- Вы представить себе не можете, какую взбучку мне задали
дома.
- По-моему, ее здесь нет. То есть я бы, конечно, заметил. Не мог бы
не обратить внимания.
- Ну что же, - равнодушно ответил Конвери. - Наверное, я ее оставил
где-нибудь еще.
Все это не было случайным, с тоской понял Бретон. Конвери очень
опасен - умный фанатичный полицейский самого худшего типа. Человек с
инстинктами ищейки, доверяющий им, упрямо цепляющийся за свои
предположения вопреки логике и материалам следствия. Так вот, значит,
почему Конвери время от времени навещал Джона Бретона все эти девять лет!
Он затаил подозрения. Какой злобный каприз судьбы привел эту неуклюжую
суперищейку на сцену, которую он с такой тщательностью подготовил на этот
октябрьский вечер?
- Туфлю потеряли?
- Туфлю? - Бретон проследил направление взгляда Конвери и увидел, что
сжимает в руке черную мужскую туфлю. - Ах, да! Я становлюсь рассеянным.
- Как и мы все, когда нас что-то гнетет... Вот как с этой
окаменелостью.
- Меня ничто не гнетет, - тотчас отозвался Бретон. - А вас что
беспокоит?
Конвери отошел к "линкольну" и прислонился к нему, положив ладонь на
багажник.
- Да ничего такого. Все пытаюсь заставить говорить мою руку.
- Не понимаю...
- Не важно. Да, кстати, раз уж мы заговорили о руках, у вас костяшки
пальцев ободраны. Подрались с кем-нибудь?
- С кем бы это? - Бретон засмеялся. - Не могу же я подраться с самим
собой!
- Ну, например, с типом, который пригнал вашу машину. - Конвери
хлопнул ладонью по незакрытой крышке багажника и она задребезжала. - Эти
механики так разговаривают с клиентами, что мне и самому часто хотелось
отделать кого-нибудь. Это одна из причин, почему свою машину я содержу в
порядке сам.
У Бретона пересохло во рту. Так значит Конвери заметил, что машины не
было, когда он приходил в первый раз!
- Нет, - ответил он. - Я с моей станцией техобслуживания в наилучших
отношениях.
- И что же с ней там сделали? - Конвери посмотрел на "линкольн" с
пренебрежением практичного человека.
- Тормоза отрегулировали.
- А? Мне казалось у этих бегемотов они саморегулирующиеся.
- Может быть Я в них не заглядывал. ("Долго ли еще это будет
продолжаться?" - подумал Бретон.) - Знаю только, что они слабо схватывали.
- Хотите дельный совет? Прежде чем сесть за руль, хорошенько
проверьте гайки на колесах. Я видел машины, у которых после проверки
тормозов гайки были только чуть навинчены.
- Не сомневаюсь, что все в ажуре.
- Не доверяйте им, Джон. Если можно что-то не закрепить, чтобы тебя
сразу за руки не схватили, они закреплять не станут.
Внезапно Конвери выпрямился и, прежде чем Бретон успел
пошевельнуться, стремительно повернулся к багажнику, ухватил крышку за
ручку, приподнял и с треском захлопнул.
- Видели? Она ведь могла отскочить на большой скорости. Очень опасная
штука. Ну как, убедились?
- Спасибо, - пробормотал Бретон. - Весьма обязан.
- Не на чем. Наша обязанность беречь налогоплательщиков. - Конвери
задумчиво подергал себя за ушную мочку. - Ну, мне пора. У моих ребят день
рождения, и мне вообще не полагалось отлучаться. До встречи!
- Всегда рад, - отозвался Бретон. - Заглядывайте в любое время.
Он неуверенно помялся, потом пошел следом за Конвери вокруг дома и
успел увидеть, как зеленая машина под тявканье выхлопов понеслась по
улице. Он повернулся и пошел назад к "линкольну", а холодный ветер гнал
ему под ноги шуршащие листья. Последние слова Конвери были зловещими. Они
показали, что зашел он не случайно и не просто так, а Конвери вряд ли бы
проговорился нечаянно. У Бретона сложилось четкое впечатление, что его
предупредили. Он вдруг оказался в неясном, а потенциально и губительном
положении.
Пойти на риск и убить Джона Бретона, когда лейтенант Конвери,
возможно, кружит по соседним улицам, ожидая дальнейшего, он не мог.
