Мое сердце сжалось, пока я слушал ее, надеясь разобрать те нотки в голосе, которые всегда бальзамом проливались на душу собеседника. Даже помня о ее предательстве, я боялся, что ее голос заставит меня сорваться, я весь был как натянутая струна. Но ничего не услышал и не ощутил. Исанна сидела рядом с Александром, прямая, внимательно глядящая ему в лицо. Я понял, что хочу как следует встряхнуть ее, чтобы она разозлилась, чтобы она начала проклинать меня, чтобы показала мне, что я еще жив. Что всегда был жив в ее сердце. Что она нашла слова, благодаря которым я мог уйти, что она сделала все, что могла, используя все, что знала обо мне… чтобы спасти меня. Наша любовь, наша работа в паре были для меня всем, я думал, что и для нее это так. Как же она могла предать меня? Как мог я ничего не почувствовать?
Внезапная судорога и стон, вырвавшийся у принца, заставили меня прекратить мысленный спор с самим собой, а Исанну – подняться со стула. Одна часть тела принца пыталась принять форму шенгара, тогда как другая оставалась человеческой. Все это заняло лишь короткий миг, но лицо Александра стало совсем серым от боли. Стражники стояли теперь перед ним, устремив копья в его сердце.
– Смилуйся, Вердон, неужели вам мало того, что вы уже сделали? – Я вырвал копья из их рук, не в силах сдержать ярость, которая никак не задевала их в этой слепой отчужденности. Они не знали, что предпринять, поэтому мне не составило труда отогнать их от постели. Потом я проткнул копьями их одежду и пригвоздил к деревянной стене. И опустился на колени перед принцем.
– Мой господин, вы слышите меня?
– Отойдите, – задыхаясь пробормотал он. – Пусть они отойдут.
– Они уже отошли. Что произошло?
Исанна обратилась к принцу, игнорируя меня:
– Это и есть действие заклятия? Так начинается превращение? – Рис стоял за ее спиной, положив могучие руки ей на плечи. Он со страхом смотрел на Александра.
– Теперь… по-другому, в последние дни, – ответил принц, прижимая ладони к лицу. – Мой разум словно качает туда-сюда… все меняется… иногда я вижу… как видит зверь. Чувствую запахи… Части моего тела начинают изменяться. Потом все проходит.
– Без предмета, без мысли? – спросил я. – Ничто не провоцирует превращение, как прежде?
– Ничего. Ни меча… ни Дмитрия…
– Если вы хотите быть услышанным, принц Александр, обращайтесь ко мне, – холодно произнесла Исанна. – Что вы говорите?
– Я с трудом поддерживаю один разговор, – произнес принц, едва шевеля запекшимися губами. – Два я не выдержу.
Я налил в стакан вина из стоящего на столе кувшина, потом приподнял его голову и дал сделать глоток.
– Зверский вкус, – засмеялся он. – Как раз для меня. Правда?
– Даффид, ты останешься защищать Невью, – приказала Исанна, резким движением заворачиваясь в плащ. – Рис, прикажи Ткачихе окружить дом барьером.
– Нет! Исанна, нельзя! Будет еще хуже… – Я умолк, выругавшись про себя. Она не станет ничего делать по моему слову. – Господин, расскажите королеве, что произошло с вами на границе леса, как на вас подействовал барьер над деревьями.
Он своими словами объяснил ей, как все произошло, и она отменила приказ.
– Мне очень жаль, что мы не можем помочь вам, принц Александр. Когда-то среди нас были те, кто умел справляться с подобными вещами. Но теперь они мертвы. Их убили дерзийцы. Мы вынуждены оберегать тех, кто еще остался. Вам придется уехать отсюда, как только вы сможете сесть на коня. – Она вышла из комнаты, опираясь на руку Риса, за ними тащился один из краснолицых стражников, которому удалось отцепиться от стены. Интересно, как он объяснит появление дыр на своей одежде?
– Не очень-то они великодушны, – пробормотал принц, обращаясь к подушке, по его обнаженным рукам стекали струйки пота.
