— Я уверен, что вызов базы жестко закреплен за одной из кнопок.
— Не получается, он запрашивает пароль.
— А, дьявол… Откинь заднее сиденье, доберись до моего компа, того, что в сумке. В кассете лежит диск номер четыре, там программка дешифрации, специально для подобных случаев, если забуду пароли. Если число четырехзначное, возможно, нам повезет… Дьявол! — Ковальский, в бессильном отчаянии, стукнул кулаком в панель.
Нитка шоссе дробилась и мерцала в потоках восходящего зноя. Кошмарная грозовая туча занимала уже большую часть неба, неумолимо пожирая остатки синевы. Последние культурные посевы по сторонам дороги окончательно сдались под натиском диких зарослей, деревья нагло забрасывали корни прямо на проезжую часть. После рокота дырявого глушителя сельская тишина показалась Юджину раем. Насколько хватало глаз, ни одной машины. Он остановил джип, включил свой ноутбук, вошел в меню. Затем бережно покрутил в руках шпионскую штучку, разыскивая порт для подключения.
Но подключать ничего не пришлось, потому что наушник тихонько свистнул, в углу экрана заморгал оранжевый флажок, и искаженный, тоненький мужской голос произнес по-русски:
— Это аппаратная, Моряк говорит. Бобер, привяжем новую сетку. Вы сейчас один-три, контрольная группа движется девять-четырнадцать. Подтверди. Бобер, ты слышишь?..
Юджин и Боб переглянулись. Флажок на экране исчез, возникло тусклое, размытое изображение рельефа в частой координатной сети.
— Бобер?
Юджин вытянул из гнезда усик микрофона, поманил Боба. Тот в страхе замотал головой.
— Давай… — одними губами прошептал Ковальский. — Я говорю с акцентом.
Боб выдохнул, облизал губы.
— Слушает Бобер…
— Почему молчишь? Где Пеликан? Я их не вижу…
— В лесу. Заняты они.
— Подтверди привязку.
— Подтверждаю.
Флажок погас. Ковальский тронул мизинцем одну из четырех микроскопических кнопок под экраном. Изображение плавно дернулось, теперь справа оно оставалось четким, а слева словно покрылось чернильными разводами.
— Что это? — удивился Роберт.
— Это вид со спутника. Грозовой фронт. Видишь линию — это дорога, синий крестик — наша машина, а красный крестик — Инна.
— Обалдеть…
Юджин тронул кнопку из второго ряда. Желто-зеленые переливы съежились, линии превратились в частую прерывистую решетку, а по краям цветного пятна обозначились белесые провалы.
— Что ты натворил?
— Ничего страшного, более мелкая разрядка. Мы видим весь север полуострова и кусок залива. Поехали! Держи пеленгатор на коленях, скажешь, если они свернут, — Ковальский вывернул руль, джип тяжело набрал скорость.
— А если он нам опять позвонит, их Моряк? Что говорить, где остальные?
При мысли, каким станет лицо далекого Моряка, когда он поймет, с кем вел переговоры, Ковальский даже слегка развеселился. Он не стал напоминать Бобу, что возвращаться на развилку опасно не только из-за мексиканской полиции. Там их мог поджидать кое-кто похуже.
— Что ты там говорил, почему так не любишь дорожный патруль? Часто платил штрафы?
Оба были крайне напряжены. Юджин подумал, что болтая ни о чем, можно спастись от срыва.
— Тебе не понять, — отмахнулся Боб. Он уткнулся носом в экран, держа прибор за крышку двумя пальцами, чтобы ненароком не нажать куда не следует. — На наших дорогах царит закон джунглей, дело не в штрафах. Я влип пару раз в аварии, где был не виноват, а потом еле отделался.
— Понимаю. Ваши адвокаты не нашли общий язык?
— Какие, в задницу, адвокаты? У нас прав тот, у кого круче тачка.
— Э-э-э… То есть более мощный двигатель?
— Всё вместе: и двигатель, и марка, но главное не это. Главное — у кого сильнее крыша.
— Крыша?
— Ну… Прикрытие, заслон, тылы.
— Всё ясно. Но так везде; у нас, если отец конгрессмен, то сыну тоже легче делать карьеру. Это называется связи, так?
— Хорошо, назови это связями. Представь себе, сын конгрессмена на своем «мерине» при свидетелях врезается в стоящую «лохматку» какого-то работяги, вроде меня. Все видят, что козел не прав, но на меня же и наезжают!
