Приворовывать в магазинах Джон полюбил еще с тех пор, когда учился в школе на Пенни-Лейн. Теперь же он частенько брал с собой Джеффа Мохаммеда в поисках лавочки, в которой можно чем-нибудь поживиться. В какой-то момент он даже собирался ограбить банк. Но потом сообразил, что если продолжать и дальше следовать этим путем, то в конечном счете ему придется больше времени проводить в тюрьме, чем на воле. По вечерам, когда они околачивались в пабах, Шарп нередко обливался холодным потом, видя, как Джон задирается с каждым встречным, не отдавая себе отчета в том, что дело может кончиться дракой. «Ты кончишь в тюрьме или добьешься сумасшедшего успеха», – напророчил однажды Шарп, признав, что его друг «живет на лезвии ножа».
В конце первого курса Джона не приняли на художественное отделение, так как его работы не соответствовали минимуму предъявляемых требований. «Он писал буйные картины, полуаллегорические, полуабстрактные, – рассказывает Хелен Андерсон. – Чаще всего это были портреты Брижит Бардо, сидящей за столиком в очень темном ночном баре». Ян Шарп вспоминает, что как-то раз преподаватель похвалил Джона за удачно вылепленную статуэтку, но стоило ему отвернуться, как Джон ударом кулака превратил свою работу в бесформенный кусок глины.
Неудовлетворенный учебой, Джон обретал некоторое равновесие в семье. Выходные дни и каникулы он проводил на Бломфилд-роуд, где чувствовал себя все ближе к собственной матери. Был он там и во вторник 5 июля 1958 года, когда между Джулией и Дергунчиком, который, вероятно, опять напился, разгорелась очередная ссора. Джулия уехала к Мими. Наступила ночь; Жюли и Джеки, которым уже исполнилось соответственно одиннадцать и девять лет, стали волноваться, что мамы долго нет. Они прождали ее допоздна, сидя на лестнице, и наконец увидели, как пришел кто-то из соседей в сопровождении полицейского. Напрасно девочки напрягали слух – они так и не услышали ни слова из того, что говорили взрослые. Но отец вдруг вскрикнул и зарыдал. Перепугавшись, они спрятались у себя в спальне и в конце концов уснули.
В тот вечер Джулия собиралась вернуться домой. Она вышла из Мендипса примерно без двадцати десять, когда на улице уже стемнело. Обычно сестра провожала ее до автобусной остановки, расположенной недалеко от дома на другой стороне Менлав-авеню, но в тот вечер на ней была рабочая блузка, а ей не хотелось выходить на улицу плохо одетой. Они болтали, стоя у двери, когда подошел приятель Джона, который жил по соседству. Узнав, что Джона нет дома, Найджел Уэлли ушел вместе с Джулией.
В то время Менлав-авеню была улицей с двусторонним движением и разделительным ограждением посередине. Джулия попрощалась с Найджелом и скрылась за деревьями. Через несколько секунд Найджел услышал шум мотора автомобиля, мчавшегося на полной скорости, а затем звук удара. Он обернулся к ограждению, увидел, как тело Джулии взлетело вверх, и бросился к ней. Джулия лежала неподвижно. Найджел побежал к Мими. Когда Мими появилась возле Джулии, там уже собрались прохожие. «Скорая помощь» увезла раненую в Сефтонскую больницу. По дороге Джулия умерла.
«Мы ждали ее вместе с Дергунчиком, – расскажет Джон много лет спустя, – и никак не могли понять, почему ее так долго не было. В дверь позвонил полицейский. Все было как в кино. Сначала он спросил меня, кем я ей прихожусь и все такое прочее. Потом рассказал нам, что случилось, и мы оба побелели, как снег. Это было самое страшное, что случилось со мной за всю мою жизнь. Мы с Джулией только начали наверстывать упущенное время, нам вместе было хорошо, она была самая лучшая на свете. То, что произошло, было отвратительно. Я подумал: „К черту! К черту! К черту! Все действительно полетело к черту. Теперь я больше никому ничего не должен“. Дергунчику было еще хуже, чем мне. Потом он воскликнул: „Кто же теперь будет смотреть за детьми?“ Я возненавидел его. Проклятый эгоист! Мы взяли такси и поехали в больницу. Мне не хотелось видеть ее мертвой. По дороге я, не умолкая, болтал с водителем. Мне просто необходимо было выговориться... А таксист только хмыкал время от времени. Дергунчик пошел на нее посмотреть. А я нет».
