Независимо от того, радовал или огорчал он слушателей своими речами, его слова никогда никого не оставляли равнодушным. И этим он был обязан своей тетке. «Я всегда считала, что необходимо высказывать то, что у тебя на сердце», – объясняла Мими, чей строгий, высокомерный и нравоучительный тон можно уловить в речах Леннона, особенно в период после его ухода из «Битлз», когда он стал изображать из себя пророка. С самого начала тексты его песен звучали органично, искренностью и резкостью они выгодно отличались от обычной для песен того времени слащавости и набора избитых клише или от многоговорения главного соперника Леннона – Боба Дилана.
Тем не менее, когда маленькому Джону надо было переходить от разговорного языка к письменному, начинались серьезные проблемы. Представьте себе изумление учителей, когда они поняли, что блестящий ребенок, который обожал читать и использовал богатейший словарный запас, не мог правильно произнести по буквам самые простые слова. Он переставлял местами буквы, писал вместо нужного слова другое, схожее по звучанию. И только через много лет Леннон узнал, что причина этих детских ошибок (равно как и неспособность к правильному спеллингу, которой он страдал на протяжении всей жизни) заключалась в дислексии, довольно часто встречающемся неврологическом недуге.
Этот недостаток, пожалуй, пошел Леннону на пользу, позволив не просто использовать при сочинении песен инверсию, но и с ее помощью видоизменять целые мелодические фразы, которые он «одалживал» направо и налево. Он никогда не писал песен в одной определенной тональности, предпочитая использовать модальные ноты, которые позволяют переходить из одной тональности в другую. Кстати, он всегда был в восторге от совершенно случайно обнаруженного эффекта – звука магнитофонной записи, пущенной в обратную сторону. Однажды вечером он вернулся в студию под приличным кайфом и захотел еще раз прослушать свою последнюю песню «Rain», записанную под аккомпанемент басовых трубок волынки. Пленка была перемотана наоборот, и диссонирующая симфония, которую он услышал, обрадовала Джона. Кстати, он использовал эту запись в конце пластинки, и с того дня «Битлз» стали королями инверсивной записи.
Влияние дислексии особенно явственно заметно в его текстах. И если Джон решил стать рок-музыкантом после того, как в пятнадцать лет впервые услышал песню «Heartbreak Hotel» в исполнении Элвиса Пресли, то стихотворение «Джебберуоки» из сборника «Зазеркалье» надоумило Леннона обратиться к юмору и сюрреализму, которыми так насыщены его песни. «Слова-вешалки» Льюиса Кэрролла, полученные путем слияния воедино двух близких по значению слов, неизменно восхищали его. Овладение именно этим приемом привело впоследствии к одному из самых знаменитых диалогов с журналистами, когда на вопрос: «А вы Моды или Рокеры?», Джон ответил: "Ни то, ни другое, мы – мокеры". Используя все тот же принцип «вешалки», он написал «At the Dennis», вошедшую в книгу «In His Own Write», перефразируя слово в слово урок из «Англо-итальянского разговорника» профессора Карло Бароне.
С этой точки зрения песню «I An the Walrus» можно считать самой блестящей художественной удачей, поскольку синтез игры слов и нот, достигнутый автором, вызывает то же колдовское очарование, которое так восхитило его в «Джебберуоки».
Помимо дислексии, Джон страдал близорукостью и астигматизмом. Несмотря на то, что в детстве эти легко устранимые недостатки не создавали для него более серьезных проблем, чем разбитые время от времени очки, маниакальная сосредоточенность на них Джона превратила проблему с глазами в идею-фикс, оказавшую глубокое разрушительное влияние на всю его будущую жизнь. То, что у мальчика плохое зрение, обнаружилось только в одиннадцать лет. Несмотря на это, после прохождения курса лечения первобытным криком он утверждал, что стал неважно видеть именно в тот период, когда расстались его родители. «Я все перенес на глаза, чтобы не видеть, что происходит». В действительности, все Ленноны отличались плохим зрением, как и длинным носом. Трудности Джона начались тогда, когда он отказался «обезобразить» себя очками. А без них он плохо видел. Мир представлялся ему мутным и расплывчатым. В кино он просил приятелей объяснять, что происходит на экране. Чтобы не заблудиться на улице, ему приходилось переходить от одного указателя к другому. Как-то раз, катаясь на велосипеде, он на полном ходу врезался в стоявший автомобиль и избежал серьезных травм только благодаря тому, что перелетел через машину, совершив настоящий акробатический прыжок. Но самое главное заключалось в том, что слепота, на которую Джон обрек себя сам, имела серьезнейшие последствия для его умственного и чувственного развития.