— Мерин? Это кастрированный жеребец, — Ковальский и не заметил, как его захватила эта полусумасшедшая полемика.
Он неоднократно ввинчивался в глобальные перепалки с коллегами — с тем же Сноу или со стариной Пендельсоном, — но впервые столкнулся с человеком, для которого проблема противостояния грубой силе была не предметом отвлеченного академического диспута, а ежедневной пугающей реальностью.
— В Латвии на дорогах столь опасно?
— В Латвии сейчас стало нормально, а пока я жил в России — это был полный капец. Вот введут у них страховку, возможно полегчает, но никто в это не верит.
— У вас нет страхования?
— Что толку в страховании, когда никто не верит страховым фирмам? Ой, гляди! — перебил он сам себя. — Они свернули. Там где-то поворот, смотри, не проскочи!
— Скажи мне… — Ковальский искал формулировку помягче. — Боб, ты постоянно ощущаешь несправедливое давление?
— Разве вы живете иначе? Хиппи-то появились отнюдь не в России!
— Я не о том. На дороге нарушены твои гражданские права. Ты пытаешься заявить о помощи в полицию, но они тебя игнорируют. Дальше ты вправе обратиться в суд.
— Бесполезно…
— Допустим, это так. Я согласен, в Америке также можно попасть в похожую ситуацию. Какое ты видишь решение?
— Никакого. Когда-нибудь, лет через триста, может, придут к власти люди, которые всё изменят…
— Значит, весь корень зла во власти. Чем так сильна несправедливая власть, Роберт? Бандиты на дорогах вооружены, полиция — тоже, их много, они сильнее физически, правильно? А если предположить, что эти факторы не имеют никакого значения, как бы ты тогда поступал?
— То есть?
— Смотрел фильм про Бэтмена? Герою не страшны кулаки и решетки, его не берут пули… Всё, чего ты опасаешься, когда говоришь о незаконных притеснениях, — это те или иные физические воздействия. И вот я рисую умозрительную ситуацию. Никто не может тебя ударить, причинить вред оружием, посадить за решетку. Никто не может тебя обмануть, ты заранее угадываешь дурные мысли. Еще до того, как наняться в компанию или заключить сделку, ты имеешь полное представление о намерениях работодателя или будущего партнера. Тебе не могут угрожать поджогом, порчей имущества, потому что ты точно так же способен разрушить или поджечь дом обидчика. Все на равных, нет ни сильных, ни слабых.
— Так тоже нельзя, — нахмурился Кон. — Это получится полная анархия. Государство всё-таки должно как-то следить…
— Ха! Так прими решение, чего ты всё-таки хочешь? Примата власти или справедливости?
— А ты бы как ответил?
— Роберт, вся фауна планеты прекрасно обходится без государственного аппарата. Ни один самец не домогается большей власти, чем необходимо для размножения и поддержания популяции. И существующее равновесие достигнуто задолго до того, как человек поднялся на задние лапы; скорее рухнет цивилизация, чем испортится этот механизм.
— Ты всё здорово излагаешь, но людей назад, в пещеры, не загонишь.
— И не надо в пещеры. Достаточно вернуть людям равноправие, присущее животному миру. Чтоб никто тебя не грабил на дороге. Чтобы люди научились понимать друг друга, невзирая на языковые стены. Как раз этим я и пытаюсь заниматься…
Ковальский опустил стекло. Скорость он держал максимально возможную, и если бы полиции вздумалось направиться по следу, составил бы компанию Бобу в каталажке. Асфальт ухудшался с каждой минутой; они проскочили два или три поворота с названиями захолустных городков; дорога снова начала ощутимо взбираться в гору. Кроны деревьев почти смыкались над головой, и глаза начинали болеть от мельтешения света в листве. Юджин забыл в Берлине очки и вынужден был постоянно щуриться. Он покосился на соседа, раздумывая, как начать самый важный разговор. За сутки он стал предателем дважды (а Роберт, скорее всего, даже не догадывался об этом): сперва согласился сотрудничать с русскими коммандос, а затем и их бросил на произвол судьбы. Оправданием служила конечная цель. Если он себя не обманывает насчет конечных целей.
А Роберт искал жену. Или бывшую жену, неважно. Он искал женщину, которую считал своей. Юджин думал, представляет ли напарник, насколько разные у них двоих задачи, и как Боб себя поведет, если они настигнут контрольную группу.
