– Ты… ты шарил…
– Я нигде не шарил, – перебил я его. – Подкладка твоего сюртука действительно разорвалась. Вот этот… – я указал кивком головы на второй паспорт – …выпал, когда я хотел засунуть в карман другой паспорт.
Говард сделал несколько судорожных глотательных движений. Его кадык беспокойно задвигался вверх-вниз. Потом он быстрым движением схватил паспорт и прижал его к груди как сокровище.
– Я заглянул в него, – тихо сказал я.
– И?.. – упрямо спросил Говард. – У меня фальшивый паспорт. Это тебя удивляет? Ты хочешь донести на меня в полицию? – Смех, которым он сопроводил эти слова, прозвучал неестественно и нервно. – Внизу в моем чемодане лежат еще три или четыре паспорта. Иногда бывают такие ситуации, что лучше путешествовать под другой фамилией.
– Или как человек, который еще даже и не родился? – спокойно спросил я.
На этот раз мне пришлось довольно долго ждать ответа. Некоторое время он лишь молча смотрел на меня, но вспышки гнева, которую я ожидал, не было. В его взгляде скорее было выражение печали. Или смущения.
И разочарования.
Наконец он раскрыл паспорт, положил его перед собой на стол и вытащил из кармана второй, чтобы положить его рядом.
– Я мог бы сказать, что… речь идет о досадной ошибке, – сказал он. – Об ошибке, которую совершил фальсификатор.
– Ты мог бы, – подтвердил я. Глаза Говарда сверкнули.
– Но ты бы мне не поверил.
– Нет, – ответил я. – Я бы этому не поверил, Говард. Какой из этих двух паспортов настоящий?
Я наклонился вперед и прикоснулся ко второму паспорту, к паспорту с невозможной датой рождения. Рука Говарда испуганно дернулась, словно он собирался вырвать его из рук. Но он сумел овладеть собой.
– Этот настоящий, – заявил я. – Но с ним ты вряд ли сможешь заявиться в какое-нибудь учреждение, не так ли? Как человек, который родится только через пять лет.
– А если бы это было так? – пробормотал Говард.
– Кто ты? – спросил я. Изо всех сил я старался говорить спокойно, но сам слышал, как искаженно и незнакомо прозвучал мой голос. – Кто ты, Говард?
Он смог выдержать мой взгляд одну бесконечно долгую секунду, потом опустил голову, откинулся на стуле и с усталым вздохом потер подбородок. Я никогда не видел его таким растерянным и выбитым из колеи, как в этот момент. Но он продолжал молчать.
– Мне следовало знать это, – пробормотал я, когда увидел, что Говард не собирается отвечать на мой вопрос. – Я был дураком, Говард. И ты обращался со мной так, как я этого заслуживал. Как с идиотом.
– Чепуха, – пробормотал Говард.
– Нет, это совсем не чепуха. Доказательства были совершенно очевидными. Ты помнишь нашу встречу с Лиссой?
Говард не ответил, да это и не требовалось. Никто из нас не забыл этой сцены. И слова, сказанные Говардом ведьме, вселившейся в тело Присциллы.
– “Ты не изменилась со времен Салема”, – по памяти процитировал я его слова. – Салема, Говард. Тогда я посчитал это риторикой, простым образным выражением. Но все было буквально так, как ты сказал. Ты встречал эту женщину в Салеме. В городе, который был разрушен двести лет тому назад! – Внезапно мой голос зазвучал громче; я почти кричал, хотя и не хотел этого. Возбуждение просто овладело мной.
– Ты всего-навсего друг моего отца. И больше никто. Только лишь…
– Я самый обычный человек, – перебил меня Говард. Его голос был совершенно спокойным, лишенным всякого чувства. Он звучал холодно.
Он резко встал, снял со спинки стула свой сюртук и сунул оба паспорта во внутренний карман. Они провалились за подкладку и снова упали на пол. Говард в ярости сжал губы, наклонился за паспортами и ударился головой о край стола, когда хотел снова выпрямиться.
– Действительно хватит, Роберт, – сказал он сдавленным голосом. – Я позаботился о тебе, когда ты появился здесь, хотя мы раньше никогда не встречались. Я сделал это, так как твой отец и я были друзьями, и я надеялся, что мы с тобой тоже когда-нибудь подружимся. – Он горько рассмеялся. – Некоторое время я действительно считал, что мы уже стали друзьями. Я думал, что снова нашел своего друга Родерика в тебе. Но я ошибся.
