Он направился прямо на вражеские стрелы к обрывистым берегам, которые охранялись конными и пешими воинами. Поток уносил и заливал его солдат, и казалось, что их ведет безумец, а не разумный и осмотрительный вождь. Все же упорно продолжая переправу и с великим трудом одолев мокрый и скользкий от грязи подьем, Александр сразу же вынужден был вступить в сражение при полном беспорядке в своем войске; противники схватились один на один, пока Александру удалось кое-как перестроить своих переправившихся воинов. Враги наседали с криком; конница бросилась на конницу; сражались копьями, и, когда копья сломались, стали рубиться мечами. Многие пробились к Александру (он был приметен своим щитом и шлемом с гребнем, по обе стороны которого торчало по перу изумительной величины и белизны); дротик попал сквозь просвет в панцире, но не поранил Александра. Двое персидских полководцев, Ресак и Скифридат, вместе устремились на него; он увернулся от Скифридата, а на Реса-ка, закованного в латы, бросился сам. Копье у него сломалось, он выхватил кинжал. Полководцы схватились врукопашную; Скифридат подскакал сбоку и, стремительно приподнявшись, ударил Александра персидским мечом. Шлем едва выдержал удар, гребень с одним пером отлетел, и лезвие меча коснулось волос Александра. Скифридат замахнулся вновь, но его опередил Черный Клит, пронзив копьем насквозь. Под мечом Александра пал и Ресак.
В опасном и трудном положении находилась конница, когда переправилась македонская фаланга и начала стягиваться пехота. Ее удара персы не выдержали. Неприятель сопротивлялся слабо и недолго; все, кроме греческих наемников, обратились в бегство. Последние выстроились возле какого-то храма и хотели сдаться Александру под честное слово. Но тот, движимый скорее гневом, чем рассудком, первым напал на них. Именно на этом месте оказалось больше всего раненых и убитых, потому что здесь македонцам пришлось схватиться с мужественными воинами, потерявшими всякую надежду. Варвары тем временем успели бежать. Их почти не преследовали (Плутарх: «Александр»; 16).
От Граника Александр двинулся на Сарды. В 70 стадиях от города его встретил Мифрен, фрурарх кремля, и важнейшие люди города: они сдали ему Сарды, а Мифрен вручил кремль и сокровища, там находившиеся. Александр оставался в Сардах столько, сколько требовали лидийские дела, и оттуда отправился в Эфес. Наемники, стоявшие в Эфесе, бежали. Вступив в город, Александр восстановил здесь демократию, а подати, шедшие раньше царю, велел уплачивать Артемиде. Алкимаха, сына Агафокла, Александр послал к тем эолийским городам и тем ионийцам, которые еще находились под властью персов. Он приказал всюду уничтожать олигархию и восстанавливать демократическое правление, разрешать всем жить на их землях й отменить подати, которые платились варварам.
Сам он из Эфеса пошел к Ми-лету. Внешний город, покинутый гарнизоном, он взял сходу и расположился там лагерем, а к стенам внутреннего города велел подвести машины. Через короткое время часть стен оказалась разрушена, а другая сильно разбита, и Александр повел свое войско на приступ через развалины и проломы. Под натиском македонцев, напиравших со всех сторон, милетя-не и наемники, которым поручена была оборона крепости, обратились в бегство. Но большинство из них оказалось перебито, так как Милет был блокирован с суши и моря. Оставшимся в живых 300 наемникам-эллинам Александр предложил вступить в свое войско, а милетянам даровал свободу.
Покончив с этими делами, он пошел в Карию, так как ему сообщили, что в Галикарнассе собралась немалая сила варваров и чужеземцев. Александр велел засыпать ров перед городом, а к стенам придвинуть башни и осадные машины. Все попытки осажденных уничтожить их были отбиты с немалым для них уроном. Родосец Мемнон, руководивший обороной, вскоре понял, что при сложившемся положении вещей не сможет долго выдерживать осаду: часть стены уже обрушилась, часть пошатнулась; много воинов погибло при вылазках. Учтя все это, Мемнон велел поджечь город и, оставив в акрополе самый лучший отряд со всем снаряжением, велел перевезти остальных на Кос. Когда Александр узнал о происшедшем, то велел сравнять город с землей, а засевших в крепости оставить пока без внимания — большого значения это уже не имело. Правительницей Карии он поставил Аду, дочь Гекатомна.