— Роберт, я должен тебе кое-что рассказать.
— Насчет этого, как его, Лиса? Проехали, я не обижаюсь…
— Помолчи и выслушай! — Ковальский включил ближний свет. Внезапно начало стремительно темнеть, и он даже задрал глаза к солнцу: не затмение ли? Первый же влажный порыв ветра ударил с такой силой, что машина вильнула. — Насчет твоей супруги. Я должен был поделиться с тобой еще в Берлине… Помнишь, я рассказывал о животных-перципиентах? Примерно год назад произошел один случай, о котором знали кроме меня лишь два человека. Я не имею права тебе всё подробно раскрывать, постарайся поверить на слово. Дело в том, что животные разделены на небольшие группы, каждая из которых помещается в строго определенные, отличные от других, условия. Кормят их одинаково, но каждая такая группа испытывает специфические воздействия на мозг и нервную систему в целом.
— Вы пичкали их дурью?
— Нет, ни в коем случае… — не мог же он открыть этому рокеру, что находится внутри датчиков Сноу! — Просто поверь, мне нет смысла тебя обманывать. Это не дурь, как ты выразился, а ступенчатая программа стимуляции интеллекта. Так вот, мы сумели запустить очень грубый прибор, повторяющий воздействия на рецепторов природной аномалии, к которой мы сейчас едем, — Юджин подождал, пока эффект от сказанных слов дойдет до сознания Кона.
— Елы-палы… Ты хочешь сказать… А каким боком тут Инка?
— Погоди, всё по порядку! — Юджин запустил стеклоочистители. Левый скреб впустую, а правый совсем не работал. Несколько огромных капель с гулким звуком шмякнулись в лобовое стекло. — Так вот, прибор работает со значительной погрешностью. Мой шеф сравнивает наши попытки с попытками дилетантов на слух повторить звучание джазового оркестра. Основа сходная, но мелодия всякий раз звучит иначе, и мы никак не можем ухватить суть. Мы построили схему, кое-как воспроизводящую мелодию, но когда ее включили, из двух десятков рецепторов на планете отреагировали лишь трое, и то крайне вяло. Не переживай, твоя супруга не в их числе. Тогда мы поняли, что у рецепторов в мозгу существует идеальный камертон, отличающий фальшь от верного звучания. Мы вернулись к крысам и обезьянам.
— Вы занимались зомбированием…
— Боб, зомбированием занимались ваши коммунисты. А мы пытались понять, что отличает два десятка людей от прочего населения земного шара.
— Зачем? Кому всё это могло пригодиться?
— Дьявол, наверное, из меня плохой оратор. Последнюю сотню лет люди бьются, чтобы раскрыть тайну внеречевой коммуникации, но не продвинулись дальше отгадывания пары игральных карт сквозь свинцовую трубку или передачи простейших фраз. И даже в самых успешных сериях верные ответы так называемых экстрасенсов приближались максимум к тридцати процентам. При этом речь шла о передаче чисто конкретных понятий — свет, тепло, круг, квадрат… Но то, что у гомо сапиенса называется неким волшебством, аномалией, в полной мере присуще прочим теплокровным.
Вдумайся, что произошло за последние тысячелетия. Развился разум, склонный к бесконечной критике, к скептическому анализу, не оставляющий места для сверхчувственного. Анализ общежития породил то, что мы называем нравственностью: гибкий, личный для каждого свод правил. Но человеку этого оказалось мало. Он облек правила в жесткие рамки и обозвал это этикой. Замечательно, правда? Эти две так называемые философские категории, как ни странно, только нарастили забор между человеком и природой. Становится модным отгораживать себя от природы, с глупой гордостью упирая на различия между человеком и любыми другими видами. При этом сравнения всегда не в пользу животного мира. А что в результате? Самые передовые гуманистические манифесты заканчиваются разбоем. На какую свалку следует выкинуть великую германскую философию, скажи мне, Боб, если она завершилась мировой войной и Холокостом? И покажите мне вид в природе, что занимался бы подобным самоистреблением!
— Женя, ты не уговоришь мир следовать Библии!