– Наша королева заботится о судьбе мира. Она не может позволить себе делать все, что ей хочется, – произнесла женщина, поправляя ему подушки и одеяло. – Но она принесла вам собственные лекарства, чтобы уменьшить боль и ускорить выздоровление. Она разбирается в этом лучше всех нас. – Лекарка высыпала из мешочка травы и капнула на них несколько капель масла. Потом она приложила получившуюся смесь к его ране. Я внимательно наблюдал, мечтая о силе, которая дала бы мне возможность понять, из чего сделана смесь. Я все еще не верил, что Исанна может по собственной воле причинить кому-нибудь вред. Глупец. Сколько раз тебя нужно предать? Но я почему-то верил, что лекарка сразу же заметит, если в смеси будет что-то вредное. Невья была доброй, спокойной женщиной. Принцу, казалось, сразу стало легче, когда она приложила к ране свои травы и перевязала ее чистой тканью.
– Сейонн.
– Да, господин.
– Скажи ей, что мне очень нужно что-нибудь, чтобы я мог спать. Тогда я не буду превращаться. Прошу тебя. Если это снова произойдет, я уже не вернусь.
– Скажите ей сами. Только тогда она услышит. Если это произойдет, вы будете контролировать себя и вернетесь, как это было прежде. Я буду с вами.
Женщина залила водой какие-то травы и дала Александру.
– Это поможет вам уснуть, – пояснила она. Потом она собрала свои вещи и выскользнула за дверь, оставив меня с принцем одного.
– Твои люди жестоки, Сейонн.
Я сел на пол перед кроватью.
– Они правы. Но иногда они смотрят не в ту сторону, ища испорченность. Они могли бы использовать ваши умения, чтобы видеть сердце человека за его поступками.
Александр открыл глаза:
– Я был прав насчет консорта?
Я кивнул и прикусил язык, чтобы не задавать ему мучающего меня вопроса. Но он понял:
– Она носит маску. Она надевает ее, когда знает, что виновата. Тогда она может поступать как угодно. Мой отец делает так же. Я всегда хотел понять, как это делается. На всякий случай.
Его глаза затуманились на миг, судорога прошла по всему его длинному телу. Он вцепился ногтями в подушку:
– Помоги мне, Сейонн.
– Мы найдем способ, – обещал я. – Если даже мне придется начать обучение снова, с первого шага, мы избавим вас от этой напасти. Демоны не победят.
– Мой дух-хранитель, – сонно пробормотал Александр. – Я лежал здесь и все вспоминал воина на ковре в доме той женщины. Воина с крыльями, который сражается с чудовищем. Никак не мог выбросить его из головы. Лицо такое знакомое, но я никак не мог понять. Теперь я знаю. Это ты, да?
Едва ли он услышал мой ответ:
– Да, мой господин. Так было.
Глава 27
Ткачиха всегда была стражем эззарианского поселения. Обычно ею делалась женщина, которой не было равных в составлении заклятий и заговоров. Она отвечала за барьеры перед лесом, защищавшие деревья и предупреждавшие о появлении незваных гостей, особенно демонов-невидимок. Ткачиха всегда жила на границе с лесом, что бы ей было удобнее контролировать свои заклятия, но при этом она оказывалась в стороне от остальных домов. Это означало, что в случае опасности ей негде было укрыться, она не могла защитить себя. Она всегда рисковала больше других. На углу ее дома всегда висел фонарь, который она зажигала каждый вечер, проверив работу заклятий и удостоверившись, что все в порядке. Кто-нибудь приходил из деревни проверить, горит ли фонарь. Если нет, то пришедший бежал обратно за помощью.
Те два года, что моя мать была Ткачихой и не могла жить с нами в лесном доме, я каждый вечер бегал смотреть на фонарь. Быть Ткачихой означало великую честь, я гордился своей матерью и уважением, которое оказывали мне товарищи, но в то же время я скучал, сожалел об ее отсутствии и остро ощущал пустоту в нашем доме. Когда отец рассказал ей о моих переживаниях, она взяла меня на руки и сказала, что в свое заклинание, зажигающее каждый вечер фонарь, она включила мое имя. Если я увижу горящий фонарь, то должен помнить, что ее сердце со мной, она охраняет меня в ночи. С тех пор я всегда чувствовал, что свет фонаря Ткачихи особо оберегает меня. Была холодная зимняя ночь, когда я, уже двенадцатилетний, пришел посмотреть на фонарь и увидел, что он не горит. Той ночью она умерла от внезапного приступа лихорадки.
