейчас, гляди-ка, загорела, округлилась даже! Чертовски красивая. Соблазнительно, конечно, но чего я за ней гоняюсь? Не она, так другая, у меня еще сотня таких будет, стоит только захотеть. И Гера этот, эфэсбэшник, или кто он там. Сколько сил на него убили, скотина неблагодарная! И ради чего мы с ним возимся?
Я теперь совсем не уверен, хочу ли, чтобы он до врача добрался. Нет, боже упаси, смерти я ему не желаю. Но чем дольше возле него сижу, тем яснее мне становится, что он сам во всём виноват. Проблем своих не решает, только мучает нас всех, и вообще, отвлекает постоянно. А мне подумать надо…
Ковальский умный, он сказал, что Лис крови потерял литра полтора, не меньше, и ситуация почти безнадежная. Кровь мы остановили, но как правильно соединять сосуды, не знаем. Для этого всё-таки учиться надо. Мы можем только сидеть рядышком и молиться.
Еще Ковальский сказал, что до патрона своего достучался. Даже поговорить с ним сумел, недолго, правда. У них там полный бардак начался, зверей, кого успели, вывезли, а кого не успели, те забастовку устроили, не желают больше под нож идти. А с его шефом полная беда. Вроде как заразу какую-то от обезьян подхватил. Я попытался вникнуть, какую, но так и не понял. Понял только, что из-за этого комплекс, где Юджин работал, обесточили и армейских понавезли, полная беда, одним словом. Хотя, может, и не беда, совсем наоборот. Если патрон его в курсе, как эту шарманку научную по новой запустить, то и продолжателей найдет. А и не найдет, так другие раскумекают. Вон, Юджин, датчики-то свои в машине, в багажнике бросил, а полиция наверняка уже тачку обшмонала и приборы куда надо доставила. Так что рано или поздно разберутся.
Не представляю, что тогда будет, если они снова лавку запустят. Юджин, правда, считает, что крысам нагрузок всё равно не выдержать, но утешение слабенькое. Он долго хмурился под впечатлением от разговора со своим профессором, а после вообще скис. Ушел в лес, минут двадцать его не было, я уже психовать начал. Весело, думаю: один лежит помирает, не хватало еще, чтоб второй мозгами поехал или вообще свалил отсюда! Но Женька вернулся — взъерошенный, почерневший весь какой-то. Я его обнять пытаюсь, ну, не руками, конечно, а как и прежде, умишком. Обнял, а там такое…
Не только его шеф, много народу, оказывается, заразилось. А самое неприятное, обезьяны эти, штук десять, из клеток вырвались и разбежались.
— Не волнуйся ты так, — говорю. — Вот Инка закончит с делами, отвезем этого дурня, Геру, в больницу, а потом поедем и всех твоих мартышек переловим. Подумаешь, великая беда! Я бы еще понял, кабы тигры или медведи из зоопарка удрали.
— Они не просто удрали, — отвечает Ковальский.
Но я чувствую, что он меня внутрь к себе не пускает. Вот такие дела, и дня не прошло, а мы друг от друга снова прячемся!
Юджин приручил птичек. Вышло не очень красиво, трех мы поджарили и умяли вместе с костями, уж больно жрать хотелось. В двух километрах южнее, возле святилища, копошилась куча народу, человек двести, не меньше. Наверняка у них имелся запас еды, можно было попросту сходить и взять, и помешать бы нам никто не смог. Но мы так и не решились надолго оставить Инку. Отлучиться, правда, всё равно пришлось, потому что «землекопы» придумали выставить оцепление и начали хватать тех, кто шел к нам. Их просто принимали за мародеров. Ковальский отправился на внешнюю сторону «большого круга» и разорвал оцепление. За это время Инка получила возможность перекусить.