Дайкинс громко рыдал, мучаясь угрызениями совести, клялся, что никогда больше не будет пить, но ни на секунду не вспомнил о дочерях, которые остались дома одни. На следующее утро они встали и пошли в школу, так ничего и не узнав о трагедии, разыгравшейся прошлой ночью.
А Джон вернулся в Мендипс и, шокируя соседей, принялся играть на гитаре. Они были не в состоянии понять, что в этом он находил утешение. У мальчика не осталось никого, к кому он мог бы пойти. Поздно вечером он отправился к дому Барбары Бэйкер, с которой не встречался с тех пор, как Мими заставила их расстаться. Девушка повела Джона в Рейнольдс-парк, расположенный неподалеку, стараясь, как могла, утешить его. Когда Джон начинал плакать, Барбара обнимала его и плакала вместе с ним.
Джулию хоронили в пятницу, и Джон едва держался на ногах. В церкви он уцепился за свою кузину Лейлу и всю церемонию сидел, положив голову девушке на колени.
Несколько месяцев спустя, когда Дайкинс ушел на работу, Джон собрал на Бломфилд-роуд нескольких друзей и устроил сеанс спиритизма. Он захотел вызвать Джулию. «Мы уселись за круглым столом, – рассказывает Найджел Уэлли. – Джон притушил свет и разложил на столе карты. Затем он простер руки над стаканом, который начал передвигаться, складывая по буквам слова. Мы пришли в ужас, но Джон оставался спокойным, почти бесстрастным». В присутствии друзей Леннон вел себя стоически. На следующий день после гибли Джулии он встретился с Питом Шоттоном. «Мне очень жаль твою мать», – пробормотал Пит.
«Я знаю. Пит», – спокойно ответил Джон. К этой теме друзья больше не возвращались.
На следствии выяснилось, что за рулем находился офицер полиции, у которого еще даже не было прав, но который должен был их вот-вот получить. В тот день он опаздывал на работу и очень торопился. На суде он объяснил, что, когда заметил Джулию на середине дороги, он хотел затормозить, но нечаянно нажал на газ. «Убийца!» – завопила Мими. Водитель отделался выговором и временным отстранением от должности.
Джон был не просто несчастен, он вновь пребывал в бешенстве. У него было чувство, что мать в очередной раз бросила его. Во сне ему виделось, как он распинает женщин на кресте или разрубает их топором. Он запил. В течение двух последующих лет он, по собственному выражению, был постоянно «пьян или взбешен». Однажды вечером Пит Шоттон обнаружил его в автобусе развалившимся на заднем сиденье, где он, по всей видимости, провел уже несколько часов. Деньги, которые Джон получал на карманные расходы, позволяли ему посещать только самые низкопробные заведение, да и то, чтобы надраться, ему приходилось «стрелять» деньжат у других клиентов. Он был просто несносен. В одном из баров он постоянно нападал на пианиста-еврея по имени Рубен, прерывая его выступления криками: «Как же так случилось, что тебя не сожгли вместе со всеми остальными, старая жидовская морда?!» Случалось и так, что он доводил бедного музыканта до слез. Пит Шоттон, который присутствовал при этих сценах, стал опасаться, что Джон Леннон может «загреметь в дурдом».
Глава 9
Cин и Cтью
Tеперь Джон Леннон мечтал о нежной, уступчивой и женственной девушке, которая могла бы, словно губка, впитать в себя всю горечь, переполнявшую его душу. В тот день, когда в колледже происходила запись на второй курс, он познакомился с Телмой Пиклз. Телма была застенчивой и чувствительной девушкой с темными задумчивыми глазами, которой нечасто доводилось улыбаться. Едва увидев Джона, она сразу почувствовала, что ее неодолимо тянет к нему. Не успели их представить друг другу, как в класс, где они находились, влетела еще одна студентка: «Привет, Джон! Я слышала, твоя мать попала под машину. Это был полицейский, да?» Оторопевшая от подобной бестактности Телма была восхищена спокойствием, с которым Джон просто ответил: «Вроде да».
