– Моя дорогая миссис Роуленд, – проговорила леди Соммерсби, для пущей выразительности растягивая каждый слог. – Ведь это вовсе не слухи. Все, что мы вам поведали, происходило на самом деле, и это такая же непреложная истина, как те, что содержатся в Священном Писании. А если бы нам очень захотелось посплетничать, то мы бы рассказали вам историю о его интрижке с леди Фанкот.
Леди Эйвери радостно закивала:
– Да-да, о леди Фанкот. О веревках, плетках, цепях и прочих приспособлениях, описать которые у нас не поворачивается язык. Скажем только, что они иностранного производства и весьма непристойного свойства.
Миссис Роуленд почувствовала легкое головокружение. Джиджи, конечно, тоже не нашли в капусте, но веревки, плетки, цепи и те… другие приспособления?!
И тут Виктория в ужасе вспомнила, что пообещала устроить герцогу Перрину вечер карточных игр. Они будут сидеть друг против друга за карточным столом, совсем одни… Кто знает, что у него на уме? Вдруг им движет не только жажда сомнительных удовольствий от азартных игр? Вдруг он задумал связать ее по рукам и ногам и… И что потом?
Виктория ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Вот именно, – не без удовлетворения промолвила леди Эйвери. – И я уже не говорю о том, как он поджег кровать леди Уимпи.
Глава 14
Январь 1883 года
Джиджи вскочила с постели на рассвете, вскочила, обливаясь холодным потом. Ей снился сон: она бежала в одной ночной рубашке, тщетно пытаясь догнать кого-то в кромешной тьме. Бежала и кричала: «Вернись! Вернись ко мне!»
Что это было? Дурное предзнаменование? Или это ее совесть, последние три недели томившаяся в темнице ее души, наконец-то вырвалась из заточения и, обезумев от злости, явилась поквитаться с ней?
Джиджи дотронулась, до обручального кольца, которое ей подарил Камден. Слава Богу, оно по-прежнему сидело на ее пальце. Золотой ободок был теплым, как ее кожа, а грани сапфира – прохладными, как шелк. У нее в ногах, в плетеной корзинке с подушечкой, посапывал Крез. Девушка наклонилась, так что ее голова оказалась вровень с мордочкой пса. От него пахло чистой шерсткой и теплом. Она взяла его за лапку и почувствовала, как страх понемногу отпускает ее.
Джиджи снова могла дышать полной грудью. «Все хорошо, все хорошо, – говорила она себе. – Зачем тебе нужна совесть, если ты счастлива?»
Этот кошмар не поддавался описанию. Камден словно тонул в водовороте радостных улыбок. Брачная церемония. Бесконечные поздравления. Свадебный завтрак. Ослепительные вспышки фотоаппарата, запечатлевающего знаменательное событие для последующих поколений. Море смеха. Море веселья. Кругом – сияющие неподдельным восторгом лица. Он чувствовал себя последним лицемером – во сто крат лицемернее Джиджи, хотя та по уши погрязла во лжи.
Несколько раз самообладание чуть не изменило ему. Все радовались за него. За них. У миссис Роуленд были слезы на глазах. У Клаудии – тоже. Гости, кружась в вихрях тюля, любовались «Вересковым лугом», по самую крышу разукрашенным тюльпанами и нарциссами, пахучими, как первый день весны. Гости думали, что им посчастливилось стать свидетелями брачного союза двух любящих сердец, – а он задыхался от лжи.
В конечном счете именно Джиджи не позволила Камдену отступиться от его мстительных намерений. Всякий раз, когда он смотрел на ее сияющее лицо, ее ликование обрушивалось на него сокрушительным ударом. Каждая торжествующая, самодовольная улыбка оборачивалась для него маленькой смертью, каждый радостный смешок кинжалом вонзался в сердце.
И все равно его решимость держалась на волоске.
После приема они отправились в другой дом Роулендов, который находился ближе к Бедфорду и в котором они намеревались провести первую брачную ночь. Пятнадцать миль в угнетающе замкнутом пространстве кареты, совсем одни, если не считать Креза. Его молодая жена, захмелевшая от шампанского и болтавшая без умолку, строила планы вечера-сюрприза для его друзей.
Квартира, которую ее представитель снял для них в Латинском квартале, выходила окнами на рю Муфтар и насчитывала десять комнат. Как он думает, сколько гостей там поместится? И как ее французский – подойдет ли для светской беседы? И если подать на стол паштет из гусиной печенки и икру, то, может, никто не заметит, что в квартире почти нет мебели?