— Мое ремесло, к счастью, не моральные проповеди, а биофизика и биохимия. Не перебивай, тогда я закончу. Так вот, мы повторяли опыты тысячи раз, компьютер ежесуточно вносил изменения в работу… э-э-э… стационарного датчика, но обезьяны не реагировали. Мы отталкивались оттого, что животные более чувствительны, и есть шанс найти характеристики поля, соответствующие их восприятию. Однажды ночью в лаборатории второго отдела дежурил мой аспирант из университета. Неплохой парень, но у него были проблемы из-за алкоголя. Поэтому сначала мы списали случившееся на его неадекватное поведение. Около часа ночи лаборант покинул корпус и какое-то время находился на крыше, там у нас имеется специальная беседка для отдыха. Он не имел права оставлять пост, но, скорее всего, ему стало плохо от спиртного… уже неважно. Впоследствии он уверял меня, что минут на пять отошел в туалет. Так вот, когда он вернулся, в одной из клеток дымились провода, питавшие реле поилки.
Для таких ситуаций существует должностная инструкция: вначале следует оповестить дежурного оператора базы и уже после действовать по пожарной схеме. Этот порядок задуман специально для того, чтобы оператор ни в коем разе не оставался бы в неведении. Пусть ты потеряешь при пожаре несколько лишних секунд, пусть что-то сгорит, но дежурный запустит систему оповещения, включит гидранты и так далее… В противном случае, если с огнем или другими катастрофами начать бороться в одиночку, можно потерять весь комплекс. Я лишь хочу сказать, что этот парень, Тенесси, инструкцию знал назубок. Он, вообще, не был лентяем или разгильдяем. Да, он мог явиться на дежурство не вполне трезвым или неделю ходить небритым, или позволить шимпанзе украсть у себя очки, одним словом, он из той когорты людей, что садятся на собственную шляпу. Но нарушить правила — никогда в жизни. Мы слишком строго отбираем людей. Поэтому, когда пришлось его уволить с формулировкой «за халатное отношение к служебным обязанностям», и мне, и шефу было очень стыдно.
Так вот, правила были нарушены. Он позаботился о безопасности животных, открыл им доступ в резервный вольер, наполнил кормушку. И отключил питание. Крысы унюхали пищу и перебежали в соседнее помещение. После чего Тенесси отправился в ремонтный блок за инструментом. Обрати внимание, я передаю это с его слов, дело происходило в два часа ночи. В лаборатории установлены две камеры, выводящие изображения в пультовую первого отдела, где сидит охрана. Но камеры дают лишь общий обзор — коридора, обеих дверей в соседние помещения и поста лаборанта. Позже мы вместе просматривали пленку, на ней хорошо видно, как Тенесси поднимается по винтовой лесенке, производит обязательный обход верхнего яруса, где живут резусы, затем покидает помещение. Спустя время он возвращается, что-то делает у клеток, открывает дверь в ремонтный блок и вновь появляется с автореле и соединительными муфтами в руках. Испорченное хозяйство он сложил у себя на столе, рядом поставил кейс со слесарным инструментом.
Офицер охраны не обязан следить за манипуляциями лаборантов, но одно он утверждал безапелляционно — не было ни дыма, ни огня, да и сам Тенесси не проявлял ни малейших признаков поспешности. Напротив, вел себя крайне медлительно. Так вот, утром я приехал на базу и заслушал отчет о происшествии; лаборант правдиво отразил всё в журнале и продублировал на компьютере. Ты уже догадываешься?
— Никакого пожара не было?
— Верно. Он демонтировал часть оборудования клетки, что-то выкинул в ящик для отходов. К счастью, база полностью утилизирует мусор, а то, что не подлежит сожжению, опечатывается в специальном хранилище и только после проверки доставляется наружу. Когда Тенесси понял, что натворил, он едва не сошел с ума. На парня было страшно смотреть, он уверил себя, что одержим белой горячкой. Еще хуже ему стало, когда мы догадались пересчитать крыс. Из смежной секции, куда он перевел их ночью, исчезло восемь штук.
— А они…
— Мы всех нашли. Животные погибли от внутреннего кровоизлияния в мозг. Они сумели выбраться в четвертый коридор, соединяющий лабораторный корпус с кухней. При этом металлическая дверь, которая должна быть постоянно на замке, и задвигается автоматически, если ее не закрывать в течение пяти секунд, их не остановила. На двери нет ручки, замок приводится в действие картой.
— Кто-то им открыл?
— Кроме Тенесси, сделать это было некому. На базе присутствовали еще три человека. Мой друг, Эдвард Сноу, не покидал поста оператора, охранник также не отлучался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Не получается, он запрашивает пароль.
