Он попытался встать, но не смог. Хлынула другая волна, протащила его по песку, и снова отбежала, выбросив, мокрого и задыхающегося, на пляж.
Прежде чем поползти дальше, Говард отдыхал несколько минут, а океан лизал ему ноги. Преодолев еще несколько футов, он снова лег, размышляя, что на пике прилива вода зальет плоский, как тарелка, пляж. Впереди виднелись разбросанные по валунам водоросли и черные от влаги щепки – ясное свидетельство, куда заходит высокий прилив. Эта вывеска побудила его встать, и, стряхнув с ладоней песок, он побрел туда, где на пляж спускалась тропинка.
Он с трудом протащился по тропинке двадцать или тридцать футов, а потом сел отдохнуть прямо в грязь. Ноги у него начали оттаивать: какое там покалывание иголок и булавок! Ноги жгло, они чесались, а еще Говард болезненно сознавал, что они изрезаны и что он почти босиком идет по земле. От подошв носков осталось лишь несколько тонких перетяжек. Он посидел ровно столько, чтобы перевернуть носки, так что пятка оказалась поверх ступни. Хотя бы голова чудом осталась цела. Когда он отер порезанный висок, на руке осталось размытое кровавое пятно, но ракушки, будь они благословенны, были пористыми, а потому всего лишь поцарапали кожу и вырвали немного волос.
Еще дважды Говард останавливался передохнуть, глядя вниз на бухточку и океан, который и спас его, и попытался утопить. Потом он быстро пошел вверх, перевалил, наконец, через гребень и очутился на лугу, от которого его отделял деревянный плетень – тот самый, возле которого он всего несколько часов назад разговаривал с Сильвией.
Внезапно Говард вспомнил про опасность и вдоль плетня шел украдкой – силы ему придал прилив адреналина при мысли о новом столкновении с грабителями. Этого он себе позволить не мог. Но что ему делать? Вытащить у них из мотора распределитель зажигания, забросить в кусты и рвануть отсюда, ко всем чертям, на шоссе? Подождать, пока они мирно уедут, а потом вернуться за Джиммерсом?
Он продрался через ежевику под стеной дома и, присев за бетономешалкой, выглянул поверх нее.
Они уехали. Красного «комаро» нигде не было. Пригибаясь, он гусиным шагом пересек двор и прикорнул в тени дома. Входная дверь была притворена, дом темен. Из страха, что они переставили машину и он случайно на них наткнется, Говард пробрался вдоль стены к огороду. Там не было ничего… только жестяной сарай одиноко стоял в лунном свете.
Говард вернулся по своим следам к входной двери, медленно открыл ее, прислушался и только потом снял носки и ушел с морского ветра. В доме было тихо, огонь почти погас. Мистер Джиммерс все так же сидел в своем кресле, в точности как Говард его оставил. Дышал он ровно – очевидно, спал.
Недолго думая, Говард осторожно вынул камень из каминной кладки и запустил руку в темное отверстие. Тайник был пуст, рисунок исчез.
– Только шевельнись – и ты труп, – сказал голос, и, поверив ему, Говард застыл, почти уткнувшись носом в гранитную облицовку камина.
16
Минута прошла в полном молчании. Говард чувствовал холод каменных плит под ногами, скудное тепло догоревших поленьев и с сосущей пустотой в желудке сознавал простую истину: кто-то сию секунду хладнокровно решает, как с ним
поступить: то ли пристрелить в затылок, то ли избить до потери сознания дубинкой. Его снова пробрал озноб, на сей раз жестокий. Какие бы силы ни поддерживали его, когда он пробирался назад в дом, сейчас они иссякли, и с растущим ужасом он понял, что совершенно не в состоянии сопротивляться.
Тем не менее ничего не произошло: не последовало ни удара, ни дальнейших приказов, ни даже тычка в ребра. Он рискнул разогнуться и стать прямо. Никто не запротестовал. Ничего, кроме тишины. Он чуть повернул голову. Никто не сказал ни слова. Он шевельнулся – и трупом не стал. И все же жутковатое ощущение, что кто-то стоит у него за спиной, осталось.
Не вынеся больше неизвестности, он повернулся посмотреть, готовый в любую секунду броситься на пол, в камин, если потребуется. Перед ним стоял мистер Джиммерс, с наивными, широко раскрытыми от удивления глазами, но в остальном – совершенно серьезный, и так пристально смотрел на карманные часы, словно отсчитывал секунды. Он отер со лба кровь, и на месте пореза теперь красовался большой квадратный пластырь.
– Небольшой эксперимент из области человеческого поведения, – сказал мистер Джиммерс, убирая часы. – Значит, искупался?
