Туфелька бабушки наступила на торчащую из груды мусора голую ногу туземца.
– Эй, мадам, не бойтесь нас! Мы из Отборной центурии разведки…
– Волкарь, мы ей кажемся великанами. Она нас боятся.
– Точно… – Я представил себя глазами пожилой мирной женщины. Огромные длинноногие уроды, с гибкими клешнями вместо рук, и человеческие фигуры в седлах, наполовину скрытые броневыми щитками.
– Господин декурион, разрешите проверить?
– Хобот, не ты. Пойдет… Пойдет Рыба. Хобот, прикроешь.
Рыба выступил вперед, но не успел спуститься с седла шагателя. Никто из нас не успел ничего сделать. Бабушка подпрыгнула, не напрягаясь, на высоту в два своих роста. Под платьицем у нее обнаружился сложенный кольцами узкий черный хвост, похожий на бич, которым пользуются здешние крестьяне, подгоняя на полях быков. Бич развернулся, как живой, словно молния промелькнула.
Ничьей вины тут нет. Наши аномальные способности не помогли.
Рыба спрыгнул, оторвал оба тяжелых ботинка от стремян, и на мгновение стало заметно, как сильно исказилось гравитационное поле. Мой клибанарий готовился встать туда, где шершавая, вся в наростах и вмятинах, стена достигла наклона в тридцать градусов.
Черный бич разрезал его пополам вместе со скафандром и частью шагателя. Разрезал, не замедляясь, точно прошел сквозь туман или сквозь растопленное масло.
– Бауэр, сзади!!
– Ах ты гадина! Тут еще две, бегут по потолку!
Раздался грохот картечниц у меня за спиной, это открыли огонь Карман и Бауэр. В трубе-улице мигом образовались сотни отверстий, открылись прекрасные виды на задымленные небеса, на косой дождь и на горящую крышу энергостанции.
– Вон она! Слева!
Рыба неторопливо развалился на две части. Его ботинки еще некоторое время скребли бурую грязь на дне трубы. На несколько секунд я впал в ступор. Рыба погиб только по моей вине. Я поверил, что это не глюк, я пренебрег безопасностью…
– Дави ее! Ах, гадина!
Гвоздь ударил из пушки. Похоже, мы попали в старуху одновременно, ее в один миг разметало мелкими ошметками. Краем глаза я заметил на правом мониторе яркие сполохи, зажглись данные о первых потерях и технических неисправностях.
Еще одна тварь с зашитым ртом, в таком же окровавленном переднике, хвостом отсекла ходули Карману, и он завалился на бок, стреляя и изощряясь в самой грязной ругани. Оставшаяся без корпуса ходуля нелепо покачивалась, потеряв корпус, похожая на огромную отрубленную куриную ногу; из псевдомышц толчками выплескивалась голубая технологическая плазма.
– Мокрик, забери к себе Кармана!
Карман орал, его придавило к земле корпусом упавшего шагателя. Мокрик растерялся, пока он хлопал глазами, голубенький фартучек уже оказался прямо перед ним, а из-под фартучка с убийственной медлительностью раскручивался черный крысиный хвост.
Ее разнес на куски Бауэр. Он стрелял и смеялся. Даже после того, как крошечного глюка не стало, упругие звенящие петли еще некоторое время бесновались в воздухе, затем бич, или хвост, упал в мусорную реку на дне трубы и растворился на глазах. Мокрик стал белый, как кусок мела. Я нарочно приблизил в визоре его трусливую рожу, чтобы не пропустить момент, когда вколоть ему транк. Пока он, кажется, справлялся без химии.
– Волкарь, что там у вас?! – надрывался Свиная Нога.
Внутренним чутьем я вычислил направление следующей атаки. Очередной глюк мог запрыгнуть в улицу-трубу из десятков треугольных дыр, но запрыгнула она именно там, где я ее ждал. И как раз в этот миг гравитационная воронка накрыла нас окончательно.
Бабушка в черных туфельках, с нелепыми косичками, бежала по потолку, вверх ногами, как муха, а прикрывавшие меня Гвоздь и Хобот не успевали задрать головы вместе с прицельными планками, я их опередил…
– Еще одна! Справа еще одна!
Эту не удалось подстрелить сразу. Было немного жутко наблюдать, как половина бабушки встает, опираясь раздробленной рукой на собственные внутренности, оскальзывается на чем-то зеленом, желеобразном, совсем не похожем на человеческие кишки, и упорно раскручивает торчащий из-под коротенького передничка хвост…
– Дьявол, да убейте же ее!