— А, дьявол… Откинь заднее сиденье, доберись до моего компа, того, что в сумке. В кассете лежит диск номер четыре, там программка дешифрации, специально для подобных случаев, если забуду пароли. Если число четырехзначное, возможно, нам повезет… Дьявол! — Ковальский, в бессильном отчаянии, стукнул кулаком в панель.
Нитка шоссе дробилась и мерцала в потоках восходящего зноя. Кошмарная грозовая туча занимала уже большую часть неба, неумолимо пожирая остатки синевы. Последние культурные посевы по сторонам дороги окончательно сдались под натиском диких зарослей, деревья нагло забрасывали корни прямо на проезжую часть. После рокота дырявого глушителя сельская тишина показалась Юджину раем. Насколько хватало глаз, ни одной машины. Он остановил джип, включил свой ноутбук, вошел в меню. Затем бережно покрутил в руках шпионскую штучку, разыскивая порт для подключения.
Но подключать ничего не пришлось, потому что наушник тихонько свистнул, в углу экрана заморгал оранжевый флажок, и искаженный, тоненький мужской голос произнес по-русски:
— Это аппаратная, Моряк говорит. Бобер, привяжем новую сетку. Вы сейчас один-три, контрольная группа движется девять-четырнадцать. Подтверди. Бобер, ты слышишь?..
Юджин и Боб переглянулись. Флажок на экране исчез, возникло тусклое, размытое изображение рельефа в частой координатной сети.
— Бобер?
Юджин вытянул из гнезда усик микрофона, поманил Боба. Тот в страхе замотал головой.
— Давай… — одними губами прошептал Ковальский. — Я говорю с акцентом.
Боб выдохнул, облизал губы.
— Слушает Бобер…
— Почему молчишь? Где Пеликан? Я их не вижу…
— В лесу. Заняты они.
— Подтверди привязку.
— Подтверждаю.
Флажок погас. Ковальский тронул мизинцем одну из четырех микроскопических кнопок под экраном. Изображение плавно дернулось, теперь справа оно оставалось четким, а слева словно покрылось чернильными разводами.
— Что это? — удивился Роберт.
— Это вид со спутника. Грозовой фронт. Видишь линию — это дорога, синий крестик — наша машина, а красный крестик — Инна.
— Обалдеть…
Юджин тронул кнопку из второго ряда. Желто-зеленые переливы съежились, линии превратились в частую прерывистую решетку, а по краям цветного пятна обозначились белесые провалы.
— Что ты натворил?
— Ничего страшного, более мелкая разрядка. Мы видим весь север полуострова и кусок залива. Поехали! Держи пеленгатор на коленях, скажешь, если они свернут, — Ковальский вывернул руль, джип тяжело набрал скорость.
— А если он нам опять позвонит, их Моряк? Что говорить, где остальные?
При мысли, каким станет лицо далекого Моряка, когда он поймет, с кем вел переговоры, Ковальский даже слегка развеселился. Он не стал напоминать Бобу, что возвращаться на развилку опасно не только из-за мексиканской полиции. Там их мог поджидать кое-кто похуже.
— Что ты там говорил, почему так не любишь дорожный патруль? Часто платил штрафы?
Оба были крайне напряжены. Юджин подумал, что болтая ни о чем, можно спастись от срыва.
— Тебе не понять, — отмахнулся Боб. Он уткнулся носом в экран, держа прибор за крышку двумя пальцами, чтобы ненароком не нажать куда не следует. — На наших дорогах царит закон джунглей, дело не в штрафах. Я влип пару раз в аварии, где был не виноват, а потом еле отделался.
— Понимаю. Ваши адвокаты не нашли общий язык?
— Какие, в задницу, адвокаты? У нас прав тот, у кого круче тачка.
— Э-э-э… То есть более мощный двигатель?
— Всё вместе: и двигатель, и марка, но главное не это. Главное — у кого сильнее крыша.
— Крыша?
— Ну… Прикрытие, заслон, тылы.
— Всё ясно. Но так везде; у нас, если отец конгрессмен, то сыну тоже легче делать карьеру. Это называется связи, так?
— Хорошо, назови это связями. Представь себе, сын конгрессмена на своем «мерине» при свидетелях врезается в стоящую «лохматку» какого-то работяги, вроде меня. Все видят, что козел не прав, но на меня же и наезжают!