– Да, – ответил Говард. – Именно так. Они гнались за мной до бухточки, а там я сбежал по скалам.
– И вернулся, чтобы меня ограбить?
– Да нет же. Я хотел знать, не у них ли он. За что мы боролись, в конце-то концов, если не за то, чтобы он им не достался?
– Я его сегодня сжег. При тебе же. Ты что, глазам своим уже не веришь?
– Я думал, что это… ну, понимаете… шутка, фокус.
– А! Вот в чем дело. Шутка, фокус, надувательство. – Мистер Джиммерс вдруг улыбнулся. – Они ушли. С пустыми руками. Заперев тебя на чердаке, они вернулись меня отделать. Но меня не запугаешь. У меня есть друзья, и я их предупредил. Правда, я ловко придумал, сказав им, что рисунок на чердаке, спрятан во втором дне ящика письменного стола? Слышал бы ты меня! – Он театрально пошевелил бровями, но
вдруг охнул вполголоса и осторожно коснулся лба. На его лицо на мгновение набежала тень. Потом он снова ухмыльнулся. – Может статься, они думают, что рисунок теперь у тебя, что ты его нашел и сбежал. Я сказал, что ты подлец, вор, позер с юга. Я от них избавился. Теперь они твоя забота. Вот, присядь. – Мистер Джиммерс было указал ему на кресло, но потом, как будто только сейчас заметив, что Говард до нитки промок, покачал головой, точно отменяя приглашение, и лишь подбросил поленьев в камин и раздул огонь мехами.
– Стоя, ты быстрей согреешься, – сказал он. – Чашку «Постума»?
– Нет, спасибо. Так с вами все в порядке? В ушах не звенит? Голова не кружится?
– Какое там! Я в отличной форме. Они не искали себе неприятностей. Зачем им жалобы в полицию? Ты сам знаешь, чего они хотели. Но вот как насчет тебя? Ты себе ужасную царапину на виске заработал.
– Жалобы в полицию? – переспросил Говард. – Вы вызвали полицию?
– Нет, – ответил мистер Джиммерс. – И ты этого не сделаешь. Ты уедешь на юг, вернешься в муравейники Лос-Анджелеса. Я все продумал и составил план, который может тебя спасти. Ты бросишь свой грузовичок и свои пожитки. Они все равно ничего не стоят. Потом мы тайком проведем тебя в аэропорт «Малая Река», и ты улетишь на частном самолете в Окленд, где можешь сесть на коммерческий рейс до Лос-Анджелеса. На работу ты, конечно, вернуться не сможешь, и на прежнее место жительства тоже, но не думаю, что ты от этого сильно пострадаешь. Возможно, нам тут удастся организовать тебе небольшую стипендию, чтобы как-то перебился. У меня кузен на юге работает на такелажном заводе. Думаю, он сумеет подыскать тебе место.
Заложив руки за спину, мистер Джиммерс расхаживал взад-вперед, а Говард, жарившийся у огня, слушал его в полном недоумении.
– Идем дальше. Первым делом ты пошлешь кого-нибудь украсть твою медицинскую карточку у стоматолога. И когда ты не объявишься в доме Роя Бартона, наши воры поверят, что ты утонул вместе с рисунком. Тем временем мы как-нибудь раздобудем труп, замочим его на пару деньков в приливной заводи, дадим рыбам и крабам его обработать, а потом отбуксируем на четверть мили от берега и пустим плавать. К тому времени, когда его выбросит на берег, уже никто на свете не скажет, что это не ты, тем более что медицинской карточки от стоматолога не будет – а ее, разумеется, не будет, потому что ты ее уничтожишь. Нет, вычеркиваем. Забудь про карту. У нас ведь есть труп, правда? Мы выбьем ему зубы. Подожди-ка! Еще лучше, мы отрежем ему голову! К черту зубную карточку. Не трудись! Это дело верное! Вокруг носа их обведем. Тебе нечего будет бояться этих людей. Я тебя с этим обрезом в такую кашу затянул – кстати, я заметил, что ты его каким-то образом сломал, – но я тебя поварешкой и выловлю. Обсушись и возвращайся в мир живых. Это мое последнее слово, и оно верное.
На протяжении этой потрясающей речи Говард не вымолвил ни слова. За ним, полыхая жаром, плясало пламя, и, сделав шаг вперед, он провел руками по штанинам сзади. Он никак не мог взять в толк, говорит мистер Джиммерс серьезно или шутит. Спрашивать сил не было и, уж конечно, не было сил подыгрывать. Разумеется, он не сбежит на юг. Если воры станут его донимать, он просто скажет им правду: что видел, как мистер Джиммерс сжег рисунок. Они могут перевернуть его вверх ногами, вытрясти карманы, допросить с пристрастием. Ну и что им это даст? Джиммерса они сегодня вечером не убили. Логично предположить, что и его не убьют.
