Однако это не принесло ожидаемого результата. Согласно справочнику, мандала была либо символом вселенной, либо символической картиной, состоящей из заключенных в круг квадратов, либо разновидностью электрического поля. Буддисты используют подобные фигуры для медитации, но что они значили для де Гроота, оставалось загадкой.
На одном из сеансов врач показал голландцу скачанную из Интернета коллекцию тибетских мандал. В ответ пациент вяло пожал плечами и отделался вежливой фразой: «Очень занимательно…» Фигуры его нисколько не поразили.
Но самым интересным оказалось то, что зрительные галлюцинации мандал часто присутствуют в клинической картине шизофрении. Страдающие раздвоением личности находят в жесткой симметрии фигур подобие порядка и стабильности, не существующих в их мозгу. В то время как де Гроот…
Мысли доктора прервал звонок домофона, и он вздрогнул от неожиданности. Это, впрочем, случалось нередко — даже когда клиент приходил точно в назначенный час. Закрыв папку, психотерапевт поднялся из-за стола, прошел в гостиную и нажал кнопку громкой связи:
— Хенрик?
По своей силе недуг де Гроота мог сравниться разве что с его внешностью. Этого привлекательного голландца никто бы не назвал просто блондином: волосы его отливали соломой и собирались небольшими острыми пучками, напоминавшими блестящую шкурку мокрого животного. Высокие скулы, сверкающие глаза бледной синевы, прямой длинный нос и глубоко рассеченный подбородок дополняли картину.
Во внешности де Гроота проявлялось что-то, заставлявшее прохожих оборачиваться на улице. Его окружала аура атлета — ореол физической силы и грации, которые не скроешь под деловым костюмом. На фоне этого недуг голландца казался еще трагичнее.
Хенрик зашел, мурлыча себе под нос неизменную песенку, в которой Дюран опять узнал «Иисуса Навина под Иерихоном». Врач несколько раз интересовался, имеет ли эта мелодия какое-то особое значение для де Гроота. Не был ли он религиозен в юности и часто ли посещает церковь? Это многое бы объяснило, однако пациент ответил на вопрос отрицательно. «Церковь? — Он нахмурился, произнося чуждое ему слово с некоторой долей неприязни. — Нет».
Проводив голландца к мягкому креслу, которое тот предпочитал дивану, доктор ввел его в легкий транс и успокоил наводящими образами:
— Мы сидим на скале у небольшого залива, скрытого от посторонних глаз. Только ты и я, волны и птицы, легкий ветерок доносит запах моря. Здесь наш укромный уголок.
— Ага.
— Здесь никто и ничто не причинит тебе зла.
Де Гроот кивнул.
— Никто, — повторил он.
— А теперь расскажи мне, пожалуйста, о Черве, — попросил Дюран.
— Червь — хозяин, — промямлил де Гроот.
— Я знаю, Хенрик. Только откуда он взялся?
Голландец нахмурился и покачал головой:
— Такое не обсуждается.
— Нет, нам можно об этом поговорить, — ответил врач. — Именно затем мы и встретились. Все равно мы с тобой уже беседовали о нем много раз.
— Нет, вряд ли.
— Сначала ты увидел свет, — напомнил доктор. — Яркий свет. Помнишь? Ты был за рулем…
Выражение лица пациента изменилось: уверенность способного постоять за себя человека сменилась мольбой и страхом.
— Нет, только не сегодня, — попросил он и неожиданно стал клониться вперед, намереваясь сесть или подняться с кресла.
Дюран положил пальцы на запястье здоровяка, удерживая его легчайшим прикосновением.
— Расслабься, Хенрик, — сказал он. — Я рядом, мы в безопасном месте.
Пациент откинулся назад и тихо прищелкнул языком.
— Ладно, — сказал он. — Я помню.
— Что ты помнишь?
— Я видел свет на дороге.
Дюран покачал головой:
— Нет, свет был в небе.
— Да, верно. В небе. Я ехал по сельской дороге.
— В Америке?
— Да, в Штатах.
— Где именно?
Де Гроот пожал плечами:
— В Уоткинс-Глен.
— Что дальше?
— Яркий, слепящий свет на дороге, — сказал голландец, внезапно оживившись. — Он вокруг меня. Я ничего не вижу!
— Ты видишь, Хенрик, видишь. Я хочу, чтобы ты посмотрел.
— Он поглощает меня. — Де Гроот затрясся и вжался в кресло.
— Что ты имеешь в виду?
— Как губка. Свет как губка! Меня втягивает в нее.
— Какого он оттенка?
Пациент отчаянно замотал головой.
— Он синий? — спросил Дюран. — Синеватый?