— Мерин? Это кастрированный жеребец, — Ковальский и не заметил, как его захватила эта полусумасшедшая полемика.
Он неоднократно ввинчивался в глобальные перепалки с коллегами — с тем же Сноу или со стариной Пендельсоном, — но впервые столкнулся с человеком, для которого проблема противостояния грубой силе была не предметом отвлеченного академического диспута, а ежедневной пугающей реальностью.
— В Латвии на дорогах столь опасно?
— В Латвии сейчас стало нормально, а пока я жил в России — это был полный капец. Вот введут у них страховку, возможно полегчает, но никто в это не верит.
— У вас нет страхования?
— Что толку в страховании, когда никто не верит страховым фирмам? Ой, гляди! — перебил он сам себя. — Они свернули. Там где-то поворот, смотри, не проскочи!
— Скажи мне… — Ковальский искал формулировку помягче. — Боб, ты постоянно ощущаешь несправедливое давление?
— Разве вы живете иначе? Хиппи-то появились отнюдь не в России!
— Я не о том. На дороге нарушены твои гражданские права. Ты пытаешься заявить о помощи в полицию, но они тебя игнорируют. Дальше ты вправе обратиться в суд.
— Бесполезно…
— Допустим, это так. Я согласен, в Америке также можно попасть в похожую ситуацию. Какое ты видишь решение?
— Никакого. Когда-нибудь, лет через триста, может, придут к власти люди, которые всё изменят…
— Значит, весь корень зла во власти. Чем так сильна несправедливая власть, Роберт? Бандиты на дорогах вооружены, полиция — тоже, их много, они сильнее физически, правильно? А если предположить, что эти факторы не имеют никакого значения, как бы ты тогда поступал?
— То есть?
— Смотрел фильм про Бэтмена? Герою не страшны кулаки и решетки, его не берут пули… Всё, чего ты опасаешься, когда говоришь о незаконных притеснениях, — это те или иные физические воздействия. И вот я рисую умозрительную ситуацию. Никто не может тебя ударить, причинить вред оружием, посадить за решетку. Никто не может тебя обмануть, ты заранее угадываешь дурные мысли. Еще до того, как наняться в компанию или заключить сделку, ты имеешь полное представление о намерениях работодателя или будущего партнера. Тебе не могут угрожать поджогом, порчей имущества, потому что ты точно так же способен разрушить или поджечь дом обидчика. Все на равных, нет ни сильных, ни слабых.
— Так тоже нельзя, — нахмурился Кон. — Это получится полная анархия. Государство всё-таки должно как-то следить…
— Ха! Так прими решение, чего ты всё-таки хочешь? Примата власти или справедливости?
— А ты бы как ответил?
— Роберт, вся фауна планеты прекрасно обходится без государственного аппарата. Ни один самец не домогается большей власти, чем необходимо для размножения и поддержания популяции. И существующее равновесие достигнуто задолго до того, как человек поднялся на задние лапы; скорее рухнет цивилизация, чем испортится этот механизм.
— Ты всё здорово излагаешь, но людей назад, в пещеры, не загонишь.
— И не надо в пещеры. Достаточно вернуть людям равноправие, присущее животному миру. Чтоб никто тебя не грабил на дороге. Чтобы люди научились понимать друг друга, невзирая на языковые стены. Как раз этим я и пытаюсь заниматься…
Ковальский опустил стекло. Скорость он держал максимально возможную, и если бы полиции вздумалось направиться по следу, составил бы компанию Бобу в каталажке. Асфальт ухудшался с каждой минутой; они проскочили два или три поворота с названиями захолустных городков; дорога снова начала ощутимо взбираться в гору. Кроны деревьев почти смыкались над головой, и глаза начинали болеть от мельтешения света в листве. Юджин забыл в Берлине очки и вынужден был постоянно щуриться. Он покосился на соседа, раздумывая, как начать самый важный разговор. За сутки он стал предателем дважды (а Роберт, скорее всего, даже не догадывался об этом): сперва согласился сотрудничать с русскими коммандос, а затем и их бросил на произвол судьбы. Оправданием служила конечная цель. Если он себя не обманывает насчет конечных целей.
А Роберт искал жену. Или бывшую жену, неважно. Он искал женщину, которую считал своей. Юджин думал, представляет ли напарник, насколько разные у них двоих задачи, и как Боб себя поведет, если они настигнут контрольную группу.