– Жди здесь, – сказал мистер Джиммерс и поспешил из комнаты. Вернулся он несколько минут спустя с сухой одеждой, и Говарду внезапно ужасно захотелось поскорее уехать. Мистеру Джиммерсу ничто не угрожает. Говард еще может застать дядюшку Роя в доме ужасов. Уж он-то сразу поймет, что делать дальше. Если уж на то пошло, дядюшка Рой и Сильвия могут стать следующими жертвами. Не время болтать попусту с мистером Джиммерсом.
– Повремените с трупом, – сказал он Джиммерсу. – План хороший, но я вижу в нем несколько недостатков. Я с вами свяжусь.
Он взял с собой сухую одежду и направился в соседнюю комнату, а потом, чувствуя себя нелепо, но почти уютно в слишком широких и слишком коротких штанах, поблагодарил мистер Джиммерса, намертво вцепился в корзинку для пикника и вышел в ночь, неся мокрые вещи в пластиковом продуктовом пакете.
– В самом деле, мистер Горноласка! Только подумайте, – говорила миссис Лейми.
Горноласка сидел на диване в ее гостиной, положив ноги на низкий столик. Напротив него сидела еще одна женщина и хмурилась в окно, словно устала от этого разговора. Экспансивно жестикулируя, миссис Лейми продолжала:
– Эти старые участки на Хейт-Эшбери стоят миллионы. Наш преподобный друг уже сделал себе состояние, ремонтируя обветшалые дома. Я сама собираюсь попробовать этого пирога – бульдозерами. А вы становитесь утомительными, когда делаете вид, будто у вас есть социальная совесть, мистер Горноласка. Я доподлинно знаю, что ничего подобного у вас нет. Любая совесть сродни ножным кандалам, разве не так?
– Опасные слова, – ответил, пожимая плечами, Горноласка. – Никогда нельзя отрицать, что у вас есть совесть. А не то однажды утром проснетесь и обнаружите, что правы. И вы ведь говорите про квартал, где раньше стоял старый «Хейт-Эшбери-театр», так? Перекресток Хейт и Коул? Это опасное место. Когда в прошлый раз там что-то сносили, герильерос забросали стройку зажигательными бомбами, помните?
Миссис Лейми скривилась:
– Террорист террористу рознь. Дело в мотивации. Думаю, у нашего милого преподобного Уайта есть опыт общения с этими террористами. В любую минуту вам мотивацию подберет, у него ее полные карманы.
– Вы хотите сказать…
– Я ничего не хочу сказать, мистер Горноласка, помимо того, что вам не стоит бояться этих, как вы их называете, герильерос. Бояться вам следует только вашей больной социальной совести.
– Все равно нет смысла бросаться ярлыками и определениями. Я впервые слышу, что у меня есть «социальная совесть», как вы ее называете. Когда политизируешь мораль, сразу ее теряешь. Вот что я думаю. Совести стандартного образца мне вполне хватает.
– Преполнейшее дерьмо, – вмешалась вторая женщина. – Ты от страха вот-вот в штаны наложишь, Горноласка. И не ударяйся в философию. Лучше возьми себя в руки и взгляни фактам в лицо.
– Глядеть фактам в лицо, Гвен, слишком утомительно, особенно если тебе не нравится, что ты видишь в зеркале.
Женщина по имени Гвен была одета в мужскую рубашку с круглым вырезом цвета хаки, джинсы и старые армейские ботинки, на шее – ожерелье из деревянных бусин. Волосы у нее были длинные, прямые и неровно постриженные, словно она специально вырядилась под пресловутого герильеро на маскараде в Хэллоуин.
– Тогда давайте оставим вашу совесть без внимания, ладно? – сказала Горноласке миссис Лейми. – Я говорю сейчас про несколько жалких заброшенных участков и запущенные квартиры, занятые всяким сбродом. – Она подняла руку, останавливая возражения Горноласки, который уже было открыл рот. – Ведь рано или поздно произойдет то, что не раз и не два случалось в прошлом: встреча сигареты и матраца опять сожжет дотла квартал, и эти люди все равно окажутся на улице, а может, даже погибнут. Весь район – сплошной антисанитарный рассадник: наркопритоны, бани, деградация. Я лишь предлагаю восстановить дома, а заодно и человеческое достоинство.
