– Да, знал, но меня неотступно преследовал вопрос: чем бы все кончилось тогда, в восемьдесят восьмом, если бы я не сдался, и если бы мне достало решимости поехать за тобой в Англию?
«Ну почему?! – мысленно воскликнула Джиджи. – Почему ты не приехал за мной, когда мне было так больно и одиноко?! Почему дождался, когда я связала себя словом с другим мужчиной?»
Она прикрыла глаза, но в ее душе по-прежнему царил хаос – мысли с оглушительным грохотом проносились одна за другой, и ей никак не удавалось их ухватить. А потом вдруг зазвучала чарующая песня – сладкая и пленительная, – и больше Джиджи уже ничего не слышала.
Новая надежда. Новая жизнь. Свежее дыхание весны после гибельной зимней стужи. Феникс, восстающий из пепла. Заколдованный второй шанс, который все время ускользал от нее, а теперь подносился ей на золотом блюдечке как величайший дар судьбы.
И ей надо лишь протянуть руку и…
Но ведь именно это ее и погубило. Именно эта неутомимая тоска по нему, это опрометчивое желание махнуть на всех рукой десять лет назад и взяли над ней верх. Отбросив принципы, она пошла на поводу у сиюминутной выгоды и разнузданного эгоизма. И вот что из этого вышло: в итоге она лишилась и счастья, и самоуважения.
Но чарующий напев переливался все нежнее. Помнишь, как вы смеялись и болтали друг с другом обо всем и ни о чем? Помнишь, как строили планы пешком перейти Альпы и переплыть Ривьеру? Помнишь, как хотели завалиться в гамак – бок о бок, а поперек Крез, – когда настанут теплые деньки?
Нет, все это лишь видения, далекие воспоминания, мечты, приукрашенные розовыми очками. Теперь ее будущее связано с Фредди, который не заслуживал, чтобы его унизили, выкинув, точно ненужную вещь. Он заслуживала, чтобы она раскрылась перед ним с лучшей, а не с худшей стороны. Фредди целиком вверил ей свое счастье, и она не вправе играть его доверием. Иначе она просто не сможет жить дальше.
А что, если…
Нет. Если так надо, то она устоит перед этой чарующей песней, как устоял, корчась и извиваясь от искушения, перед сиренами Одиссей. Но не бросит Фредди. И больше не поступится своей совестью. Никогда.
Джиджи посмотрела на Камдена.
– Не могу, – чуть слышно прошептала она. – Я уже помолвлена.
Пальцы мужа на долю секунды сжали ее руку – и их место тотчас заняла ночная прохлада. Его глаза по-прежнему неотрывно смотрели на нее, но они больше не озарялись светом – теперь в них царила кромешная тьма.
– Тогда зачем ты рассказала мне про дамский колпачок?
Действительно, зачем?
– Видишь ли, я… – Будь у нее под рукой кнут, она бы с радостью себя им отстегала. – Просто я подумала, что у тебя от отвращения пропадет охота со мной спать.
– Ясно. Хранишь верность лорду Фредерику.
Его голос словно оледенел – как и ее сердце, где в бескрайней, мерзлоте бился одинокий огонек боли.
– Тогда почему ты не остановила меня? Теперь после нашей близости могут быть последствия…
Ну что она могла ответить? Что так было всегда? Что стоило ему приласкать ее, как она мигом забывала обо всем, что раньше представлялось жизненно важным? Что вето постели она делалась редкостной дурой?
– Я не подумала. Прости.
Скрипнула кровать… В темноте мелькнула его спина с глубокой бороздкой, когда он сел, обхватив плечи руками и опустив голову. Через несколько секунд он встал с кровати.
– Жаль, что ты не спохватилась чуть раньше. – Чувствовалось, что за его безукоризненной вежливостью клокочет буря. Тремейн продел руки в рукава халата и с силой затянул пояс.
Джиджи села в постели, прижимая простыню к груди. «Не уходи, – хотелось попросить ей. – Останься со мной, не уходи». Но вместо этого она пролепетала:
– Ты же сам говорил, что прошлое не перечеркнешь, а наше – тем более.
– Очень мудрые слова, – проворчал он, направляясь к двери.
– Постой! – крикнула она. – Куда ты? Наверху опасно. Бог знает, что там еще повреждено.
– Ничего, я рискну, – ответил он. – В этом доме наверняка найдется кровать безопаснее твоей.