Потом вернулся Юджин и приручил еще двух птичек. Этих мы оставили в живых, уж больно красивые. Слушая, как они чирикают, я придумал использовать в новом проекте птичье пение. Если выберусь живым, обязательно доведу до ума…
Пока обедали, я сказал, что птицы — это неинтересно, что мечтал бы, скорее, о такой собаке, чтоб, как человек, общаться со мной могла.
— Посмотрела бы я на тебя, — язвит Инка. — А ну как пес умнее хозяина окажется!
— Устаревшими шаблонами оперируешь, — подсмеивается Юджин. — Это еще вопрос, кто у них хозяином станет, Боб или Бобик…
Похихикали. Через силу, подбодрить друг друга. Оцелот вернулся, глаза желтые на огонь щурит, хвостом полосатым шевелит. Мы посовещались и решили, что он не помешает. Вдруг от него раненому польза какая будет? Пусть сидит жмурится.
Инна на Дуську смотрит и говорит:
— А может правда то, что в Библии написано?
— Очень может быть, — вполне серьезно кивнул Юджин. — Мог существовать локальный тектонический разлом, над которым на непродолжительное время образовалась такая же, как здесь, патология. При этом по случайности разлом произошел в зоне устойчивого теплого микроклимата. Допустим, это был оазис или горная долина с постоянной розой ветров и избыточной неагрессивной фауной. Затем случился некий катаклизм, возможно вулканический выброс, а может быть, землетрясение, мантия-то тогда была подвижнее. И район исчез.
— А люди?
— А что люди? Большинство погибло, а уцелело, вероятно, лишь несколько семей, которые сохранили легенду о земном рае — месте, где человек мог разговаривать с животными, где на всех хватало пищи и не было драк. Остальные домыслы — дело времени, людям привычно приписывать богам чудеса. Очень может статься, что под нами последняя заначка Пандоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Я тоже в детстве о ручном тигре мечтал, — поделился Женя. — Чтобы, когда я иду с ним, все меня боялись, а девчонки просили его погладить. Ты ее хочешь с собой забрать?
— Не прокормлю. Да и некуда…
Тут мы притихли, потому что снова на ту же стенку наткнулись. Некуда пока идти-то…
Юджин тихонько поднялся, поправил на Германе одеяло. Тот по-прежнему был белый, как кусок мрамора. Губы ввалились, лоб в поту. Но, по крайней мере, перестал метаться. А то дергался вначале, мы его никак удержать не могли. Здоровый, черт, жилистый, и откуда только силища такая прет! Мы на Геру всё, что нашли, накидали и подстилку постарались потеплее соорудить. Одеял нам много надарили, пледов всяких автомобильных. Про аптечки и говорить нечего, целая батарея вокруг стоит. Тетки, которые от Инночки шли, специально к машинам своим не поленились сбегать: два часа туда, два — обратно. Куча теплого тряпья собралась. Многие помочь порывались, отбуксировать Герку предлагали, санки какие-нибудь построить, но он очнулся и не позволил себя трогать. Нет — и всё. Ну, не хочет, и не надо, черт с ним!
Сначала ведь как было? Юджин его на себе через весь лес волок. Я, когда услышал, чуть в костер не свалился. Побежал им навстречу. Зрелище страшное. У Лиса вся спина от крови красная стала. Я такого никогда не видел. Я и представить себе не мог, как это жутко, когда из человека жизнь выходит. А жизни в нем оставалось тогда на пару вздохов. Инка бросилась за мной. Кое-как дотащили Лиса до поляны.
— Сделай что-нибудь! — кричит Юджин Инне. — Помоги ему!
И на колени упал. Глядит на нее, как на волшебницу, сам весь в крови перемазанный.
— Это я виноват! — кричит. — Я не уследил за ним! Я просил его не ходить! Я говорил ему!
Вокруг люди сидят, человек шесть тогда собралось. Они тоже с мест вскочили, глаза у всех шальные. Видать, процесс в самом разгаре был, не поймут, где они и что с ними происходит. Нам бы в тот момент хотя бы парочку обученных, глядишь, всё иначе бы повернулось. Может, откачали бы Герку как-нибудь. Но не судьба, одни новенькие. И, как назло, ни одного врача. Из нас самым грамотным медиком как раз Гера-то и был.