– Вы лишь предлагаете выставить из дома двести человек, чтобы получить с этого прибыль. Давайте говорить о мотивации начистоту, как и твердит нам Гвен.
– Вопрос точки зрения, не так ли?
– Вопрос чего-то.
– Не делай вид, будто ты выше этого, Горноласка, – сказала Гвен. – Тебе хорошо говорить о прибыли. Как давно ты продал своих? И разве я только что не слышала, как ты нес какую-то ерунду о том, что нет такой штуки, как социальная совесть? А теперь вдруг перешел на сторону стада.
– На сторону несчастных, которые пытаются перебиться со дня на день.
– Вся жизнь дерьмо, Горноласка.
Миссис Лейми нахмурилась.
– Милочка, – несколько капризно сказала она, – нельзя ли поменьше фекалий?
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! – повторила Гвен в лицо миссис Лейми. – Вы туда же с моей чертовой мамочкой. Позвольте-ка я дам вам совет. Это пара строк из моего последнего стихотворения. «Нужно уметь срать и смотреть на дерьмо. Это все, что имеет значенье».
– Все? – Горноласка сморгнул. – Я бы думал что-то еще… бутылка хорошего вина…
– Да пошел ты со всем, что ты думаешь.
Миссис Лейми отпрянула, будто улитка от шокера. Потом, помолчав с минуту, сказала:
– Прошу прощения, что попытаюсь вернуться к теме. Это небольшое предприятие в течение нескольких лет четырехкратно увеличит наши вложения. Такая возможность представляется нечасто. Поэтому давайте поразмыслим. Если вы так хотите помочь жертвам системы, почему бы не сделать им предложение, всем до единого. Давайте все станем партнерами. На каждые сто долларов, которые они вложат, мы через два года гарантированно вернем им двести. Нет ничего более эгалитарного, чем разделение прибыли. Их там двести пятьдесят с чем-то человек. Выжмем из каждого в среднем по сто долларов и получим достаточно, чтобы нанять «строительную бабу» и снести дома. – Она улыбнулась женщине в мужской рубашке, которая в ответ только нахмурилась. – Вам, Гвен, как будто ни с кем сегодня не хочется соглашаться?
– С согласием она не в ладу, – сказал Горноласка. – Я бы на вашем месте урезал ее содержание. Раз вы меценат, покровительствуете поэтам и художникам, должно же это давать над ними какую-то власть. Вот, пожалуйста, поэтесса сквернословит у вас в гостиной. Пусть пойдет и помоет рот с мылом.
– Вы не стыдились брать мои деньги, когда рисовали свои сомнительные комиксы и жили в бедности, мистер Горноласка. Оставьте Гвендолин в покое. Она еще добьется признания. – Миссис Лейми окинула Гвен материнским взглядом.
– Почему бы тебе не пустить себе пулю в лоб? – вопросила Гвендолин.
Тут дверь открылась, и вошли двое: один – при бороде, одет в пальто и рубашку с галстуком, второй в модном свитере крупной вязки, в плиссированных штанах, в руках – кожаная сумка на длинном ремешке – точь-в-точь банкир-яппи, одевшийся для вылазки за город. Миссис Лейми, встав, внимательно на них посмотрела.
– На сей раз вы установили местонахождение? Или просто разгромили и опять ударили его по голове?
– На сей раз все тип-топ, – сказал яппи.
Запустив руку в сумку, он вытащил магический жезл миссис Лейми – две связанные на концах кости предплечий. Из сумки и от костей пахнуло гнилью и затхлостью. Яппи держал их осторожно, как снятую с предохранителя пушку. Было очевидно, что предмет вызывает у него отвращение, и ему хочется поскорей от него избавиться.
Забрав у него кости, миссис Лейми положила их на стол у дальней стены – для сохранности.
– А подальше их убрать нельзя? – спросил Горноласка. – И почему магия всегда воняет?
– Почти все на свете воняет, – сказала Гвендолин. – Ты просто все эти годы нос затыкал. Попробуй хоть раз его высунуть, узнаешь что-нибудь новое.
– Так где же? – спросила миссис Лейми.
– Насколько мы смогли определить, в жестяном гараже. Кто бы подумал, что он вот так оставит его во дворе? Мы использовали триангуляцию, чтобы его засечь, в точности как вы посоветовали. Нас подвело прямо к краю обрыва. Мамой клянусь, оно или заперто в сарае, или сброшено со скал.
– Значит, вы извлекли его из жестяного гаража?
– Нет, не извлекли. Псих… как его там зовут?
– Джиммерс.