Лежа на кровати – в спальне, которую ему отвели с самого начала, – Камден смотрел в потолок, желая, чтобы тот рухнул и вышиб из его головы остатки разума. Если, конечно, там еще оставался хоть какой-то разум.
«Я не подумала», – сказала она. Что ж, в этом она определенно была не одинока. С прошлого октября, когда от ее адвокатов пришло первое письмо с просьбой о признании брака недействительным, он ни дня не мыслил здраво.
Камден давно привык отзываться о своем браке как о «вполне сносном положении вещей». Да, наверное, сносном. Ведь пока закон незыблемо стоял на страже их брака, все еще оставалась надежда, что когда-нибудь, в далеком и туманном, но непременно прекрасном будущем они смогут подняться выше «бури и натиска» юных лет и зажить более или менее счастливо. Не то чтобы он открыто признавался себе в таких желаниях, но четырнадцатичасовые рабочие дни, плавно перетекавшие в ночи, иногда располагали к подобным смутным мечтаниям.
Но когда разговор зашел уже об официальном расторжении брака, когда бесчисленные письма от ее адвокатов черной тучей заволокли горизонт, точно гигантский рой египетской саранчи, – вот тогда-то он совершенно неожиданно очутился в роли ошеломленного зрителя, только и способного с тревогой и раздражением швырять эти письма в огонь.
Одно дело – признать брак недействительным. И совсем другое – развестись. Когда Джиджи пошла еще дальше и подала прошение о разводе, на Камдена накатило бешенство – животная ярость, жаждавшая рек крови и моря слез.
Их брак был основан на лжи и скреплялся печатью злобы; вступив в этот брак, они вступили в сговор с дьяволом. Следовательно, оба не заслуживали лучшей доли.
Как же он не предусмотрел, что годами сдерживаемая горечь рано или поздно выплеснется наружу? Каким же слепцом он был! Со спокойной душой пересекал Атлантику и думал, что нашел разумный выход из положения – дать ей развод, а взамен потребовать, чтобы она подарила ему наследника!
И посмотрите, что из этого вышло: страсть – это чудовище, на укрощение которого он потратил столько лет, – снова вырвалась на свободу. Но если некогда чудовище пожирало ее, то теперь оно с потрохами проглотило его.
Бог знает что двигало им – храбрость или безумие, – когда он попросил Джиджи не ставить крест на их отношениях. Но после ее отказа мучительно саднило сердце, и чувство утраты теснило грудь.
Камден никак не мог поверить, что это конец, что их история оборвется на такой тоскливой ноте – как если бы ведьма все-таки съела Ганса и Гретель, а принц, предназначенный для Спящей красавицы, остался в заколдованном лесу тлеть кучкой костей. Пусть леди Тремейн говорила тихим шепотом, но ответ ее был вполне определенным. Пусть в постели она льнула к нему, извиваясь всем телом, и вмиг теряла голову, но она ни на минуту не упускала из виду свою главную цель – порвать с ним раз и навсегда.
Наверное, Джиджи права. Наверное, он и в самом деле застрял в восемьдесят третьем году. Наверное, именно так и закончится история их отношений: она, сияя от счастья, пойдет под венец с другим, а он останется лишь скучной заметкой в летописи ее жизни.
Джиджи сидела в столовой, уставившись в чашку с уже остывшим чаем, когда перед ней вырос Камден – в костюме для верховой езды, с растрепанными ветром волосами.
– Наверное, через несколько недель станет известно, будет ли прошедшая ночь иметь последствия, – начал он без предисловия.
– Думаю, что да. – Маркиза снова перевела взгляд на чашку. Остро ощущая присутствие мужа, чувствуя запах утреннего тумана, еще не выветрившийся из его куртки, она со страхом думала о вести, которую принесет конец месяца. Какой бы она ни оказалась.
– Если все обойдется, ты разрешишь мне выйти за Фредди?
– А если не обойдется, то ты по-прежнему будешь настаивать на венчании с ним?
– Если не обойдется… – Джиджи судорожно сглотнула, – то я выполню свою часть договора, а ты, пожалуйста, выполни свою.
Камден криво усмехнулся в ответ. Потом взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Надеюсь, лорд Фредерик не доживет до того дня, когда пожалеет о своем выборе, – процедил он. – Твоя любовь – страшная вещь.