Зимние месяцы Александр потратил на покорение Ликии и Пам-филии, желая завладеть побережьем и лишить базы вражеский флот. Заняв после двухмесячной осады Килену, он повел войско в Гордий, который считался столицей древней Фригии. Здесь он поднялся в кремль, где находился дворец родоначальника фригийских царей Гордия и его сына Мидаса. Ему очень хотелось осмотреть повозку Гордия и узел на ярме этой повозки. Говорили, что тому, кто развяжет узел на ярме, предсказано владеть Азией. Узел был связан из лыка дикой вишни, и в нем не было видно ни конца ни начала. Александр не мог разгадать загадку узла, оставить же узел не развязанным он не хотел, чтобы это не вызвало волнения и толков в народе. Одни рассказывают, что он разрубил узел мечом. Аристобул же пишет, что он просто вынул загвоздку из дышла, после чего легко снял ярмо, не развязывая узла. Во всяком случае, все присутствовавшие при этом остались в убеждении, что пророчество сбывается на Александре.
На следующий день он выступил в Анкиру, город Галатии. Тут к нему пришло посольство от паф-лагонцев с заявлением, что народ их сдается Александру, вступает с ним в переговоры, но просит не — входить в их землю с войском. Александр распорядился, чтобы пафла-гонцы были подчинены Калату, сатрапу Фригии; сам же устремился в Каппадокию и взял всю землю по ту сторону реки Галиса и еще большое пространство за ней. Отсюда он двинулся к Киликийским воротам (Арриан: 2; 3-4). Он знал, что Киликия защищена непрерывной крутой и обрывистой цепью гор, которая начинается у моря и, как бы описав дугой залив, снова возвращается другим своим концом к морю. Через эту горную цепь в том месте, где море наиболее вдавалось в берега, вели три узких и крутых прохода. Войти в Киликию можно было лишь по одному из них. Арсам, сатрап Киликии, вместо того, чтобы сосредоточить все свои войска в проходах, был занят тем, что опустошал свою страну огнем и мечом. Он хотел оставить македонцам лишь голую и бесплодную землю. Когда Александр с легкими частями вступил в проход, персидская стража бежала, бросив свои посты. Овладев таким образом самым узким местом прохода, которое называлось «воротами», Александр, как говорят, сам удивился своему счастью: он признался, что мог быть завален камнями, если бы нашлось, кому сбрасывать их на идущее внизу войско. Дорога едва давала возможность идти по ней четырем воинам в ряд; гора нависала над дорогой, не только узкой, но и обрывистой, а также часто пересекаемой потоками, текущими с гор (Курций Руф: 3; 4). На следующий день на заре Александр прошел со всем войском через ворота и вторгся в Киликию. Там ему сообщили, что Арсам, думавший раньше сохранить для персов Таре, теперь, узнав о переходе Александра через «ворота», собирается оставить город; тарсяне же боятся, что он прежде его разграбит. Услышав об этом, Александр устремился к Тарсу с конницей и самыми быстрыми отрядами легковооруженных. Арсам, узнав о его стремительном приближении, поспешно бежал из Тарса к Дарию, не успев нанести городу никакого ущерба (Арриан: 2; 4).