Деревянный ударил прямой наводкой из палинтона. Три мины разорвали улицу-трубу пополам. Выяснилось, что мы висим в сотне футов над землей, точнее – над переплетением других труб-улиц, и по ближайшей, наклонной, с пугающей молчаливой настойчивостью к нам семенят еще несколько старушечьих фигурок.
– Гвоздь, огонь веером! Все отходим вниз, к площади!
Первый стрелок Хлор обожает свою пушку, стрельба ему доставляет истинное наслаждение. Он тут же выскочил на край опасно подрагивающей трубы и шарахнул по настырным глюкам. Шарахнул так, что обе наклонные трубы, повисшие чуть ниже, рассыпались на куски.
Еще ниже на две неровные части развалился морщинистый конус, в котором соединялась целая гроздь узких улочек. Орудие проделало колоссальную брешь в теле города, отовсюду доносился скрип и стон его рвущихся нервов и сухожилий. Зашатались даже далекие шпили. Противоположный край нашей трубы, оторванный взрывом, удалялся, раскачиваясь, словно втягивался в материнское тело общей городской сети. Из него сыпались куски неказистой мебели, ошметки туземной одежды, их бестолковый домашний скарб. Улица искала, куда присоединиться. Так всегда случается, когда случайно рвется кишка, они быстро усыхают, а затем дают новые побеги в новом месте.
– Эй, парни, вытащите меня, я застрял!
– Эта гадина убила Рыбу!
Теперь я заметил, что Гвоздя тоже задело. Задело не только корпус его машины, но пробило бронированный щиток и полоснуло по руке. Индикатор транка на процессоре Гвоздя показывал бешеный расход. Он накачивал себя обезболивающим, чтобы продолжать стрельбу и не выпасть раньше времени в осадок.
– Гвоздь, как ты?
– Все в норме, снял еще троих!
– Вот она, тварь! Ползет снизу, по отвесу!
Он жахнул из всех стволов, слишком сильно, забыв, что вектор гравитации сместился. Шипованные копыта его шагателя оторвались от бородавчатого пола улицы, отдачей машину швырнуло назад, прямо на нас. Вместе с Гвоздем едва не свалились Деревянный и Мамонт, они вопили и матерились, а в рваное отверстие трубы вползал лиловый туман и красная пыль от соседних разрушенных улиц.
Последняя старушка упала рядом. Она умирала совсем не так, как человек. Это походило больше на отчаянные рывки пробитого парового двигателя. Кукла, созданная чужим разумом, приподнималась на бледных ножках, ее смертельно опасный хвост вздрагивал, распрямлялся над мусорными кучами, щелкал легонько и снова опадал. Старуха пристально изучала нас серыми глазами, полными слез, но слезы не капали и не стекали по ее сморщенным нежным щечкам. Потом она упала лицом вниз; в ее узкой спинке, затянутой в корсет, зияла рваная дымящаяся дыра. Кроме того, миной ей оторвало половину затылка. На срез внутренности ее черепа походили на зеленоватое желе, каким кормят в карантине на дрейфующей базе.
Глюк полежал немножко и снова начал вставать. Черный хвост торчал из того места, где у человека копчик. Я непроизвольно поставил визор на запись и позже четыре раза прокрутил этот момент, до того, как Хобот саданул в нее в упор из огнемета.
Платье сгорело, хвост у бабушки болтался, а больше ничего не было. Как у пластмассового пупса, одни наметки между ног. Она вставала, дергаясь, нелепо выворачивая суставы, встряхивала остатком головы и снова пыталась достать нас черным бичом, торчащим из обугленной задницы.
– Волкарь, ведь это не глюк, да?
– Командир, может, это разновидность лесняков?
Что я мог им сказать? Я смотрел на мертвого Рыбу. Я ему внезапно позавидовал. Он умер сразу, легко и быстро.
– Хобот, сожги эту дрянь.
– Исполнено, командир!
Вектор гравитации снова резко сместился. Чтобы удержаться в вертикальном положении, я выпустил оба манипулятора и ухватился за края ближайших окошек; вес машины составлял уже не больше половины от расчетного, и гравитационная составляющая продолжала уменьшаться.