— Да, синий! Меня окунают в него, погружают и снова вынимают. Он проходит сквозь меня, как призрак.
— Как призрак?
— Да, будто привидение сквозь стену.
— Хорошо, Хенрик. А теперь сделай, пожалуйста, кое-что очень смелое. Я хочу, чтобы ты вспомнил, что почувствовал, когда свет проходил сквозь тебя. Попробуй.
— Нет!
— Ты в безопасном месте, Хенрик. Ничто не причинит тебе здесь вреда. Теперь глубоко вдохни. Медленно. О-о-очень медленно. Вдох… И выдох. Вдох и… Выдох. Еще. Вдох… И выдох. Вдох… Вот так. А теперь пусть твое дыхание поднимется до самой кожи, пусть оно заполнит тебя и выйдет наружу. — Дюран некоторое время следил за дыханием голландца и возобновил тему: — Хорошо, когда через тебя проходит свет, что происходит?
— Он забирает меня. Я поднимаюсь в большом луче.
— Каким образом?
— Свет втягивает меня. Это как лифт без стен, как эскалатор без ступеней.
— И что потом?
— Я в комнате на небе.
— В какой комнате?
— Похожа на аудиторию.
— Что ты делаешь?
— Ничего.
— Почему?
— Я не могу пошевелиться, только поворачиваюсь в воздухе.
— Что-что?
— Я медленно поворачиваюсь в воздухе.
— Каким образом?
— Меня выставили на дисплей, я как жук под стеклом, в стеклянной витрине.
— Ты один? — спросил Дюран.
Голландец покачал головой:
— Вокруг сиденья. Много рядов, под самый потолок.
— На сиденьях люди? — поинтересовался врач.
Де Гроот покачал головой:
— Я не вижу. Свет слишком яркий — только очертания.
Внезапно голландец сжался и замер, заметался в кресле.
— В чем дело? — насторожился Дюран.
Пациент пробормотал сквозь зубы:
— В меня внедряются.
Доктор, казалось, удивился:
— Что ты имеешь в виду?
— Я же сказал! В меня внедряются!
— Каким образом?
— Меня осматривают какие-то существа. Я не знаю — кто они, что они такое.
— Врачи?
— Нет! — Де Гроот отпрянул и быстро испуганно заговорил: — Не врачи — фигуры! Силуэты. Не хочу смотреть.
— Тогда почему ты не убегаешь? — спросил Дюран.
— Я не могу пошевелиться. Свет не дает мне двигаться. Он держит меня в воздухе.
— Что делают силуэты? Что происходит?
— Они вставляют инструменты.
— Куда?
— В нос, в рот. Во все отверстия. — Де Гроот вздрогнул и зажмурился. — Как неприятно!
— Что с тобой?
— Надо забыть, — бормотал голландец. — Ради собственного блага забыть.
Дюран настаивал:
— Нет, Хенрик. Тебе будет лучше, если ты вспомнишь. — Он положил руку на плечо пациента. — Только сначала расслабься, дыши. Во-о-от так. Сосредоточься на дыхании. Здесь ты в безопасности. Больше нет яркого света, ты на скале, у самой воды. Послушай, как волны ласкают камень, дует легкий ветерок, чайки кружат над головой. — Дюран подождал, пока пациент представит картину, и продолжил: — А сейчас давай вернемся в другое место — туда, где свет. Только теперь не бойся — я с тобой. Расскажи мне, пожалуйста, об инструментах. На что они похожи?
— На трубки.
— Из чего они сделаны?
— Из стекла и металла. — Де Гроот поежился.
— Что случилось? — спросил Дюран.
— Какие они холодные! Прилипают к коже, жгутся.
— Что эти существа делают с инструментами?
Пациент глубоко вдохнул и затрясся.
— Вставляют в меня.
— Куда?
— Нет.
— Хенрик, вспомни — это для твоего же блага.
— Вы же знаете!
— Конечно, знаю. Но ты должен сказать.
Голландец покачал головой.
— Куда? — настаивал психиатр.
— В мою… в мой зад!
— Но зачем? Для чего это им нужно, Хенрик? Ты знаешь?
Тот кивнул.
— Они кормят Червя, — ответил он и захныкал.
Дюран взглянул на часы. К его немалому удивлению, обнаружилось, что прошло уже пятьдесят минут сеанса.
— Хорошо, Хенрик, достаточно. На сегодня хватит.
Он вернул пациента в сознание, хотя и был разочарован тем, что опять не получилось вытянуть на поверхность травму, в которой заключалась скрытая причина проблем де Гроота. Никак не удавалось прорваться сквозь защиту психики, отмотать назад процесс, породивший абсурдную байку о похищении пришельцами. Голландец страдал из-за какого-то события, случившегося с ним в прошлом. И это событие хранилось в мозгу в зашифрованном виде и выдавало вместо себя фальшивую историю.