Отчетливо Джон видел только то, что находилось у него под носом. (Именно по этой причине он всегда слегка приподнимал голову, а вовсе не для того, чтобы выразить свое презрение к окружающим, как можно было подумать.) Тогда же у него появилась привычка обособляться от мира и заниматься самоанализом. Но это было еще не все: умственное зрение напрямую зависит от зрения глазного. Сочиняя, Леннон работал наподобие лаборанта перед микроскопом, собирая воедино словесные и музыкальные частицы. Он использовал примитивные элементы, одно– или двухнотное песнопение, какой-нибудь гул, неясный мотив, оперируя настолько же ограниченным слухом, насколько ограниченным было его зрение. Когда много позднее продюсер Джордж Мартин дал ему послушать «Дафниса и Хлою», он был не в состоянии уловить музыку, находя мелодии «слишком длинными». Так что нет ничего удивительного в том, что самой проникновенной мелодией его песен стала тема размером в терцию английской считалочки «Три слепых мышонка», из которой получились и «АН You Need Is Love», и «Instant Karma», и «My Mummy's Dead». Даже на своем автоответчике Джон использовал ту же мелодию.
Чувство неловкости, которое испытывал Джон при общении с окружающими, подталкивало его к стремлению контролировать ситуацию, изображая «ученую блоху». Но такая тактика приводила к еще большей изоляции, образовывая между ним и остальным миром подобие оркестровой ямы, через которую актер обращается к зрительному залу. Чтобы найти контакт с ровесниками, он попытался навести страх на всю округу, но подобное поведение стоило ему отчисления из детского сада. Когда позднее, в августе 1946 года, Мими записала Джона в начальную школу, во избежание неприятностей она поставила условие, что будет ежедневно провожать племянника до школы и встречать после занятий. Однако Джон так категорически возражал, что тетка была вынуждена отступить. В школе Джон быстро снискал себе самую дурную репутацию. "Мы все немного побаивались его, – вспоминает одна из одноклассниц Джона. – Наши матери постоянно косились на него, как бы говоря нам: «Держись подальше от этого мальчишки!»
Кстати, первая дружба Джона завязалась именно в драке. Однажды, когда светловолосый восьмилетний Пит Шотгон проходил через пустырь, расположенный возле школы, спрятавшийся Джон выскочил к нему и пригрозил отдубасить, если тот не пообещает никогда больше не называть Джона обидным прозвищем «Винни», которое приводило его в бешенство. Пит принял вызов, и мальчишки бросились друг на друга. Джон, будучи на год старше, взял верх и вырвал у противника требуемое обещание. Но стоило ему отпустить Пита, как тот отбежал подальше и тут же принялся кричать: «Винни! Винни! Винни!»
«Ну, Шоттон, ты мне за это заплатишь!» – бросил Джон с перекошенным от злости лицом и погрозил кулаком.
«А ты, Леннон, сначала меня поймай!» – прокричал в ответ Пит.
Какое-то время мальчишки стояли, меряя друг друга взглядами, пока Пит не заметил, что выражение лица противника стало меняться. «Его лицо, – вспоминает Пит, – постепенно растянулось в широченную улыбку». С этого дня они стали неразлучными друзьями.