Глава 24
5 июня 1893 года
– Нет, этот никуда не годится. Принеси мне зеленый, – сказал Лангфорд, расстегивая бордовый жилет – уже третий по счету. Сняв жилет, герцог вернул его камердинеру.
Из зеркала на Лангфорда хмуро смотрел мужчина средних лет. Красавцем он не был никогда, но в прежние годы ему было чем похвастаться – всегда тщательно причесанный и с иголочки одетый, он неизменно находился в окружении самых обворожительных дам из высшего общества, которые гроздьями висли на его руках.
Но за пятнадцать лет, прожитых в провинции, он совсем одичал. Его наряды десять лет как вышли из моды Он разучился напомаживать волосы. Более того, разучился обольщать женщин. К обольщению надо было подходить с умом. У мужчины, который на сто процентов уверен в себе, женщины едят с рук. У мужчины, который уверен в себе на восемьдесят процентов, с рук едят только голуби.
И вот этот на восемьдесят процентов уверенный в себе мужчина непонятно с какой стати пригласил миссис Роуленд на чай. Да-да, на чай! Точно говорливая старушка, которой не терпится поживиться сдобными плюшками и свежими сплетнями. Или того хуже: точно сентиментальный слюнтяй, мечтающий повернуть время вспять и скинуть лет тридцать.
Камердинер вернулся с другим жилетом – темно-зеленым, как лесная долина. Лангфорд продел в него руки с твердым намерением остановиться на этом варианте – будь он в нем похож хоть на принца, хоть на лягушку. Он не увидел в зеркале ни того, ни другого, а только озадаченного, смущенного и чуть встревоженного мужчину средних лет, в общем-то неплохо сохранившегося.
Этот подойдет, решил герцог.
Ландо миссис Роуленд остановилось перед особняком Ладлоу-Корт ровно в две минуты шестого. Она сидела под кружевным зонтиком – чопорная и изящная, будто чайная чашка самой королевы. Лангфорду пришелся по душе ее наряд – бледно-голубое утреннее платье с жемчужно-серой отделкой. Ему нравились кремово-пастельные тона – цвета вечной весны, преобладавшие в ее туалетах, но спроси кто-нибудь в веселые деньки его молодости, что он думает о таких оттенках, он назвал бы их скучными.
Герцог сам вышел встретить гостью и подал ей руку без перчатки, помогая выбраться из коляски. Вид у нее был довольный – и вместе с тем несколько растерянный. Вот и хорошо: значит, они на равных.
– Я заходила к вам несколько недель назад, ваша светлость, – проговорила миссис Роуленд. – Вас не было дома.
Они оба прекрасно знали, что он был дома. Но только Лангфорд знал, что он наблюдал за ней из окна верхнего этажа со смешанным чувством раздражения и восхищения.
– Идемте пить чай, – сказал он, предлагая ей опереться на его руку.
По герцогским меркам особняк Ладлоу-Корт был не просто скромным, а прямо-таки убогим. Давным-давно – ему тогда еще не исполнилось и тридцати – Лангфорда пригласили посетить Бленхеймский дворец. Когда это грандиозное сооружение показалось вдалеке, в окне кареты, на Лангфорда нахлынуло гнетущее ощущение собственного убожества – по сравнению с колоссом, который звался родовым гнездом герцогов Мальборо, его поместье казалось домиком скромного викария.
Однако на поверку величественный вид Бленхеймского дворца оказался именно видом, точнее – видимостью. Когда экипаж Лангфорда подъехал поближе, сразу же выяснилось, что, фасад реставрировался очень давно, к тому же – на скорую руку. В самом дворце портьеры обветшали и прохудились, стены почернели из-за неисправных воздуховодов, а потолки почти в каждой комнате были в серых разводах – и это после того, как семья продала знаменитые драгоценности Мальборо, чтобы поправить свои дела! Через два года после его визита седьмой герцог Мальборо обратился в парламент с петицией об отмене майората, чтобы можно было пустить всю обстановку дворца с молотка в уплату семейных долгов.
А вот особняк Ладлоу-Корт, напротив, представлял собой настоящую шкатулку с драгоценностями; это был пусть миниатюрный, зато совершенный образец палладианской архитектуры с четкими, строгими линиями, гармоничными пропорциями и внутренним убранством, которое Лангфорд мог без труда поддерживать в надлежащем состоянии, а по временам даже обновлять.