— Я не знаю! — кричит в ответ Инка. — Я не умею! Давайте вместе, давайте перевяжем его!
Принялись мы перевязывать, смех и грех. Из меня медсестра, как из Инки борец сумо. Но странное дело, стоило нам троим вокруг Геры сгрудиться, стоило начать его ворочать да тряпками обкладывать, как истерика закончилась. Уж не помню, кто первый догадался, а только прекратили мы свои потуги. И слава Богу, что прекратили, еще задушили бы его ремнями ненароком. Мы просто положили ладони ему прямо на раны. Я спереди, Женька с Инной сзади. Я потом уже понял: это даже хорошо, что обе пули навылет прошли. И еще. Юджин мне после объяснил. Если бы пульки со смещенным центром тяжести были, никакая бы наша терапия не помогла. А так мы хоть кровь остановили. После чего я упал и минут десять не мог подняться, так голова кружилась. И Юджин зеленый весь стал.
Сидим вокруг Лиса, языки набок, и дышим, как собаки загнанные.
— Пульс есть? — спросил Ковальский.
Сам, видать, прикоснуться боится. Я попробовал найти у Геры пульс, но никакого пульса не обнаружил. Тогда Инка прижалась ухом к груди раненого, прямо туда, где пузырилась сквозь черную корку кровь, и прислушалась.
— Стучит? — спросили мы дружно.
— Стучит. Неровно только, но стучит, — она всхлипнула.
Честно скажу, гадкая у меня в тот момент мыслишка пробежала. Вот, лежит абсолютно чужой для нее мужик, готовится коньки отбросить, а жена моя по нему ползает и рыдает, не стесняясь. Словно он ей брат родной. Я не ревновал, я просто озадачился: а меня бы она вот так оплакивала или нет? Она, когда от меня в Берлине свалила, не больно-то заботилась, что со мной и как я жить без нее буду. А если б я с балкона выбросился или уксуса напился с горя?
Хорошо, что мы тогда уже навострились мысли свои друг от друга прятать, иначе я бы от стыда убежал и не посмел вернуться. Какое-то время Гера не двигался. Лежа на боку, он походил на брошенную куклу-марионетку: ноги разбросаны, руки нелепо вывернуты в локтях, и во всём замершем теле страшно шевелится один кадык.
Позади меня послышались шаги. По тропке между деревьями пробирались двое: мужик в годах, по виду крестьянин, на костыле, и молодой парень, в блестящей сутенерской рубашке и с перстнями на пальцах. Они выбрались на поляну и замешкались, не понимая, что им делать дальше. На старичка жалко было смотреть: щеки трясутся, на руке, держащей костыль, вздулись вены. Поход через джунгли на одной ноге его здорово измотал. Молодой, наоборот, выглядел свеженьким. Он явно принадлежал к мелким криминальным кругам. Из кармашка его белого пиджака торчал кончик сигары, на запястьях болтались золотые браслеты.
«Девочка, займись делом…»
Я не сразу понял, кто это говорит. Мы переглянулись с Ковальским.
«Оставьте меня в покое. Инна… Займись людьми!»
Инка медленно подняла голову. Гера лежал на боку, уткнувшись лицом в траву, а она всё так же обнимала его, распластавшись сверху.
— Нет! — чуть слышно сказала она. — Мы будем лечить тебя, пока ты не поднимешься…
«Это бесполезно». Очевидно, Гера настолько ослаб, что не мог произносить слова вслух. Его хватало лишь на слабые мысленные передачи.
«Девочка, тебя ждут люди. Ты должна успеть, пока…»
На полянку вышла женщина в легком оранжевом платье. Скорее всего, блуждая по лесу, она провалилась в какую-то лужу; ноги ее по колено были в грязи и одной туфли недоставало. Теперь они стояли над нами втроем: пожилой крестьянин на костыле, жиголо в золоте и тетка, босая на одну ногу.
