— Матушка, а когда у нас будет День Названия? Долина в отчаянии возвела очи горе:— Думбл, когда ты перестанешь мне докучать? Я еще даже не завтракала, а на голодный желудок плохо думается.Мышонок ухватил аббатису за платье и захныкал:— Скажи скорей, когда будет День Названия, а то Думбл покраснеет и станет плакать!Из сторожки, прихрамывая, вышел Тодд Иголка и потряс в воздухе своей тростью:— Кто это здесь плачет? Что с тобой случилось, малыш?Аббатиса пыталась вытянуть из лапок мышонка подол своей сутаны.— Вообрази только, Тодд, этот маленький хулиган требует, чтобы я назначила День Названия, а то он, видите ли, начнет плакать.Старый еж подбросил вверх свою трость и легко поймал ее.— А что, совсем неплохая идея. Матушка, назначь поскорее День Названия, а то я, пожалуй, присоединюсь к Думблу. Ты еще не слышала, как я умею плакать.— Постыдись, Тодд. Я ведь еще даже не придумала подходящего названия для нынешнего лета.Думбл снова ухватился за подол ее сутаны:— Думай поскорее, матушка Долина! Аббатиса снова принялась терпеливо высвобождать свой подол.— Лето Надоедливого Мышонка, вот как мне сейчас хочется назвать это лето!В дверях сторожки показалась ежиха:— Лето Негодника Лучника, по-моему, подходит куда больше. Я имею в виду этого сорванца Самкима!Медленно переваливаясь на ходу, к ним подходили Труг и его сестра Труган, волоча за собой сеть с только что выловленными рачками. Труг гордо приподнял ее:— Вот, выловили на рассвете в нашем пруду. Если добавить перцу и несколько головок камыша, выйдет отличный суп. Никогда не видел столько рачков в нашем пруду, как в это лето. Думаю, старушка форель перестала их есть, она стала слишком толстая и ленивая. Смотрите-ка, вон она!Старая форель шумно выпрыгнула на поверхность. Все направились к пруду, Тодд шел, слегка опираясь на трость.— Должно быть, эта рыбешка старше меня. Я еще пешком под стол ходил, а она была уже взрослой рыбиной.Они постояли на берегу пруда. Прямо на поверхности воды плавала огромная форель и смотрела на всех выпуклыми глазами, то открывая, то закрывая рот. Труг потряс перед ней сетью с рачками:— Смотри сюда, мы выловили всех твоих рачков. Форель выпрыгнула из воды и шумно плюхнулась обратно.Думбл высунул язык и показал ей нос:— Старая лентяйка!Ежиха вынула из кармана передника кусочек пудинга и сунула его малышу в рот:— Пусть это будет Лето Ленивой Форели! Аббатиса улыбнулась:— Право, не знаю, дорогая, нравится ли мне это название. Обычно мы называем сезоны по названию какого-нибудь дерева или цветка. Лето Ленивой Форели, гм, несколько необычно, но за неимением лучшего, пожалуй, подойдет. Когда вы хотели бы провести этот День?— Завтра! — раздался общий крик.Вскоре после завтрака новость облетела все аббатство. Молодежь играла и веселилась у южной стены, вместе со всеми прыгали Самким и Арула.— Ура! Завтра День Названия!— Праздник! У нас будет праздник!Думбл повел друзей на прогулку вдоль бастионов, и все они напевали традиционную для этого Дня песенку, которую полагалось петь в предвкушении пира:— Угощенье и веселье! Почему? Почему?Пой, пляши и объедайся!Потому! Потому!Потому что День Названья —Приходи, сестра и брат!Исполняются желанья —Всякий будет сыт и рад! А за стенами аббатства прятались еще двое, до которых донеслись звуки праздника. Это были Битоглаз и Тура, две ласки, дезертировавшие из армии Фераго несколько недель назад. В данный момент они лежали в канаве с противоположной стороны дороги, огибавшей западную стену. Дни и ночи, проведенные в скитаниях по западным землям, попрошайничество и воровство наложили свой отпечаток на их и без того изможденные морды. Битоглаз спал, разморенный теплым утренним солнышком, и снились ему жареное мясо и красное вино. Как раз в эту минуту Тура растолкал его:— Ты что-нибудь слышишь, чудила?Битоглаз проснулся и сел. Протер рваным рукавом глаза и, склонив голову набок, принялся прочищать ухо. Прислушавшись, он усмехнулся и принялся в такт пению размахивать лапой:— Да-а-а-а, точняк. Похоже на старомодные стишки. Тура сидел и жевал стебелек травы. В животе у него громко бурчало, он скроил рожу и сплюнул:— Какой-то тип бьет в колокол, и молодые глотку дерут. Как, по-твоему, называется это место?