Александр крепко спал, а я сидел на пороге дома для гостей, глядя, как фонарь на доме Ткачихи вдруг загорелся мягким желтым светом. Я не мог не думать о своей матери… и об отце. И сильно тосковал по ним обоим. Моя мать обладала удивительной силой, она стала моим первым учителем на пути волшебства. Она подогревала мое воображение своими чудесными рассказами и учила разбираться в мире собственных ощущений. Обращать внимание на самые простые и заурядные вещи, вглядываться в них. Она была убеждена, что я смогу слушать тишину, так же как и звук, видеть то, что отсутствует, как и то, что лежит рядом. Она научила меня странным вещам: видеть и осязать звук, слышать и пробовать на вкус цвет и форму.
Но я убежден, что самому главному научился у отца, хотя в нем вовсе не было мелидды. Он был высоким, худым. Очень любил книги. Он мог бы стать учителем или ученым и провести свою жизнь в радости познания нового. Но был эззарийцем, у которого, как я уже сказал, не было мелидды и который не мог позволить себе подобной роскоши. Он проводил дни на полях за лесом, где выращивал хлеб для ведущих войну с демонами. До того как начать ходить в школу, по утрам я отправлялся с отцом на поля. Я то ехал на его плечах, то шлепал по лужам, выдирал сорняки или собирал в саду яблоки, пока не приходило время возвращаться домой. Это были чудесные дни. После ужина он садился в кресло у себя в кабинете и открывал книгу, но часто бывал таким усталым, что тут же засыпал, не прочитав ни строки. Прошло много лет, прежде чем я понял его грустную улыбку, которую видел в тот день, когда обнаружилось, что во мне есть мелидда. Он знал, в отличие от меня, что наши дни вместе сочтены. Мне еще повезло, что не пришлось уезжать из родного селения, я остался дома, чтобы научиться самоотверженности, долгу и чести не от Ловцов и Смотрителей, не от матери, которая стала Ткачихой, а от отца, чьим даром было отдавать все, что он так сильно любил.
Я улыбнулся, глядя на горящий фонарь. Все эти годы казалось, что отец похоронен глубоко в недрах памяти, но вышло, что он никогда меня не покидал. Голос, который помог мне преодолеть все и выжить, был его голосом. Что будет – то будет. Хотя у него не было мелидды, в тот день, когда легионы дерзийцев перешли нашу границу, он первым взял копье и лук и спросил меня, воина, где ему встать.
Из-за деревьев выскользнула темная тень. Я поднялся ей навстречу. Это была Катрин.
– Я должен вернуться, прежде чем проснется Александр. Я обещал быть с ним. В остальном – располагайте мной. Только скажи, где мне встать.
Она не улыбнулась. Ничего не сказала. Просто развернулась и направилась к лесу.
Это было правильное начало. Никто не говорит с испытуемым в дни, предшествующие его экзамену. Испытуемый должен быть полностью сосредоточен на себе: физическая подготовка, ясность ума, сила чувств, чистота помыслов и проверка знаний. Я вздохнул, идя за Катрин. Единственный вопрос, который меня мучил, – в какой области я подготовлен хуже всего. Но сила воли была со мной, поэтому я запретил себе размышлять на эту тему. Не думать ни о победе, ни о поражении. Что будет – то будет.
Катрин не повела меня в дом Галадона, мы шли все дальше в лес и вышли на каменистую поляну, освещенную тремя лампами, висящими на сосновых ветвях. Струйки пара поднимались от темного озерца, окутывая стоящего на противоположном берегу Галадона. На старике был темно-синий плащ Смотрителя. Он опирался на посох, использовавшийся, чтобы собрать в одну точку свою мелидду. Я остановился на краю поляны и поклонился ему, как обычно кланялся учителю ученик. Он поднял свой посох и указал мне на озерцо. Слова были излишни. Я знал, чего он хочет.
Я бросил взгляд на Катрин, потом снял плащ, повесил его на ветку, сел, чтобы снять башмаки. Катрин искала что-то в мешке под одной из ламп, повернувшись спиной ко мне. Я надеялся, что она так и останется стоять или вовсе уйдет. Галадон возмутился бы, если бы я испачкал воду одеждами, но даже шестнадцать лет жизни среди развязных дерзийцев не позволяли мне находиться голым перед эззарийской женщиной, которую я едва знал. Кроме того, были еще шрамы, рубцы… браслеты… Я помотал головой и, стянув рубаху, повесил ее рядом с плащом. Думай о словах. Чувствуй, что ты делаешь… только это. Очистись. Как давно это было! Я стащил с себя и штаны, дрожа от налетевшего ветра, который шевелил верхушки деревьев и колыхал струйки пара над озером.