После этого в течение нескольких недель они периодически встречались в коридорах. Однажды Джон предложил Телме помочь донести ее папку с рисунками до автобусной остановки на Касл-стрит. По дороге они разговорились, потом присели на ступеньках памятника королеве Виктории. Девушка попросила его рассказать об отце. «Он свалил, когда я был еще маленьким», – ответил он по обыкновению небрежно, как делал всегда, когда речь заходила о чем-либо, что глубоко трогало его.
«И мой тоже», – неожиданно прошептала она. Отец Телмы уехал, когда ей было десять лет. «Но в то время, – рассказывает она, – никто не осмеливался признаться, что его родители разведены. Этого стыдились. А молчание нагоняло жуткую тоску. Какое же облегчение я почувствовала, когда узнала правду про Джона!»
У обоих с детства обделенных молодых людей развилось чувство глухой ненависти к окружающему миру, и это чувство сблизило их. «Я сразу же поняла, что мы были одинаково агрессивны... одинаково хотели скорее повзрослеть, чтобы послать к черту все, что так ненавидели», – добавляет она.
В студенческом пабе «Ие Крэк» Телма слушала язвительные реплики Джона. Его шуточки, все более ядовитые по мере того, как он напивался, порой шокировали, но вместе с тем и завораживали девушку. Гуляя с ней по улице, Джон отпускал отвратительные шуточки в адрес всех несчастных, которые попадались им навстречу – калек, умственно отсталых или сгорбленных под бременем лет стариков. «Ну что, потерял где-то ноги? – бросал он какому-нибудь бедолаге на кресле-каталке. – Будешь теперь знать, как бегать за девочками...» В другой раз он мог пристроиться сзади хромающего по тротуару калеки, подражая его походке, а затем внезапно преградить ему дорогу, состроив страшную рожу.
В молодости Леннон не отдавал себе отчета в том, что заставляло его поступать подобным образом, однако много лет спустя он объяснил причины такого поведения, написав песню «Crippled Inside». Ущербность души, говорил он, рано или поздно передается и телу. Он внутренне ощущал себя чудовищем, но боролся, стараясь сохранить нормальной хотя бы видимую оболочку, отказываясь, например, носить очки. Леннон боялся этого кошмара, и, стараясь изгнать из души страх, то издевался над всеми, кто представлял собой малейшее отклонение от нормы, то рисовал странных персонажей, заполнявших его студенческие тетради: мужчину с головой в виде скалы и лапами, как у ящерицы, тщедушного мальчика с клювом вместо носа и вытянутой, как у страуса, шеей. Родись он лет на десять пораньше, он мог бы найти свое место в мире сюрреалистов и мастеров черного юмора, став, быть может, английским Ленни Брюсом – Джон обожают этого актера. Вместо этого он скрепя сердце плыл по течению и провел свою молодость, сочиняя песенки про любовь для представителей того класса, который называл «рынком животных». Прошло немало времени, прежде чем он обрел достаточно уверенности в себе, чтобы нарушить табу собственного поколения, вернуться к населявшим его разум чудовищам, юношеским тревогам и положить их на музыку.
У Леннона не было таланта рисовальщика. Но во всем, что он говорил или писал, проявлялись его острая карикатурность и экспрессивность. Карикатура была не единственным жанром визуального искусства, повлиявшим на дальнейшую карьеру Джона в качестве поэта-композитора. Он с легкостью использовал все формы выразительных средств, считавшиеся в ту пору модными в художественном колледже: коллаж, монтаж, «редимед», абстракцию, сюрреализм и даже автоматическое письмо. Знания, которые он мог получить на занятиях, представляли в то время идеальный багаж для английской рок-звезды. Пит Таунсенд, Кейт Ричард, Эрик Бердон, Ронни Вуд – полный список гораздо длиннее – все они в свое время прошли через художественные училища. Неудивительно, что все они работали в одном и том же направлении: за основу брали американский рок-н-ролл и перерабатывали его с использованием навыков, унаследованных британскими художественными училищами у довоенного европейского авангарда.