«Гера прав, — подумал я. — У нас очень мало времени. Если умник Ковальский не ошибся, то завтра свойства местности изменятся. Даже сегодня к вечеру поле начнет ослабевать. Инна не должна бросать начатое, что бы вокруг ни происходило».
И я сказал ей об этом. Я подтвердил, что мы с Женькой не отойдем от Лиса и попробуем что-нибудь придумать. Мы могли бы напрячься и усилием воли вызвать врача из ближайшей деревни, но раненый нуждался не в пилюлях, а в срочной операции.
— Иди к ним! — сказал Ковальский, указывая Инне на шестерых замерших людей. — Иди, они ждут тебя.
«Оставьте меня… Женя, переставь прицел в пулемете вперед, до упора…»
— Плевать на них! — Инка переползла выше и теперь баюкала голову Лиса на коленях. — Герочка, я тебя не брошу. Ты только не молчи, ладно? Ругайся, если хочешь, только не молчи. Я прошу тебя!
«Женя, возьми пулемет, поставь у развилки… между камней… планку до упора, прицел встанет на максимум дальности, будет больше полутора километров…»
— Боже! — Ковальский отвернулся и принялся протирать очки о свитер. Плечи его вздрагивали. — Боже, Боб, успокойте же его как-нибудь!
«Роберт… Ты слышишь меня?»
— Слышу, слышу.
Я снова положил ладони Гере на грудь. Стоило мне к нему прикоснуться, как в носу у меня лопнул сосуд, и кровь хлынула на подбородок. Ощущение было такое, словно меня рывками поднимали из глубины без акваланга. Когда-то, безумно давно, мы с Инкой пытались заниматься дайвингом, но мне это дело пришлось очень быстро оставить. Под водой, стоило опуститься метров на шесть, я начинал чувствовать жуткую тяжесть в барабанных перепонках, а в голове поднимался противный вой. Теперь было то же самое, только выбраться из этого омута не так-то легко.
«Роберт… Патроны к пистолету у меня… в кармане куртки… Заряди!»
— Я всё сделаю. Ты только не волнуйся!
«Женя, поставь на одиночный… Не подпускай близко… Оставьте меня… Пока вы со мной возитесь, они всех вас перебьют…»
— Инна, он прав! — сказал Ковальский, не оборачиваясь. — Поток ослабевает! Разве вы не чувствуете?
— Он умрет, если мы его отпустим!
Тем не менее Инка скатала курточку и нежно перенесла на нее голову нашего «генерала». Я понял, что мне не стоит стараться изображать киллера. Лучше прилечь рядом с Лисом да запрокинуть голову, иначе кровь не остановится. К звону в ушах я притерпелся, избегал только резких движений. Я понятия не имел, сколько смогу так выдержать. Свет померк, словно мутная многометровая толща воды плескалась перед глазами.
А потом мне стало значительно легче, потому что Ковальский подошел с другой стороны и лег рядом, сплетя пальцы с моими на безжизненной груди Германа. Мы держали его долго, очень долго, пока он не начал дышать ровнее, пока кровь, залившая его левое легкое, не начала рассасываться, пока сломанное ребро, пробившее диафрагму, не начало срастаться. Только тогда мы осмелились перенести его к костру. А дальше я ничего не помнил, я свалился и спал часа два, как убитый, забыв про пистолет и про патроны. Если бы кому-нибудь вздумалось на нас напасть, они повязали бы нас без труда, это уж точно.
Но очнулся я не потому, что выспался. Я почувствовал вблизи зверя. Оцелот пришел на запах крови. Я его не видел, хитрая бестия умело пряталась в ветвях. Но ощущение его голода вмиг вырвало меня из сна. Какой-то кусочек сознания, видимо, всё это время оставался на страже. Я оглянулся на Лиса. Он не шевелился, не стонал, только грудь слабо поднималась в такт редкому дыханию. Ковальский спал рядом с ним, одной рукой обнимая Геру, другой прижимая к себе пулемет. Да, вояки из нас обоих те еще!