Наши академики, пока сами не высадились в городе Шакалов, не могли понять, как же балансируют на верхушках перевернутые башни, спирали и трапеции, как переплетения улиц ползут вверх, множатся и не осыпаются под собственной тяжестью. А все объяснялось просто, хотя никто не может объяснить причин явления. В городской черте нестабильно поле тяготения и отсутствует постоянный вектор гравитации. Встречаются воронки, где объекты с массой покоя в сотню тысяч фунтов не весят ничего. Позже ученые выработали даже маршруты безопасных передвижений для сотрудников миссий, чтобы не провалиться ненароком в локальную «черную дыру» или не зависнуть на сутки в невесомости…
В который раз я спрашиваю богов, кто же выстроил все это плачущее королевство?
31
СМЕРТЬ ВОЙНЕ
Только победители решают, в чем состояли военные преступления.
Г. Уиллс
Спустя три месяца в столице крайщины подле храма Единого впервые появилась эта парочка. Согбенный старик, с медалью медицинской академии, и юная беременная женщина с ним под руку. Оба выглядели, как безнадежные бедняки, но милостыню не просили. Гордо отстояли утреннюю молитву позади толпы, первые выбрались на крыльцо и скромно приткнулись позади шеренги попрошаек. Из храма валил простой народ, затем показались высокие чины, и, наконец, поплыли синие мундиры со своими домочадцами. Начальник гарнизона вышел одним из последних, раскланиваясь с духовенством, пожимая ручку молодой румяной жене…
Скрюченный старик дважды опустошил разрядник тазера в затылок офицера, и так же проворно отступил назад, в густую толпу нищих. Спустя три секунды, укрытая платком молодая жена завыла над телом мужа, служивые кинулись в народ, разбрасывая нищих, но странной парочки и след простыл.
В народе зашептались о том, что миротворцы так и не сумели остановить партизанскую войну. В соседней же Притынщине, где за разделительными шеренгами миротворцев жили в лагерях десятки тысяч беженцев, подобные новости встретили с ликованием. В лагерях перед палатками собирались толпами мужчины в красных повязках и до хрипоты спорили, удастся ли жандармам поймать мстителей…
Не прошло и недели, как беременную девушку видели на вокзале, за минуту до того, как взлетел на воздух международный пневматик с военной делегацией. Во время воскресной службы в Седьмицах старик в белом потертом кителе браво отдал честь полковнику и тут же застрелил его из шрапнельного боксера, запрещенного оружия, признанного негуманным еще полстолетия назад. Вместе с господином полковником погибли две его дочери и адъютант.
Армейское руководство и жандармерия приняли все меры, но неуловимый старик сбежал. Поминки по случаю смерти господина полковника проходили в тех же Седьмицах, господа офицеры сняли синие кители, дружно спели гимн и скупо говорили о том, как много значил он для своего отечества. Когда понесли гроб, навстречу процессии попалась девочка с коляской, а рядом приволакивал ногу невзрачный паренек с бельмом на левом глазу. Впрочем, кто-то из уцелевших военных якобы заглянул деревенщине в правый глаз и позже божился, что увидел там мертвую вечность…
Он снова использовал шрапнельный боксер, причем сразу два, усиленной конфигурации. Разметало и превратило в кашу не меньше шестнадцати человек.
В лагерях беженцев, по ту сторону границы, началось брожение, способное в любой момент перерасти в бунт. Сенат стянул сюда дополнительные силы, вместо сорока ауреев в месяц на члена семьи стали выдавать по пятьдесят, дополнительно роздали муку и воду. А еще подарили людям телевизоры, чтобы те не отвлекались на глупости, а смотрели лучше репортажи о том, как международный суд справедливости решает судьбу гнусного президента, заварившего всю эту кашу…
Полиция накрыла подпольную организацию, и об этом разом закричали в газетах. Главарь преступников на допросе рассказывал нелепые басни, будто бы к нему весной на конспиративную квартиру явился подросток, почти ребенок, и предложил свои услуги в борьбе за освобождение крайщины от слуг Единого, за восстановление прежних храмов и возврат сотен тысяч беженцев. На что главарь подпольной ячейки только рассмеялся и сказал, что детям воевать рано и что его группа вовсе не ставит целью государственный переворот, а всего лишь помаленьку промышляет воровством…
Чего не придумаешь под угрозой смертной казни?