Тем временем отношения Джона с Телмой не ограничивались одними прогулками. Он постоянно стремился затащить ее в постель. По вечерам они отправлялись флиртовать на поле для гольфа в Аллертоне, где целовались до потери пульса, однако Телма, опасаясь забеременеть, как это случилось уже с пятью или шестью девушками из колледжа за один только год, не позволяла Джону ничего более серьезного. В то время аборты были запрещены, и секс оставался очень опасной игрой. Кроме того, Телма и не стремилась к сближению с Джоном, так как считала, что у него напрочь отсутствует романтизм. Вместо «заниматься любовью» он говорил «сделать забег на пять миль», а девушек, которые в последний момент увиливали от близости, называл «постельными девственницами». Телма, безусловно, была порядочной девушкой, что вполне устраивало Джона. Он всегда нуждался в нежности, в ласковом слове и мечтал, чтобы рядом с ним была одна из таких девушек, которых он именовал «спаниелихами».
Еще одной такой спаниелихой была Синтия Пауэлл, красивая девушка с золотисто-каштановыми волосами, которая жила в буржуазном предместье Ливерпуля под названием Хойлейк, расположенном на Уирролском полуострове. Девушки из этого квартала, носившие вязаные двойки, твидовые юбки, прически «перманент» и отличавшиеся манерами типа «чашка чая с сухарями», считались в глазах будущих художников неисправимыми мещанками; Синтия являла собой наглядный образец этого презренного сословия. Ее отец, работавший представителем компании «Дженерал Электрик», умер от рака, когда ей было семнадцать; с тех пор Синтии, воспитанной матерью, женщиной с железным характером, всегда недоставало уверенности в себе. Кстати, в художественном колледже она пошла на оформительское отделение, что было, скорее, признаком отсутствия самоуверенности и больших амбиций.
Джон Леннон явно диссонировал в этой группе прилежных девушек, способных часами рассчитывать пропорции того или иного шрифта. Отказавшись принять его на художественное отделение, преподаватели посоветовали Джону заняться оформительством, посчитав, что из него вполне может выйти неплохой иллюстратор. Когда Синтия впервые увидела этого битника в черном, от которого несло рыбой и жареной картошкой, ее реакция была вполне понятной. «Я почувствовала, что у меня нет абсолютно ничего общего с этим типом. Я до смерти его боялась», – признавалась она позднее. Джон, со своей стороны, принял ее за простушку, которую ничего не стоит одурачить. Вскоре она стала замечать, что у нее постоянно что-то пропадало, когда она начинала собирать вещи: то один из любимых карандашей, то кисточка, то тюбик с краской.
Во время первого семестра они виделись только на обязательных занятиях два раза в неделю. Затем, на каком-то общем собрании, Синтия оказалась сидящей сзади Леннона и его команды. Когда Хелен Андерсон провела рукой по сомнительной чистоты волосам Джона, сердце Синтии вдруг болезненно заколотилось. «Что со мной происходит?» – спросила она себя. И через мгновение была вынуждена признать, что влюблена и сгорает от ревности. Замешательство девушки было вполне понятным, так как она влюбилась в парня, который являл собой полную противоположность тому, чем она должна была восхищаться, который демонстрировал презрение ко всему, что считалось нормой, и был наделен именно теми качествами, которых не было у нее: агрессивностью, умением завладеть вниманием окружающих, развязностью. И тем не менее было у них и нечто общее: как и Джон, воспитанный властной теткой, Синтия испытывала на себе безграничное влияние собственной матери. И вот она воспылала страстью к сильной личности, к мужчине.
Между тем, несмотря на застенчивость, у Синтии не было недостатка в решимости. Стоило ей поставить перед собой цель, как она устремлялась к ее достижению. Но как ей добиться, чтобы Джон обратил на нее внимание? Очень кстати один из приятелей Джона, Джефф Мохаммед, помог ей решить эту проблему, посоветовав Джону приударить за Синтией на очередной вечеринке, сообщив, что девушка от него без ума. Когда Леннон пригласил ее на танец, Синтия запаниковала. «Извини, – сказала она, тщательно выговаривая слова, – но я уже помолвлена с одним парнем из Хойлейка».
«Ну и что? Я же не зову тебя замуж!» – засмеялся он. А именно эта мысль и засела у нее в голове – выйти замуж за Леннона.