Тесные отношения Джона с Питом положили начало его сближению с другими детьми. «Никогда больше я не встречал такой сильной личности, такого индивидуализма, – скажет позже Пит. – И тем не менее он постоянно нуждался в союзнике». И даже не в одном. «Меня неизменно окружали три, четыре или пять приятелей, которые одновременно оказывали мне поддержку и подчинялись мне. А я всегда был вожаком», – вспоминал Джон. Он формировался как личность в среде молодежных группировок, которые в некотором роде можно считать прототипом «Битлз». Этот феномен относится к целому культурному слою – молодежной среде Ливерпуля, где в конце пятидесятых противоборствующие уличные банды постепенно превратились в агрессивные музыкальные ансамбли. Важнейшей чертой ленноновских банд было то, что они являлись как бы продолжением его собственной личности. Леннон уделял большое внимание идеологической обработке единомышленников. Подобно ему, они должны были отрицать любые традиционные формы власти. «Родители – это не Господь Бог, – объяснял он им. – Посмотрите на меня: я вообще не живу со своими родителями».
В течение долгих лет Леннон вел непрерывную партизанскую войну против взрослого мира. В своем тихом квартале Джон и его друзья пользовались дурной репутацией. Они подкладывали петарды в почтовые ящики, звонили в двери домов после наступления ночи, разбивали уличные фонари, воровали в лавках пластинки, сдергивали трусики у девочек на улице, а однажды, за день до намечавшегося фейерверка, умудрились подорвать все приготовленные для него ракеты.
Шалости Леннона почти всегда оборачивались жестокими играми. Джон мог улечься посреди улицы рядом с опрокинутым велосипедом и ждать, пока не остановится какой-нибудь автомобиль. Водитель в ужасе выскакивал из машины, чтобы оказать помощь раненому ребенку. Но пока он открывал дверцу, жертва исчезала. Еще он любил названивать разным людям по телефону поздно ночью и глухим голосом запугивать их.
Одной из излюбленных мишеней Джона стал школьный учитель по имени Долсон, с которым во время войны случился серьезный нервный срыв. Как только Леннон прознал об этой слабости, он вцепился в беднягу, точно шакал. С наступлением темноты он набирал домашний номер Долсона и приглушенным угрожающим голосом говорил: «Где коробка? Нам нужна коробка!» На следующий день в школе, внимательно изучая лицо учителя, Джон пытался определить, возымели ли угрозы должный эффект. Довольно скоро, к величайшему наслаждению Джона и его приятелей, Долсон стал проявлять признаки беспокойства.
Когда Джон достиг школьного возраста, все члены семьи принялись настаивать на том, чтобы Мими записала мальчика в одно из престижнейших учебных заведений города – Ливерпульский институт; однако эта идея была ей не по душе, поскольку институт располагался в самом центре богемного квартала Ливерпуль 8, отличавшегося крайне нездоровой обстановкой. Так что в результате Джон оказался учеником школы, расположенной в одном из самых респектабельных жилых районов города – Калдерстоунз, находившемся в двух милях от Мендипса.
В сентябре 1952 года, за месяц до своего двенадцатилетия, Джон впервые переступил порог Куорри Бэнк Грэмма Скул, государственного учебного заведения, которое располагалось в массивном здании, построенном в псевдо-тюдорском стиле. Стены из кирпича и тесаного камня, деревянная обшивка и инкрустации – декорации и в самом деле были не рок-н-ролльные.
А школьная форма? Черные фуражка и пиджак, серые брюки и свитер, белая рубашка и черный галстук с бордовыми и золотыми полосками и вышитым школьным гербом. На левом кармане пиджака герб с изображением оленьей головы, обрамленной сверху четырьмя раковинами, под которой написано «Ex hoc metallo Virtutem» – «Из грубого металла выковываем совершенство».
Дисциплина была такой же суровой, как в знаменитых старых английских пансионах, и поддерживалась надзирателями и главным воспитателем, который назначал телесные наказания и записывал любые нарушения в специальную книгу.
Уровень обучения в Куорри Бэнк был очень высок, особенно во гуманитарным предметам. А поскольку в свое время эту школу окончили два премьер-министра от социалистической партии, в прессе ее окрестили «Итоном лейбористской партии».