– Он самый. Засек нас из окна. Сказал, что уже вызвал копов. Поэтому мы оттуда свалили. Он ведь мог правду говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Прежде чем поползти дальше, Говард отдыхал несколько минут, а океан лизал ему ноги. Преодолев еще несколько футов, он снова лег, размышляя, что на пике прилива вода зальет плоский, как тарелка, пляж. Впереди виднелись разбросанные по валунам водоросли и черные от влаги щепки – ясное свидетельство, куда заходит высокий прилив. Эта вывеска побудила его встать, и, стряхнув с ладоней песок, он побрел туда, где на пляж спускалась тропинка.
Он с трудом протащился по тропинке двадцать или тридцать футов, а потом сел отдохнуть прямо в грязь. Ноги у него начали оттаивать: какое там покалывание иголок и булавок! Ноги жгло, они чесались, а еще Говард болезненно сознавал, что они изрезаны и что он почти босиком идет по земле. От подошв носков осталось лишь несколько тонких перетяжек. Он посидел ровно столько, чтобы перевернуть носки, так что пятка оказалась поверх ступни. Хотя бы голова чудом осталась цела. Когда он отер порезанный висок, на руке осталось размытое кровавое пятно, но ракушки, будь они благословенны, были пористыми, а потому всего лишь поцарапали кожу и вырвали немного волос.
Еще дважды Говард останавливался передохнуть, глядя вниз на бухточку и океан, который и спас его, и попытался утопить. Потом он быстро пошел вверх, перевалил, наконец, через гребень и очутился на лугу, от которого его отделял деревянный плетень – тот самый, возле которого он всего несколько часов назад разговаривал с Сильвией.
Внезапно Говард вспомнил про опасность и вдоль плетня шел украдкой – силы ему придал прилив адреналина при мысли о новом столкновении с грабителями. Этого он себе позволить не мог. Но что ему делать? Вытащить у них из мотора распределитель зажигания, забросить в кусты и рвануть отсюда, ко всем чертям, на шоссе? Подождать, пока они мирно уедут, а потом вернуться за Джиммерсом?
Он продрался через ежевику под стеной дома и, присев за бетономешалкой, выглянул поверх нее.
Они уехали. Красного «комаро» нигде не было. Пригибаясь, он гусиным шагом пересек двор и прикорнул в тени дома. Входная дверь была притворена, дом темен. Из страха, что они переставили машину и он случайно на них наткнется, Говард пробрался вдоль стены к огороду. Там не было ничего… только жестяной сарай одиноко стоял в лунном свете.
Говард вернулся по своим следам к входной двери, медленно открыл ее, прислушался и только потом снял носки и ушел с морского ветра. В доме было тихо, огонь почти погас. Мистер Джиммерс все так же сидел в своем кресле, в точности как Говард его оставил. Дышал он ровно – очевидно, спал.
Недолго думая, Говард осторожно вынул камень из каминной кладки и запустил руку в темное отверстие. Тайник был пуст, рисунок исчез.
– Только шевельнись – и ты труп, – сказал голос, и, поверив ему, Говард застыл, почти уткнувшись носом в гранитную облицовку камина.
16
Минута прошла в полном молчании. Говард чувствовал холод каменных плит под ногами, скудное тепло догоревших поленьев и с сосущей пустотой в желудке сознавал простую истину: кто-то сию секунду хладнокровно решает, как с ним
поступить: то ли пристрелить в затылок, то ли избить до потери сознания дубинкой. Его снова пробрал озноб, на сей раз жестокий. Какие бы силы ни поддерживали его, когда он пробирался назад в дом, сейчас они иссякли, и с растущим ужасом он понял, что совершенно не в состоянии сопротивляться.
Тем не менее ничего не произошло: не последовало ни удара, ни дальнейших приказов, ни даже тычка в ребра. Он рискнул разогнуться и стать прямо. Никто не запротестовал. Ничего, кроме тишины. Он чуть повернул голову. Никто не сказал ни слова. Он шевельнулся – и трупом не стал. И все же жутковатое ощущение, что кто-то стоит у него за спиной, осталось.
Не вынеся больше неизвестности, он повернулся посмотреть, готовый в любую секунду броситься на пол, в камин, если потребуется. Перед ним стоял мистер Джиммерс, с наивными, широко раскрытыми от удивления глазами, но в остальном – совершенно серьезный, и так пристально смотрел на карманные часы, словно отсчитывал секунды. Он отер со лба кровь, и на месте пореза теперь красовался большой квадратный пластырь.
– Небольшой эксперимент из области человеческого поведения, – сказал мистер Джиммерс, убирая часы. – Значит, искупался?