После окончания вечеринки Джон пригласил Синтию в «Ие Крэк». Девушка пить совсем не умела, и после нескольких стаканчиков у нее сильно закружилась голова. Джон, решивший не упускать представившуюся возможность, потащил ее домой к приятелю, жившему неподалеку. Несмотря на то, что Синтия впервые оказалась с Джоном наедине, она безоговорочно и сразу подчинилась ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
В конце первого курса Джона не приняли на художественное отделение, так как его работы не соответствовали минимуму предъявляемых требований. «Он писал буйные картины, полуаллегорические, полуабстрактные, – рассказывает Хелен Андерсон. – Чаще всего это были портреты Брижит Бардо, сидящей за столиком в очень темном ночном баре». Ян Шарп вспоминает, что как-то раз преподаватель похвалил Джона за удачно вылепленную статуэтку, но стоило ему отвернуться, как Джон ударом кулака превратил свою работу в бесформенный кусок глины.
Неудовлетворенный учебой, Джон обретал некоторое равновесие в семье. Выходные дни и каникулы он проводил на Бломфилд-роуд, где чувствовал себя все ближе к собственной матери. Был он там и во вторник 5 июля 1958 года, когда между Джулией и Дергунчиком, который, вероятно, опять напился, разгорелась очередная ссора. Джулия уехала к Мими. Наступила ночь; Жюли и Джеки, которым уже исполнилось соответственно одиннадцать и девять лет, стали волноваться, что мамы долго нет. Они прождали ее допоздна, сидя на лестнице, и наконец увидели, как пришел кто-то из соседей в сопровождении полицейского. Напрасно девочки напрягали слух – они так и не услышали ни слова из того, что говорили взрослые. Но отец вдруг вскрикнул и зарыдал. Перепугавшись, они спрятались у себя в спальне и в конце концов уснули.
В тот вечер Джулия собиралась вернуться домой. Она вышла из Мендипса примерно без двадцати десять, когда на улице уже стемнело. Обычно сестра провожала ее до автобусной остановки, расположенной недалеко от дома на другой стороне Менлав-авеню, но в тот вечер на ней была рабочая блузка, а ей не хотелось выходить на улицу плохо одетой. Они болтали, стоя у двери, когда подошел приятель Джона, который жил по соседству. Узнав, что Джона нет дома, Найджел Уэлли ушел вместе с Джулией.
В то время Менлав-авеню была улицей с двусторонним движением и разделительным ограждением посередине. Джулия попрощалась с Найджелом и скрылась за деревьями. Через несколько секунд Найджел услышал шум мотора автомобиля, мчавшегося на полной скорости, а затем звук удара. Он обернулся к ограждению, увидел, как тело Джулии взлетело вверх, и бросился к ней. Джулия лежала неподвижно. Найджел побежал к Мими. Когда Мими появилась возле Джулии, там уже собрались прохожие. «Скорая помощь» увезла раненую в Сефтонскую больницу. По дороге Джулия умерла.
«Мы ждали ее вместе с Дергунчиком, – расскажет Джон много лет спустя, – и никак не могли понять, почему ее так долго не было. В дверь позвонил полицейский. Все было как в кино. Сначала он спросил меня, кем я ей прихожусь и все такое прочее. Потом рассказал нам, что случилось, и мы оба побелели, как снег. Это было самое страшное, что случилось со мной за всю мою жизнь. Мы с Джулией только начали наверстывать упущенное время, нам вместе было хорошо, она была самая лучшая на свете. То, что произошло, было отвратительно. Я подумал: „К черту! К черту! К черту! Все действительно полетело к черту. Теперь я больше никому ничего не должен“. Дергунчику было еще хуже, чем мне. Потом он воскликнул: „Кто же теперь будет смотреть за детьми?“ Я возненавидел его. Проклятый эгоист! Мы взяли такси и поехали в больницу. Мне не хотелось видеть ее мертвой. По дороге я, не умолкая, болтал с водителем. Мне просто необходимо было выговориться... А таксист только хмыкал время от времени. Дергунчик пошел на нее посмотреть. А я нет».