Джон Леннон не проявлял особого рвения в учебе. Каждое утро тетке приходилось буквально вытаскивать его из кровати. Натянув ненавистную форму и проглотив на ходу завтрак, он прикреплял учебники к багажнику велосипеда и мчался вдоль Менлав авеню, останавливаясь на перекрестке с Вэйл-роуд, где его обычно поджидал Пит Шоттон, еще один ребенок из этого квартала, которого приняли в Куорри Бэнк. Леннон приезжал в школу заранее. Он старался не пропустить свой номер, с которым выступал перед мальчиками и девочками, собравшимися вокруг статуй у входа в Калдерстоунз-парк. Едва соскочив с велосипеда, он начинал ораторствовать перед толпой в академическом стиле, используя высокопарный слог.
Мег Дотерти, ставшая впоследствии Мег Дринкуотер, ученица женской школы Калдерстоунз, расположенной по соседству с Куорри Бэнк, вспоминает об этих выступлениях: «Джон был жутко надменным. И очень жестоким. Вечно выискивал нечто такое, чего все стыдились, – недружная семья, отец, которого не бывает дома, больная мать. Как только он видел, что у кого-то дела не в порядке, он хватался за это и рассказывал приятелям, которые открыто высмеивали бедолагу. Особенно мало было шансов у девочек, чтобы противостоять этим злобным насмешкам». Однако стоило упомянуть о какой-нибудь мелочи, которая смущала его, Джон мгновенно менял тему разговора. «Достаточно, например, было сказать: „А мы с папой и мамой ходили в кино“, как тут же возникал барьер, опускалась стена. И он сразу начинал говорить о чем-нибудь другом. Сам он никогда не отвечал серьезно, о чем бы его ни спрашивали. Все время юлил и отделывался шутками».
Джон был жестоким не только на словах; он набрасывался на любого, кто вызывал его раздражение. Как-то Мег приехала в школу на подержанном гоночном велосипеде, который получила в подарок на день рождения. Когда она подъехала к воротам Калдерстоунз-парка, Джон буквально висел у не,е на колесе. Собравшиеся ребята были настолько поражены при виде Мег и ее велосипеда, что не обратили на Джона никакого внимания. Это привело его в ярость, и он, поравнявшись с девочкой, наклонился вперед и столкнул ее на тротуар. В результате этого маневра Джон и сам не удержался в седле, но, падая в свою очередь на землю, все же умудрился разразиться злобным смехом. Когда Мег рассказывает эту историю, она неизменно приподнимает подол юбки и показывает шрам, оставшийся у нее на колене. Будучи одновременно агрессивным и постоянно настороже, Джон, как и все, кто старается нагнать страх на окружающих, в глубине души не был храбрецом. «Обычно он ходил, – вспоминает Пит Шоттон, – сгорбившись и опустив голову, словно перепуганный кролик, загнанный в угол, но готовый броситься вперед». Когда он атаковал, он делал это внезапно. А если оказывался перед более сильным и смелым соперником, старался смутить его своими сарказмами и, если номер не проходил, предпочитал смотаться. Джону и Питу нередко доставалось от старшего воспитателя, знаменитого Эрни Тейлора, но сколько бы ударов тростью ни обрушивалось на Леннона, он оставался все таким же. Более того, он стал изображать из себя этакого маргинала, которому совершенно безразлично, что он творит и как его за это наказывают.
Тетю Мими до такой степени расстраивали постоянные жалобы из школы, что она начала вздрагивать всякий раз, когда раздавался телефонный звонок. Ее собственные усилия, направленные на то, чтобы призвать Джона к порядку, давно потерпели фиаско. Как бы она его ни наказывала, все было тщетно. При этом ей нечего было рассчитывать на помощь Джорджа, который вечно закрывался от всего газетой. Джону исполнилось тринадцать лет, когда дело дошло до открытого противостояния.
Джон всю жизнь вспоминал то время. В письме к тете, написанном за год до смерти, он опять возвращался к старым обидам. Это может показаться странным, но больше всего он упрекал ее в жестоком к себе отношении. Он обвинял ее в том, что она швыряла в него хрустальные пепельницы и требовала от воспитателя, чтобы тот «врезал ему покрепче», чтобы парень «не слишком умничал».