Однако не мог он и оставить Джона Бретона в живых, после того, что
произошло. А времени искать выхода из этой дилеммы почти не было.

11
Прошло несколько десятилетий с тех пор, как генерал Теодор Эбрем в
последний раз побывал на поле сражения, однако он постоянно ощущал, что
обитает на эфемерной ничьей земле, разделяющей две военные машины, грознее
которых не знавала кровавая история человечества.
Не выпадало часа, минуты, даже секунды, когда бы он со всей
ответственностью не сознавал, что является жизненно важным компонентом
передней линии обороны своей родины. В случае кульминационного
столкновения от него не потребовали бы нажимать на кнопки - орудия его
ремесла были бумажными, а не стальными. Тем не менее он был воином, ибо
бремя ответственности за техническую готовность мог выдержать только
патриот и герой.
Кошмарное существование генерала Эбрема осложнялось еще и фактом, что
ему приходилось иметь дело с двумя совершенно разными полчищами врагов.
Во-первых, нация, против которой его народу, возможно, когда-нибудь
придется взяться за оружие; а во-вторых, его собственные ракеты, а также
ученые и техники, которые создавали их и держали в состоянии боевой
готовности. Иссеченный шрамами богатырь, предназначенный природой
сражаться мечом и булавой, он не имел вкуса к войне машин, и еще меньше -
к бесконечному ожиданию, ее единственной альтернативе. Насколько это было
возможно, он избегал лично посещать подземные базы - слишком часто семь из
восьми ракет страдали от каких-то неполадок в их невообразимо сложных
внутренностях, а обслуживающий персонал не желал считаться с тем, что эти
"мелкие неполадки", устранение дефектов и последующие испытания снижали
ударную мощь их родины до малой ее номинальной величины.
Эбрем не понимал, почему баллистическая ракета обязательно должна
состоять из миллиона деталей, и уж вовсе не мог постигнуть математику
надежности, согласно которой соединение такого количества индивидуально
безупречных компонентов неизменно создает капризное, непредсказуемое
целое, чья эффективность колеблется от минуты к минуте. За годы пребывания
на своем посту он проникся жгучей неприязнью к ученым и инженерам, кому он
был обязан всеми минусами своего положения, и не упускал случая проявить
ее.
Он посмотрел на часы. Доктор Раш, старший научный консультант
министерства обороны, позвонил, прося принять его, и должен был вот-вот
приехать. При мысли, что ему в конце рабочего дня придется терпеть
жиденький голосок этого карлика, его наставительный тон, нервы генерала
Эбрема, и без того натянутые, зазвенели как провода в бурю. Когда он
услышал, что наружная дверь его кабинета открылась, он хмуро наклонился
над столом, готовый размозжить ученого силой своей ненависти.
- Добрый день, генерал, - сказал доктор Раш, входя. - Очень любезно с
вашей стороны принять меня почти без предупреждения.
- Добрый день. - Эбрем впился взглядом в Раша, недоумевая, что могло
случиться. Глаза коротышки ученого горели странным огнем - то ли от
страха, то ли от облегчения, то ли от торжества. - Что нового?
- Я не совсем представляю, как вам объяснить, генерал.
Внезапно Эбрем понял, что Раш злорадствует, и его депрессия
усилилась. Наверняка они обнаружили какой-нибудь конструктивный просчет -
например, в насосе или каком-нибудь крохотном клапане - и потребуют
немедленно произвести модификацию на всех установках.
- Надеюсь, вы сумеете все-таки изложить цель вашего прихода, - мрачно
сказал Эбрем. - Иначе он утрачивает смысл.
Худое лицо Раша нервно задергалось.
- Дело не в моем умении излагать, а в вашем умении понимать. - Даже в
ярости Раш выражался с педантичной наставительностью.
- Так упростите до моего уровня, - огрызнулся Эбрем.
- Ну, хорошо. Полагаю, вы замечали метеорный дождь, который длится
уже порядочное время.
- Красивое зрелище, - ответил Эбрем с насмешкой. - И вы пришли
обсуждать его со мной.
- Косвенным образом. Вы знаете, чем вызван этот беспрецедентный
ливень?
- Если и знал, то забыл. У меня нет времени на научные пустяки.