– Пожалуйста, Говард, – сказал я. – Ты прекрасно знаешь…
Говард раздраженным жестом оборвал меня и надел свой сюртук.
– Я ничего не знаю, – сказал он. – Я лишь знаю, что ты меня разочаровал, Роберт. Я полагал, что все пережитое нами вместе позволит тебе убедиться в моей лояльности. Но единственное, что я вижу, это недоверие.
У меня стало нехорошо на душе. Я знал, что его слова родились в гневе, и было естественно, что он в свою очередь перешел в нападение, как зверь, загнанный в угол, у которого не было возможности бежать.
И несмотря на это, его слова значили больше. В них была правда, о которой я до сих пор даже и не подозревал. И которая причиняла боль. Страшную боль.
– Мне… очень жаль, Говард, – сказал я.
Говард улыбнулся, едва заметно и очень горько. Он избегал смотреть на меня.
– Мне тоже, Роберт, – тихо сказал он. – Мне тоже.

* * *

Дом находился на окраине Лондона, в районе, где город начал строиться еще десятки лет тому назад, но потом по непонятным причинам это строительство было прекращено. Несколько улиц, пересекавших этот пришедший в упадок квартал, вели в никуда: фрагменты плана новостройки, которая так и не была закончена.
Было размечено несколько земельных участков, выкопаны подвалы и заложены фундаменты, но дома здесь так и не возвели. Сейчас там, где должны были возникнуть шикарные виллы и пятиэтажные многоквартирные дома, в земле зиял целый ряд огромных ям; эти котлованы, похожие на странные четырехугольные кратеры, уже давно заполнились водой, превратившись в маленькие озера, берега в которых заросли кустарником и сорной травой.
Дом тоже был заброшен. После его возведения в нем некоторое время жили люди, которые однако вскоре покинули его. Как и многие другие здания в этом районе, он пустовал, приходя в упадок и медленно разрушаясь.
Но несмотря на это, в нем имелись признаки жизни. Природа, которая уже успела отвоевать земельные участки и котлованы, обосновалась и здесь в виде мха, лишайников и тонких корешков; на стенах дома выросли грибы, а кое-где в пазах уже укоренились мелкие кустики и сорняки и начали медленно разрушать кирпичную кладку. Этот процесс займет десятилетие. Когда-нибудь в нем примут участие лед и вода и разорвут обветшавшие кирпичные стены изнутри.
Уже сейчас над забитой гвоздями дверью висела табличка, запрещавшая входить в дом. Кто-то краской написал на ней “Угроза обвала”. Правда, местами краска уже облетела и поблекла от ветра и непогоды. Но никто и так не входил в этот дом, так как от него веяло чем-то жутким, что невозможно было выразить словами, но что ясно ощущалось при первом же взгляде на него. Люди, путь которых пролегал мимо этого дома, делали большой крюк вокруг руин даже днем.
Его пустынные оконные глазницы, которые как выколотые глаза смотрели на улицу, нагоняли на них страх, а провалившийся каркас с голыми, полусгнившими балками напоминал скелет огромного доисторического чудовища, которое пережило миллионы лет, чтобы умереть здесь.
Высоко под этой обвалившейся крышей, в одном из темных, сырых углов под гнилыми балками гнездилась моль.
В этих насекомых не было ничего необычного. Даже по сравнению с другими подобными насекомыми они не отличались ничем особенным: были маленькие, менее сантиметра в длину, неприметные и какие-то белесые. Их крылья всегда казались немного помятыми и имели такой вид, словно были посыпаны липкой серой пылью.
Единственной примечательной чертой в них было то, как они жили. В отличие от обычной моли эти насекомые гнездились в большом, похожем на пчелиный улей клубке, который висел на сломанной балке и представлял собой некоторое подобие шара из крошечных волокон, отходов, гнили и пережеванных частиц растений. Внутри этот шар пронизывал лабиринт из тысячи мелких ходов и каверн, в которых двигались и развивались слепые серые личинки, пока они не вырастали до нужного размера и не окукливались, чтобы вскоре после этого выползти на свет в виде неприметных мотыльков.
Они были совершенно безобидны, эти пасынки природы. Безобразные, маленькие чудовища, которые никому не могли причинить вреда и которых убивали, где бы они ни попадались. Каприз природы, лишенный способности выжить в беспощадной борьбе эволюции.
Но только до этого момента.
Мужчина прибыл в нанятом экипаже, но он отпустил его задолго до того, как добрался до этого квартала, чтобы пройти последние несколько сотен шагов пешком.