— Это аббатство.— Батство? Что еще за батство?— Аббатство! Понимаешь ты, куриные мозги, аб-бат-ство. Кажись, называется оно Красный Потолок или что-то в этом роде. Я слышал о нем от лисы.— Да ты ни одной лисы не знаешь, оборванец. А если и знаешь, то они не хотят с тобой знаться. Батство Красный Потолок, фу ты ну ты!Тут Битоглаз прыгнул на него и зажал ему лапой пасть:— Заткнись. Сюда кто-то идет.По тропинке шли несколько кротов под начальством старшего, которого так и звали Кротоначальник. Выглядывая из канавы, ласки внимательно наблюдали за процессией.— Урр, доброе утро тебе, Самким, и тебе, Арула. Будьте добреньки, отворите нам ворота, — проговорил Кротоначальник.Те, кого он назвал, спрыгнули c западной стены на ступеньки и побежали отворять ворота. Как только кроты по одному стали исчезать за ними, Битоглаз толкнул под локоть Туру:— Айда за ними, чудила! Пошли и мы. Давай прикинемся, что мы тоже кроты, прицепимся к ним и пройдем за ворота.Перебежав через дорогу, они присоединились к процессии.Так с опущенными головами они и попали прямо в лапы Труга. Тот схватил обоих за загривки:— Ну-ка стой! Куда это вы направляетесь? Битоглаз упал на землю и, ухватив Труга за лапу, завыл:— У-у-у, мы несчастные. Пусть удача ходит за вами по пятам, если вы проявите жалость к двум путникам, переживающим трудные времена.Тура тут же присоединился к своему приятелю и ухватил Труга за другую лапу:— Будь милостив к нам. Сжальтесь над двумя голодными и несчастными созданиями.Труг не мог даже шевельнуться, он скрестил на груди лапы и обратился к Самкиму, пытаясь перекричать завывание двух оборванцев:— Беги за аббатисой. Живее!К тому времени, когда прибыла аббатиса, обе ласки валялись ничком на лужайке и немилосердно причитали. Долина решительно подняла лапы вверх:— Тише! Прекратите завывать. Вы же не ранены!Битоглаз казался безутешным, он рвал траву и сыпал ее себе на голову, потом принялся царапать лапами землю, отрывисто рыдая:— Не ранены? Ах, добрая госпожа, если б ты только знала. Двух голодающих, больных и хромых, лапы которых стерты до костей, называешь не ранеными. О голодные дни и холодные дождливые ночи, когда у нас не было даже дырявого коврика, чтобы прикрыть голову от грома и молнии.Самким и Арула не могли удержаться и не захихикать над этой трагикомической сценой. Аббатиса еще раз суровым взглядом призвала пришельцев к молчанию.— Если хотите остаться в аббатстве, вы должны немедленно прекратить это безобразие.Битоглаз и Тура тут же замолчали и сели прямо.— Говоришь, что мы можем остаться?— И что мы будем распевать эти ваши стишата и что нам дадут чего-нибудь пожрать… я хотел сказать — поесть?Аббатиса кивнула:— Аббатство Рэдволл — это место мира и благоденствия, но пока вы здесь, вы должны соблюдать наши правила: жить в мире со всеми окружающими и помогать больным, пожилым и детям. Кроме того, вы никогда не должны поднимать на кого-либо лапу. Мы — мирные жители, мы возделываем землю, и она щедро платит нам за это. Если будете придерживаться наших законов, можете остаться здесь, среди нас.Тодд бросил на аббатису сомневающийся взгляд: — Что ты надумала? Лично я и смотреть не хочу на эту парочку.Кротоначальник поддержал мнение товарища:— Они выглядят отъявленными разбойниками! Аббатиса задумчиво погладила подбородок:— Я вас, кажется, понимаю. А что скажет Бреммун? Будучи все еще под впечатлением своей суровости по отношению к Самкиму и Аруле, старик неуверенно пожал плечами и сказал:— Ну, по-моему, они выглядят довольно жалко, матушка, но решение за тобой.Голос Битоглаза дрогнул от избытка чувств, он в отчаянии затряс лапами:— Решение за тобой. Да, госпожа, за тобой. Прикажи вышвырнуть нас вон, обратно в жестокий мир. И больше никогда два несчастных страдальца не станут мозолить тебе глаза и пачкать ваши лужайки.Несмотря на устрашающие размеры, у Труга было чувствительное сердце, и он громко всхлипнул:— Не говори так, приятель. У нашей аббатисы сердце не из камня.Его слова, казалось, заставили аббатису переменить мнение, и она решительно кивнула:— Ладно, можете остаться. Но помните: пока вы гости нашего аббатства, вы должны вести себя как положено, следить за своими манерами и не распускать лапы. Вам все ясно?