Я подкинул веток в костер, спустился посмотреть, как делишки у супруги. Вокруг Инны сидели совсем другие люди. Ни старичка с костылем, ни бандита в белом костюме. Я представил, что этот окольцованный красавчик сможет теперь натворить, и невольно поежился. Затем вернулся к огню и прокрутил в ремне дополнительную дырку. Штаны с меня сваливались. Я потерял килограммов пять, не меньше, а жрать хотел так, что готов был листья с кустов обгладывать.
Потом я приручил Дуську. Я рассудил, что лучше иметь ручную тигру, чем ждать, пока нами поужинает дикая.
Гера молчит. Он давно молчит. Мы по очереди к нему подходим, проверяем, дышит или нет. Вроде, дышал. Даже заснул ненадолго. Юджин раза три к нему подкатывался, мол, давай, в больницу отправим. Тот уперся — ни в какую. Жуткий характер, и что в нем Инка нашла? С другой стороны, он прав. Может статься, с такими ранами, он до больницы и не дотянет.
Сначала мы с Ковальским даже не пытались двинуться с места. Инна приходила трижды, садилась, клала голову Лиса к себе на колени. Но долго она не выдерживала, посидит чуток — и реветь начинает. Я тоже, глядя на нее, немножко расклеился. А потом успокоился. Почти час никаких рецепторов не было, и Инна позвала меня на полянку, посидеть.
«Наконец-то, — решил я, — глядишь, помиримся!» Но вместо того, чтобы мириться, она закрыла глаза, взяла меня за руки и велела молчать. Так и молчали минут десять, пока до меня не дошло, что нос больше не болит, а насекомые — не кусают. А потом во мне что-то изменилось. Я вернулся к костру и понял, каким был раньше идиотом.
Мне стало стыдно за то, что я наезжал на Инну и что Липанова этого, врага моего старого, припомнил. Хрен с ним, думаю, пусть живет, как хочет, пусть хоть зажрется там, в Риге, пусть все премии соберет. Разве мне есть до него дело? А Инка… Раньше и мечтать не могла об ультрафиолете, а сейчас, гляди-ка, загорела, округлилась даже! Чертовски красивая. Соблазнительно, конечно, но чего я за ней гоняюсь? Не она, так другая, у меня еще сотня таких будет, стоит только захотеть. И Гера этот, эфэсбэшник, или кто он там. Сколько сил на него убили, скотина неблагодарная! И ради чего мы с ним возимся?
Я теперь совсем не уверен, хочу ли, чтобы он до врача добрался. Нет, боже упаси, смерти я ему не желаю. Но чем дольше возле него сижу, тем яснее мне становится, что он сам во всём виноват. Проблем своих не решает, только мучает нас всех, и вообще, отвлекает постоянно. А мне подумать надо…
Ковальский умный, он сказал, что Лис крови потерял литра полтора, не меньше, и ситуация почти безнадежная. Кровь мы остановили, но как правильно соединять сосуды, не знаем. Для этого всё-таки учиться надо. Мы можем только сидеть рядышком и молиться.
Еще Ковальский сказал, что до патрона своего достучался. Даже поговорить с ним сумел, недолго, правда. У них там полный бардак начался, зверей, кого успели, вывезли, а кого не успели, те забастовку устроили, не желают больше под нож идти. А с его шефом полная беда. Вроде как заразу какую-то от обезьян подхватил. Я попытался вникнуть, какую, но так и не понял. Понял только, что из-за этого комплекс, где Юджин работал, обесточили и армейских понавезли, полная беда, одним словом. Хотя, может, и не беда, совсем наоборот. Если патрон его в курсе, как эту шарманку научную по новой запустить, то и продолжателей найдет. А и не найдет, так другие раскумекают. Вон, Юджин, датчики-то свои в машине, в багажнике бросил, а полиция наверняка уже тачку обшмонала и приборы куда надо доставила. Так что рано или поздно разберутся.