Когда он расплатился десятифунтовой банкнотой и ушел, не дожидаясь сдачи, кучер бросил на него удивленный взгляд и сразу же уехал, обрадованный возможностью покинуть общество этого странного, молчаливого человека, от которого, казалось, исходила зловещая, смертельно опасная аура.
Никто не видел незнакомца, когда он шел сюда. Он беззвучно переходил от одного развалившегося строения к другому, сам не зная, как же это должно выглядеть, но он был уверен, что сразу же узнает это, как только найдет.
Наконец он вошел в дом. После того как он обыскал комнату за комнатой, он попал сюда, наверх, на развалившийся чердак.
Здесь он обнаружил моль.
Долго, час за часом, он стоял, оцепенев, словно статуя, пока, казалось, сам не стал частью этого пыльного, запущенного дома.
И все-таки он что-то делал.
Что-то темное и зловещее происходило с этими маленькими, безобидными насекомыми. Сами они это совершенно не чувствовали, а их примитивная нервная система даже не осознавала это изменение. У них не было ничего, что могло бы сравниться с мозгом или что было бы в состоянии мыслить.
Но когда это изменение закончилось, они уже не были безобидными маленькими вредителями.
Они превратились в убийц.
Незнакомец ушел, прежде чем солнце опустилось за горизонт и снова насекомые не обратили на него никакого внимания, так как он принадлежал к миру, который навсегда останется странным, чужим и непонятным для примитивных органов чувств маленьких насекомых. Мужчина вернется сюда этим вечером и на следующий, но они и этого не заметят.
Для моли ничего не изменилось. Мир был таким же, как всегда: большим, непонятным, и полным опасности и добычи.
И все же насекомые стали другими…
Когда в следующий раз на город опустились сумерки и из дома вылетел рой крошечных, безобразных мошек, чтобы обследовать ближайшие окрестности в поисках пищи, от основного роя отделилась небольшая часть насекомых и беззвучно полетела на запад.
Вместе с ними летела смерть.

* * *

С сумерками на город опустилась тишина и темнота, такая темнота, которая действовала угнетающе, и такая тишина, которая напоминала мне тишину в каменном мавзолее.
Я продолжал корить себя. Говард покинул библиотеку и ушел в свою комнату, и с тех пор я его больше не видел; он не вышел даже к ужину.
Чарльз, мой новый мажордом и – пока я еще не нанял достаточно персонала – в одном лице также кучер, дворецкий и помощник по кухне, много раз стучал в его дверь и звал на ужин, но он так и не пришел.
А сейчас я сам стоял перед дверью комнаты для гостей, в которой проживали Рольф и Говард; но я стоял здесь уже давно, пять, а может быть, и десять минут, и никак не мог набраться мужества, чтобы постучать.
После того как Говард ушел, до меня постепенно дошло, как сильно его обидели мои слова.
Если уж Говард не был моим другом, то тогда я не знаю, что же можно назвать дружбой. Он не раз рисковал жизнью, чтобы спасти меня. Если бы он не заботился обо мне – о чужом человеке, с которым его связывало только то, что тот случайно оказался внебрачным сыном его умершего друга, – то, вероятно, и сегодня он мог бы спокойно сидеть в своем маленьком пансионе на севере Лондона и ни о чем не беспокоиться.
Но он поступил иначе, он принял меня с распростертыми объятиями, как родного сына. Он сменил свое обеспеченное существование и свою жизнь замкнутого чудака, над которым, возможно, потешаются, но которому не желают зла, на жизнь вечно гонимого.
И я отблагодарил его за это своим недоверием! Какой же я идиот!
Я решительно поднял руку и постучал. Я не получил ответа, но я на него и не рассчитывал. Постучал еще раз, подождал несколько секунд и нажал на ручку.
Она со скрипом опустилась и отломалась.
Я удивленно уставился на оцинкованный кусок металла в моей руке. Его поверхность была вся в пятнах и трещинах, а из сломанного болта посыпалась мелкая бурая ржавчина, напоминавшая засохшую кровь.
У дверной ручки был такой вид, как будто она пролежала сто лет в сырой земле.
Я испуганно вздрогнул, когда дверь резко распахнулась и из нее выглянул Говард. В полутьме, которая царила здесь в коридоре, я не мог рассмотреть выражение его лица, но его голос звучал холодно и отчужденно.
– Почему ты не входишь, а начинаешь ломать дверь? – спросил он.
Я нервно улыбнулся, прошел мимо него в комнату и повертел в руках сломавшуюся ручку.