Мими всегда унижала тех, с кем воевала. Именно так она победила Фредди. Однако против Джона такая тактика не сработала. И тогда она решила прибегнуть к жестокости. Джон в отместку тоже старался унизить ее, и в этом сражении пускал в ход любые средства. У него было достаточно обид на Мими: она запирала его дома, шпионила за ним, манипулировала им и лишала тех удовольствий, которые свободно доставались другим детям. Ну как ему было не восстать, тем более что он как раз вступал в самый конфликтный возраст, каким является отрочество!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Тем не менее, когда маленькому Джону надо было переходить от разговорного языка к письменному, начинались серьезные проблемы. Представьте себе изумление учителей, когда они поняли, что блестящий ребенок, который обожал читать и использовал богатейший словарный запас, не мог правильно произнести по буквам самые простые слова. Он переставлял местами буквы, писал вместо нужного слова другое, схожее по звучанию. И только через много лет Леннон узнал, что причина этих детских ошибок (равно как и неспособность к правильному спеллингу, которой он страдал на протяжении всей жизни) заключалась в дислексии, довольно часто встречающемся неврологическом недуге.
Этот недостаток, пожалуй, пошел Леннону на пользу, позволив не просто использовать при сочинении песен инверсию, но и с ее помощью видоизменять целые мелодические фразы, которые он «одалживал» направо и налево. Он никогда не писал песен в одной определенной тональности, предпочитая использовать модальные ноты, которые позволяют переходить из одной тональности в другую. Кстати, он всегда был в восторге от совершенно случайно обнаруженного эффекта – звука магнитофонной записи, пущенной в обратную сторону. Однажды вечером он вернулся в студию под приличным кайфом и захотел еще раз прослушать свою последнюю песню «Rain», записанную под аккомпанемент басовых трубок волынки. Пленка была перемотана наоборот, и диссонирующая симфония, которую он услышал, обрадовала Джона. Кстати, он использовал эту запись в конце пластинки, и с того дня «Битлз» стали королями инверсивной записи.
Влияние дислексии особенно явственно заметно в его текстах. И если Джон решил стать рок-музыкантом после того, как в пятнадцать лет впервые услышал песню «Heartbreak Hotel» в исполнении Элвиса Пресли, то стихотворение «Джебберуоки» из сборника «Зазеркалье» надоумило Леннона обратиться к юмору и сюрреализму, которыми так насыщены его песни. «Слова-вешалки» Льюиса Кэрролла, полученные путем слияния воедино двух близких по значению слов, неизменно восхищали его. Овладение именно этим приемом привело впоследствии к одному из самых знаменитых диалогов с журналистами, когда на вопрос: «А вы Моды или Рокеры?», Джон ответил: "Ни то, ни другое, мы – мокеры". Используя все тот же принцип «вешалки», он написал «At the Dennis», вошедшую в книгу «In His Own Write», перефразируя слово в слово урок из «Англо-итальянского разговорника» профессора Карло Бароне.
С этой точки зрения песню «I An the Walrus» можно считать самой блестящей художественной удачей, поскольку синтез игры слов и нот, достигнутый автором, вызывает то же колдовское очарование, которое так восхитило его в «Джебберуоки».
Помимо дислексии, Джон страдал близорукостью и астигматизмом. Несмотря на то, что в детстве эти легко устранимые недостатки не создавали для него более серьезных проблем, чем разбитые время от времени очки, маниакальная сосредоточенность на них Джона превратила проблему с глазами в идею-фикс, оказавшую глубокое разрушительное влияние на всю его будущую жизнь. То, что у мальчика плохое зрение, обнаружилось только в одиннадцать лет. Несмотря на это, после прохождения курса лечения первобытным криком он утверждал, что стал неважно видеть именно в тот период, когда расстались его родители. «Я все перенес на глаза, чтобы не видеть, что происходит». В действительности, все Ленноны отличались плохим зрением, как и длинным носом. Трудности Джона начались тогда, когда он отказался «обезобразить» себя очками. А без них он плохо видел. Мир представлялся ему мутным и расплывчатым. В кино он просил приятелей объяснять, что происходит на экране. Чтобы не заблудиться на улице, ему приходилось переходить от одного указателя к другому. Как-то раз, катаясь на велосипеде, он на полном ходу врезался в стоявший автомобиль и избежал серьезных травм только благодаря тому, что перелетел через машину, совершив настоящий акробатический прыжок. Но самое главное заключалось в том, что слепота, на которую Джон обрек себя сам, имела серьезнейшие последствия для его умственного и чувственного развития.