– Да, – ответил Говард. – Именно так. Они гнались за мной до бухточки, а там я сбежал по скалам.
– И вернулся, чтобы меня ограбить?
– Да нет же. Я хотел знать, не у них ли он. За что мы боролись, в конце-то концов, если не за то, чтобы он им не достался?
– Я его сегодня сжег. При тебе же. Ты что, глазам своим уже не веришь?
– Я думал, что это… ну, понимаете… шутка, фокус.
– А! Вот в чем дело. Шутка, фокус, надувательство. – Мистер Джиммерс вдруг улыбнулся. – Они ушли. С пустыми руками. Заперев тебя на чердаке, они вернулись меня отделать. Но меня не запугаешь. У меня есть друзья, и я их предупредил. Правда, я ловко придумал, сказав им, что рисунок на чердаке, спрятан во втором дне ящика письменного стола? Слышал бы ты меня! – Он театрально пошевелил бровями, но
вдруг охнул вполголоса и осторожно коснулся лба. На его лицо на мгновение набежала тень. Потом он снова ухмыльнулся. – Может статься, они думают, что рисунок теперь у тебя, что ты его нашел и сбежал. Я сказал, что ты подлец, вор, позер с юга. Я от них избавился. Теперь они твоя забота. Вот, присядь. – Мистер Джиммерс было указал ему на кресло, но потом, как будто только сейчас заметив, что Говард до нитки промок, покачал головой, точно отменяя приглашение, и лишь подбросил поленьев в камин и раздул огонь мехами.
– Стоя, ты быстрей согреешься, – сказал он. – Чашку «Постума»?
– Нет, спасибо. Так с вами все в порядке? В ушах не звенит? Голова не кружится?
– Какое там! Я в отличной форме. Они не искали себе неприятностей. Зачем им жалобы в полицию? Ты сам знаешь, чего они хотели. Но вот как насчет тебя? Ты себе ужасную царапину на виске заработал.
– Жалобы в полицию? – переспросил Говард. – Вы вызвали полицию?
– Нет, – ответил мистер Джиммерс. – И ты этого не сделаешь. Ты уедешь на юг, вернешься в муравейники Лос-Анджелеса. Я все продумал и составил план, который может тебя спасти. Ты бросишь свой грузовичок и свои пожитки. Они все равно ничего не стоят. Потом мы тайком проведем тебя в аэропорт «Малая Река», и ты улетишь на частном самолете в Окленд, где можешь сесть на коммерческий рейс до Лос-Анджелеса. На работу ты, конечно, вернуться не сможешь, и на прежнее место жительства тоже, но не думаю, что ты от этого сильно пострадаешь. Возможно, нам тут удастся организовать тебе небольшую стипендию, чтобы как-то перебился. У меня кузен на юге работает на такелажном заводе. Думаю, он сумеет подыскать тебе место.
Заложив руки за спину, мистер Джиммерс расхаживал взад-вперед, а Говард, жарившийся у огня, слушал его в полном недоумении.
– Идем дальше. Первым делом ты пошлешь кого-нибудь украсть твою медицинскую карточку у стоматолога. И когда ты не объявишься в доме Роя Бартона, наши воры поверят, что ты утонул вместе с рисунком. Тем временем мы как-нибудь раздобудем труп, замочим его на пару деньков в приливной заводи, дадим рыбам и крабам его обработать, а потом отбуксируем на четверть мили от берега и пустим плавать. К тому времени, когда его выбросит на берег, уже никто на свете не скажет, что это не ты, тем более что медицинской карточки от стоматолога не будет – а ее, разумеется, не будет, потому что ты ее уничтожишь. Нет, вычеркиваем. Забудь про карту. У нас ведь есть труп, правда? Мы выбьем ему зубы. Подожди-ка! Еще лучше, мы отрежем ему голову! К черту зубную карточку. Не трудись! Это дело верное! Вокруг носа их обведем. Тебе нечего будет бояться этих людей. Я тебя с этим обрезом в такую кашу затянул – кстати, я заметил, что ты его каким-то образом сломал, – но я тебя поварешкой и выловлю. Обсушись и возвращайся в мир живых. Это мое последнее слово, и оно верное.
На протяжении этой потрясающей речи Говард не вымолвил ни слова. За ним, полыхая жаром, плясало пламя, и, сделав шаг вперед, он провел руками по штанинам сзади. Он никак не мог взять в толк, говорит мистер Джиммерс серьезно или шутит. Спрашивать сил не было и, уж конечно, не было сил подыгрывать. Разумеется, он не сбежит на юг. Если воры станут его донимать, он просто скажет им правду: что видел, как мистер Джиммерс сжег рисунок. Они могут перевернуть его вверх ногами, вытрясти карманы, допросить с пристрастием. Ну и что им это даст? Джиммерса они сегодня вечером не убили. Логично предположить, что и его не убьют.