В Катовицах, в доме уважаемого владельца трех магазинов, за три ночи кто-то вырезал всю скотину. Не пожалели даже собаку и новорожденных ягнят. На четвертую ночь подожгли склад с тканями. Взбешенный хозяин нанял охрану, а во главе поставил двоих своих сыновей. Обоим сыновьям ночью, во время патрулирования складов, отстрелили половые органы. Оба умерли от потери крови, поскольку их верные охранники разбежались.
В Бавлицах прямо на свадьбе застрелили жениха. И снова никого не нашли. Родители несчастного убивались, не представляя, кому мог причинить зло их тихий отпрыск, но после кто-то подсказал отцу, мол, в народе ходят дурные слухи… об участии твоего старшего в погромах.
И поползло, с одной лесной вершины на другую, из долины в долину побежала мрачная слава Волкаря-страшилы…
Потом полгода было тихо, и седой генерал в прекрасно сидящей синей форме был счастлив доложить Сенату о новой мирной эпохе. Почти всех партизан выкурили уже из горных схронов, на них охотились автоматы, наводимые по запаху, а чутье у них было в триста раз лучше, чем у собаки.
Счастливая крайщина благодарила мудрый Сенат за новую справедливую власть.
На осенние праздники в Седьмицы прилетела сенатская комиссия. Изучали, как идет процесс сближения враждовавших наций. Восторгались процессом. Славия снова запестрела плакатами, на которых пышные румяные девушки предлагали домашние вина и ночлег в уютных гостиницах. Мирная комиссия Сената рассылала грузовики с гуманитарной мукой и армейскими консервами, а телевидение без устали показывало счастливые улыбки соседей возле опрокинутого пограничного столба. Соседи улыбались и неистово трясли друг другу руки, за их спинами хмуро молчали жены и дети. Бульдозеры заровняли пепелища, вдоль улочек навтыкали привозных тополей, спешно залепили дыры в асфальте и приказали не высовываться калекам.
Дети звонко читали стихи. Начальство хлопало и целовало детей в разные части тела. Затем великолепно сыграл местный струнный ансамбль, правда, все до единого музыканты были спецрейсом привезены из Ласковиц. Затем гостей усадили за длинными столами, разнесли запеченных голубей, козлятину с сыром, и даже подали вино нового урожая.
Генерал в прекрасно сидящей синей форме поднялся, чтобы произнести тост. Руку с блестящим кубком он держал красиво и твердо, так, чтобы у телезрителей не возникало сомнений и опасений.
– Мы строим новую школу, – объявил генерал. – Мы не против, чтобы жители деревень возвращались в родные места. Независимо от вероисповедания. Мы всех призываем вернуться. Мы уверены. Мы заверяем. Смерть войне. Мы обещаем. Война больше не вернется. Смерть террористам. Смерть тем, кто против мира. У вас будет новая Славия. Маленькая сияющая жемчужина на теле континента.
– Это он расстреливал учителей и священников? – шепотом спросил один иностранный журналист другого, пожилого коллегу, который, по слухам, побывал в крайщине во время религиозных и национальных чисток.
Пожилой коллега на секунду оторвался от объектива, коротко кивнул, но ответить не успел. Что-то звонко грохнуло, и от выступающего генерала осталась только нижняя часть. Из брюк торчал обрубок туловища с куском позвоночника и повисшей портупеей.
Рука с крепко зажатым в кулаке блестящим кубком звучно шмякнулась на скатерть. Вино и кровь фонтаном брызнули в лица губернатора, префекта, шефа жандармов и светских ухоженных дам.
Некоторые дамы упали в обморок, прямо в кресла. Офицеры выхватили оружие. Операторы лихорадочно снимали, пока им не запретили.
Пожилой журналист выплюнул жвачку, вставил в побелевшие губы сигарету и повернулся к своему молодому приятелю.
– Это высокоточный палинтон. Мину наверняка навели по букету цветов. Там спрятали передатчик.
– Ты так говоришь, будто знаешь, кто это сделал? – Молодой журналист, втянув голову в плечи, боязливо оглядывал туманные горные склоны.
Пожилой коллега мечтательно улыбнулся.
– Говорят, что он аномал. Поэтому его не могут взять. Его зовут Волкарь.
32
ЖАЛЕТЬ ТУТ НЕКОГО
Звери, живя вместе с людьми, становятся ручными, а люди, общаясь друг с другом, становятся дикими.
Гераклит
– Декурия, за мной, держать строй!