Но в эту минуту, шагая по просторному холлу и чувствуя, как пальцы миссис Роуленд легонько касаются его руки, Лангфорд задавался вопросом: что она думает о его доме? Да, сейчас ее жилище было размером с охотничий домик, но раньше-то она жила в роскоши! Судя по состоянию, которое оставил ей покойный муж, дом Виктории наверняка превосходил его особнячок и размерами, и новизной, и пышностью обстановки.
– О, вы восстановили террасы, – заметила миссис Роуленд, как только они переступили порог южной гостиной. Окна комнаты выходили на уступчатый склон позади дома, за которым начинался строго распланированный английский сад с небольшим прудиком. – Ее светлость очень из-за них расстраивалась.
– Разве? – Вот и еще одна новость о его матери.
– Да, расстраивалась. Но она решила не трогать их, чтобы не тревожить вашего больного отца, – сказала Виктория. – У нее было золотое сердце.
Лангфорд и сам это понял, но слишком поздно. Высокомерным юнцом он втайне считал мать безвкусно одетой простушкой, у которой не было ни царственных манер, ни шика, подобавших супруге пэра Англии. Он тяготился ее заботливой любовью, словно камнем на шее, и даже не подозревал, что без нее его будет бросать по волнам жизни как щепку.
– Она ничего мне об этом не говорила. – А сам, к сожалению, не мог догадаться, потому что был самовлюбленным болваном.
– Очень красиво, – сказала миссис Роуленд, любуясь из окна пышными золотисто-оранжевыми розами, что цвели вдоль балюстрады. На ее широкополой шляпке тоже красовались розочки, собранные из бледно-голубых лент. – Ей бы понравилось.
– Хотите, выпьем чаю на террасе? – поддавшись внезапному порыву, предложил герцог. – Сейчас чудесная погода.
– Да, с удовольствием, – ответила Виктория с легкой улыбкой.
По распоряжению герцога чайный столик поставили под натянутым тентом, покрыв его белой скатертью и поместив в центр хрустальную вазочку с приглянувшимися Виктории розами.
– По-моему, сейчас самое время перед вами извиниться, – сказала миссис Роуленд, когда они с герцогом уселись на свои места; их стулья стояли рядом, но были немного развернуты в стороны, чтобы, каждый мог без помех наслаждаться видом на сад.
– В этом нет никакой необходимости. Я получил за обедом огромное удовольствие и остался в совершенном восторге и от еды, и от общества.
– В этом я не сомневаюсь. – Виктория смущенно рассмеялась. – За цирковым представлением вы пришли точно по адресу. Но я хотела извиниться за то, что изначально вела с вами нечестную игру, когда нарочно отпустила всех слуг и посадила на дерево котенка, чтобы был предлог обратиться к вам за помощью.
Лангфорд лукаво улыбнулся.
– Уверяю вас, я вступил в вашу игру вовсе не по глупости. Я знал, во что ввязываюсь, когда согласился на время стать для вас доблестным, хотя и не слишком, любезным рыцарем.
Виктория залилась краской.
– Поверьте, события последних дней натолкнули меня именно на такой вывод. Но я по-прежнему считаю, что обязана попросить прощения за те мошеннические уловки.
Принесли чай, обставив его появление пышной церемонией: Миссис Роуленд положила себе в чашку сахар, затем налила сливки, оттопыривая при этом мизинец изящным колечком, похожим на лепесток восточной хризантемы.
– Похвально, что вы признаетесь в «тех мошеннических уловках», но меня больше интересует занимательная история, которую вы поведали мне некоторое время спустя, – проговорил герцог, наблюдая за грациозными движениями гостьи и совершенно забыв про свою чашку. – За нее вы тоже будете просить прощения?
– Попросила бы, если бы это была наглая выдумка.
Лангфорд наконец-то сделал глоток чая, который так и не смог полюбить.
– Хотите сказать, это была не выдумка?
Гостья продолжала помешивать чай.
– Я долго думала и пришла к выводу, что уже и сама толком не знаю.
Герцог проклинал себя за любопытство. И за бестактность. Умей он держаться в рамках приличий, не стал бы задавать вопросы, а потом в растерянности гадать, что делать с уймой возможностей, которые открыл ее ответ.
– Быть может, вы поможете мне определиться? – спросила Виктория. – Я хотела бы узнать вас поближе.
«Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо». Вроде бы так она выразилась и в этом случае не погрешила против истины.
– Что именно вас интересует?