Радость македонцев была омрачена болезнью Александра. По словам одних, болезнь эта случилась от усталости, по словам других, от того, что царь выкупался в ледяной воде Кидна. Из врачей никто не отваживался оказать ему помощь, считая, что перед этой болезнью они бессильны, и боясь, в случае неудачи, обвинений со стороны македонцев. Акарнанец Филипп тоже видел опасность положения Александра, но он надеялся на его дружелюбное отношение к себе и считал преступным избегать опасности, если в опасности царь. Филипп решил рискнуть, не останавливаясь в лечении перед самыми крайними средствами. Он приготовил лекарство и убедил Александра стерпеть и выпить его, если он хочет поскорее выздороветь. В это время Парменион прислал из лагеря письмо, в котором настоятельно советовал остерегаться Филиппа, потому что Дарий будто бы подкупил его щедрыми подарками и обещанием выдать за него свою дочь, только бы он погубил Александра. Царь прочитал письмо и, не показав его никому из друзей, положил под подушку. В назначенный час вошел вместе с друзьями Филипп с чашей лекарства в руках. Александр передал ему письмо, а сам взял лекарство. Он пил, а Филипп в это время читал письмо Пармениона. Сразу стало ясно, что Филипп спокоен за свое лекарство. Письмо не испугало его; он только посоветовал Александру слушаться его и в дальнейшем: если он будет слушаться, то выздоровеет. Лекарство сначала подействовало очень сильно: Александр потерял голос; органы чувств почти перестали действовать, наступил обморок. Вскоре, однако, он оправился и почувствовал прилив сил и только тогда вышел показаться македонцам: вид его рассеял их уныние (Плутарх: «Александр»; 19). После этого он послал Пармениона к другим «воротам», которые находились на границе Кили-кии и Ассирии, велев заранее захватить проход и охранять его. Сам он с основными силами двинулся следом (Арриан: 2; 5). Парменион занял самую узкую часть дороги, а затем захватил Исс, также покинутый варварами. Продвинувшись оттуда, он вытеснил отряды, оборонявшие внутренние горные районы, и овладел дорогой. Александр продвинул армию к Иссу. Здесь надо было решать, идти ли дальше или ждать свежие силы из Македонии. Парменион высказал мнение, что другого более удобного места для сражения не найти: ведь силы обоих царей будут равны, узкий проход не сможет вместить большого количества людей, а македонцам надо избегать равнин и открытых полей, где их могут окружить и перебить в бою на два фронта. Его разумные доводы были приняты, и Александр решил дожидаться врага среди горных равнин.
Дарий тем временем уже был в Ассирии, в нескольких переходах от македонской армии. Греческие наемники усиленно уговаривали его вернуться на просторные равнины Месопотамии, где персы могли вполне использовать свою конницу, но царь отверг их предложения и вступил в горную Киликию. Он занял Исс вскоре после того, как македонцы покинули его, и таким образом оказался в тылу у Александра. Когда Александру сообщили об этом, он сначала отказывался верить в такую удачу, а затем сказал, что Дарий теперь у него в руках (Курций Руф: 3; 7-8).
Македонцы ночью выступили навстречу персам. На рассвете войско вышло из горных теснин, и Александр развернул его широким фронтом. С одной стороны была гора, с другой — море. Горы были заняты персами, и это внушало Александру опасения за судьбу правого фланга. Он расположил здесь два полка — Кена и Пердикки. На левом крыле стояли полки Аминты, Птолемея и Мелеагра. Общее командование левым флангом было поручено Пармениону. Александр приказал ему не отходить от моря, чтобы всей армии не попасть в окружение варваров, которые рассчитывали благодаря своей численности обойти македонцев. Сам он расположился на правом фланге во главе фессалийской и македонской конницы. Пелопонесскую конницу он отправил на левый фланг к Пармениону. Лучники и легкая пехота заняли позиции перед фронтом войска.
Дарий построил свою армию на другом берегу Пинара. Против македонской фаланги он поставил 30 000 эллинских наемников, а по обоеим их сторонам 60 000 кар-даков (это были тоже гоплиты). Остальное множество легковооруженных и гоплитов бесполезно глубоким строем стояло за эллинами-наемниками и кардаками. Всего у царя было около 600 000 человек. Большую часть своей конницы Дарий расположил на правом крыле против Пармениона, так как здесь предполагал нанести решающий удар. Сам Дарий находился в середине всего строя.
Поняв, какая опасность угрожает Пармениону, Александр отослал ему всю фессалийскую конницу со своего фланга. Бой начался с того, что легкая пехота македонцев атаковала персов, засевших на горе, и легко отогнала их, заставив снизу бежать наверх. Затем македонцы перешли в наступление по всему фронту, в то время как персы ожидали их, стоя на своем берегу. Оказавшись на расстоянии полета стрелы, воины, окружавшие Александра, и сам Александр первыми бросились к реке, чтобы своим стремительным напором напугать персов и схватиться поскорее врукопашную. Случилось так, как и предполагал Александр. Как только дело дошло до рукопашной, левое крыло персидского войска обратилось в бегство; Александр и его воины одержали здесь блестящую победу.