Мы рысью выбежали из улицы-трубы через один из новорожденных переулков и угодили внутрь колоссальной тыквы, изнутри похожей на купол собоpa. Здесь, внутри, плавали десятки фиолетовых трупов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Эй, мадам, не бойтесь нас! Мы из Отборной центурии разведки…
– Волкарь, мы ей кажемся великанами. Она нас боятся.
– Точно… – Я представил себя глазами пожилой мирной женщины. Огромные длинноногие уроды, с гибкими клешнями вместо рук, и человеческие фигуры в седлах, наполовину скрытые броневыми щитками.
– Господин декурион, разрешите проверить?
– Хобот, не ты. Пойдет… Пойдет Рыба. Хобот, прикроешь.
Рыба выступил вперед, но не успел спуститься с седла шагателя. Никто из нас не успел ничего сделать. Бабушка подпрыгнула, не напрягаясь, на высоту в два своих роста. Под платьицем у нее обнаружился сложенный кольцами узкий черный хвост, похожий на бич, которым пользуются здешние крестьяне, подгоняя на полях быков. Бич развернулся, как живой, словно молния промелькнула.
Ничьей вины тут нет. Наши аномальные способности не помогли.
Рыба спрыгнул, оторвал оба тяжелых ботинка от стремян, и на мгновение стало заметно, как сильно исказилось гравитационное поле. Мой клибанарий готовился встать туда, где шершавая, вся в наростах и вмятинах, стена достигла наклона в тридцать градусов.
Черный бич разрезал его пополам вместе со скафандром и частью шагателя. Разрезал, не замедляясь, точно прошел сквозь туман или сквозь растопленное масло.
– Бауэр, сзади!!
– Ах ты гадина! Тут еще две, бегут по потолку!
Раздался грохот картечниц у меня за спиной, это открыли огонь Карман и Бауэр. В трубе-улице мигом образовались сотни отверстий, открылись прекрасные виды на задымленные небеса, на косой дождь и на горящую крышу энергостанции.
– Вон она! Слева!
Рыба неторопливо развалился на две части. Его ботинки еще некоторое время скребли бурую грязь на дне трубы. На несколько секунд я впал в ступор. Рыба погиб только по моей вине. Я поверил, что это не глюк, я пренебрег безопасностью…
– Дави ее! Ах, гадина!
Гвоздь ударил из пушки. Похоже, мы попали в старуху одновременно, ее в один миг разметало мелкими ошметками. Краем глаза я заметил на правом мониторе яркие сполохи, зажглись данные о первых потерях и технических неисправностях.
Еще одна тварь с зашитым ртом, в таком же окровавленном переднике, хвостом отсекла ходули Карману, и он завалился на бок, стреляя и изощряясь в самой грязной ругани. Оставшаяся без корпуса ходуля нелепо покачивалась, потеряв корпус, похожая на огромную отрубленную куриную ногу; из псевдомышц толчками выплескивалась голубая технологическая плазма.
– Мокрик, забери к себе Кармана!
Карман орал, его придавило к земле корпусом упавшего шагателя. Мокрик растерялся, пока он хлопал глазами, голубенький фартучек уже оказался прямо перед ним, а из-под фартучка с убийственной медлительностью раскручивался черный крысиный хвост.
Ее разнес на куски Бауэр. Он стрелял и смеялся. Даже после того, как крошечного глюка не стало, упругие звенящие петли еще некоторое время бесновались в воздухе, затем бич, или хвост, упал в мусорную реку на дне трубы и растворился на глазах. Мокрик стал белый, как кусок мела. Я нарочно приблизил в визоре его трусливую рожу, чтобы не пропустить момент, когда вколоть ему транк. Пока он, кажется, справлялся без химии.
– Волкарь, что там у вас?! – надрывался Свиная Нога.
Внутренним чутьем я вычислил направление следующей атаки. Очередной глюк мог запрыгнуть в улицу-трубу из десятков треугольных дыр, но запрыгнула она именно там, где я ее ждал. И как раз в этот миг гравитационная воронка накрыла нас окончательно.
Бабушка в черных туфельках, с нелепыми косичками, бежала по потолку, вверх ногами, как муха, а прикрывавшие меня Гвоздь и Хобот не успевали задрать головы вместе с прицельными планками, я их опередил…
– Еще одна! Справа еще одна!
Эту не удалось подстрелить сразу. Было немного жутко наблюдать, как половина бабушки встает, опираясь раздробленной рукой на собственные внутренности, оскальзывается на чем-то зеленом, желеобразном, совсем не похожем на человеческие кишки, и упорно раскручивает торчащий из-под коротенького передничка хвост…
– Дьявол, да убейте же ее!