– Многое, но прежде всего следующее: как и почему вы превратились… в себя нынешнего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
«Ну почему?! – мысленно воскликнула Джиджи. – Почему ты не приехал за мной, когда мне было так больно и одиноко?! Почему дождался, когда я связала себя словом с другим мужчиной?»
Она прикрыла глаза, но в ее душе по-прежнему царил хаос – мысли с оглушительным грохотом проносились одна за другой, и ей никак не удавалось их ухватить. А потом вдруг зазвучала чарующая песня – сладкая и пленительная, – и больше Джиджи уже ничего не слышала.
Новая надежда. Новая жизнь. Свежее дыхание весны после гибельной зимней стужи. Феникс, восстающий из пепла. Заколдованный второй шанс, который все время ускользал от нее, а теперь подносился ей на золотом блюдечке как величайший дар судьбы.
И ей надо лишь протянуть руку и…
Но ведь именно это ее и погубило. Именно эта неутомимая тоска по нему, это опрометчивое желание махнуть на всех рукой десять лет назад и взяли над ней верх. Отбросив принципы, она пошла на поводу у сиюминутной выгоды и разнузданного эгоизма. И вот что из этого вышло: в итоге она лишилась и счастья, и самоуважения.
Но чарующий напев переливался все нежнее. Помнишь, как вы смеялись и болтали друг с другом обо всем и ни о чем? Помнишь, как строили планы пешком перейти Альпы и переплыть Ривьеру? Помнишь, как хотели завалиться в гамак – бок о бок, а поперек Крез, – когда настанут теплые деньки?
Нет, все это лишь видения, далекие воспоминания, мечты, приукрашенные розовыми очками. Теперь ее будущее связано с Фредди, который не заслуживал, чтобы его унизили, выкинув, точно ненужную вещь. Он заслуживала, чтобы она раскрылась перед ним с лучшей, а не с худшей стороны. Фредди целиком вверил ей свое счастье, и она не вправе играть его доверием. Иначе она просто не сможет жить дальше.
А что, если…
Нет. Если так надо, то она устоит перед этой чарующей песней, как устоял, корчась и извиваясь от искушения, перед сиренами Одиссей. Но не бросит Фредди. И больше не поступится своей совестью. Никогда.
Джиджи посмотрела на Камдена.
– Не могу, – чуть слышно прошептала она. – Я уже помолвлена.
Пальцы мужа на долю секунды сжали ее руку – и их место тотчас заняла ночная прохлада. Его глаза по-прежнему неотрывно смотрели на нее, но они больше не озарялись светом – теперь в них царила кромешная тьма.
– Тогда зачем ты рассказала мне про дамский колпачок?
Действительно, зачем?
– Видишь ли, я… – Будь у нее под рукой кнут, она бы с радостью себя им отстегала. – Просто я подумала, что у тебя от отвращения пропадет охота со мной спать.
– Ясно. Хранишь верность лорду Фредерику.
Его голос словно оледенел – как и ее сердце, где в бескрайней, мерзлоте бился одинокий огонек боли.
– Тогда почему ты не остановила меня? Теперь после нашей близости могут быть последствия…
Ну что она могла ответить? Что так было всегда? Что стоило ему приласкать ее, как она мигом забывала обо всем, что раньше представлялось жизненно важным? Что вето постели она делалась редкостной дурой?
– Я не подумала. Прости.
Скрипнула кровать… В темноте мелькнула его спина с глубокой бороздкой, когда он сел, обхватив плечи руками и опустив голову. Через несколько секунд он встал с кровати.
– Жаль, что ты не спохватилась чуть раньше. – Чувствовалось, что за его безукоризненной вежливостью клокочет буря. Тремейн продел руки в рукава халата и с силой затянул пояс.
Джиджи села в постели, прижимая простыню к груди. «Не уходи, – хотелось попросить ей. – Останься со мной, не уходи». Но вместо этого она пролепетала:
– Ты же сам говорил, что прошлое не перечеркнешь, а наше – тем более.
– Очень мудрые слова, – проворчал он, направляясь к двери.
– Постой! – крикнула она. – Куда ты? Наверху опасно. Бог знает, что там еще повреждено.
– Ничего, я рискну, – ответил он. – В этом доме наверняка найдется кровать безопаснее твоей.