Голландец распрямился в кресле, поморгал и стал осматриваться.
— Что произошло? — спросил он с некоторой подозрительностью в голосе.
— Все просто великолепно, — ответил Дюран, выключил магнитофон и поднялся. — У нас неплохой прогресс.
К удивлению врача, де Гроот не спешил вставать, а просто сидел и постукивал кончиками пальцев друг о друга. Голландец то ли прислушивался, то ли думал о чем-то — а может, и то и другое.
— Что-то мне это не нравится, Док, — сказал он. — Мне совсем не лучше.
Глава 4
Нико жила в двухкомнатной квартире в «Уотермилле» — доме-совладении в Джорджтауне, чуть южнее М-стрит, откуда канал Чесапик — Огайо отправляется в пригород Мэриленд и дальше. Это было элегантное здание современной постройки с достойной охраной, милым видом на Потомак и просторными балконами с цветами.
В то утро девушка спала долго, а когда выбралась из постели, Джек не находил себе места — ему не терпелось вырваться за дверь и он выражал недовольство громким лаем. Никки торопливо причесала щеткой волосы, заколола их в непослушный конский хвост, схватила полиэтиленовый пакет для покупок, сунула его в карман и направилась с Джеком к лифту. Пес тянул ее за поводок, царапая когтями пол в коридоре.
— Доброе утро, мисс Салливан, — сказал портье с ярко выраженным акцентом южанина.
Портье Рамон питал честолюбивые планы стать актером и каждую неделю репетировал новый говор. Теперь он усердно подражал речи и манерам южного дворецкого — затея не слишком удачная: речь портье порождала в сознании какой-то маловероятный гибрид Вивьен Ли и Антонио Бандераса.
— Привет, Рамон!
— И вам того же, мастер Керуак[5] — Портье нагнулся и погладил собаку Никки, вознаградившую Рамона серией впечатляющих прыжков.
— Фу! — сказала Нико. — Тише, Джек.
— Шустрая псина, — заметил Рамон с прежним вальяжным акцентом.
Нико улыбнулась:
— Да уж, верно. У тебя что-то стряслось?
— А я разве еще не рассказывал? Мне дали роль в фильме Скорцезе — ну знаешь, стрельба в Вашингтоне и все такое.
— Потрясающе. Поздравляю!
— Вообще-то не так уж все и здорово. Совсем маленькая роль. Зато угадай, кого я играю? Дворецкого!
Нико не представляла, что говорится в подобных случаях, и потому сказала:
— Что ж, тут есть с чем поздравить… Эй!
Джек тянул ее за поводок, сгорая от нетерпения выскочить на улицу.
— Дело в том, что я пока не решил — соглашусь ли. На работе придется пропустить три или четыре дня. Вдруг уволят? Так что не знаю. А ты как считаешь, Ник? Попробовать? — Рамон устремил на нее вопрошающий взгляд.
— Джек! — сказала Никки. — Не мешай!
По правде говоря, Джек уже успокоился и тихо сидел между собеседниками — просто Нико не знала, что ответить, и решила перевести внимание на собаку, избегая вопрошающего взгляда портье. Рискнуть ли работой ради крохотной роли, которая, может, даже не войдет в окончательную версию? Для Рамона актерская карьера значила очень много, но он, похоже, был не слишком хорош в этом ремесле. Поэтому сыграть дворецкого казалось не такой уж и плохой мыслью. Но с другой стороны, стоит ли бросать настоящую работу ради того, чтобы изображать почти то же самое перед камерой?
Наконец Нико решилась:
— Попробуй.
— Правда?
— Конечно! Я смотрела по телевизору передачу, там один парень сказал, что, если следуешь зову сердца, все обязательно получится.
— Зову сердца? Вроде как делать то, что приносит радость? Как кино?
— Точно.
Лицо Рамона посерьезнело.
— Ну, не знаю. Работа мне нравится, чаевые неплохие, да и до Рождества всего пара месяцев осталась.
Нико пожала плечами:
— Попробуй подыскать кого-нибудь на смену, предложи выгодные условия. К тому же не думаю, что начальство поспешит тебя уволить — ты ответственный портье. Думаю, все обойдется.
— Думаешь?
— Ага.
— Ладно, решено! Последую зову сердца.
— Вот и прекрасно!
Портье придержал дверь перед Нико с Джеком.
— Как думаешь, если попросить Виктора, он меня прикроет?
— Конечно, вы ведь друзья?