Но из-за стремительного движения по пересеченной местности македонская фаланга разорвалась в нескольких местах — и эллинские наемники Дария бросились на македонцев как раз там, где видели, что строй наиболее разорван.
Завязалась жаркая схватка: наемники старались столкнуть македонцев в реку и вырвать победу для своих уже бегущих соратников.
В это время полки правого фланга, видя, что персы, стоявшие против них, уже бегут, повернули на наемников в помощь своим теснимым товарищам. Атакованные с фланга и фронта наемники были таким образом опрокинуты и перебиты. Пока происходили эти события, персидская конница, выступившая против Пармениона, переправилась через реку и накинулась на отряды фессалийцев. Тут завязалась жаркая конная схватка, но персы дрогнули, как только узнали, что отряд наемников перебит, а Дарий бежал. В самом деле, царь бежал одним из первых, едва только увидел, что левое крыло дрогнуло перед Александром. Вслед за ним бежали вельможи, а потом бегство стало бесповоротным и всеобщим. Масса народа сталкивалась на узких дорогах, в страхе и беспорядке давя друг друга. Число убитых доходило до 100 000, причем всадников пало не меньше 10 000 (Арриан: 2; 8— 11).
Победители ворвались в лагерь Дария и разграбили его. По персидскому обычаю здесь было множество женщин. Захвачены были мать и жена Дария, его малютка сын и две дочери (Курций Руф: 3; 11). Александр нисколько не изменил их прежнего образа жизни и не лишил их прежних почестей; денег на себя они получили больше, чем при Дарий. Самая же великая и воистину царственная милость для благородных и целомудренных женщин, ставших пленницами, заключалась в том, что они не слышали оскорблений в свой адрес, а жили словно бы не в лагере врага, а в девичьем тереме. А между тем рассказывают, что жена Дария была первой красавицей из всех цариц, а дочери ни в чем не уступали ей. И вот когда они оказались в полной его власти, Александр даже не дотронулся до них. Он вообще был равнодушен к женщинам и не знал до брака ни одной их них, кроме Барсины, вдовы Мемнона, которая попала в плен уже позже, под Дамаском.
С этого времени простота Александра стала подвергаться все большим испытаниям. Несмотря на то, что царский обоз остался в Дамаске, в лагере под Иссой македонцы захватили огромные богатства. Когда Александр после боя пошел мыться в походную баню Дария, то увидел множество кувшинов, кружек, ванн, флаконов для духов, все из золота, тонкой работы. Из бани он перешел в палатку, поражавшую высотой и размерами, с изумительными ложами, столами и посудой. Тогда Александр сказал, взглянув на друзей: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать».
Впрочем, зараза роскоши долго не приставала к нему. Александр был чрезвычайно умерен в еде. Известны его слова, сказанные царице Карий. Та ежедневно посылала ему множество изысканных кушаний и пирожных и, наконец, отправила своих поваров и хлебников, считавшихся самыми искусными. Александр сказал, что ему ничего этого не нужно, у него есть лучшие повара, которых дал ему его воспитатель Леоннат: для завтрака — ночной поход, а для обеда — скудный завтрак.
И к выпивке он был менее склонен, чем это казалось. Он долго оставался за столом, но больше говорил, чем пил, и, потягивая из чаши, всегда заводил долгую беседу, если у него было время. Ни вино, ни сон, ни забава, ни жена, ни зрелища не могли отвлечь его от дел, как это бывало с другими военачальниками. Об этом свидетельствует сама жизнь его, очень короткая и полная всяких дел. На досуге он, встав, прежде всего, приносил жертву ботам, а затем завтракал сидя. День он проводил на охоте, за распоряжениями по войску, судебными делами или за чтением. В дороге, если не надо было спешить, он учился стрелять из лука или тому, как вскакивать или ссаживаться с колесницы на ходу. В качестве забавы он, судя по дворцовому дневнику, часто охотился на лисиц и птиц. Остановившись где-нибудь, он, собираясь мыться и умащаться, обычно спрашивал тех, кто распоряжался хлебниками и поварами, готово ли у них все к обеду. Обедать он начинал поздно, уже в сумерках, и с удивительным вниманием и заботой относился к тому, чтобы за его столом всех угощали одинаково и никого не обошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106