Дайкинс громко рыдал, мучаясь угрызениями совести, клялся, что никогда больше не будет пить, но ни на секунду не вспомнил о дочерях, которые остались дома одни. На следующее утро они встали и пошли в школу, так ничего и не узнав о трагедии, разыгравшейся прошлой ночью.
А Джон вернулся в Мендипс и, шокируя соседей, принялся играть на гитаре. Они были не в состоянии понять, что в этом он находил утешение. У мальчика не осталось никого, к кому он мог бы пойти. Поздно вечером он отправился к дому Барбары Бэйкер, с которой не встречался с тех пор, как Мими заставила их расстаться. Девушка повела Джона в Рейнольдс-парк, расположенный неподалеку, стараясь, как могла, утешить его. Когда Джон начинал плакать, Барбара обнимала его и плакала вместе с ним.
Джулию хоронили в пятницу, и Джон едва держался на ногах. В церкви он уцепился за свою кузину Лейлу и всю церемонию сидел, положив голову девушке на колени.
Несколько месяцев спустя, когда Дайкинс ушел на работу, Джон собрал на Бломфилд-роуд нескольких друзей и устроил сеанс спиритизма. Он захотел вызвать Джулию. «Мы уселись за круглым столом, – рассказывает Найджел Уэлли. – Джон притушил свет и разложил на столе карты. Затем он простер руки над стаканом, который начал передвигаться, складывая по буквам слова. Мы пришли в ужас, но Джон оставался спокойным, почти бесстрастным». В присутствии друзей Леннон вел себя стоически. На следующий день после гибли Джулии он встретился с Питом Шоттоном. «Мне очень жаль твою мать», – пробормотал Пит.
«Я знаю. Пит», – спокойно ответил Джон. К этой теме друзья больше не возвращались.
На следствии выяснилось, что за рулем находился офицер полиции, у которого еще даже не было прав, но который должен был их вот-вот получить. В тот день он опаздывал на работу и очень торопился. На суде он объяснил, что, когда заметил Джулию на середине дороги, он хотел затормозить, но нечаянно нажал на газ. «Убийца!» – завопила Мими. Водитель отделался выговором и временным отстранением от должности.
Джон был не просто несчастен, он вновь пребывал в бешенстве. У него было чувство, что мать в очередной раз бросила его. Во сне ему виделось, как он распинает женщин на кресте или разрубает их топором. Он запил. В течение двух последующих лет он, по собственному выражению, был постоянно «пьян или взбешен». Однажды вечером Пит Шоттон обнаружил его в автобусе развалившимся на заднем сиденье, где он, по всей видимости, провел уже несколько часов. Деньги, которые Джон получал на карманные расходы, позволяли ему посещать только самые низкопробные заведение, да и то, чтобы надраться, ему приходилось «стрелять» деньжат у других клиентов. Он был просто несносен. В одном из баров он постоянно нападал на пианиста-еврея по имени Рубен, прерывая его выступления криками: «Как же так случилось, что тебя не сожгли вместе со всеми остальными, старая жидовская морда?!» Случалось и так, что он доводил бедного музыканта до слез. Пит Шоттон, который присутствовал при этих сценах, стал опасаться, что Джон Леннон может «загреметь в дурдом».
Глава 9
Cин и Cтью
Tеперь Джон Леннон мечтал о нежной, уступчивой и женственной девушке, которая могла бы, словно губка, впитать в себя всю горечь, переполнявшую его душу. В тот день, когда в колледже происходила запись на второй курс, он познакомился с Телмой Пиклз. Телма была застенчивой и чувствительной девушкой с темными задумчивыми глазами, которой нечасто доводилось улыбаться. Едва увидев Джона, она сразу почувствовала, что ее неодолимо тянет к нему. Не успели их представить друг другу, как в класс, где они находились, влетела еще одна студентка: «Привет, Джон! Я слышала, твоя мать попала под машину. Это был полицейский, да?» Оторопевшая от подобной бестактности Телма была восхищена спокойствием, с которым Джон просто ответил: «Вроде да».
После этого в течение нескольких недель они периодически встречались в коридорах. Однажды Джон предложил Телме помочь донести ее папку с рисунками до автобусной остановки на Касл-стрит. По дороге они разговорились, потом присели на ступеньках памятника королеве Виктории. Девушка попросила его рассказать об отце. «Он свалил, когда я был еще маленьким», – ответил он по обыкновению небрежно, как делал всегда, когда речь заходила о чем-либо, что глубоко трогало его.