— Наверное.
— Тогда не робей.
Выйдя из подъезда, Никки с собакой поднялись по ступеням, которые вели к широкой, усыпанной гравием дорожке, бежавшей параллельно каналу. Джек с азартом предался замысловатому ритуалу пометки территории, а Нико думала о чем-то своем, глядя на мутную воду.
На обратном пути она привязала пса к счетчику платной парковки у «Дин и Лукас» и зашла в магазин, чтобы купить сыру, багет и единственный, но безупречный помидор. Она заскочила буквально на пару минут, а когда вышла с покупками, увидела, что какая-то женщина в темно-бордовом костюме склонилась к привязанному за поводок Джеку и ведет с ним незатейливую беседу.
— Хороший мальчик, — сюсюкала незнакомка. — Мамочку ждешь? Да, ждешь, милый песик. — Неожиданно она распрямилась и недружелюбно взглянула на Нико: — Надеюсь, вы за ним уберете.
— Да-да, — растерянно проронила Никки, — конечно. — Нагнувшись, она отвязала собаку и повела домой.
Дома она принялась готовить сандвич с сыром «бри» и томатом на слегка обжаренном ломтике багета. Ножом для хлеба, похожим на скрипичный смычок, Николь нарезала помидор тонкими, прозрачными, как бумага, ломтиками — и вдруг, к своему немалому удивлению, поняла, что плачет. Слезы катились по щекам, горячие, влажные, бессмысленные. Будто на доске лежал не помидор, а лук — так много было слез. Они появились беспричинно и не имели никакого отношения к готовке.
Нико не загрустила, несчастной она себя не чувствовала. Ничего такого. Просто она не могла выкинуть из головы ту встречу у магазина. Женщина, столь дружелюбная с Джеком, в то же самое время… Как же люди порой умеют портить настроение! «Надеюсь, вы за ним уберете». Незнакомка, первый раз увидев Никки, уже презирала ее, точно та была глубоко порочна. Один взгляд женщины чего стоил, да еще эта подозрительность в голосе!
Когда сооружение сандвича завершилось, Нико ушла в гостиную и уселась перед телевизором. Джек устроился у нее в ногах, ожидая, когда девушка начнет есть и ему перепадет кусочек. Хозяйка не обманула ожиданий пса и протянула ему истекающий сыром кусок бутерброда. У нее отчего-то пропал аппетит: нерадостно было на душе.
Отложив сандвич в сторону, Нико откинулась на розовый вельветовый диван и щелкнула пультом. Джек прикончил свою небольшую порцию и, с сожалением взглянув на то место, где только что лежало угощение, прыгнул к хозяйке, свернулся клубочком у нее в ногах и заснул. Никки вяло почесывала его за ухом, утро плавно перетекло в день, ток-шоу сменялись «мыльными операми» и программами с экстремальными видами спорта.
Настроение Нико менялось слишком непредсказуемо и резко: вот она брызжет энергией, а вдруг — вообще ничего не хочется делать. Энергия, захлестывавшая ее в последние дни, истощилась, и теперь ее хватало лишь на то, чтобы лежать перед телевизором, бездумно переключая каналы. Нико, казалось, все равно, что смотреть: американский гоночный чемпионат «НАСКАР», канал погоды или повтор комедийного шоу Зайнфельда.
Такое времяпрепровождение угнетало и утомляло — причем не только физически. Упадок сил, который она ощущала в последние часы, был не столько телесным, сколько душевным. «Надеюсь, вы уберете за ним». Почему люди такие? Нестерпимо хотелось расплакаться.
Сандвич куда-то исчез.
Должно быть, его съел Джек. И это к лучшему, потому что Нико провалялась на диване пятнадцать или двадцать часов, тупо уставившись в телевизор. Полусонная, она смотрела все подряд, хотя ничего не видела. И теперь, после стольких часов бездействия, она оказалась совсем разбита. Единственное, что девушка смогла сделать, — приподняться на диване. Впрочем, попытавшись сесть, Нико сразу об этом пожалела — в затылке гулко застучало.
Зайдя на кухню, Никки с минуту стояла перед маленькой кофеваркой для эспрессо и шаг за шагом прокручивала в голове, как сварить чашку кофе. В итоге она вообще отказалась от этой идеи и вышла на балкон. День выдался прохладный. Небо заволокло тучами, словно окружающий мир стремился подладиться под ее настроение. То и дело резкий порыв ветра ударялся в витые железные прутья балкона и ворошил папоротники. Растения увяли, и Нико пришло в голову, что неплохо бы их полить, а может, и подкормить. К тому же холодает — пора уносить горшки в квартиру. Только вот будничной суетой заниматься совсем не хотелось. Скорее она бы…
Неожиданно на запястье задребезжали часы — напоминание принять лекарство и «отзвониться домой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
На одном из сеансов врач показал голландцу скачанную из Интернета коллекцию тибетских мандал. В ответ пациент вяло пожал плечами и отделался вежливой фразой: «Очень занимательно…» Фигуры его нисколько не поразили.