Вода казалась горячей. Хотелось попробовать ее рукой или пальцами ноги, но где-то внутри меня появилась вера. Галадон не заставит меня преодолевать невозможное. Я прошел по мокрому снегу и острым камням, подступил к кромке воды и прыгнул. И едва не утонул. Вода накрыла меня с головой, она обжигала. Я в панике замолотил руками, успел проглотить несколько литров этого кипятка, прежде чем мне удалось вынырнуть на поверхность и выбраться на ледяные камни. И рухнул, хватая воздух и кашляя, не способный даже кричать от прикосновений ледяного воздуха к моей обожженной коже. Я чувствовал каждый шрам на спине. Шрамы на моих плечах и лице пульсировали, почти лишая сознания. Из глаз лились потоки слез, я попытался оттолкнуться от камня, на котором лежал, чтобы добраться до снега и охладить в нем раскаленный металл моих браслетов. Меня трясло, между приступами кашля я пытался сказать что-то.
– Простите… учитель… я такой болван… – Когда я смогу двигаться, я заберу свою одежду и уйду. И о чем я только думал!..
– Еще раз.
Я решил, что кипяток повредил мой слух. С трудом встал на колени и посмотрел на седого старца, нависающего надо мной. Его зубы были сжаты, глаза неумолимы, во взгляде не читалось ни капли сострадания. Он поднял посох и снова указал на воду за моей спиной:
– Еще раз.
Я потерял дар речи. Да и что ответить безумцу? Хотя, наверное, он считает безумцем меня. Действительно думает, что я полезу в кипящий суп еще раз? Если сварить мою кожу, это едва ли поможет излечить раны. Слезящимися глазами я искал Катрин. Она сидела на том берегу, где я оставил одежду. Смотрела. Ждала. И не выказывала никакого волнения. Похоже, что она не станет предотвращать попытки деда замучить насмерть бывшего ученика.
Итак, они не считали, что я погибну, если снова окажусь в воде. Я прижал ладони к глазам, пытаясь остановить поток слез, мешающий мне видеть. Озеро дымилось в ночном воздухе.
Вера. Галадон не хочет, чтобы я погиб. Дисциплина. Не сомневаться. Сомнение, а не страх было главным врагом Смотрителя. Страх делает тебя осторожным. Сомнение – слабым. Дисциплина. Очисти помыслы.
Я встал, все еще дрожа, и поклонился Галадону. Потом я вдохнул поглубже, прогнал прочь мысли, шагнул в воду… и понял, что сейчас погибну. Чувствовалось, как кровь закипает в венах. Но на этот раз я был хотя бы осторожен. Шагнул в воду рядом с берегом, и мне удалось сразу же выбраться обратно на холодные камни. Я ощущал себя одной из рубах, которые манганарские прачки сперва кипятят, а потом бьют о камни.
– Учитель, – прохрипел я, – не могу…
– Еще раз.
Я даже не взглянул на него. Звук его голоса сказал мне все. Его посох указывает на воду. Сколько раз я слышал от него эти слова, высказанные этим же непререкаемым тоном? Воспоминания вернулись, пока я лежал на камне, замерзая и сгорая одновременно. Эти слова больно ударили меня, соскребли с души все ненужное, чтобы я мог стать лучше и сильнее. Оказалось, что кое-что забыто: слово, движение, понимание, шаг. Я не сумел увидеть то, что должен был увидеть.
– Еще раз. – Теперь все будет правильно. Вот теперь, не забудь. Когда ты окажешься посреди царства демонов, ты не будешь иметь права забыть, оступиться, проиграть.
Что же я забыл? А что пытался сделать? Вдохнул, очистил сознание, поверил… Я встал на четвереньки, поднялся и захохотал. Что говорил об этом Александр? Подготовка воина… не вспарывать животы и скакать верхом, а мыться. Очистить себя. Восстановить чистоту.
Александр. Я подумал о принце, из-за которого пришел сюда, чьи горести требовали от меня этого, и ответ пришел сам собой. Проблема заключалась не в отсутствии знания. Знание было во мне, оно вернется с практикой.
Я совершенно правильно очистил сознание, но я не задал себе цели. Невозможно сражаться, не ставя цели. Это якорь. Точка опоры. Средоточие. Место, в которое стекаются все твои воспоминания.