Лежа на кровати – в спальне, которую ему отвели с самого начала, – Камден смотрел в потолок, желая, чтобы тот рухнул и вышиб из его головы остатки разума. Если, конечно, там еще оставался хоть какой-то разум.
«Я не подумала», – сказала она. Что ж, в этом она определенно была не одинока. С прошлого октября, когда от ее адвокатов пришло первое письмо с просьбой о признании брака недействительным, он ни дня не мыслил здраво.
Камден давно привык отзываться о своем браке как о «вполне сносном положении вещей». Да, наверное, сносном. Ведь пока закон незыблемо стоял на страже их брака, все еще оставалась надежда, что когда-нибудь, в далеком и туманном, но непременно прекрасном будущем они смогут подняться выше «бури и натиска» юных лет и зажить более или менее счастливо. Не то чтобы он открыто признавался себе в таких желаниях, но четырнадцатичасовые рабочие дни, плавно перетекавшие в ночи, иногда располагали к подобным смутным мечтаниям.
Но когда разговор зашел уже об официальном расторжении брака, когда бесчисленные письма от ее адвокатов черной тучей заволокли горизонт, точно гигантский рой египетской саранчи, – вот тогда-то он совершенно неожиданно очутился в роли ошеломленного зрителя, только и способного с тревогой и раздражением швырять эти письма в огонь.
Одно дело – признать брак недействительным. И совсем другое – развестись. Когда Джиджи пошла еще дальше и подала прошение о разводе, на Камдена накатило бешенство – животная ярость, жаждавшая рек крови и моря слез.
Их брак был основан на лжи и скреплялся печатью злобы; вступив в этот брак, они вступили в сговор с дьяволом. Следовательно, оба не заслуживали лучшей доли.
Как же он не предусмотрел, что годами сдерживаемая горечь рано или поздно выплеснется наружу? Каким же слепцом он был! Со спокойной душой пересекал Атлантику и думал, что нашел разумный выход из положения – дать ей развод, а взамен потребовать, чтобы она подарила ему наследника!
И посмотрите, что из этого вышло: страсть – это чудовище, на укрощение которого он потратил столько лет, – снова вырвалась на свободу. Но если некогда чудовище пожирало ее, то теперь оно с потрохами проглотило его.
Бог знает что двигало им – храбрость или безумие, – когда он попросил Джиджи не ставить крест на их отношениях. Но после ее отказа мучительно саднило сердце, и чувство утраты теснило грудь.
Камден никак не мог поверить, что это конец, что их история оборвется на такой тоскливой ноте – как если бы ведьма все-таки съела Ганса и Гретель, а принц, предназначенный для Спящей красавицы, остался в заколдованном лесу тлеть кучкой костей. Пусть леди Тремейн говорила тихим шепотом, но ответ ее был вполне определенным. Пусть в постели она льнула к нему, извиваясь всем телом, и вмиг теряла голову, но она ни на минуту не упускала из виду свою главную цель – порвать с ним раз и навсегда.
Наверное, Джиджи права. Наверное, он и в самом деле застрял в восемьдесят третьем году. Наверное, именно так и закончится история их отношений: она, сияя от счастья, пойдет под венец с другим, а он останется лишь скучной заметкой в летописи ее жизни.
Джиджи сидела в столовой, уставившись в чашку с уже остывшим чаем, когда перед ней вырос Камден – в костюме для верховой езды, с растрепанными ветром волосами.
– Наверное, через несколько недель станет известно, будет ли прошедшая ночь иметь последствия, – начал он без предисловия.
– Думаю, что да. – Маркиза снова перевела взгляд на чашку. Остро ощущая присутствие мужа, чувствуя запах утреннего тумана, еще не выветрившийся из его куртки, она со страхом думала о вести, которую принесет конец месяца. Какой бы она ни оказалась.
– Если все обойдется, ты разрешишь мне выйти за Фредди?
– А если не обойдется, то ты по-прежнему будешь настаивать на венчании с ним?
– Если не обойдется… – Джиджи судорожно сглотнула, – то я выполню свою часть договора, а ты, пожалуйста, выполни свою.
Камден криво усмехнулся в ответ. Потом взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Надеюсь, лорд Фредерик не доживет до того дня, когда пожалеет о своем выборе, – процедил он. – Твоя любовь – страшная вещь.
Глава 24
5 июня 1893 года
– Нет, этот никуда не годится. Принеси мне зеленый, – сказал Лангфорд, расстегивая бордовый жилет – уже третий по счету. Сняв жилет, герцог вернул его камердинеру.