Но самым интересным оказалось то, что зрительные галлюцинации мандал часто присутствуют в клинической картине шизофрении. Страдающие раздвоением личности находят в жесткой симметрии фигур подобие порядка и стабильности, не существующих в их мозгу. В то время как де Гроот…
Мысли доктора прервал звонок домофона, и он вздрогнул от неожиданности. Это, впрочем, случалось нередко — даже когда клиент приходил точно в назначенный час. Закрыв папку, психотерапевт поднялся из-за стола, прошел в гостиную и нажал кнопку громкой связи:
— Хенрик?
По своей силе недуг де Гроота мог сравниться разве что с его внешностью. Этого привлекательного голландца никто бы не назвал просто блондином: волосы его отливали соломой и собирались небольшими острыми пучками, напоминавшими блестящую шкурку мокрого животного. Высокие скулы, сверкающие глаза бледной синевы, прямой длинный нос и глубоко рассеченный подбородок дополняли картину.
Во внешности де Гроота проявлялось что-то, заставлявшее прохожих оборачиваться на улице. Его окружала аура атлета — ореол физической силы и грации, которые не скроешь под деловым костюмом. На фоне этого недуг голландца казался еще трагичнее.
Хенрик зашел, мурлыча себе под нос неизменную песенку, в которой Дюран опять узнал «Иисуса Навина под Иерихоном». Врач несколько раз интересовался, имеет ли эта мелодия какое-то особое значение для де Гроота. Не был ли он религиозен в юности и часто ли посещает церковь? Это многое бы объяснило, однако пациент ответил на вопрос отрицательно. «Церковь? — Он нахмурился, произнося чуждое ему слово с некоторой долей неприязни. — Нет».
Проводив голландца к мягкому креслу, которое тот предпочитал дивану, доктор ввел его в легкий транс и успокоил наводящими образами:
— Мы сидим на скале у небольшого залива, скрытого от посторонних глаз. Только ты и я, волны и птицы, легкий ветерок доносит запах моря. Здесь наш укромный уголок.
— Ага.
— Здесь никто и ничто не причинит тебе зла.
Де Гроот кивнул.
— Никто, — повторил он.
— А теперь расскажи мне, пожалуйста, о Черве, — попросил Дюран.
— Червь — хозяин, — промямлил де Гроот.
— Я знаю, Хенрик. Только откуда он взялся?
Голландец нахмурился и покачал головой:
— Такое не обсуждается.
— Нет, нам можно об этом поговорить, — ответил врач. — Именно затем мы и встретились. Все равно мы с тобой уже беседовали о нем много раз.
— Нет, вряд ли.
— Сначала ты увидел свет, — напомнил доктор. — Яркий свет. Помнишь? Ты был за рулем…
Выражение лица пациента изменилось: уверенность способного постоять за себя человека сменилась мольбой и страхом.
— Нет, только не сегодня, — попросил он и неожиданно стал клониться вперед, намереваясь сесть или подняться с кресла.
Дюран положил пальцы на запястье здоровяка, удерживая его легчайшим прикосновением.
— Расслабься, Хенрик, — сказал он. — Я рядом, мы в безопасном месте.
Пациент откинулся назад и тихо прищелкнул языком.
— Ладно, — сказал он. — Я помню.
— Что ты помнишь?
— Я видел свет на дороге.
Дюран покачал головой:
— Нет, свет был в небе.
— Да, верно. В небе. Я ехал по сельской дороге.
— В Америке?
— Да, в Штатах.
— Где именно?
Де Гроот пожал плечами:
— В Уоткинс-Глен.
— Что дальше?
— Яркий, слепящий свет на дороге, — сказал голландец, внезапно оживившись. — Он вокруг меня. Я ничего не вижу!
— Ты видишь, Хенрик, видишь. Я хочу, чтобы ты посмотрел.
— Он поглощает меня. — Де Гроот затрясся и вжался в кресло.
— Что ты имеешь в виду?
— Как губка. Свет как губка! Меня втягивает в нее.
— Какого он оттенка?
Пациент отчаянно замотал головой.
— Он синий? — спросил Дюран. — Синеватый?
— Да, синий! Меня окунают в него, погружают и снова вынимают. Он проходит сквозь меня, как призрак.
— Как призрак?