Деревянный ударил прямой наводкой из палинтона. Три мины разорвали улицу-трубу пополам. Выяснилось, что мы висим в сотне футов над землей, точнее – над переплетением других труб-улиц, и по ближайшей, наклонной, с пугающей молчаливой настойчивостью к нам семенят еще несколько старушечьих фигурок.
– Гвоздь, огонь веером! Все отходим вниз, к площади!
Первый стрелок Хлор обожает свою пушку, стрельба ему доставляет истинное наслаждение. Он тут же выскочил на край опасно подрагивающей трубы и шарахнул по настырным глюкам. Шарахнул так, что обе наклонные трубы, повисшие чуть ниже, рассыпались на куски.
Еще ниже на две неровные части развалился морщинистый конус, в котором соединялась целая гроздь узких улочек. Орудие проделало колоссальную брешь в теле города, отовсюду доносился скрип и стон его рвущихся нервов и сухожилий. Зашатались даже далекие шпили. Противоположный край нашей трубы, оторванный взрывом, удалялся, раскачиваясь, словно втягивался в материнское тело общей городской сети. Из него сыпались куски неказистой мебели, ошметки туземной одежды, их бестолковый домашний скарб. Улица искала, куда присоединиться. Так всегда случается, когда случайно рвется кишка, они быстро усыхают, а затем дают новые побеги в новом месте.
– Эй, парни, вытащите меня, я застрял!
– Эта гадина убила Рыбу!
Теперь я заметил, что Гвоздя тоже задело. Задело не только корпус его машины, но пробило бронированный щиток и полоснуло по руке. Индикатор транка на процессоре Гвоздя показывал бешеный расход. Он накачивал себя обезболивающим, чтобы продолжать стрельбу и не выпасть раньше времени в осадок.
– Гвоздь, как ты?
– Все в норме, снял еще троих!
– Вот она, тварь! Ползет снизу, по отвесу!
Он жахнул из всех стволов, слишком сильно, забыв, что вектор гравитации сместился. Шипованные копыта его шагателя оторвались от бородавчатого пола улицы, отдачей машину швырнуло назад, прямо на нас. Вместе с Гвоздем едва не свалились Деревянный и Мамонт, они вопили и матерились, а в рваное отверстие трубы вползал лиловый туман и красная пыль от соседних разрушенных улиц.
Последняя старушка упала рядом. Она умирала совсем не так, как человек. Это походило больше на отчаянные рывки пробитого парового двигателя. Кукла, созданная чужим разумом, приподнималась на бледных ножках, ее смертельно опасный хвост вздрагивал, распрямлялся над мусорными кучами, щелкал легонько и снова опадал. Старуха пристально изучала нас серыми глазами, полными слез, но слезы не капали и не стекали по ее сморщенным нежным щечкам. Потом она упала лицом вниз; в ее узкой спинке, затянутой в корсет, зияла рваная дымящаяся дыра. Кроме того, миной ей оторвало половину затылка. На срез внутренности ее черепа походили на зеленоватое желе, каким кормят в карантине на дрейфующей базе.
Глюк полежал немножко и снова начал вставать. Черный хвост торчал из того места, где у человека копчик. Я непроизвольно поставил визор на запись и позже четыре раза прокрутил этот момент, до того, как Хобот саданул в нее в упор из огнемета.
Платье сгорело, хвост у бабушки болтался, а больше ничего не было. Как у пластмассового пупса, одни наметки между ног. Она вставала, дергаясь, нелепо выворачивая суставы, встряхивала остатком головы и снова пыталась достать нас черным бичом, торчащим из обугленной задницы.
– Волкарь, ведь это не глюк, да?
– Командир, может, это разновидность лесняков?
Что я мог им сказать? Я смотрел на мертвого Рыбу. Я ему внезапно позавидовал. Он умер сразу, легко и быстро.
– Хобот, сожги эту дрянь.
– Исполнено, командир!
Вектор гравитации снова резко сместился. Чтобы удержаться в вертикальном положении, я выпустил оба манипулятора и ухватился за края ближайших окошек; вес машины составлял уже не больше половины от расчетного, и гравитационная составляющая продолжала уменьшаться.