Я снова поклонился завернутой в синее фигуре. И на этот раз не просто очистил сознание, но заполнил его светом; феднах Александра, серебряное свечение будет моим якорем. И все встало на свои места. Это было простое испытание. Я собрал разрозненные остатки знаний в своей голове и приготовился. Глубоко вдохни, чтобы очистить кровь. Следи за чувствами. Успокой нервы. Охлади кожу. Пусть слезы льются, это защитит глаза, пока ты не увидишь то, что должен увидеть. Замедли биение сердца. Выдержка… спокойствие… сосредоточенность… Я снова шагнул в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Внезапная судорога и стон, вырвавшийся у принца, заставили меня прекратить мысленный спор с самим собой, а Исанну – подняться со стула. Одна часть тела принца пыталась принять форму шенгара, тогда как другая оставалась человеческой. Все это заняло лишь короткий миг, но лицо Александра стало совсем серым от боли. Стражники стояли теперь перед ним, устремив копья в его сердце.
– Смилуйся, Вердон, неужели вам мало того, что вы уже сделали? – Я вырвал копья из их рук, не в силах сдержать ярость, которая никак не задевала их в этой слепой отчужденности. Они не знали, что предпринять, поэтому мне не составило труда отогнать их от постели. Потом я проткнул копьями их одежду и пригвоздил к деревянной стене. И опустился на колени перед принцем.
– Мой господин, вы слышите меня?
– Отойдите, – задыхаясь пробормотал он. – Пусть они отойдут.
– Они уже отошли. Что произошло?
Исанна обратилась к принцу, игнорируя меня:
– Это и есть действие заклятия? Так начинается превращение? – Рис стоял за ее спиной, положив могучие руки ей на плечи. Он со страхом смотрел на Александра.
– Теперь… по-другому, в последние дни, – ответил принц, прижимая ладони к лицу. – Мой разум словно качает туда-сюда… все меняется… иногда я вижу… как видит зверь. Чувствую запахи… Части моего тела начинают изменяться. Потом все проходит.
– Без предмета, без мысли? – спросил я. – Ничто не провоцирует превращение, как прежде?
– Ничего. Ни меча… ни Дмитрия…
– Если вы хотите быть услышанным, принц Александр, обращайтесь ко мне, – холодно произнесла Исанна. – Что вы говорите?
– Я с трудом поддерживаю один разговор, – произнес принц, едва шевеля запекшимися губами. – Два я не выдержу.
Я налил в стакан вина из стоящего на столе кувшина, потом приподнял его голову и дал сделать глоток.
– Зверский вкус, – засмеялся он. – Как раз для меня. Правда?
– Даффид, ты останешься защищать Невью, – приказала Исанна, резким движением заворачиваясь в плащ. – Рис, прикажи Ткачихе окружить дом барьером.
– Нет! Исанна, нельзя! Будет еще хуже… – Я умолк, выругавшись про себя. Она не станет ничего делать по моему слову. – Господин, расскажите королеве, что произошло с вами на границе леса, как на вас подействовал барьер над деревьями.
Он своими словами объяснил ей, как все произошло, и она отменила приказ.
– Мне очень жаль, что мы не можем помочь вам, принц Александр. Когда-то среди нас были те, кто умел справляться с подобными вещами. Но теперь они мертвы. Их убили дерзийцы. Мы вынуждены оберегать тех, кто еще остался. Вам придется уехать отсюда, как только вы сможете сесть на коня. – Она вышла из комнаты, опираясь на руку Риса, за ними тащился один из краснолицых стражников, которому удалось отцепиться от стены. Интересно, как он объяснит появление дыр на своей одежде?
– Не очень-то они великодушны, – пробормотал принц, обращаясь к подушке, по его обнаженным рукам стекали струйки пота.
– Наша королева заботится о судьбе мира. Она не может позволить себе делать все, что ей хочется, – произнесла женщина, поправляя ему подушки и одеяло. – Но она принесла вам собственные лекарства, чтобы уменьшить боль и ускорить выздоровление. Она разбирается в этом лучше всех нас. – Лекарка высыпала из мешочка травы и капнула на них несколько капель масла. Потом она приложила получившуюся смесь к его ране. Я внимательно наблюдал, мечтая о силе, которая дала бы мне возможность понять, из чего сделана смесь. Я все еще не верил, что Исанна может по собственной воле причинить кому-нибудь вред. Глупец. Сколько раз тебя нужно предать? Но я почему-то верил, что лекарка сразу же заметит, если в смеси будет что-то вредное. Невья была доброй, спокойной женщиной. Принцу, казалось, сразу стало легче, когда она приложила к ране свои травы и перевязала ее чистой тканью.