– Жди здесь, – сказал мистер Джиммерс и поспешил из комнаты. Вернулся он несколько минут спустя с сухой одеждой, и Говарду внезапно ужасно захотелось поскорее уехать. Мистеру Джиммерсу ничто не угрожает. Говард еще может застать дядюшку Роя в доме ужасов. Уж он-то сразу поймет, что делать дальше. Если уж на то пошло, дядюшка Рой и Сильвия могут стать следующими жертвами. Не время болтать попусту с мистером Джиммерсом.
– Повремените с трупом, – сказал он Джиммерсу. – План хороший, но я вижу в нем несколько недостатков. Я с вами свяжусь.
Он взял с собой сухую одежду и направился в соседнюю комнату, а потом, чувствуя себя нелепо, но почти уютно в слишком широких и слишком коротких штанах, поблагодарил мистер Джиммерса, намертво вцепился в корзинку для пикника и вышел в ночь, неся мокрые вещи в пластиковом продуктовом пакете.
– В самом деле, мистер Горноласка! Только подумайте, – говорила миссис Лейми.
Горноласка сидел на диване в ее гостиной, положив ноги на низкий столик. Напротив него сидела еще одна женщина и хмурилась в окно, словно устала от этого разговора. Экспансивно жестикулируя, миссис Лейми продолжала:
– Эти старые участки на Хейт-Эшбери стоят миллионы. Наш преподобный друг уже сделал себе состояние, ремонтируя обветшалые дома. Я сама собираюсь попробовать этого пирога – бульдозерами. А вы становитесь утомительными, когда делаете вид, будто у вас есть социальная совесть, мистер Горноласка. Я доподлинно знаю, что ничего подобного у вас нет. Любая совесть сродни ножным кандалам, разве не так?
– Опасные слова, – ответил, пожимая плечами, Горноласка. – Никогда нельзя отрицать, что у вас есть совесть. А не то однажды утром проснетесь и обнаружите, что правы. И вы ведь говорите про квартал, где раньше стоял старый «Хейт-Эшбери-театр», так? Перекресток Хейт и Коул? Это опасное место. Когда в прошлый раз там что-то сносили, герильерос забросали стройку зажигательными бомбами, помните?
Миссис Лейми скривилась:
– Террорист террористу рознь. Дело в мотивации. Думаю, у нашего милого преподобного Уайта есть опыт общения с этими террористами. В любую минуту вам мотивацию подберет, у него ее полные карманы.
– Вы хотите сказать…
– Я ничего не хочу сказать, мистер Горноласка, помимо того, что вам не стоит бояться этих, как вы их называете, герильерос. Бояться вам следует только вашей больной социальной совести.
– Все равно нет смысла бросаться ярлыками и определениями. Я впервые слышу, что у меня есть «социальная совесть», как вы ее называете. Когда политизируешь мораль, сразу ее теряешь. Вот что я думаю. Совести стандартного образца мне вполне хватает.
– Преполнейшее дерьмо, – вмешалась вторая женщина. – Ты от страха вот-вот в штаны наложишь, Горноласка. И не ударяйся в философию. Лучше возьми себя в руки и взгляни фактам в лицо.
– Глядеть фактам в лицо, Гвен, слишком утомительно, особенно если тебе не нравится, что ты видишь в зеркале.
Женщина по имени Гвен была одета в мужскую рубашку с круглым вырезом цвета хаки, джинсы и старые армейские ботинки, на шее – ожерелье из деревянных бусин. Волосы у нее были длинные, прямые и неровно постриженные, словно она специально вырядилась под пресловутого герильеро на маскараде в Хэллоуин.
– Тогда давайте оставим вашу совесть без внимания, ладно? – сказала Горноласке миссис Лейми. – Я говорю сейчас про несколько жалких заброшенных участков и запущенные квартиры, занятые всяким сбродом. – Она подняла руку, останавливая возражения Горноласки, который уже было открыл рот. – Ведь рано или поздно произойдет то, что не раз и не два случалось в прошлом: встреча сигареты и матраца опять сожжет дотла квартал, и эти люди все равно окажутся на улице, а может, даже погибнут. Весь район – сплошной антисанитарный рассадник: наркопритоны, бани, деградация. Я лишь предлагаю восстановить дома, а заодно и человеческое достоинство.
– Вы лишь предлагаете выставить из дома двести человек, чтобы получить с этого прибыль. Давайте говорить о мотивации начистоту, как и твердит нам Гвен.