— Роберт, я должен тебе кое-что рассказать.
— Насчет этого, как его, Лиса? Проехали, я не обижаюсь…
— Помолчи и выслушай! — Ковальский включил ближний свет. Внезапно начало стремительно темнеть, и он даже задрал глаза к солнцу: не затмение ли? Первый же влажный порыв ветра ударил с такой силой, что машина вильнула. — Насчет твоей супруги. Я должен был поделиться с тобой еще в Берлине… Помнишь, я рассказывал о животных-перципиентах? Примерно год назад произошел один случай, о котором знали кроме меня лишь два человека. Я не имею права тебе всё подробно раскрывать, постарайся поверить на слово. Дело в том, что животные разделены на небольшие группы, каждая из которых помещается в строго определенные, отличные от других, условия. Кормят их одинаково, но каждая такая группа испытывает специфические воздействия на мозг и нервную систему в целом.
— Вы пичкали их дурью?
— Нет, ни в коем случае… — не мог же он открыть этому рокеру, что находится внутри датчиков Сноу! — Просто поверь, мне нет смысла тебя обманывать. Это не дурь, как ты выразился, а ступенчатая программа стимуляции интеллекта. Так вот, мы сумели запустить очень грубый прибор, повторяющий воздействия на рецепторов природной аномалии, к которой мы сейчас едем, — Юджин подождал, пока эффект от сказанных слов дойдет до сознания Кона.
— Елы-палы… Ты хочешь сказать… А каким боком тут Инка?
— Погоди, всё по порядку! — Юджин запустил стеклоочистители. Левый скреб впустую, а правый совсем не работал. Несколько огромных капель с гулким звуком шмякнулись в лобовое стекло. — Так вот, прибор работает со значительной погрешностью. Мой шеф сравнивает наши попытки с попытками дилетантов на слух повторить звучание джазового оркестра. Основа сходная, но мелодия всякий раз звучит иначе, и мы никак не можем ухватить суть. Мы построили схему, кое-как воспроизводящую мелодию, но когда ее включили, из двух десятков рецепторов на планете отреагировали лишь трое, и то крайне вяло. Не переживай, твоя супруга не в их числе. Тогда мы поняли, что у рецепторов в мозгу существует идеальный камертон, отличающий фальшь от верного звучания. Мы вернулись к крысам и обезьянам.
— Вы занимались зомбированием…
— Боб, зомбированием занимались ваши коммунисты. А мы пытались понять, что отличает два десятка людей от прочего населения земного шара.
— Зачем? Кому всё это могло пригодиться?
— Дьявол, наверное, из меня плохой оратор. Последнюю сотню лет люди бьются, чтобы раскрыть тайну внеречевой коммуникации, но не продвинулись дальше отгадывания пары игральных карт сквозь свинцовую трубку или передачи простейших фраз. И даже в самых успешных сериях верные ответы так называемых экстрасенсов приближались максимум к тридцати процентам. При этом речь шла о передаче чисто конкретных понятий — свет, тепло, круг, квадрат… Но то, что у гомо сапиенса называется неким волшебством, аномалией, в полной мере присуще прочим теплокровным.
Вдумайся, что произошло за последние тысячелетия. Развился разум, склонный к бесконечной критике, к скептическому анализу, не оставляющий места для сверхчувственного. Анализ общежития породил то, что мы называем нравственностью: гибкий, личный для каждого свод правил. Но человеку этого оказалось мало. Он облек правила в жесткие рамки и обозвал это этикой. Замечательно, правда? Эти две так называемые философские категории, как ни странно, только нарастили забор между человеком и природой. Становится модным отгораживать себя от природы, с глупой гордостью упирая на различия между человеком и любыми другими видами. При этом сравнения всегда не в пользу животного мира. А что в результате? Самые передовые гуманистические манифесты заканчиваются разбоем. На какую свалку следует выкинуть великую германскую философию, скажи мне, Боб, если она завершилась мировой войной и Холокостом? И покажите мне вид в природе, что занимался бы подобным самоистреблением!
— Женя, ты не уговоришь мир следовать Библии!