– Сейонн.
– Да, господин.
– Скажи ей, что мне очень нужно что-нибудь, чтобы я мог спать. Тогда я не буду превращаться. Прошу тебя. Если это снова произойдет, я уже не вернусь.
– Скажите ей сами. Только тогда она услышит. Если это произойдет, вы будете контролировать себя и вернетесь, как это было прежде. Я буду с вами.
Женщина залила водой какие-то травы и дала Александру.
– Это поможет вам уснуть, – пояснила она. Потом она собрала свои вещи и выскользнула за дверь, оставив меня с принцем одного.
– Твои люди жестоки, Сейонн.
Я сел на пол перед кроватью.
– Они правы. Но иногда они смотрят не в ту сторону, ища испорченность. Они могли бы использовать ваши умения, чтобы видеть сердце человека за его поступками.
Александр открыл глаза:
– Я был прав насчет консорта?
Я кивнул и прикусил язык, чтобы не задавать ему мучающего меня вопроса. Но он понял:
– Она носит маску. Она надевает ее, когда знает, что виновата. Тогда она может поступать как угодно. Мой отец делает так же. Я всегда хотел понять, как это делается. На всякий случай.
Его глаза затуманились на миг, судорога прошла по всему его длинному телу. Он вцепился ногтями в подушку:
– Помоги мне, Сейонн.
– Мы найдем способ, – обещал я. – Если даже мне придется начать обучение снова, с первого шага, мы избавим вас от этой напасти. Демоны не победят.
– Мой дух-хранитель, – сонно пробормотал Александр. – Я лежал здесь и все вспоминал воина на ковре в доме той женщины. Воина с крыльями, который сражается с чудовищем. Никак не мог выбросить его из головы. Лицо такое знакомое, но я никак не мог понять. Теперь я знаю. Это ты, да?
Едва ли он услышал мой ответ:
– Да, мой господин. Так было.
Глава 27
Ткачиха всегда была стражем эззарианского поселения. Обычно ею делалась женщина, которой не было равных в составлении заклятий и заговоров. Она отвечала за барьеры перед лесом, защищавшие деревья и предупреждавшие о появлении незваных гостей, особенно демонов-невидимок. Ткачиха всегда жила на границе с лесом, что бы ей было удобнее контролировать свои заклятия, но при этом она оказывалась в стороне от остальных домов. Это означало, что в случае опасности ей негде было укрыться, она не могла защитить себя. Она всегда рисковала больше других. На углу ее дома всегда висел фонарь, который она зажигала каждый вечер, проверив работу заклятий и удостоверившись, что все в порядке. Кто-нибудь приходил из деревни проверить, горит ли фонарь. Если нет, то пришедший бежал обратно за помощью.
Те два года, что моя мать была Ткачихой и не могла жить с нами в лесном доме, я каждый вечер бегал смотреть на фонарь. Быть Ткачихой означало великую честь, я гордился своей матерью и уважением, которое оказывали мне товарищи, но в то же время я скучал, сожалел об ее отсутствии и остро ощущал пустоту в нашем доме. Когда отец рассказал ей о моих переживаниях, она взяла меня на руки и сказала, что в свое заклинание, зажигающее каждый вечер фонарь, она включила мое имя. Если я увижу горящий фонарь, то должен помнить, что ее сердце со мной, она охраняет меня в ночи. С тех пор я всегда чувствовал, что свет фонаря Ткачихи особо оберегает меня. Была холодная зимняя ночь, когда я, уже двенадцатилетний, пришел посмотреть на фонарь и увидел, что он не горит. Той ночью она умерла от внезапного приступа лихорадки.
Александр крепко спал, а я сидел на пороге дома для гостей, глядя, как фонарь на доме Ткачихи вдруг загорелся мягким желтым светом. Я не мог не думать о своей матери… и об отце. И сильно тосковал по ним обоим. Моя мать обладала удивительной силой, она стала моим первым учителем на пути волшебства. Она подогревала мое воображение своими чудесными рассказами и учила разбираться в мире собственных ощущений. Обращать внимание на самые простые и заурядные вещи, вглядываться в них. Она была убеждена, что я смогу слушать тишину, так же как и звук, видеть то, что отсутствует, как и то, что лежит рядом. Она научила меня странным вещам: видеть и осязать звук, слышать и пробовать на вкус цвет и форму.