Говард аккуратно прикрыл за собой дверь, но из предосторожности не стал запирать ее на замок. С этой стороны двери ручка тоже выпала; нам было бы трудно выбраться из помещения, если бы замок защелкнулся.
– Почему ты ломаешь замки? – спросил Говард. – Тебе разонравился дом? – При этих словах его лицо оставалось абсолютно бесстрастным – их шутливое звучание было обманчивым.
– Я… не понимаю… – пробормотал я. – Я как обычно прикоснулся к ручке, даже не нажимал на нее.
– Это старый дом, – сказал Говард, пожимая плечами. – Может быть, тебе лучше вызвать слесаря и привести все в порядок. Что ты хочешь?
Я посмотрел ему в глаза, положил сломанную ручку на каминную полку и опустил голову.
– Извиниться, – сказал я. – То, что я сказал, было довольно глупо. Я сожалею об этом.
Говард кивнул.
– Я верю тебе, Роберт. Не принимай это близко к сердцу, я тоже реагировал не слишком интеллигентно. – Внезапно он улыбнулся, и на этот раз улыбка была искренней. – В сущности, в этом моя вина. Было довольно глупо с моей стороны таскать с собой этот паспорт. Я должен был бы поблагодарить тебя вместо того, чтобы набрасываться с упреками. Паспорт мог бы попасть в руки к кому-нибудь другому.
Я облегченно вздохнул, повернулся и хотел ответить.
Но не сделал этого. Мой взгляд упал на кровать Говарда, и слова, которые я с таким трудом подобрал, застряли у меня в горле.
На неубранной постели лежал чемодан Говарда. Его крышка была откинута, а на постели в беспорядке были разбросаны личные вещи и одежда Говарда.
– Ты… собираешь чемодан? – спросил я, запинаясь.
– Как видишь. – Говард поспешил мимо меня к кровати, запихнул скомканную рубашку в чемодан и захлопнул крышку. – Я уезжаю завтра утром, – сказал он. – Первым поездом в Дувр.
– Но ты…
Я в смятении запнулся, лихорадочно ища подходящие слова. В моем желудке снова возник ледяной комок. Я был близок к отчаянию.
– Пожалуйста, Говард, – тихо сказал я. – Мне очень жаль. Я… не хотел этого говорить. Я не хотел.
– Мой отъезд не связан с тем, что произошло у нас, – перебил меня Говард. Его голос звучал совершенно бесстрастно, так холодно, словно он разговаривал с чужим ему человеком, которого он к тому же не очень-то и жаловал.
Он был холодно вежлив.
– Но тогда почему? Почему такой поспешный отъезд?
– Он не поспешный, – спокойно сказал Говард. – Ты переоцениваешь свою значимость, Роберт. Я уехал бы в любом случае. – Он пожал плечами. – Может быть, на день–два позже. Но я должен уехать.
Его слова задевали меня как пощечины.
– И почему? – спросил я.
– Это не связано с тобой. Это дело касается только меня одного. Оно связано с Ван дер Гроотом и теми людьми, которые его послали.
– Ван дер Гроот? Что с ним? Я считал, что полиция…
– Арестовала его, – перебил меня Говард. Взгляд, которым он меня измерил, однозначно показал мне, что, по его мнению, это дело меня совершенно не касалось. Особенно сейчас. – Но дело не в нем. Ван дер Гроот слишком мелкая сошка. Опасны люди, которые стоят за ним. Это дело совершенно не связано с тобой, Роберт. Это… старые счеты, с которыми мне уже давно надо было разобраться.
– Могу ли я… как-то искупить свою вину? – тихо спросил я. – Я совершил ошибку. И очень сожалею об этом. Больше я ничего не могу сказать.
– В этом нет никакой необходимости, – возразил Говард. – А что касается ошибок, то нам не в чем себя упрекнуть. Мне следовало лучше все взвесить. Такой человек как я не должен вообще иметь друзей.
– Говард, я…
– Я имею в виду не то, о чем ты сейчас подумал, – быстро сказал он. – Когда-нибудь ты это сам поймешь, Роберт. Не сейчас. – Он улыбнулся, вытащил сигару из кармана жилетки и повертел ее в руках, но не стал зажигать. Потом резко сменил тему.
– Что с письмом, которое я тебе передал? – спросил он. – На нем, кажется, был официальный штамп. Если тебе нужна моя помощь или помощь доктора Грея…
Несколько секунд я озадаченно смотрел на него, не понимая, что он вообще имел в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38