- В таком случае я вам напомню. - К Рашу вернулось самообладание, и
почему-то это встревожило генерала. - Вне всяких сомнений сила тяготения
слабеет. Прежде Земля двигалась по орбите, которую уже давно очистила от
космического мусора, но с изменением константы тяготения орбита снова
захламляется - отчасти в результате смещения самой планеты, но, главным
образом, оттого, что воздействие на малые тела, видимо заметнее. Метеорные
дожди - это зримое доказательство, что сила тяготения...
- Тяготение! Тяготение! - взорвался Эбрем. - Мне-то какое дело до
вашего тяготения?!
- Большое, генерал. - Раш позволил себе улыбнуться сжатыми губами. -
Сила тяготения - одна из констант в расчетах, которые производятся
компьютерами в ваших ракетах, чтобы обеспечить точное попадание в цель. А
теперь эта константа уже не константа.
- Вы хотите сказать... - Эбрем умолк, осознав всю чудовищность этих
слов.
- Да, генерал. Ракеты не будут точно поражать избранную цель.
- Но ведь вы же можете сделать допуск на ваше тяготение!
- Конечно. Но это потребует времени. Ослабление прогрессирует и...
- Сколько?
Раш небрежно пожал плечами.
- Месяцев шесть. Это зависит от очень многого.
- Но я же оказываюсь в невозможном положении. Что скажет президент?
- Не решусь высказать предположение, генерал, но у вас у всех есть
одно утешение.
- Какое же?
- Все государства в мире столкнулись с этой же проблемой. Вы
тревожитесь из-за какой-то горсти ракет ближнего действия, так подумайте,
каково сейчас русским, американцам и прочим? - Раш говорил теперь с
мечтательно-философской небрежностью, которая разъярила Эбрема.
- Ну, а вы, доктор Раш? - сказал он. - Разве вы сами не тревожитесь?
- Тревожусь, генерал? - Раш посмотрел в окно, где пустыня плавилась в
нарастающей жаре. - Если у вас найдется время послушать, я объясню вам,
как научные пустяки - ваше выражение, генерал - определят будущей
человечества.
Он заговорил жиденьким монотонным странно печальным голосом.
И слушая, генерал Эбрем впервые по-настоящему понял, что такое
страх...

На Риджуэй-стрит в любую ясную ночь на верхнем этаже самого высокого
дома можно было увидеть открытое окно. Особенно, если светила луна.
Припоздавшие прохожие иногда замечали в черном прямоугольнике бледное
движущееся пятно и соображали, что за ними опять подглядывает Уилли
Льюкас. А прыщавое обросшее каким-то пухом лицо Уилли искажала паника, и
он отпрыгивал от окна, боясь, что его увидят.
Соседи напротив приходили к выводу, что Уилли старается заглянуть к
ним в спальни, жаловались его брату, и ему попадало. Но Уилли не
интересовали узкогубые тусклоглазые домохозяйки Риджуэй-стрит - как и
неведомые красавицы, которые порой являлись ему во сне.
Просто Уилли любил смотреть на затихший городок, когда все остальные
спали. В течение этих бесценных часов они словно умирали, оставляя его в
покое, и некому было кричать на него, смотреть с сердитым раздражением...
Когда начали падать первые метеоры, Уилли был на своем посту - на
верхнем этаже узкого высокого здания. Дрожа от волнения, он схватил
старенький перламутровый театральный бинокль, украденный из лавки
старьевщика Куни на углу, и навел его на темную чашу небес. Всякий раз,
когда он видел сверкающий метеор, который в расстроенном бинокле казался
радужным, в его мозгу начинали копошиться бесформенные пугающие мысли.
Обостренные инстинкты, свойственные тем, кто остается за гранью
нормального существования, подсказывали ему, что эти стремительные полоски
света несут особую весть ему одному - но вот какую?
Уилли следил за ними до самого рассвета, скорчившись в знобящей тьме
тесного чердака, а тогда закрыл окно и отправился спать.
Когда он проснулся и спустился вниз позавтракать, бакалейная лавка на
первом этаже была полна покупателей и Аде с Эмили, его старшим сестрам,
некогда было приготовить ему что-нибудь, и Уилли намазал себе бутерброды
банановой пастой с мармеладом.
Он жевал рассеянно, почти не видя страниц книги, которую листал, не
слышал рокота картофелин, скатывающихся в лавке на весы. Ибо во сне, прямо
как в Библии, ему открылось страшное, холодящее кровь значение падающих
звезд.