Битоглаз и Тура вырвались из сильных лап охранников и, упав на четвереньки, принялись целовать подол аббатисы.Стараясь не морщиться от отвращения, она их оттолкнула:— Самким и Арула, у меня есть для вас работа. Эти двое поступают под вашу ответственность. Если понадобится помощь, обратитесь к Тругу или Кротоначальнику. Боже мой, как бы я хотела, чтобы в аббатстве опять жила барсучиха. Ладно, пора за работу, друзья. Если хотим, чтобы завтра у нас получился удачный День Названия, нам предстоит еще многое сделать!Когда все стали расходиться по своим делам, бельчонок и юная кротиха представились:— Меня зовут Самким, а это Арула.— Завсегда приятно познакомиться, молодежь. Я Битоглаз, а это мой приятель — чудила Тура. Ладненько, где мы будем хавать и дрыхнуть?Запах двух немытых тел заставил Арулу поморщиться.— Нет, нет, пока еще рано есть и спать. Обычно мы помогаем на кухне варить и жарить.Тура просветлел при упоминании о пище:— Идет, варить и жарить, это мне нравится. Самким немного побледнел. До него тоже дошел неприятный запах, исходящий от двух ласок, и он схватил их обеих за лапы:— Не так быстро, друзья. Сначала нужно принять ванну и переодеться.Битоглаз и Тура в ужасе попятились.— Ванну? Ну уж нет, чудила. Это вредно.— Битоглаз прав, молодежь. Ванна — это просто смерть для нас.Самким заговорчески подмигнул Тругу и Кротоначальнику:— Может, сводите наших друзей к пруду? Летом там замечательно. 5 Cамким и Арула сидели на траве вместе с Битоглазом и Турой, весело хихикая над их рассказами о зверствах, которые тем пришлось перенести со времени их прибытия в аббатство.— Клянусь всем, чем хотите, чудилы, не знаю, что хуже: голодать и скитаться или когда тебя топят в треклятой воде в этом, как его, батстве. Жестокая тут у вас жизнь, доложу я вам.— Можете называть это гостеприимством, но когда огромная водяная собака волочет тебя в мокрую воду, напихав сначала полный нос мыла, а в этой воде прыгает какое-то чудище, нет, это не может понравиться.— Точняк, чудила. И не будь я лаской, если не помру к ночи от простуды из-за этой воды.Тура вздрогнул и поплотнее закутался в чистую, но изрядно поношенную курточку, которую его заставил надеть Кротоначальник.Битоглаз сунул лапу в ухо, чтобы вычистить застрявшее мыло:— Ффуу! Мало этого, так они еще сожгли нашу прекрасную одежду. Я вам так скажу, это первая ванна, которую я принимал в своей жизни, но и последняя тоже. Благодарю покорно.А потом нас поставили чистить сковородки. Это было ужасно, просто невыносимо, скажу я вам. Два таких благородных господина, как мы, стоят в дурацких курточках и скребут черные сковородки и старые кастрюли. Хорошо, хоть разрешили посидеть на свежем воздухе. Я был близок к тому, чтобы броситься в грязную воду в раковине и насовсем покончить с этой несчастной жизнью.Труг подошел к собравшимся и сразу обратился к обеим ласкам:— Ладненько, приятели, перерыв окончен. Пошли обратно на каторгу, миленькие!Из груди Туры вырвался стон отчаяния.— Я и так едва жив, чудила. Эта вода действует мне на мозги. И не только на мозги, но и на лапы тоже. Пожалуйста, больше никаких горшков и сковородок!Битоглаз трепыхался в крепкой хватке Труга:— Если я умру, чудила, то, прошу тебя, поставь на моей могиле горшок и сковороду, дабы все знали, что послужило причиной моей смерти.Самким вступился за своих приятелей:— Пусть посидят еще немножко, Труг. Они и так уже похожи на два выжатых лимона. Ой, смотрите, сестра Настурция идет!Сестра Настурция была полной и очень доброй мышью, которую вся молодежь любила за ее веселый и легкий нрав. Все сразу потеснились, освобождая ей место.Самким стал упрашивать ее спеть, поскольку Настурция была знаменита своим мелодичным голосом:— Сестра, двое этих бедняг никогда не слыхали, как ты поешь. Пожалуйста, спой для них что-нибудь.Она добродушно рассмеялась:— Это не они, а ты хочешь послушать, как я пою. Бельчонок покраснел:— Сестра, мы все хотим тебя послушать. Настурция не заставила себя долго упрашивать: — Приплелся странник в холода,Устал он и шатался —Сам по себе пришел сюдаИ Мартином назвался.Воитель славный МартинПринес свой ржавый меч,Дабы Страну Цветущих МховОт гибели сберечь.