– Вопрос точки зрения, не так ли?
– Вопрос чего-то.
– Не делай вид, будто ты выше этого, Горноласка, – сказала Гвен. – Тебе хорошо говорить о прибыли. Как давно ты продал своих? И разве я только что не слышала, как ты нес какую-то ерунду о том, что нет такой штуки, как социальная совесть? А теперь вдруг перешел на сторону стада.
– На сторону несчастных, которые пытаются перебиться со дня на день.
– Вся жизнь дерьмо, Горноласка.
Миссис Лейми нахмурилась.
– Милочка, – несколько капризно сказала она, – нельзя ли поменьше фекалий?
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! – повторила Гвен в лицо миссис Лейми. – Вы туда же с моей чертовой мамочкой. Позвольте-ка я дам вам совет. Это пара строк из моего последнего стихотворения. «Нужно уметь срать и смотреть на дерьмо. Это все, что имеет значенье».
– Все? – Горноласка сморгнул. – Я бы думал что-то еще… бутылка хорошего вина…
– Да пошел ты со всем, что ты думаешь.
Миссис Лейми отпрянула, будто улитка от шокера. Потом, помолчав с минуту, сказала:
– Прошу прощения, что попытаюсь вернуться к теме. Это небольшое предприятие в течение нескольких лет четырехкратно увеличит наши вложения. Такая возможность представляется нечасто. Поэтому давайте поразмыслим. Если вы так хотите помочь жертвам системы, почему бы не сделать им предложение, всем до единого. Давайте все станем партнерами. На каждые сто долларов, которые они вложат, мы через два года гарантированно вернем им двести. Нет ничего более эгалитарного, чем разделение прибыли. Их там двести пятьдесят с чем-то человек. Выжмем из каждого в среднем по сто долларов и получим достаточно, чтобы нанять «строительную бабу» и снести дома. – Она улыбнулась женщине в мужской рубашке, которая в ответ только нахмурилась. – Вам, Гвен, как будто ни с кем сегодня не хочется соглашаться?
– С согласием она не в ладу, – сказал Горноласка. – Я бы на вашем месте урезал ее содержание. Раз вы меценат, покровительствуете поэтам и художникам, должно же это давать над ними какую-то власть. Вот, пожалуйста, поэтесса сквернословит у вас в гостиной. Пусть пойдет и помоет рот с мылом.
– Вы не стыдились брать мои деньги, когда рисовали свои сомнительные комиксы и жили в бедности, мистер Горноласка. Оставьте Гвендолин в покое. Она еще добьется признания. – Миссис Лейми окинула Гвен материнским взглядом.
– Почему бы тебе не пустить себе пулю в лоб? – вопросила Гвендолин.
Тут дверь открылась, и вошли двое: один – при бороде, одет в пальто и рубашку с галстуком, второй в модном свитере крупной вязки, в плиссированных штанах, в руках – кожаная сумка на длинном ремешке – точь-в-точь банкир-яппи, одевшийся для вылазки за город. Миссис Лейми, встав, внимательно на них посмотрела.
– На сей раз вы установили местонахождение? Или просто разгромили и опять ударили его по голове?
– На сей раз все тип-топ, – сказал яппи.
Запустив руку в сумку, он вытащил магический жезл миссис Лейми – две связанные на концах кости предплечий. Из сумки и от костей пахнуло гнилью и затхлостью. Яппи держал их осторожно, как снятую с предохранителя пушку. Было очевидно, что предмет вызывает у него отвращение, и ему хочется поскорей от него избавиться.
Забрав у него кости, миссис Лейми положила их на стол у дальней стены – для сохранности.
– А подальше их убрать нельзя? – спросил Горноласка. – И почему магия всегда воняет?
– Почти все на свете воняет, – сказала Гвендолин. – Ты просто все эти годы нос затыкал. Попробуй хоть раз его высунуть, узнаешь что-нибудь новое.
– Так где же? – спросила миссис Лейми.
– Насколько мы смогли определить, в жестяном гараже. Кто бы подумал, что он вот так оставит его во дворе? Мы использовали триангуляцию, чтобы его засечь, в точности как вы посоветовали. Нас подвело прямо к краю обрыва. Мамой клянусь, оно или заперто в сарае, или сброшено со скал.
– Значит, вы извлекли его из жестяного гаража?
– Нет, не извлекли. Псих… как его там зовут?
– Джиммерс.
– Он самый. Засек нас из окна. Сказал, что уже вызвал копов. Поэтому мы оттуда свалили. Он ведь мог правду говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49