Не представляю, что тогда будет, если они снова лавку запустят. Юджин, правда, считает, что крысам нагрузок всё равно не выдержать, но утешение слабенькое. Он долго хмурился под впечатлением от разговора со своим профессором, а после вообще скис. Ушел в лес, минут двадцать его не было, я уже психовать начал. Весело, думаю: один лежит помирает, не хватало еще, чтоб второй мозгами поехал или вообще свалил отсюда! Но Женька вернулся — взъерошенный, почерневший весь какой-то. Я его обнять пытаюсь, ну, не руками, конечно, а как и прежде, умишком. Обнял, а там такое…
Не только его шеф, много народу, оказывается, заразилось. А самое неприятное, обезьяны эти, штук десять, из клеток вырвались и разбежались.
— Не волнуйся ты так, — говорю. — Вот Инка закончит с делами, отвезем этого дурня, Геру, в больницу, а потом поедем и всех твоих мартышек переловим. Подумаешь, великая беда! Я бы еще понял, кабы тигры или медведи из зоопарка удрали.
— Они не просто удрали, — отвечает Ковальский.
Но я чувствую, что он меня внутрь к себе не пускает. Вот такие дела, и дня не прошло, а мы друг от друга снова прячемся!
Юджин приручил птичек. Вышло не очень красиво, трех мы поджарили и умяли вместе с костями, уж больно жрать хотелось. В двух километрах южнее, возле святилища, копошилась куча народу, человек двести, не меньше. Наверняка у них имелся запас еды, можно было попросту сходить и взять, и помешать бы нам никто не смог. Но мы так и не решились надолго оставить Инку. Отлучиться, правда, всё равно пришлось, потому что «землекопы» придумали выставить оцепление и начали хватать тех, кто шел к нам. Их просто принимали за мародеров. Ковальский отправился на внешнюю сторону «большого круга» и разорвал оцепление. За это время Инка получила возможность перекусить.
Потом вернулся Юджин и приручил еще двух птичек. Этих мы оставили в живых, уж больно красивые. Слушая, как они чирикают, я придумал использовать в новом проекте птичье пение. Если выберусь живым, обязательно доведу до ума…
Пока обедали, я сказал, что птицы — это неинтересно, что мечтал бы, скорее, о такой собаке, чтоб, как человек, общаться со мной могла.
— Посмотрела бы я на тебя, — язвит Инка. — А ну как пес умнее хозяина окажется!
— Устаревшими шаблонами оперируешь, — подсмеивается Юджин. — Это еще вопрос, кто у них хозяином станет, Боб или Бобик…
Похихикали. Через силу, подбодрить друг друга. Оцелот вернулся, глаза желтые на огонь щурит, хвостом полосатым шевелит. Мы посовещались и решили, что он не помешает. Вдруг от него раненому польза какая будет? Пусть сидит жмурится.
Инна на Дуську смотрит и говорит:
— А может правда то, что в Библии написано?
— Очень может быть, — вполне серьезно кивнул Юджин. — Мог существовать локальный тектонический разлом, над которым на непродолжительное время образовалась такая же, как здесь, патология. При этом по случайности разлом произошел в зоне устойчивого теплого микроклимата. Допустим, это был оазис или горная долина с постоянной розой ветров и избыточной неагрессивной фауной. Затем случился некий катаклизм, возможно вулканический выброс, а может быть, землетрясение, мантия-то тогда была подвижнее. И район исчез.
— А люди?
— А что люди? Большинство погибло, а уцелело, вероятно, лишь несколько семей, которые сохранили легенду о земном рае — месте, где человек мог разговаривать с животными, где на всех хватало пищи и не было драк. Остальные домыслы — дело времени, людям привычно приписывать богам чудеса. Очень может статься, что под нами последняя заначка Пандоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42