— Да, будто привидение сквозь стену.
— Хорошо, Хенрик. А теперь сделай, пожалуйста, кое-что очень смелое. Я хочу, чтобы ты вспомнил, что почувствовал, когда свет проходил сквозь тебя. Попробуй.
— Нет!
— Ты в безопасном месте, Хенрик. Ничто не причинит тебе здесь вреда. Теперь глубоко вдохни. Медленно. О-о-очень медленно. Вдох… И выдох. Вдох и… Выдох. Еще. Вдох… И выдох. Вдох… Вот так. А теперь пусть твое дыхание поднимется до самой кожи, пусть оно заполнит тебя и выйдет наружу. — Дюран некоторое время следил за дыханием голландца и возобновил тему: — Хорошо, когда через тебя проходит свет, что происходит?
— Он забирает меня. Я поднимаюсь в большом луче.
— Каким образом?
— Свет втягивает меня. Это как лифт без стен, как эскалатор без ступеней.
— И что потом?
— Я в комнате на небе.
— В какой комнате?
— Похожа на аудиторию.
— Что ты делаешь?
— Ничего.
— Почему?
— Я не могу пошевелиться, только поворачиваюсь в воздухе.
— Что-что?
— Я медленно поворачиваюсь в воздухе.
— Каким образом?
— Меня выставили на дисплей, я как жук под стеклом, в стеклянной витрине.
— Ты один? — спросил Дюран.
Голландец покачал головой:
— Вокруг сиденья. Много рядов, под самый потолок.
— На сиденьях люди? — поинтересовался врач.
Де Гроот покачал головой:
— Я не вижу. Свет слишком яркий — только очертания.
Внезапно голландец сжался и замер, заметался в кресле.
— В чем дело? — насторожился Дюран.
Пациент пробормотал сквозь зубы:
— В меня внедряются.
Доктор, казалось, удивился:
— Что ты имеешь в виду?
— Я же сказал! В меня внедряются!
— Каким образом?
— Меня осматривают какие-то существа. Я не знаю — кто они, что они такое.
— Врачи?
— Нет! — Де Гроот отпрянул и быстро испуганно заговорил: — Не врачи — фигуры! Силуэты. Не хочу смотреть.
— Тогда почему ты не убегаешь? — спросил Дюран.
— Я не могу пошевелиться. Свет не дает мне двигаться. Он держит меня в воздухе.
— Что делают силуэты? Что происходит?
— Они вставляют инструменты.
— Куда?
— В нос, в рот. Во все отверстия. — Де Гроот вздрогнул и зажмурился. — Как неприятно!
— Что с тобой?
— Надо забыть, — бормотал голландец. — Ради собственного блага забыть.
Дюран настаивал:
— Нет, Хенрик. Тебе будет лучше, если ты вспомнишь. — Он положил руку на плечо пациента. — Только сначала расслабься, дыши. Во-о-от так. Сосредоточься на дыхании. Здесь ты в безопасности. Больше нет яркого света, ты на скале, у самой воды. Послушай, как волны ласкают камень, дует легкий ветерок, чайки кружат над головой. — Дюран подождал, пока пациент представит картину, и продолжил: — А сейчас давай вернемся в другое место — туда, где свет. Только теперь не бойся — я с тобой. Расскажи мне, пожалуйста, об инструментах. На что они похожи?
— На трубки.
— Из чего они сделаны?
— Из стекла и металла. — Де Гроот поежился.
— Что случилось? — спросил Дюран.
— Какие они холодные! Прилипают к коже, жгутся.
— Что эти существа делают с инструментами?
Пациент глубоко вдохнул и затрясся.
— Вставляют в меня.
— Куда?
— Нет.
— Хенрик, вспомни — это для твоего же блага.
— Вы же знаете!
— Конечно, знаю. Но ты должен сказать.
Голландец покачал головой.
— Куда? — настаивал психиатр.
— В мою… в мой зад!
— Но зачем? Для чего это им нужно, Хенрик? Ты знаешь?
Тот кивнул.
— Они кормят Червя, — ответил он и захныкал.
Дюран взглянул на часы. К его немалому удивлению, обнаружилось, что прошло уже пятьдесят минут сеанса.
— Хорошо, Хенрик, достаточно. На сегодня хватит.
Он вернул пациента в сознание, хотя и был разочарован тем, что опять не получилось вытянуть на поверхность травму, в которой заключалась скрытая причина проблем де Гроота. Никак не удавалось прорваться сквозь защиту психики, отмотать назад процесс, породивший абсурдную байку о похищении пришельцами. Голландец страдал из-за какого-то события, случившегося с ним в прошлом. И это событие хранилось в мозгу в зашифрованном виде и выдавало вместо себя фальшивую историю.