Ее восторженные мечты о счастливой жизни нещадно терзали его сердце. Глаза Джиджи горели ярким огнем, огнем надежды и страсти. Это добавляло ей очарования и красоты, но он зная, что его жена лжива и порочна.
Камдену вдруг захотелось доказать свое мужское превосходство и взять ее силой, надругаться над ней самыми зверскими и гнусными способами, захотелось сломить ее дух и растоптать этот чудесный огонь. Да, он поступил бы мерзко, но в какой-то степени честно.
Но он сдерживался, потому что знал, что в таком случае и сам бы погрузился в омут порока. Но так легко она не отделается. Он хотел уничтожить ее, раздавить, но не сразу, а постепенно. Он не желал, чтобы она видела в нем зверя. Он хотел, чтобы она мучилась от страха и отчаяния, но все равно мечтала о нем и считала самым совершенным мужчиной на свете.
Он будет мучить Джиджи еще долго после того, как уйдет из ее жизни. Этот план, причудливый и коварный, одновременно приводил его в восхищение и вгонял в краску стыда.
Только бы пережить эту ночь, абсурдную и ужасную ночь.
Камден пил коньяк прямо из графина, когда дверь, соединявшая спальни, распахнулась. Он сделал еще один глоток – спиртное огненным потоком лилось ему в горло, но он ничего не чувствовал.
Джиджи стояла у порога, окутанная ослепительным облаком девственно-белых одеяний. Но ее волосы!.. Свободные от шпилек и заколок, они ниспадали по плечам щедрой россыпью блестящих прядей – словно водопад на реке Стикс. А из-под подола халата выглядывали кончики ее пальцев – необыкновенно трогательные. Камден почувствовал, что охмелел, и отставил графин.
– Ты не пришел, – жалобно пробормотала Джиджи.
Тремейн бросил взгляд на каминные часы – с тех пор как ушла ее горничная, не прошло и двух минут.
– Я ждал, что именно ты придешь ко мне.
– Ты такой странный, и мне стало не по себе. – Она теребила шелковый поясок халата. – Я решила… – Ее голос прервался.
– Что ты решила?
– Я подумала, что ты пожалел о том, что женился на мне.
Душу Камдена озарил луч надежды. Если она сейчас сознается, если она, горько раскаиваясь и не без основания трепеща от страха, все же найдет в себе мужество признаться в содеянном и понести заслуженное наказание, то он простит ее. Не сию же секунду, но простит. А взамен он раскроет ей свой злодейский замысел.
– С чего ты это взяла?
«Ну же, Джиджи. Поступи по совести». Она явно колебалась. На какой-то миг на ее лице отразилась внутренняя борьба. Но уже в следующую секунду она снова овладела собой – прямо-таки юная Клеопатра, готовая на все, лишь бы не упустить своей выгоды. Передернув плечами, она проговорила:
– Просто я ужасно нервничаю перед первой брачной ночью.
Вместо того чтобы чистосердечно во всем признаться, она прибегла к самому банальному и старому как мир средству – женским уловкам. Принимает его за идиота. Думает, он просто ухмыльнется, одурманенный похотью, и даже не заметит, что остался в дураках.
Камдена обуяла ярость – первобытная, всепоглощающая. Вскочив на ноги, он решительно направился к жене. Сейчас он схватит эту подлую, коварную тварь за ноги и высунет в окно – пусть визжит и молит о пощаде, пока, обливаясь слезами, не выложит правду.
Джиджи скинула с себя халат. Под ним была ночная рубашка, прозрачная, как бокал с родниковой водой, – невесомый шелк не скрывал абсолютно ничего.
Тремейн замер. Как вкопанный, уставившись на Джиджи во все глаза; его тело мгновенно откликнулось на ее призыв. Она была мечтой сладострастника: высокая и упругая грудь, розовые пики сосков, дерзко смотревшие мужчине прямо в глаза, длинные стройные ноги и чарующий изгиб бедер, словно нарочно созданных для того, чтобы мужчина сжимал их что есть сил.
«Ах ты, стерва! – воскликнул он мысленно. – Неужели ты и на сей раз меня одурачишь?!»
Судорожно сглотнув, Камден пробормотал:
– Идем в постель. – Он взял жену за руку. – Ты замерзла (в комнате действительно было довольно прохладно, и по полу гуляли сквозняки).
Камден еще крепче сжал руку, Джиджи и тут же почувствовал, как бешено бился ее пульс. Пусть разум ее был холоден и расчетлив, но в крови бушевала огненная буря.