Наши академики, пока сами не высадились в городе Шакалов, не могли понять, как же балансируют на верхушках перевернутые башни, спирали и трапеции, как переплетения улиц ползут вверх, множатся и не осыпаются под собственной тяжестью. А все объяснялось просто, хотя никто не может объяснить причин явления. В городской черте нестабильно поле тяготения и отсутствует постоянный вектор гравитации. Встречаются воронки, где объекты с массой покоя в сотню тысяч фунтов не весят ничего. Позже ученые выработали даже маршруты безопасных передвижений для сотрудников миссий, чтобы не провалиться ненароком в локальную «черную дыру» или не зависнуть на сутки в невесомости…
В который раз я спрашиваю богов, кто же выстроил все это плачущее королевство?
31
СМЕРТЬ ВОЙНЕ
Только победители решают, в чем состояли военные преступления.
Г. Уиллс
Спустя три месяца в столице крайщины подле храма Единого впервые появилась эта парочка. Согбенный старик, с медалью медицинской академии, и юная беременная женщина с ним под руку. Оба выглядели, как безнадежные бедняки, но милостыню не просили. Гордо отстояли утреннюю молитву позади толпы, первые выбрались на крыльцо и скромно приткнулись позади шеренги попрошаек. Из храма валил простой народ, затем показались высокие чины, и, наконец, поплыли синие мундиры со своими домочадцами. Начальник гарнизона вышел одним из последних, раскланиваясь с духовенством, пожимая ручку молодой румяной жене…
Скрюченный старик дважды опустошил разрядник тазера в затылок офицера, и так же проворно отступил назад, в густую толпу нищих. Спустя три секунды, укрытая платком молодая жена завыла над телом мужа, служивые кинулись в народ, разбрасывая нищих, но странной парочки и след простыл.
В народе зашептались о том, что миротворцы так и не сумели остановить партизанскую войну. В соседней же Притынщине, где за разделительными шеренгами миротворцев жили в лагерях десятки тысяч беженцев, подобные новости встретили с ликованием. В лагерях перед палатками собирались толпами мужчины в красных повязках и до хрипоты спорили, удастся ли жандармам поймать мстителей…
Не прошло и недели, как беременную девушку видели на вокзале, за минуту до того, как взлетел на воздух международный пневматик с военной делегацией. Во время воскресной службы в Седьмицах старик в белом потертом кителе браво отдал честь полковнику и тут же застрелил его из шрапнельного боксера, запрещенного оружия, признанного негуманным еще полстолетия назад. Вместе с господином полковником погибли две его дочери и адъютант.
Армейское руководство и жандармерия приняли все меры, но неуловимый старик сбежал. Поминки по случаю смерти господина полковника проходили в тех же Седьмицах, господа офицеры сняли синие кители, дружно спели гимн и скупо говорили о том, как много значил он для своего отечества. Когда понесли гроб, навстречу процессии попалась девочка с коляской, а рядом приволакивал ногу невзрачный паренек с бельмом на левом глазу. Впрочем, кто-то из уцелевших военных якобы заглянул деревенщине в правый глаз и позже божился, что увидел там мертвую вечность…
Он снова использовал шрапнельный боксер, причем сразу два, усиленной конфигурации. Разметало и превратило в кашу не меньше шестнадцати человек.
В лагерях беженцев, по ту сторону границы, началось брожение, способное в любой момент перерасти в бунт. Сенат стянул сюда дополнительные силы, вместо сорока ауреев в месяц на члена семьи стали выдавать по пятьдесят, дополнительно роздали муку и воду. А еще подарили людям телевизоры, чтобы те не отвлекались на глупости, а смотрели лучше репортажи о том, как международный суд справедливости решает судьбу гнусного президента, заварившего всю эту кашу…
Полиция накрыла подпольную организацию, и об этом разом закричали в газетах. Главарь преступников на допросе рассказывал нелепые басни, будто бы к нему весной на конспиративную квартиру явился подросток, почти ребенок, и предложил свои услуги в борьбе за освобождение крайщины от слуг Единого, за восстановление прежних храмов и возврат сотен тысяч беженцев. На что главарь подпольной ячейки только рассмеялся и сказал, что детям воевать рано и что его группа вовсе не ставит целью государственный переворот, а всего лишь помаленьку промышляет воровством…
Чего не придумаешь под угрозой смертной казни?
В Катовицах, в доме уважаемого владельца трех магазинов, за три ночи кто-то вырезал всю скотину. Не пожалели даже собаку и новорожденных ягнят. На четвертую ночь подожгли склад с тканями. Взбешенный хозяин нанял охрану, а во главе поставил двоих своих сыновей. Обоим сыновьям ночью, во время патрулирования складов, отстрелили половые органы. Оба умерли от потери крови, поскольку их верные охранники разбежались.