Голландец распрямился в кресле, поморгал и стал осматриваться.
— Что произошло? — спросил он с некоторой подозрительностью в голосе.
— Все просто великолепно, — ответил Дюран, выключил магнитофон и поднялся. — У нас неплохой прогресс.
К удивлению врача, де Гроот не спешил вставать, а просто сидел и постукивал кончиками пальцев друг о друга. Голландец то ли прислушивался, то ли думал о чем-то — а может, и то и другое.
— Что-то мне это не нравится, Док, — сказал он. — Мне совсем не лучше.
Глава 4
Нико жила в двухкомнатной квартире в «Уотермилле» — доме-совладении в Джорджтауне, чуть южнее М-стрит, откуда канал Чесапик — Огайо отправляется в пригород Мэриленд и дальше. Это было элегантное здание современной постройки с достойной охраной, милым видом на Потомак и просторными балконами с цветами.
В то утро девушка спала долго, а когда выбралась из постели, Джек не находил себе места — ему не терпелось вырваться за дверь и он выражал недовольство громким лаем. Никки торопливо причесала щеткой волосы, заколола их в непослушный конский хвост, схватила полиэтиленовый пакет для покупок, сунула его в карман и направилась с Джеком к лифту. Пес тянул ее за поводок, царапая когтями пол в коридоре.
— Доброе утро, мисс Салливан, — сказал портье с ярко выраженным акцентом южанина.
Портье Рамон питал честолюбивые планы стать актером и каждую неделю репетировал новый говор. Теперь он усердно подражал речи и манерам южного дворецкого — затея не слишком удачная: речь портье порождала в сознании какой-то маловероятный гибрид Вивьен Ли и Антонио Бандераса.
— Привет, Рамон!
— И вам того же, мастер Керуак[5] — Портье нагнулся и погладил собаку Никки, вознаградившую Рамона серией впечатляющих прыжков.
— Фу! — сказала Нико. — Тише, Джек.
— Шустрая псина, — заметил Рамон с прежним вальяжным акцентом.
Нико улыбнулась:
— Да уж, верно. У тебя что-то стряслось?
— А я разве еще не рассказывал? Мне дали роль в фильме Скорцезе — ну знаешь, стрельба в Вашингтоне и все такое.
— Потрясающе. Поздравляю!
— Вообще-то не так уж все и здорово. Совсем маленькая роль. Зато угадай, кого я играю? Дворецкого!
Нико не представляла, что говорится в подобных случаях, и потому сказала:
— Что ж, тут есть с чем поздравить… Эй!
Джек тянул ее за поводок, сгорая от нетерпения выскочить на улицу.
— Дело в том, что я пока не решил — соглашусь ли. На работе придется пропустить три или четыре дня. Вдруг уволят? Так что не знаю. А ты как считаешь, Ник? Попробовать? — Рамон устремил на нее вопрошающий взгляд.
— Джек! — сказала Никки. — Не мешай!
По правде говоря, Джек уже успокоился и тихо сидел между собеседниками — просто Нико не знала, что ответить, и решила перевести внимание на собаку, избегая вопрошающего взгляда портье. Рискнуть ли работой ради крохотной роли, которая, может, даже не войдет в окончательную версию? Для Рамона актерская карьера значила очень много, но он, похоже, был не слишком хорош в этом ремесле. Поэтому сыграть дворецкого казалось не такой уж и плохой мыслью. Но с другой стороны, стоит ли бросать настоящую работу ради того, чтобы изображать почти то же самое перед камерой?
Наконец Нико решилась:
— Попробуй.
— Правда?
— Конечно! Я смотрела по телевизору передачу, там один парень сказал, что, если следуешь зову сердца, все обязательно получится.
— Зову сердца? Вроде как делать то, что приносит радость? Как кино?
— Точно.
Лицо Рамона посерьезнело.
— Ну, не знаю. Работа мне нравится, чаевые неплохие, да и до Рождества всего пара месяцев осталась.
Нико пожала плечами:
— Попробуй подыскать кого-нибудь на смену, предложи выгодные условия. К тому же не думаю, что начальство поспешит тебя уволить — ты ответственный портье. Думаю, все обойдется.
— Думаешь?
— Ага.
— Ладно, решено! Последую зову сердца.
— Вот и прекрасно!
Портье придержал дверь перед Нико с Джеком.
— Как думаешь, если попросить Виктора, он меня прикроет?
— Конечно, вы ведь друзья?
— Наверное.
— Тогда не робей.