Жена послушно последовала за ним и не стала противиться, когда он уложил ее на кровать и помог прикрыться одеялом. Усевшись в постели, она откинулась на полушки у нее за спиной, одеяло же едва прикрывало ее бедра. Вскинув на мужа глаза, Джиджи тотчас отвела их, а пальцы ее судорожно сжимали край одеяла.
«Чего она боится? – недоумевал Камден. – Неужели догадалась о моих первоначальных намерениях? Нет, такого просто быть не может».
И тут он вдруг понял – прозрение обрушилось на него словно разорвавшийся снаряд. Да ведь она просто нервничает! Нервничает, потому что девственница и сегодня впервые познает мужчину. Тремейн чуть не рассмеялся. Как все, оказывается, просто и естественно! И как мило. Чертовски мило.
Боже, помоги ему.
Он медленно разделся, отбросив вместе с жилетом и рубашкой остатки чести и порядочности. А Джиджи теперь смотрела на него пристально – ее одолевало любопытство. Более того, она смотрела на него как на чудо, которое каждый день вымаливала, стоя на коленях.
«Не смотри на меня так! – хотелось закричать ему. – Я такой же беспринципный, лицемерный и подлый, как ты: Даже хуже. Господи, да не смотри же ты на меня так!»
Но тщетно. Она продолжала смотреть на него, и в ее глазах светились вера и преданность, которые не встречались со времен рыцарских веков.
Камден забрался на свою – предательски мягкую – половину постели и уселся точно так же, как жена, – откинувшись на гору подушек. А одеяло натянул на брюки, которые, не торопился снимать. Впервые в жизни он пожалел, что не развратничал на каждом шагу в Санкт-Петербурге, в Берлине и в Париже. Тело его горело огнем преисподней, а в голове царила полнейшая пустота. Ну как можно предаваться любви с девушкой, которую он презирал от всей души? Да, действительно презирал и ничего не мог с этим поделать.
Джиджи откашлялась и пробормотала:
– А ты… э-э… Ты не наденешь ночную рубашку?
Камден невольно прыснул. Вот и ответ на его вопрос. Надо вести себя так, словно последних тридцати часов не существовало, словно его сердце до сих пор переполняли безоблачная радость и нежность. Иного выхода нет.
Он ухватил прядку ее волос, и та скользнула меж его пальцев колодезной прохладой. Камден поднес прядку к губам и вдохнул сладостный аромат чистоты, душистый, как только что проклюнувшийся из почки листок.
– Нет, дорогая. Пожалуй, сегодня я обойдусь без рубашки.
Джиджи снова откашлялась.
– Тогда, может быть… Может, помолимся на ночь и ляжем спать?
Камден рассмеялся. Даже страшно, с какой легкостью он вернулся к своему вчерашнему состоянию души, когда каждая ее фраза веселила его и приводила в восторг. Он привлек Джиджи к себе и поцеловал, смакуя терпкий привкус ее зубного порошка, чуть подслащенный березовым маслом.
Ее губы прижались к его губам, а волосы потоком хлынули ему на плечо и на грудь. Камден на мгновение затаил дыхание. Ах, какой чудесный запах! Его сводило с ума нестерпимо свежее благоухание ее кожи.
Но увы, он потеряет ее навсегда. Навсегда. Осознание этого оглушало своей несправедливостью. Ему хотелось разнести все вокруг – кровать, окна, камин. Хотелось схватить Джиджи за плечи и трясти что есть силы. Хотелось громко закричать: «Что ты наделала?! Что ты наделала с нашей жизнью?!»
Но вместо этого Камден принялся ласкать жену. Осторожно сняв с нее ночную сорочку, он стал целовать ее шею, плечи, груди. Он любовался прекрасным телом и наслаждался тихими стонами, срывавшимися с ее губ.
Да, он ласкал ее – а она отвечала на его ласки! Отвечала пылко, с готовностью, дрожа от желания. Руки Джиджи с жадностью блуждали по его телу, обжигая своими прикосновениями, а губы ее то и дело сливались с его губами, и Камден чувствовал, что с каждым мгновением возбуждается все сильнее.
Наконец, не выдержав, он вошел в нее, и девственная плоть опалила его знойным жаром. Почувствовав, что причинил ей боль своим вторжением, Камден забормотал бессвязные извинения, совершенно не отдавая себе отчета в собственном двуличии: он искренне сожалел, что сделал жене больно, и в то же время с садистским удовольствием предвкушал, как сокрушит ее дух.