Отчетливо Джон видел только то, что находилось у него под носом. (Именно по этой причине он всегда слегка приподнимал голову, а вовсе не для того, чтобы выразить свое презрение к окружающим, как можно было подумать.) Тогда же у него появилась привычка обособляться от мира и заниматься самоанализом. Но это было еще не все: умственное зрение напрямую зависит от зрения глазного. Сочиняя, Леннон работал наподобие лаборанта перед микроскопом, собирая воедино словесные и музыкальные частицы. Он использовал примитивные элементы, одно– или двухнотное песнопение, какой-нибудь гул, неясный мотив, оперируя настолько же ограниченным слухом, насколько ограниченным было его зрение. Когда много позднее продюсер Джордж Мартин дал ему послушать «Дафниса и Хлою», он был не в состоянии уловить музыку, находя мелодии «слишком длинными». Так что нет ничего удивительного в том, что самой проникновенной мелодией его песен стала тема размером в терцию английской считалочки «Три слепых мышонка», из которой получились и «АН You Need Is Love», и «Instant Karma», и «My Mummy's Dead». Даже на своем автоответчике Джон использовал ту же мелодию.
Чувство неловкости, которое испытывал Джон при общении с окружающими, подталкивало его к стремлению контролировать ситуацию, изображая «ученую блоху». Но такая тактика приводила к еще большей изоляции, образовывая между ним и остальным миром подобие оркестровой ямы, через которую актер обращается к зрительному залу. Чтобы найти контакт с ровесниками, он попытался навести страх на всю округу, но подобное поведение стоило ему отчисления из детского сада. Когда позднее, в августе 1946 года, Мими записала Джона в начальную школу, во избежание неприятностей она поставила условие, что будет ежедневно провожать племянника до школы и встречать после занятий. Однако Джон так категорически возражал, что тетка была вынуждена отступить. В школе Джон быстро снискал себе самую дурную репутацию. "Мы все немного побаивались его, – вспоминает одна из одноклассниц Джона. – Наши матери постоянно косились на него, как бы говоря нам: «Держись подальше от этого мальчишки!»
Кстати, первая дружба Джона завязалась именно в драке. Однажды, когда светловолосый восьмилетний Пит Шотгон проходил через пустырь, расположенный возле школы, спрятавшийся Джон выскочил к нему и пригрозил отдубасить, если тот не пообещает никогда больше не называть Джона обидным прозвищем «Винни», которое приводило его в бешенство. Пит принял вызов, и мальчишки бросились друг на друга. Джон, будучи на год старше, взял верх и вырвал у противника требуемое обещание. Но стоило ему отпустить Пита, как тот отбежал подальше и тут же принялся кричать: «Винни! Винни! Винни!»
«Ну, Шоттон, ты мне за это заплатишь!» – бросил Джон с перекошенным от злости лицом и погрозил кулаком.
«А ты, Леннон, сначала меня поймай!» – прокричал в ответ Пит.
Какое-то время мальчишки стояли, меряя друг друга взглядами, пока Пит не заметил, что выражение лица противника стало меняться. «Его лицо, – вспоминает Пит, – постепенно растянулось в широченную улыбку». С этого дня они стали неразлучными друзьями.
Тесные отношения Джона с Питом положили начало его сближению с другими детьми. «Никогда больше я не встречал такой сильной личности, такого индивидуализма, – скажет позже Пит. – И тем не менее он постоянно нуждался в союзнике». И даже не в одном. «Меня неизменно окружали три, четыре или пять приятелей, которые одновременно оказывали мне поддержку и подчинялись мне. А я всегда был вожаком», – вспоминал Джон. Он формировался как личность в среде молодежных группировок, которые в некотором роде можно считать прототипом «Битлз». Этот феномен относится к целому культурному слою – молодежной среде Ливерпуля, где в конце пятидесятых противоборствующие уличные банды постепенно превратились в агрессивные музыкальные ансамбли. Важнейшей чертой ленноновских банд было то, что они являлись как бы продолжением его собственной личности. Леннон уделял большое внимание идеологической обработке единомышленников. Подобно ему, они должны были отрицать любые традиционные формы власти. «Родители – это не Господь Бог, – объяснял он им. – Посмотрите на меня: я вообще не живу со своими родителями».