Но я убежден, что самому главному научился у отца, хотя в нем вовсе не было мелидды. Он был высоким, худым. Очень любил книги. Он мог бы стать учителем или ученым и провести свою жизнь в радости познания нового. Но был эззарийцем, у которого, как я уже сказал, не было мелидды и который не мог позволить себе подобной роскоши. Он проводил дни на полях за лесом, где выращивал хлеб для ведущих войну с демонами. До того как начать ходить в школу, по утрам я отправлялся с отцом на поля. Я то ехал на его плечах, то шлепал по лужам, выдирал сорняки или собирал в саду яблоки, пока не приходило время возвращаться домой. Это были чудесные дни. После ужина он садился в кресло у себя в кабинете и открывал книгу, но часто бывал таким усталым, что тут же засыпал, не прочитав ни строки. Прошло много лет, прежде чем я понял его грустную улыбку, которую видел в тот день, когда обнаружилось, что во мне есть мелидда. Он знал, в отличие от меня, что наши дни вместе сочтены. Мне еще повезло, что не пришлось уезжать из родного селения, я остался дома, чтобы научиться самоотверженности, долгу и чести не от Ловцов и Смотрителей, не от матери, которая стала Ткачихой, а от отца, чьим даром было отдавать все, что он так сильно любил.
Я улыбнулся, глядя на горящий фонарь. Все эти годы казалось, что отец похоронен глубоко в недрах памяти, но вышло, что он никогда меня не покидал. Голос, который помог мне преодолеть все и выжить, был его голосом. Что будет – то будет. Хотя у него не было мелидды, в тот день, когда легионы дерзийцев перешли нашу границу, он первым взял копье и лук и спросил меня, воина, где ему встать.
Из-за деревьев выскользнула темная тень. Я поднялся ей навстречу. Это была Катрин.
– Я должен вернуться, прежде чем проснется Александр. Я обещал быть с ним. В остальном – располагайте мной. Только скажи, где мне встать.
Она не улыбнулась. Ничего не сказала. Просто развернулась и направилась к лесу.
Это было правильное начало. Никто не говорит с испытуемым в дни, предшествующие его экзамену. Испытуемый должен быть полностью сосредоточен на себе: физическая подготовка, ясность ума, сила чувств, чистота помыслов и проверка знаний. Я вздохнул, идя за Катрин. Единственный вопрос, который меня мучил, – в какой области я подготовлен хуже всего. Но сила воли была со мной, поэтому я запретил себе размышлять на эту тему. Не думать ни о победе, ни о поражении. Что будет – то будет.
Катрин не повела меня в дом Галадона, мы шли все дальше в лес и вышли на каменистую поляну, освещенную тремя лампами, висящими на сосновых ветвях. Струйки пара поднимались от темного озерца, окутывая стоящего на противоположном берегу Галадона. На старике был темно-синий плащ Смотрителя. Он опирался на посох, использовавшийся, чтобы собрать в одну точку свою мелидду. Я остановился на краю поляны и поклонился ему, как обычно кланялся учителю ученик. Он поднял свой посох и указал мне на озерцо. Слова были излишни. Я знал, чего он хочет.
Я бросил взгляд на Катрин, потом снял плащ, повесил его на ветку, сел, чтобы снять башмаки. Катрин искала что-то в мешке под одной из ламп, повернувшись спиной ко мне. Я надеялся, что она так и останется стоять или вовсе уйдет. Галадон возмутился бы, если бы я испачкал воду одеждами, но даже шестнадцать лет жизни среди развязных дерзийцев не позволяли мне находиться голым перед эззарийской женщиной, которую я едва знал. Кроме того, были еще шрамы, рубцы… браслеты… Я помотал головой и, стянув рубаху, повесил ее рядом с плащом. Думай о словах. Чувствуй, что ты делаешь… только это. Очистись. Как давно это было! Я стащил с себя и штаны, дрожа от налетевшего ветра, который шевелил верхушки деревьев и колыхал струйки пара над озером.