Выйдя из подъезда, Никки с собакой поднялись по ступеням, которые вели к широкой, усыпанной гравием дорожке, бежавшей параллельно каналу. Джек с азартом предался замысловатому ритуалу пометки территории, а Нико думала о чем-то своем, глядя на мутную воду.
На обратном пути она привязала пса к счетчику платной парковки у «Дин и Лукас» и зашла в магазин, чтобы купить сыру, багет и единственный, но безупречный помидор. Она заскочила буквально на пару минут, а когда вышла с покупками, увидела, что какая-то женщина в темно-бордовом костюме склонилась к привязанному за поводок Джеку и ведет с ним незатейливую беседу.
— Хороший мальчик, — сюсюкала незнакомка. — Мамочку ждешь? Да, ждешь, милый песик. — Неожиданно она распрямилась и недружелюбно взглянула на Нико: — Надеюсь, вы за ним уберете.
— Да-да, — растерянно проронила Никки, — конечно. — Нагнувшись, она отвязала собаку и повела домой.
Дома она принялась готовить сандвич с сыром «бри» и томатом на слегка обжаренном ломтике багета. Ножом для хлеба, похожим на скрипичный смычок, Николь нарезала помидор тонкими, прозрачными, как бумага, ломтиками — и вдруг, к своему немалому удивлению, поняла, что плачет. Слезы катились по щекам, горячие, влажные, бессмысленные. Будто на доске лежал не помидор, а лук — так много было слез. Они появились беспричинно и не имели никакого отношения к готовке.
Нико не загрустила, несчастной она себя не чувствовала. Ничего такого. Просто она не могла выкинуть из головы ту встречу у магазина. Женщина, столь дружелюбная с Джеком, в то же самое время… Как же люди порой умеют портить настроение! «Надеюсь, вы за ним уберете». Незнакомка, первый раз увидев Никки, уже презирала ее, точно та была глубоко порочна. Один взгляд женщины чего стоил, да еще эта подозрительность в голосе!
Когда сооружение сандвича завершилось, Нико ушла в гостиную и уселась перед телевизором. Джек устроился у нее в ногах, ожидая, когда девушка начнет есть и ему перепадет кусочек. Хозяйка не обманула ожиданий пса и протянула ему истекающий сыром кусок бутерброда. У нее отчего-то пропал аппетит: нерадостно было на душе.
Отложив сандвич в сторону, Нико откинулась на розовый вельветовый диван и щелкнула пультом. Джек прикончил свою небольшую порцию и, с сожалением взглянув на то место, где только что лежало угощение, прыгнул к хозяйке, свернулся клубочком у нее в ногах и заснул. Никки вяло почесывала его за ухом, утро плавно перетекло в день, ток-шоу сменялись «мыльными операми» и программами с экстремальными видами спорта.
Настроение Нико менялось слишком непредсказуемо и резко: вот она брызжет энергией, а вдруг — вообще ничего не хочется делать. Энергия, захлестывавшая ее в последние дни, истощилась, и теперь ее хватало лишь на то, чтобы лежать перед телевизором, бездумно переключая каналы. Нико, казалось, все равно, что смотреть: американский гоночный чемпионат «НАСКАР», канал погоды или повтор комедийного шоу Зайнфельда.
Такое времяпрепровождение угнетало и утомляло — причем не только физически. Упадок сил, который она ощущала в последние часы, был не столько телесным, сколько душевным. «Надеюсь, вы уберете за ним». Почему люди такие? Нестерпимо хотелось расплакаться.
Сандвич куда-то исчез.
Должно быть, его съел Джек. И это к лучшему, потому что Нико провалялась на диване пятнадцать или двадцать часов, тупо уставившись в телевизор. Полусонная, она смотрела все подряд, хотя ничего не видела. И теперь, после стольких часов бездействия, она оказалась совсем разбита. Единственное, что девушка смогла сделать, — приподняться на диване. Впрочем, попытавшись сесть, Нико сразу об этом пожалела — в затылке гулко застучало.
Зайдя на кухню, Никки с минуту стояла перед маленькой кофеваркой для эспрессо и шаг за шагом прокручивала в голове, как сварить чашку кофе. В итоге она вообще отказалась от этой идеи и вышла на балкон. День выдался прохладный. Небо заволокло тучами, словно окружающий мир стремился подладиться под ее настроение. То и дело резкий порыв ветра ударялся в витые железные прутья балкона и ворошил папоротники. Растения увяли, и Нико пришло в голову, что неплохо бы их полить, а может, и подкормить. К тому же холодает — пора уносить горшки в квартиру. Только вот будничной суетой заниматься совсем не хотелось. Скорее она бы…
Неожиданно на запястье задребезжали часы — напоминание принять лекарство и «отзвониться домой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56