В течение долгих лет Леннон вел непрерывную партизанскую войну против взрослого мира. В своем тихом квартале Джон и его друзья пользовались дурной репутацией. Они подкладывали петарды в почтовые ящики, звонили в двери домов после наступления ночи, разбивали уличные фонари, воровали в лавках пластинки, сдергивали трусики у девочек на улице, а однажды, за день до намечавшегося фейерверка, умудрились подорвать все приготовленные для него ракеты.
Шалости Леннона почти всегда оборачивались жестокими играми. Джон мог улечься посреди улицы рядом с опрокинутым велосипедом и ждать, пока не остановится какой-нибудь автомобиль. Водитель в ужасе выскакивал из машины, чтобы оказать помощь раненому ребенку. Но пока он открывал дверцу, жертва исчезала. Еще он любил названивать разным людям по телефону поздно ночью и глухим голосом запугивать их.
Одной из излюбленных мишеней Джона стал школьный учитель по имени Долсон, с которым во время войны случился серьезный нервный срыв. Как только Леннон прознал об этой слабости, он вцепился в беднягу, точно шакал. С наступлением темноты он набирал домашний номер Долсона и приглушенным угрожающим голосом говорил: «Где коробка? Нам нужна коробка!» На следующий день в школе, внимательно изучая лицо учителя, Джон пытался определить, возымели ли угрозы должный эффект. Довольно скоро, к величайшему наслаждению Джона и его приятелей, Долсон стал проявлять признаки беспокойства.
Когда Джон достиг школьного возраста, все члены семьи принялись настаивать на том, чтобы Мими записала мальчика в одно из престижнейших учебных заведений города – Ливерпульский институт; однако эта идея была ей не по душе, поскольку институт располагался в самом центре богемного квартала Ливерпуль 8, отличавшегося крайне нездоровой обстановкой. Так что в результате Джон оказался учеником школы, расположенной в одном из самых респектабельных жилых районов города – Калдерстоунз, находившемся в двух милях от Мендипса.
В сентябре 1952 года, за месяц до своего двенадцатилетия, Джон впервые переступил порог Куорри Бэнк Грэмма Скул, государственного учебного заведения, которое располагалось в массивном здании, построенном в псевдо-тюдорском стиле. Стены из кирпича и тесаного камня, деревянная обшивка и инкрустации – декорации и в самом деле были не рок-н-ролльные.
А школьная форма? Черные фуражка и пиджак, серые брюки и свитер, белая рубашка и черный галстук с бордовыми и золотыми полосками и вышитым школьным гербом. На левом кармане пиджака герб с изображением оленьей головы, обрамленной сверху четырьмя раковинами, под которой написано «Ex hoc metallo Virtutem» – «Из грубого металла выковываем совершенство».
Дисциплина была такой же суровой, как в знаменитых старых английских пансионах, и поддерживалась надзирателями и главным воспитателем, который назначал телесные наказания и записывал любые нарушения в специальную книгу.
Уровень обучения в Куорри Бэнк был очень высок, особенно во гуманитарным предметам. А поскольку в свое время эту школу окончили два премьер-министра от социалистической партии, в прессе ее окрестили «Итоном лейбористской партии».
Джон Леннон не проявлял особого рвения в учебе. Каждое утро тетке приходилось буквально вытаскивать его из кровати. Натянув ненавистную форму и проглотив на ходу завтрак, он прикреплял учебники к багажнику велосипеда и мчался вдоль Менлав авеню, останавливаясь на перекрестке с Вэйл-роуд, где его обычно поджидал Пит Шоттон, еще один ребенок из этого квартала, которого приняли в Куорри Бэнк. Леннон приезжал в школу заранее. Он старался не пропустить свой номер, с которым выступал перед мальчиками и девочками, собравшимися вокруг статуй у входа в Калдерстоунз-парк. Едва соскочив с велосипеда, он начинал ораторствовать перед толпой в академическом стиле, используя высокопарный слог.