«И мой тоже», – неожиданно прошептала она. Отец Телмы уехал, когда ей было десять лет. «Но в то время, – рассказывает она, – никто не осмеливался признаться, что его родители разведены. Этого стыдились. А молчание нагоняло жуткую тоску. Какое же облегчение я почувствовала, когда узнала правду про Джона!»
У обоих с детства обделенных молодых людей развилось чувство глухой ненависти к окружающему миру, и это чувство сблизило их. «Я сразу же поняла, что мы были одинаково агрессивны... одинаково хотели скорее повзрослеть, чтобы послать к черту все, что так ненавидели», – добавляет она.
В студенческом пабе «Ие Крэк» Телма слушала язвительные реплики Джона. Его шуточки, все более ядовитые по мере того, как он напивался, порой шокировали, но вместе с тем и завораживали девушку. Гуляя с ней по улице, Джон отпускал отвратительные шуточки в адрес всех несчастных, которые попадались им навстречу – калек, умственно отсталых или сгорбленных под бременем лет стариков. «Ну что, потерял где-то ноги? – бросал он какому-нибудь бедолаге на кресле-каталке. – Будешь теперь знать, как бегать за девочками...» В другой раз он мог пристроиться сзади хромающего по тротуару калеки, подражая его походке, а затем внезапно преградить ему дорогу, состроив страшную рожу.
В молодости Леннон не отдавал себе отчета в том, что заставляло его поступать подобным образом, однако много лет спустя он объяснил причины такого поведения, написав песню «Crippled Inside». Ущербность души, говорил он, рано или поздно передается и телу. Он внутренне ощущал себя чудовищем, но боролся, стараясь сохранить нормальной хотя бы видимую оболочку, отказываясь, например, носить очки. Леннон боялся этого кошмара, и, стараясь изгнать из души страх, то издевался над всеми, кто представлял собой малейшее отклонение от нормы, то рисовал странных персонажей, заполнявших его студенческие тетради: мужчину с головой в виде скалы и лапами, как у ящерицы, тщедушного мальчика с клювом вместо носа и вытянутой, как у страуса, шеей. Родись он лет на десять пораньше, он мог бы найти свое место в мире сюрреалистов и мастеров черного юмора, став, быть может, английским Ленни Брюсом – Джон обожают этого актера. Вместо этого он скрепя сердце плыл по течению и провел свою молодость, сочиняя песенки про любовь для представителей того класса, который называл «рынком животных». Прошло немало времени, прежде чем он обрел достаточно уверенности в себе, чтобы нарушить табу собственного поколения, вернуться к населявшим его разум чудовищам, юношеским тревогам и положить их на музыку.
У Леннона не было таланта рисовальщика. Но во всем, что он говорил или писал, проявлялись его острая карикатурность и экспрессивность. Карикатура была не единственным жанром визуального искусства, повлиявшим на дальнейшую карьеру Джона в качестве поэта-композитора. Он с легкостью использовал все формы выразительных средств, считавшиеся в ту пору модными в художественном колледже: коллаж, монтаж, «редимед», абстракцию, сюрреализм и даже автоматическое письмо. Знания, которые он мог получить на занятиях, представляли в то время идеальный багаж для английской рок-звезды. Пит Таунсенд, Кейт Ричард, Эрик Бердон, Ронни Вуд – полный список гораздо длиннее – все они в свое время прошли через художественные училища. Неудивительно, что все они работали в одном и том же направлении: за основу брали американский рок-н-ролл и перерабатывали его с использованием навыков, унаследованных британскими художественными училищами у довоенного европейского авангарда.
Тем временем отношения Джона с Телмой не ограничивались одними прогулками. Он постоянно стремился затащить ее в постель. По вечерам они отправлялись флиртовать на поле для гольфа в Аллертоне, где целовались до потери пульса, однако Телма, опасаясь забеременеть, как это случилось уже с пятью или шестью девушками из колледжа за один только год, не позволяла Джону ничего более серьезного. В то время аборты были запрещены, и секс оставался очень опасной игрой. Кроме того, Телма и не стремилась к сближению с Джоном, так как считала, что у него напрочь отсутствует романтизм. Вместо «заниматься любовью» он говорил «сделать забег на пять миль», а девушек, которые в последний момент увиливали от близости, называл «постельными девственницами». Телма, безусловно, была порядочной девушкой, что вполне устраивало Джона. Он всегда нуждался в нежности, в ласковом слове и мечтал, чтобы рядом с ним была одна из таких девушек, которых он именовал «спаниелихами».