«Какое умопомрачительное блаженство», – думал Камден, раз за разом приподнимаясь, а затем опускаясь. С губ Джиджи по-прежнему срывались стоны, но теперь она стонала гораздо громче и временами выкрикивала, задыхаясь:
– Да, да! Еще!
А он шептал ей на ухо ласковые слова – порочные и возвышенные одновременно – и заглушал поцелуями ее сладострастные стоны. Ах, если бы только боль в его сердце не нарастала с каждым толчком, с каждой лаской, с каждым ласковым словом! Но наслаждение ширилось и клокотало в нем вопреки безысходному отчаянию. Неистовая чувственность Джиджи восторжествовала над ним. Разбила наголову. А когда ее стройные ноги обвили его бедра, остатки самообладания улетучились как дым, и Камден сдался, окончательно капитулировал, смутно сознавая, как из его груди рвутся хриплые стоны и проклятия.
– О Господи! Джиджи!.. – прохрипел он, содрогнувшись всем телом, и через несколько секунд замер в изнеможении.
Вот и все. Он совершил самый гнусный поступок в своей жизни. Теперь она забудется сном, а он всю оставшуюся ночь будет таращить глаза в потолок. Завтра он встанет еще до рассвета, распустит всех слуг, а когда в окно прольется холодный утренний свет, поступит с ней так, как она заслуживает.
Но Джиджи не забылась сном. Она прильнула к нему, осыпая поцелуями его плечо и грудь. Потом вдруг хихикнула и заявила:
– Хочу еще.
И его плоть в ответ тут же снова отвердела. В следующее мгновение он вошел в нее, и в тот же миг у него промелькнуло: «Похоже, я постучался во врата ада».
Глава 15
22 мая 1893 года
Джиджи приготовила дамский колпачок и французскую мазь. Она приобрела то и другое на следующий день после возвращения Камдена – приобрела в одной из лучших лондонских аптек. Считалось, что мазь должна значительно снизить плодовитость мужского семени, а колпачок – преградить путь тому, что не сможет обезвредить мазь.
Вставив колпачок на место, маркиза облачилась в голубую ночную сорочку, которую достала с самого дна бельевого ящика. «Особенная», – сказала парижанка, продававшая эту сорочку, и лукаво подмигнула. «Особенность» же состояла в том, что на сорочке имелся специальный лиф в форме двух чашечек, которые приподнимали груди, так что обилие плоти выпирало наружу на радость мужчине.
От сорочки пахло лавандой, хранившейся с ней в одном свертке. Джиджи купила эту сорочку сто лет назад, еще до того, как махнула на Камдена рукой. Уму непостижимо, почему она ее не выкинула.
Но увы, сорочка смотрелась отнюдь не соблазнительно, напротив – до омерзения нелепо. Но. Джиджи не стала снимать ее – должна же она была приложить хоть какие-то усилия…
Накинув халат, маркиза вышла из гардеробной, горячо молясь, чтобы ей хватило мужества пережить эту унизительную ночь.
Крез спал в своей корзинке возле ее кровати. Она опустилась на корточки и погладила его по голове, пробежавшись пальцами по мягкой шерстке. Дверь, соединявшая хозяйские спальни, внезапно открылась, и вошел Камден. Он был полностью одет – словно только что вернулся домой после каких-то вечерних развлечений. Сердце Джиджи екнуло. Наверное, потому, что муж был сейчас красив. А может, просто потому, что он был ее первой любовью. «А также потому, что тебе не видать, его как своих ушей», – тут же подумала Джиджи. Затянув поясок халата, она сказала:
– Милорд Тремейн, что привело вас в это логово порока?
– Я обедал с твоей матерью. – Он положил на ее туалетный столик какую-то книгу. – Это она передала тебе.
Маркиза едва взглянула на книгу.
– С этим вполне мог бы подождать до завтра.
Уголки его рта приподнялись, и Джиджи тотчас вспомнила о тех давних днях, когда с лица Камдена не сходила улыбка, а она дразнила его за то, что он не умел ходить с надменным видом, поджав губы, как ходят все аристократы.
– Может, и так, – ответил Тремейн. – Но раз уж я все равно шел сюда…
Шел сюда? Она с удивлением посмотрела на мужа. Ведь он постоянно твердил о своем отвращении и неприязни к ней.
– Ты ведь все время говорил, что тебе противно ложиться со мной в постель.
– Да, конечно. Но я спросил себя: кто я такой, чтобы стоять на пути твоего ослепительного счастья? То есть я решил поторопиться, чтобы побыстрее освободить тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29