Он испытывают светлый восторг от того, что на него было возложено
оповестить об этом мир, но его давила грозная ответственность. До сих пор
Уилли никогда ни за что не отвечал, и он сомневался в себе, а уж тем
более, когда ему предстояло дело столь немыслимой важности. Весь день он
бродил по темному унылому дому, стараясь придумать, как выполнить
поручение Бога, но ничего достойного так и не придумал.
В сумерках его брат Джо вернулся с газового завода, где работал, и
очень рассердился, что Уилли не побелил стену во дворе. Уилли его почти не
слушал, кротко терпел поток сердитых слов, а сам мысленно искал и искал
способ, как оправдать доверие Бога.
Ночью метеоры сверкали даже ярче, чем накануне, и Уилли охватила
непривычная потребность поторопиться. Он чувствовал себя глубоко
виноватым, что так ничего и не сделал, чтобы донести до людей Весть. Он
тревожился все больше, а когда Уилли бывал чем-то поглощен, он впадал в
состояние близкое к идиотизму. Рассеянно бродя по лавке, он опрокинул
корзину с помидорами, а потом уронил ящик с пустыми бутылками из-под
кока-колы на выложенный плитками пол.
Миновала еще одна ночь мерцающего блеска, прежде чем он придумал
план. Очень жалкий план, насколько он понял, сумев его оценить с некоторой
долей объективности - но ведь Бог, конечно, лучше Уилли знал слабости
своего избранного орудия.
Наконец сообразив, что ему следует делать, Уилли загорелся желанием
тотчас взяться за работу. Он не лег спать после своего ночного бдения, а
сбежал вниз и шмыгнул к двери на задний двор поискать там столярные
инструменты. Джо стоял у плиты, уже одетый в замасленный коричневый
комбинезон, и прихлебывал чай. Он бросил на Уилли взгляд, полный обычной
растерянной ненависти.
- Уилли, - сказал он едко, - если ты сегодня не кончишь побелку, я
сам за нее возьмусь - с тобой вместо кисти.
- Да, Джон.
- В последний раз предупреждаю, Уилли. Нам всем до смерти надоело,
что ты палец о палец не ударишь, чтобы оправдать хлеб, который ешь.
- Да, Джо.
- Валяешься в постели всю ночь и полдня вдобавок.
- Да, Джо.
Уилли уставился на квадратное лицо своего брата и чуть было не
поддался соблазну объяснить, как хорошо для Джо, Ады, Эмили и всех других
людей в мире, что он вовсе не лежит в постели всю ночь. Благодаря его
бдениям они все получили чуточку лишнего времени. Но он решил, что пока
еще рано что-нибудь говорить, и отошел от двери.
Работа оказалась много труднее, чем предполагал Уилли. Начать с того,
что он долго не мог найти подходящий материал. Довольно много времени он
потратил зря, перебирая потемневшую от дождей груду досок в углу двора,
тяжелых и скользких. Он ушибал пальцы и весь перемазался зеленой слизью и
обрывками оранжево-красных лишайников. В конце концов он убедился, что
искать ему тут нечего и заглянул в сарайчик, который Ада и Эмили
использовали как чулан.
Возле двери стоял большой фанерный ящик, набитый бумажными пакетами и
листами оберточной бумаги для овощей. Уилли начал было аккуратно извлекать
содержимое, но кипы бумаги оказались неожиданно тяжелыми, а пальцы у него
онемели. Кипы вырывались из них, падали на пол и рассыпались. Уилли терпел
их каверзы, пока мог, а потом приподнял ящик, и бумажная лавина обрушилась
на грязный бетон двора.
Только теперь это не важно, подумал он.
Но даже когда он разломал ящик, работа продвигалась туго. Тонкая
фанера, когда он пытался ее распилить, трескалась или расслаивалась, а
шляпки гвоздей проходили ее насквозь. Он трудился самозабвенно, не
отрываясь, чтобы поесть или хотя бы утереть пот с прыщавого лица, и к
вечеру завершил хлипкую конструкцию, которая более или менее отвечала его
требованиям.
Его терзал голод, но ему повезло, что за весь день ни Ада, ни Эмили
не высунула очкастого лица из кухонной двери, и он решил продолжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16