— Мое ремесло, к счастью, не моральные проповеди, а биофизика и биохимия. Не перебивай, тогда я закончу. Так вот, мы повторяли опыты тысячи раз, компьютер ежесуточно вносил изменения в работу… э-э-э… стационарного датчика, но обезьяны не реагировали. Мы отталкивались оттого, что животные более чувствительны, и есть шанс найти характеристики поля, соответствующие их восприятию. Однажды ночью в лаборатории второго отдела дежурил мой аспирант из университета. Неплохой парень, но у него были проблемы из-за алкоголя. Поэтому сначала мы списали случившееся на его неадекватное поведение. Около часа ночи лаборант покинул корпус и какое-то время находился на крыше, там у нас имеется специальная беседка для отдыха. Он не имел права оставлять пост, но, скорее всего, ему стало плохо от спиртного… уже неважно. Впоследствии он уверял меня, что минут на пять отошел в туалет. Так вот, когда он вернулся, в одной из клеток дымились провода, питавшие реле поилки.
Для таких ситуаций существует должностная инструкция: вначале следует оповестить дежурного оператора базы и уже после действовать по пожарной схеме. Этот порядок задуман специально для того, чтобы оператор ни в коем разе не оставался бы в неведении. Пусть ты потеряешь при пожаре несколько лишних секунд, пусть что-то сгорит, но дежурный запустит систему оповещения, включит гидранты и так далее… В противном случае, если с огнем или другими катастрофами начать бороться в одиночку, можно потерять весь комплекс. Я лишь хочу сказать, что этот парень, Тенесси, инструкцию знал назубок. Он, вообще, не был лентяем или разгильдяем. Да, он мог явиться на дежурство не вполне трезвым или неделю ходить небритым, или позволить шимпанзе украсть у себя очки, одним словом, он из той когорты людей, что садятся на собственную шляпу. Но нарушить правила — никогда в жизни. Мы слишком строго отбираем людей. Поэтому, когда пришлось его уволить с формулировкой «за халатное отношение к служебным обязанностям», и мне, и шефу было очень стыдно.
Так вот, правила были нарушены. Он позаботился о безопасности животных, открыл им доступ в резервный вольер, наполнил кормушку. И отключил питание. Крысы унюхали пищу и перебежали в соседнее помещение. После чего Тенесси отправился в ремонтный блок за инструментом. Обрати внимание, я передаю это с его слов, дело происходило в два часа ночи. В лаборатории установлены две камеры, выводящие изображения в пультовую первого отдела, где сидит охрана. Но камеры дают лишь общий обзор — коридора, обеих дверей в соседние помещения и поста лаборанта. Позже мы вместе просматривали пленку, на ней хорошо видно, как Тенесси поднимается по винтовой лесенке, производит обязательный обход верхнего яруса, где живут резусы, затем покидает помещение. Спустя время он возвращается, что-то делает у клеток, открывает дверь в ремонтный блок и вновь появляется с автореле и соединительными муфтами в руках. Испорченное хозяйство он сложил у себя на столе, рядом поставил кейс со слесарным инструментом.
Офицер охраны не обязан следить за манипуляциями лаборантов, но одно он утверждал безапелляционно — не было ни дыма, ни огня, да и сам Тенесси не проявлял ни малейших признаков поспешности. Напротив, вел себя крайне медлительно. Так вот, утром я приехал на базу и заслушал отчет о происшествии; лаборант правдиво отразил всё в журнале и продублировал на компьютере. Ты уже догадываешься?
— Никакого пожара не было?
— Верно. Он демонтировал часть оборудования клетки, что-то выкинул в ящик для отходов. К счастью, база полностью утилизирует мусор, а то, что не подлежит сожжению, опечатывается в специальном хранилище и только после проверки доставляется наружу. Когда Тенесси понял, что натворил, он едва не сошел с ума. На парня было страшно смотреть, он уверил себя, что одержим белой горячкой. Еще хуже ему стало, когда мы догадались пересчитать крыс. Из смежной секции, куда он перевел их ночью, исчезло восемь штук.
— А они…
— Мы всех нашли. Животные погибли от внутреннего кровоизлияния в мозг. Они сумели выбраться в четвертый коридор, соединяющий лабораторный корпус с кухней. При этом металлическая дверь, которая должна быть постоянно на замке, и задвигается автоматически, если ее не закрывать в течение пяти секунд, их не остановила. На двери нет ручки, замок приводится в действие картой.
— Кто-то им открыл?
— Кроме Тенесси, сделать это было некому. На базе присутствовали еще три человека. Мой друг, Эдвард Сноу, не покидал поста оператора, охранник также не отлучался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42