Жестокий враг в ту поруВ округе страх нагнал —Он в каждый дом и норуСвой коготь запускал.Не убоявшись стали,Все звери поднялись —И с Мартином воссталиИ биться принялись.Воитель славный МартинДостал свой грозный меч,Дабы Страну Цветущих МховОт гибели сберечь.И в лес пришла свобода,И с Мартином тогдаЗдесь наступили годыПокоя и труда.Построил он аббатство,Наш Рэдволл, — потомуСвободой наше братствоОбязано ему.Воитель славный Мартин,Благодарим твой меч,Который некогда помогПокой и мир сберечь! Конец песни подхватили все вместе веселым хором. Эхо, отразившись от стен родного дома, унеслось в небеса. Битоглаз и Тура, неожиданно для самих себя, запели вместе со всеми, потом переглянулись в изумлении:— А мы-то чего? Мы даже не знаем, кто такой был этот Мартин.— Ладно, кто бы там он ни был, могу поспорить, что горшки на кухне он не чистил. Не думаю, что они ему говорили: «Эй, ты там, с верным мечом, ступай-ка почисть сковородки».Самким стал объяснять ласкам, кто такой был Мартин:— Мартин Воитель — это символ нашего аббатства. Он жил много лет назад.Битоглаз беспечно махнул лапой:— Так он, оказывается, мертвяк. Неудивительно, что никто не заставляет его чистить горшки.Труг ухватил Битоглаза за ухо:— Будь добр, отнесись к этому с уважением. Мартин — Хранитель нашего аббатства.Сокрушенно потирая занывшее ухо, Битоглаз стал жаловаться:— Откуда мне было знать? Кроме того, если кто мертвяк, то мертвяк, и дело с концом.Сестра Настурция потрепала его по спине:— Ты не понимаешь. Мартин умер много лет назад, но дух его живет в каждом камне Рэдволла и в сердце каждого из его обитателей. Может быть, сейчас мы его не видим, но это потому, что теперь настали мирные времена. А когда нашему аббатству грозит опасность, некоторые из нас его видят, и он вдохновляет их на великие подвиги.Тура почесал в голове:— А ты когда-нибудь видела своего Мартина?На минуту вдруг воцарилось молчание, и все уставились на Настурцию. Казалось, она дремлет. Ее широко открытые глаза были устремлены на красный камень стены напротив нее, и она вдруг медленно заговорила. Этих слов никто прежде не слышал. — Я лишь тень, что в саду оставляет неясный след,Прах ушедших сезонов на плитах.Лапы мои легки, словно лунный свет,В памяти я живу чертогах укрытых.В шепоте ветра можно меня услыхать,Можно увидеть в бледном рассветном луче,Если пламя беды начнет полыхать,Вспомни меня, вспомни о грозном мече.И тогда я встану рядом с тобойИ великую силу в тебя вдохну —Силу, с которой в берег бьется прибой, -Дабы встал ты с оружьем на бой за свою Страну.И будет тогда враг тобой побежден,И скажут тогда о тебе:«Воителя лапой тронут он».Жди. Я найду тебя. Доверься судьбе. В странной тишине, которая настала после этих слов, раздался тонкий голосок Думбла:— Я что-то ничего туточки не понял, сестра. Настурция заморгала, глаза ее приобрели нормальное выражение, и она вздрогнула:— То же можно сказать и про меня, Думбл. Не понимаю, что заставило меня произнести эти строки, прежде я никогда их не слышала. Это было… как будто говорил кто-то другой, а не я.Брат Остролист, который тоже сидел поблизости, быстро вскочил на ноги:— Ты могла бы еще раз прочесть это стихотворение, сестра? Подожди только, пока я схожу за пером и пергаментом. Мой долг летописца велит все это записать.Настурция покачала головой:— Странно, я не помню ни одного слова. Боюсь, все стихотворение улетучилось у меня из памяти. Странно! Как будто кто-то другой владел моим языком, да и разумом тоже.Тут подошел запыхавшийся начальствующий брат Ревунчик. В руках он держал черпак.— Пойдемте, пойдемте. День Названия уже завтра. Ни одно блюдо само не приготовится. Мойте лапы — и за дело!Послышалось несколько недовольных стонов, но почти все пошли работать охотно. Битоглаз и Тура были, разумеется, среди стонущих.— Ух, хотел бы я научить все эти сковородки самим себя мыть. 6 Чуточку раньше тем же утром мрачная пелена повисла над крепостью Саламандастрон. Мара подольше повалялась в постели и встала только перед самым завтраком. Когда она вошла в обеденный зал, то увидела Урта Полосатого, который сидел на своем обычном месте — на большом стуле между сержантом Сапвудом с одной стороны и Бычеглазом с другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24