В Бавлицах прямо на свадьбе застрелили жениха. И снова никого не нашли. Родители несчастного убивались, не представляя, кому мог причинить зло их тихий отпрыск, но после кто-то подсказал отцу, мол, в народе ходят дурные слухи… об участии твоего старшего в погромах.
И поползло, с одной лесной вершины на другую, из долины в долину побежала мрачная слава Волкаря-страшилы…
Потом полгода было тихо, и седой генерал в прекрасно сидящей синей форме был счастлив доложить Сенату о новой мирной эпохе. Почти всех партизан выкурили уже из горных схронов, на них охотились автоматы, наводимые по запаху, а чутье у них было в триста раз лучше, чем у собаки.
Счастливая крайщина благодарила мудрый Сенат за новую справедливую власть.
На осенние праздники в Седьмицы прилетела сенатская комиссия. Изучали, как идет процесс сближения враждовавших наций. Восторгались процессом. Славия снова запестрела плакатами, на которых пышные румяные девушки предлагали домашние вина и ночлег в уютных гостиницах. Мирная комиссия Сената рассылала грузовики с гуманитарной мукой и армейскими консервами, а телевидение без устали показывало счастливые улыбки соседей возле опрокинутого пограничного столба. Соседи улыбались и неистово трясли друг другу руки, за их спинами хмуро молчали жены и дети. Бульдозеры заровняли пепелища, вдоль улочек навтыкали привозных тополей, спешно залепили дыры в асфальте и приказали не высовываться калекам.
Дети звонко читали стихи. Начальство хлопало и целовало детей в разные части тела. Затем великолепно сыграл местный струнный ансамбль, правда, все до единого музыканты были спецрейсом привезены из Ласковиц. Затем гостей усадили за длинными столами, разнесли запеченных голубей, козлятину с сыром, и даже подали вино нового урожая.
Генерал в прекрасно сидящей синей форме поднялся, чтобы произнести тост. Руку с блестящим кубком он держал красиво и твердо, так, чтобы у телезрителей не возникало сомнений и опасений.
– Мы строим новую школу, – объявил генерал. – Мы не против, чтобы жители деревень возвращались в родные места. Независимо от вероисповедания. Мы всех призываем вернуться. Мы уверены. Мы заверяем. Смерть войне. Мы обещаем. Война больше не вернется. Смерть террористам. Смерть тем, кто против мира. У вас будет новая Славия. Маленькая сияющая жемчужина на теле континента.
– Это он расстреливал учителей и священников? – шепотом спросил один иностранный журналист другого, пожилого коллегу, который, по слухам, побывал в крайщине во время религиозных и национальных чисток.
Пожилой коллега на секунду оторвался от объектива, коротко кивнул, но ответить не успел. Что-то звонко грохнуло, и от выступающего генерала осталась только нижняя часть. Из брюк торчал обрубок туловища с куском позвоночника и повисшей портупеей.
Рука с крепко зажатым в кулаке блестящим кубком звучно шмякнулась на скатерть. Вино и кровь фонтаном брызнули в лица губернатора, префекта, шефа жандармов и светских ухоженных дам.
Некоторые дамы упали в обморок, прямо в кресла. Офицеры выхватили оружие. Операторы лихорадочно снимали, пока им не запретили.
Пожилой журналист выплюнул жвачку, вставил в побелевшие губы сигарету и повернулся к своему молодому приятелю.
– Это высокоточный палинтон. Мину наверняка навели по букету цветов. Там спрятали передатчик.
– Ты так говоришь, будто знаешь, кто это сделал? – Молодой журналист, втянув голову в плечи, боязливо оглядывал туманные горные склоны.
Пожилой коллега мечтательно улыбнулся.
– Говорят, что он аномал. Поэтому его не могут взять. Его зовут Волкарь.
32
ЖАЛЕТЬ ТУТ НЕКОГО
Звери, живя вместе с людьми, становятся ручными, а люди, общаясь друг с другом, становятся дикими.
Гераклит
– Декурия, за мной, держать строй!
Мы рысью выбежали из улицы-трубы через один из новорожденных переулков и угодили внутрь колоссальной тыквы, изнутри похожей на купол собоpa. Здесь, внутри, плавали десятки фиолетовых трупов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37