Вода казалась горячей. Хотелось попробовать ее рукой или пальцами ноги, но где-то внутри меня появилась вера. Галадон не заставит меня преодолевать невозможное. Я прошел по мокрому снегу и острым камням, подступил к кромке воды и прыгнул. И едва не утонул. Вода накрыла меня с головой, она обжигала. Я в панике замолотил руками, успел проглотить несколько литров этого кипятка, прежде чем мне удалось вынырнуть на поверхность и выбраться на ледяные камни. И рухнул, хватая воздух и кашляя, не способный даже кричать от прикосновений ледяного воздуха к моей обожженной коже. Я чувствовал каждый шрам на спине. Шрамы на моих плечах и лице пульсировали, почти лишая сознания. Из глаз лились потоки слез, я попытался оттолкнуться от камня, на котором лежал, чтобы добраться до снега и охладить в нем раскаленный металл моих браслетов. Меня трясло, между приступами кашля я пытался сказать что-то.
– Простите… учитель… я такой болван… – Когда я смогу двигаться, я заберу свою одежду и уйду. И о чем я только думал!..
– Еще раз.
Я решил, что кипяток повредил мой слух. С трудом встал на колени и посмотрел на седого старца, нависающего надо мной. Его зубы были сжаты, глаза неумолимы, во взгляде не читалось ни капли сострадания. Он поднял посох и снова указал на воду за моей спиной:
– Еще раз.
Я потерял дар речи. Да и что ответить безумцу? Хотя, наверное, он считает безумцем меня. Действительно думает, что я полезу в кипящий суп еще раз? Если сварить мою кожу, это едва ли поможет излечить раны. Слезящимися глазами я искал Катрин. Она сидела на том берегу, где я оставил одежду. Смотрела. Ждала. И не выказывала никакого волнения. Похоже, что она не станет предотвращать попытки деда замучить насмерть бывшего ученика.
Итак, они не считали, что я погибну, если снова окажусь в воде. Я прижал ладони к глазам, пытаясь остановить поток слез, мешающий мне видеть. Озеро дымилось в ночном воздухе.
Вера. Галадон не хочет, чтобы я погиб. Дисциплина. Не сомневаться. Сомнение, а не страх было главным врагом Смотрителя. Страх делает тебя осторожным. Сомнение – слабым. Дисциплина. Очисти помыслы.
Я встал, все еще дрожа, и поклонился Галадону. Потом я вдохнул поглубже, прогнал прочь мысли, шагнул в воду… и понял, что сейчас погибну. Чувствовалось, как кровь закипает в венах. Но на этот раз я был хотя бы осторожен. Шагнул в воду рядом с берегом, и мне удалось сразу же выбраться обратно на холодные камни. Я ощущал себя одной из рубах, которые манганарские прачки сперва кипятят, а потом бьют о камни.
– Учитель, – прохрипел я, – не могу…
– Еще раз.
Я даже не взглянул на него. Звук его голоса сказал мне все. Его посох указывает на воду. Сколько раз я слышал от него эти слова, высказанные этим же непререкаемым тоном? Воспоминания вернулись, пока я лежал на камне, замерзая и сгорая одновременно. Эти слова больно ударили меня, соскребли с души все ненужное, чтобы я мог стать лучше и сильнее. Оказалось, что кое-что забыто: слово, движение, понимание, шаг. Я не сумел увидеть то, что должен был увидеть.
– Еще раз. – Теперь все будет правильно. Вот теперь, не забудь. Когда ты окажешься посреди царства демонов, ты не будешь иметь права забыть, оступиться, проиграть.
Что же я забыл? А что пытался сделать? Вдохнул, очистил сознание, поверил… Я встал на четвереньки, поднялся и захохотал. Что говорил об этом Александр? Подготовка воина… не вспарывать животы и скакать верхом, а мыться. Очистить себя. Восстановить чистоту.
Александр. Я подумал о принце, из-за которого пришел сюда, чьи горести требовали от меня этого, и ответ пришел сам собой. Проблема заключалась не в отсутствии знания. Знание было во мне, оно вернется с практикой.
Я совершенно правильно очистил сознание, но я не задал себе цели. Невозможно сражаться, не ставя цели. Это якорь. Точка опоры. Средоточие. Место, в которое стекаются все твои воспоминания.
Я снова поклонился завернутой в синее фигуре. И на этот раз не просто очистил сознание, но заполнил его светом; феднах Александра, серебряное свечение будет моим якорем. И все встало на свои места. Это было простое испытание. Я собрал разрозненные остатки знаний в своей голове и приготовился. Глубоко вдохни, чтобы очистить кровь. Следи за чувствами. Успокой нервы. Охлади кожу. Пусть слезы льются, это защитит глаза, пока ты не увидишь то, что должен увидеть. Замедли биение сердца. Выдержка… спокойствие… сосредоточенность… Я снова шагнул в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46