Из зеркала на Лангфорда хмуро смотрел мужчина средних лет. Красавцем он не был никогда, но в прежние годы ему было чем похвастаться – всегда тщательно причесанный и с иголочки одетый, он неизменно находился в окружении самых обворожительных дам из высшего общества, которые гроздьями висли на его руках.
Но за пятнадцать лет, прожитых в провинции, он совсем одичал. Его наряды десять лет как вышли из моды Он разучился напомаживать волосы. Более того, разучился обольщать женщин. К обольщению надо было подходить с умом. У мужчины, который на сто процентов уверен в себе, женщины едят с рук. У мужчины, который уверен в себе на восемьдесят процентов, с рук едят только голуби.
И вот этот на восемьдесят процентов уверенный в себе мужчина непонятно с какой стати пригласил миссис Роуленд на чай. Да-да, на чай! Точно говорливая старушка, которой не терпится поживиться сдобными плюшками и свежими сплетнями. Или того хуже: точно сентиментальный слюнтяй, мечтающий повернуть время вспять и скинуть лет тридцать.
Камердинер вернулся с другим жилетом – темно-зеленым, как лесная долина. Лангфорд продел в него руки с твердым намерением остановиться на этом варианте – будь он в нем похож хоть на принца, хоть на лягушку. Он не увидел в зеркале ни того, ни другого, а только озадаченного, смущенного и чуть встревоженного мужчину средних лет, в общем-то неплохо сохранившегося.
Этот подойдет, решил герцог.
Ландо миссис Роуленд остановилось перед особняком Ладлоу-Корт ровно в две минуты шестого. Она сидела под кружевным зонтиком – чопорная и изящная, будто чайная чашка самой королевы. Лангфорду пришелся по душе ее наряд – бледно-голубое утреннее платье с жемчужно-серой отделкой. Ему нравились кремово-пастельные тона – цвета вечной весны, преобладавшие в ее туалетах, но спроси кто-нибудь в веселые деньки его молодости, что он думает о таких оттенках, он назвал бы их скучными.
Герцог сам вышел встретить гостью и подал ей руку без перчатки, помогая выбраться из коляски. Вид у нее был довольный – и вместе с тем несколько растерянный. Вот и хорошо: значит, они на равных.
– Я заходила к вам несколько недель назад, ваша светлость, – проговорила миссис Роуленд. – Вас не было дома.
Они оба прекрасно знали, что он был дома. Но только Лангфорд знал, что он наблюдал за ней из окна верхнего этажа со смешанным чувством раздражения и восхищения.
– Идемте пить чай, – сказал он, предлагая ей опереться на его руку.
По герцогским меркам особняк Ладлоу-Корт был не просто скромным, а прямо-таки убогим. Давным-давно – ему тогда еще не исполнилось и тридцати – Лангфорда пригласили посетить Бленхеймский дворец. Когда это грандиозное сооружение показалось вдалеке, в окне кареты, на Лангфорда нахлынуло гнетущее ощущение собственного убожества – по сравнению с колоссом, который звался родовым гнездом герцогов Мальборо, его поместье казалось домиком скромного викария.
Однако на поверку величественный вид Бленхеймского дворца оказался именно видом, точнее – видимостью. Когда экипаж Лангфорда подъехал поближе, сразу же выяснилось, что, фасад реставрировался очень давно, к тому же – на скорую руку. В самом дворце портьеры обветшали и прохудились, стены почернели из-за неисправных воздуховодов, а потолки почти в каждой комнате были в серых разводах – и это после того, как семья продала знаменитые драгоценности Мальборо, чтобы поправить свои дела! Через два года после его визита седьмой герцог Мальборо обратился в парламент с петицией об отмене майората, чтобы можно было пустить всю обстановку дворца с молотка в уплату семейных долгов.
А вот особняк Ладлоу-Корт, напротив, представлял собой настоящую шкатулку с драгоценностями; это был пусть миниатюрный, зато совершенный образец палладианской архитектуры с четкими, строгими линиями, гармоничными пропорциями и внутренним убранством, которое Лангфорд мог без труда поддерживать в надлежащем состоянии, а по временам даже обновлять.