Мег Дотерти, ставшая впоследствии Мег Дринкуотер, ученица женской школы Калдерстоунз, расположенной по соседству с Куорри Бэнк, вспоминает об этих выступлениях: «Джон был жутко надменным. И очень жестоким. Вечно выискивал нечто такое, чего все стыдились, – недружная семья, отец, которого не бывает дома, больная мать. Как только он видел, что у кого-то дела не в порядке, он хватался за это и рассказывал приятелям, которые открыто высмеивали бедолагу. Особенно мало было шансов у девочек, чтобы противостоять этим злобным насмешкам». Однако стоило упомянуть о какой-нибудь мелочи, которая смущала его, Джон мгновенно менял тему разговора. «Достаточно, например, было сказать: „А мы с папой и мамой ходили в кино“, как тут же возникал барьер, опускалась стена. И он сразу начинал говорить о чем-нибудь другом. Сам он никогда не отвечал серьезно, о чем бы его ни спрашивали. Все время юлил и отделывался шутками».
Джон был жестоким не только на словах; он набрасывался на любого, кто вызывал его раздражение. Как-то Мег приехала в школу на подержанном гоночном велосипеде, который получила в подарок на день рождения. Когда она подъехала к воротам Калдерстоунз-парка, Джон буквально висел у не,е на колесе. Собравшиеся ребята были настолько поражены при виде Мег и ее велосипеда, что не обратили на Джона никакого внимания. Это привело его в ярость, и он, поравнявшись с девочкой, наклонился вперед и столкнул ее на тротуар. В результате этого маневра Джон и сам не удержался в седле, но, падая в свою очередь на землю, все же умудрился разразиться злобным смехом. Когда Мег рассказывает эту историю, она неизменно приподнимает подол юбки и показывает шрам, оставшийся у нее на колене. Будучи одновременно агрессивным и постоянно настороже, Джон, как и все, кто старается нагнать страх на окружающих, в глубине души не был храбрецом. «Обычно он ходил, – вспоминает Пит Шоттон, – сгорбившись и опустив голову, словно перепуганный кролик, загнанный в угол, но готовый броситься вперед». Когда он атаковал, он делал это внезапно. А если оказывался перед более сильным и смелым соперником, старался смутить его своими сарказмами и, если номер не проходил, предпочитал смотаться. Джону и Питу нередко доставалось от старшего воспитателя, знаменитого Эрни Тейлора, но сколько бы ударов тростью ни обрушивалось на Леннона, он оставался все таким же. Более того, он стал изображать из себя этакого маргинала, которому совершенно безразлично, что он творит и как его за это наказывают.
Тетю Мими до такой степени расстраивали постоянные жалобы из школы, что она начала вздрагивать всякий раз, когда раздавался телефонный звонок. Ее собственные усилия, направленные на то, чтобы призвать Джона к порядку, давно потерпели фиаско. Как бы она его ни наказывала, все было тщетно. При этом ей нечего было рассчитывать на помощь Джорджа, который вечно закрывался от всего газетой. Джону исполнилось тринадцать лет, когда дело дошло до открытого противостояния.
Джон всю жизнь вспоминал то время. В письме к тете, написанном за год до смерти, он опять возвращался к старым обидам. Это может показаться странным, но больше всего он упрекал ее в жестоком к себе отношении. Он обвинял ее в том, что она швыряла в него хрустальные пепельницы и требовала от воспитателя, чтобы тот «врезал ему покрепче», чтобы парень «не слишком умничал».
Мими всегда унижала тех, с кем воевала. Именно так она победила Фредди. Однако против Джона такая тактика не сработала. И тогда она решила прибегнуть к жестокости. Джон в отместку тоже старался унизить ее, и в этом сражении пускал в ход любые средства. У него было достаточно обид на Мими: она запирала его дома, шпионила за ним, манипулировала им и лишала тех удовольствий, которые свободно доставались другим детям. Ну как ему было не восстать, тем более что он как раз вступал в самый конфликтный возраст, каким является отрочество!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57