Еще одной такой спаниелихой была Синтия Пауэлл, красивая девушка с золотисто-каштановыми волосами, которая жила в буржуазном предместье Ливерпуля под названием Хойлейк, расположенном на Уирролском полуострове. Девушки из этого квартала, носившие вязаные двойки, твидовые юбки, прически «перманент» и отличавшиеся манерами типа «чашка чая с сухарями», считались в глазах будущих художников неисправимыми мещанками; Синтия являла собой наглядный образец этого презренного сословия. Ее отец, работавший представителем компании «Дженерал Электрик», умер от рака, когда ей было семнадцать; с тех пор Синтии, воспитанной матерью, женщиной с железным характером, всегда недоставало уверенности в себе. Кстати, в художественном колледже она пошла на оформительское отделение, что было, скорее, признаком отсутствия самоуверенности и больших амбиций.
Джон Леннон явно диссонировал в этой группе прилежных девушек, способных часами рассчитывать пропорции того или иного шрифта. Отказавшись принять его на художественное отделение, преподаватели посоветовали Джону заняться оформительством, посчитав, что из него вполне может выйти неплохой иллюстратор. Когда Синтия впервые увидела этого битника в черном, от которого несло рыбой и жареной картошкой, ее реакция была вполне понятной. «Я почувствовала, что у меня нет абсолютно ничего общего с этим типом. Я до смерти его боялась», – признавалась она позднее. Джон, со своей стороны, принял ее за простушку, которую ничего не стоит одурачить. Вскоре она стала замечать, что у нее постоянно что-то пропадало, когда она начинала собирать вещи: то один из любимых карандашей, то кисточка, то тюбик с краской.
Во время первого семестра они виделись только на обязательных занятиях два раза в неделю. Затем, на каком-то общем собрании, Синтия оказалась сидящей сзади Леннона и его команды. Когда Хелен Андерсон провела рукой по сомнительной чистоты волосам Джона, сердце Синтии вдруг болезненно заколотилось. «Что со мной происходит?» – спросила она себя. И через мгновение была вынуждена признать, что влюблена и сгорает от ревности. Замешательство девушки было вполне понятным, так как она влюбилась в парня, который являл собой полную противоположность тому, чем она должна была восхищаться, который демонстрировал презрение ко всему, что считалось нормой, и был наделен именно теми качествами, которых не было у нее: агрессивностью, умением завладеть вниманием окружающих, развязностью. И тем не менее было у них и нечто общее: как и Джон, воспитанный властной теткой, Синтия испытывала на себе безграничное влияние собственной матери. И вот она воспылала страстью к сильной личности, к мужчине.
Между тем, несмотря на застенчивость, у Синтии не было недостатка в решимости. Стоило ей поставить перед собой цель, как она устремлялась к ее достижению. Но как ей добиться, чтобы Джон обратил на нее внимание? Очень кстати один из приятелей Джона, Джефф Мохаммед, помог ей решить эту проблему, посоветовав Джону приударить за Синтией на очередной вечеринке, сообщив, что девушка от него без ума. Когда Леннон пригласил ее на танец, Синтия запаниковала. «Извини, – сказала она, тщательно выговаривая слова, – но я уже помолвлена с одним парнем из Хойлейка».
«Ну и что? Я же не зову тебя замуж!» – засмеялся он. А именно эта мысль и засела у нее в голове – выйти замуж за Леннона.
После окончания вечеринки Джон пригласил Синтию в «Ие Крэк». Девушка пить совсем не умела, и после нескольких стаканчиков у нее сильно закружилась голова. Джон, решивший не упускать представившуюся возможность, потащил ее домой к приятелю, жившему неподалеку. Несмотря на то, что Синтия впервые оказалась с Джоном наедине, она безоговорочно и сразу подчинилась ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57