Но в эту минуту, шагая по просторному холлу и чувствуя, как пальцы миссис Роуленд легонько касаются его руки, Лангфорд задавался вопросом: что она думает о его доме? Да, сейчас ее жилище было размером с охотничий домик, но раньше-то она жила в роскоши! Судя по состоянию, которое оставил ей покойный муж, дом Виктории наверняка превосходил его особнячок и размерами, и новизной, и пышностью обстановки.
– О, вы восстановили террасы, – заметила миссис Роуленд, как только они переступили порог южной гостиной. Окна комнаты выходили на уступчатый склон позади дома, за которым начинался строго распланированный английский сад с небольшим прудиком. – Ее светлость очень из-за них расстраивалась.
– Разве? – Вот и еще одна новость о его матери.
– Да, расстраивалась. Но она решила не трогать их, чтобы не тревожить вашего больного отца, – сказала Виктория. – У нее было золотое сердце.
Лангфорд и сам это понял, но слишком поздно. Высокомерным юнцом он втайне считал мать безвкусно одетой простушкой, у которой не было ни царственных манер, ни шика, подобавших супруге пэра Англии. Он тяготился ее заботливой любовью, словно камнем на шее, и даже не подозревал, что без нее его будет бросать по волнам жизни как щепку.
– Она ничего мне об этом не говорила. – А сам, к сожалению, не мог догадаться, потому что был самовлюбленным болваном.
– Очень красиво, – сказала миссис Роуленд, любуясь из окна пышными золотисто-оранжевыми розами, что цвели вдоль балюстрады. На ее широкополой шляпке тоже красовались розочки, собранные из бледно-голубых лент. – Ей бы понравилось.
– Хотите, выпьем чаю на террасе? – поддавшись внезапному порыву, предложил герцог. – Сейчас чудесная погода.
– Да, с удовольствием, – ответила Виктория с легкой улыбкой.
По распоряжению герцога чайный столик поставили под натянутым тентом, покрыв его белой скатертью и поместив в центр хрустальную вазочку с приглянувшимися Виктории розами.
– По-моему, сейчас самое время перед вами извиниться, – сказала миссис Роуленд, когда они с герцогом уселись на свои места; их стулья стояли рядом, но были немного развернуты в стороны, чтобы, каждый мог без помех наслаждаться видом на сад.
– В этом нет никакой необходимости. Я получил за обедом огромное удовольствие и остался в совершенном восторге и от еды, и от общества.
– В этом я не сомневаюсь. – Виктория смущенно рассмеялась. – За цирковым представлением вы пришли точно по адресу. Но я хотела извиниться за то, что изначально вела с вами нечестную игру, когда нарочно отпустила всех слуг и посадила на дерево котенка, чтобы был предлог обратиться к вам за помощью.
Лангфорд лукаво улыбнулся.
– Уверяю вас, я вступил в вашу игру вовсе не по глупости. Я знал, во что ввязываюсь, когда согласился на время стать для вас доблестным, хотя и не слишком, любезным рыцарем.
Виктория залилась краской.
– Поверьте, события последних дней натолкнули меня именно на такой вывод. Но я по-прежнему считаю, что обязана попросить прощения за те мошеннические уловки.
Принесли чай, обставив его появление пышной церемонией: Миссис Роуленд положила себе в чашку сахар, затем налила сливки, оттопыривая при этом мизинец изящным колечком, похожим на лепесток восточной хризантемы.
– Похвально, что вы признаетесь в «тех мошеннических уловках», но меня больше интересует занимательная история, которую вы поведали мне некоторое время спустя, – проговорил герцог, наблюдая за грациозными движениями гостьи и совершенно забыв про свою чашку. – За нее вы тоже будете просить прощения?
– Попросила бы, если бы это была наглая выдумка.
Лангфорд наконец-то сделал глоток чая, который так и не смог полюбить.
– Хотите сказать, это была не выдумка?
Гостья продолжала помешивать чай.
– Я долго думала и пришла к выводу, что уже и сама толком не знаю.
Герцог проклинал себя за любопытство. И за бестактность. Умей он держаться в рамках приличий, не стал бы задавать вопросы, а потом в растерянности гадать, что делать с уймой возможностей, которые открыл ее ответ.
– Быть может, вы поможете мне определиться? – спросила Виктория. – Я хотела бы узнать вас поближе.
«Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо». Вроде бы так она выразилась и в этом случае не погрешила против истины.
– Что именно вас интересует?
– Многое, но прежде всего следующее: как и почему вы превратились… в себя нынешнего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29