А в столовую к нам ни за что не идет, и мама решила, что он намерен заманить ее подальше и обморочить, одурманить чем-то. Но и так любой прохвост Лежит под окном возле ящика и ревет с цветочком в петлице подкативший в лимузине. «Гарвардского. Знакомьтесь Герберт. Мой сын студент Гарвардского. Герберт будет вам старшим братом он уже обещал Джейсону место в своем банке».
Любезный, целлулоидный, как коммивояжер. Во все лицо белозубый оскал без улыбки. «Я уже о Квентине наслышан». Полно лицо зубов, но без улыбки. «Ты сама поведешь машину?»
«Садись Квентин».
«Ты сама поведешь машину».
«Это авто ее собственное Можешь гордиться у твоей сестрички у первой в городе авто Подарок Герберта Она каждое утро брала у Луиса уроки вождения Разве ты не получил моего письма» Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон извещают о свадьбе дочери их Кэндейси с мистером Сиднеем Гербертом Хедом, имеющей быть двадцать пятого апреля тысяча девятьсот десятого года в городе Джефферсоне, штат Миссисипи. С первого августа молодые принимают гостей у себя в Саут-Бенде, штат Индиана, авеню такая-то, номер такой-то. – Ты и конверта не вскроешь? – спрашивает Шрив. Три дня. Три раза. Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон – Выходит, Лохинвар молодой слишком рано покинул свой Запад?23
– Я с Юга. А ты остришь, я вижу.
– Ах да, помню, что из захолустья откуда-то.
– Ты остряк. Тебе в цирк надо.
– А я уже работал там. Был приставлен к слону – слоновьих блох поить, – чем и зрение себе испортил. Три раза Эти захолустные девчонки – мастерицы огорошивать. К счастью, Байрону не удалось выполнить свое желание.24 Очкариков не бить. Так и не вскроешь? Конверт лежит на столе, по четырем углам зажжены свечи, а на конверте два искусственных цветка, перевязанных грязной розовой женской подвязкой. Но очкариков не бить.
– Бедняги провинциалы никогда не видели автомобиля целая толпа их Подави рожок Кэндейси Кэдди на меня и не смотрит пусть уйдут с дороги не смотрит не то еще попадут под колеса и отцу вашему будет неприятно Уж хочет не хочет а придется и ему купить авто теперь Я почти жалею Герберт что вы раздразнили нас этим авто Разумеется я вам признательна это такое удобство у нас конечно есть выезд но часто когда мне бы хотелось прокатиться черномазенькие наши бывают заняты а отвлеки я их от дела мистер Компсон меня расказнит. Он твердит что Роскус полностью к моим услугам но я-то знаю цену словам Знаю как часто обещания даются только для очистки совести Неужели и вы Герберт станете так поступать с моей Кэндейси Но нет я знаю вы не станете Герберт нас всех окончательно избаловал Писала ли я тебе Квентин что он возьмет Джейсона на службу к себе в банк как только Джейсон окончит школу Из Джейсона выйдет превосходный банкир Он единственный из моих детей обладает здравым практическим умом А благодарить за это можете меня он пошел в нас Бэскомов а остальные все они Компсоны Муку дал Джейсон. Они вдвоем клеили змеев на задней веранде и продавали по пять центов за штуку – он и малыш Паттерсонов. Казначеем был Джейсон.
В этом трамвае нет негра, а за окном все плывут шляпы, еще не пожелтевшие. До университета. Мы продали Бенджин Лежит на земле под окном и ревет. Продали луг, чтобы Квентин мог учиться в Гарвардском Будет вам братом Младшим братом.
– Машина вам необходима У вас теперь вид совсем другой А ваше мнение Квентин Я с Квентином сразу же без мистеров я о нем уже столько слышал от Кэндейси.
– Да да поменьше церемоний я хочу чтобы вы мои мальчики были задушевными друзьями Ведь Кэндейси с Квентином задушевные друзья Отец я совершил Как жаль что вы росли без брата без сестры Без сестры без сестры Не было сестры А про вид мой вы Квентина лучше не спрашивайте Когда я нахожу в себе силы сойти к столу они с мистером Компсоном воспринимают это почти как обиду А сейчас я держусь единственно на нервах Расплата за это наступит для меня потом когда все кончится и вы увезете мою дочурку У моей маленькой сестры не было ма Если б только я могла сказать мама. Мама
– А меня так и подмывает вместо нее увезти вас Тем более эту машину мистер Компсон не догонит.
– Ах Герберт Слышишь Кэндейси что он говорит И не смотрит на меня округло и упрямо сжата челюсть и не оглянется Ты впрочем не ревнуй это ведь лесть в утешенье старухе Подумать у меня и замужняя взрослая дочь Прямо не верится.
– Чепуха вы выглядите девушкой вы в десять раз моложе Кэндейси И румянец у вас на лице девичий Лицо в слезах в упреках Запах камфары и слез Голос причитает ровно и негромко. За сумеречной дверью сумеречноцветный запах жимолости. С чердака по лестнице сносят дорожные сундуки пустые гулкие как гробы. Френч Лик.25 Не смерть нашла на солонце.
В непожелтелых шляпах и не в шляпах. В три года не изнашиваю шляпы. Не изнашивал. Время прошедшее: был. А будут шляпы, когда ни меня и ни Гарвардского? Отец говорит, в Гарвардском университете мудрость лепится сухим плющом по старому мертвому кирпичу. И Гарвардского не будет. Для меня, во всяком случае. «Снова». Грустнее, чем «был». Снова. Грустнее всех слов. Снова.
Споуд надел уже сорочку – значит, скоро и полдень. Сейчас снова увижу свою обманутую тень и, если не остерегусь, ногами снова топтать буду свою непрошибаемую тень. Но не сестру же грязными ногами. Я никогда бы. «Я не позволю устраивать за моей дочерью слежку». Я никогда бы.
«Как могу я держать их в узде когда ты с малых лет привил им неуважение ко мне и к моей воле. Я знаю ты Презираешь нас Бэскомов но все равно зачем учить неуважению моих детей из-за которых я столько страданий претерпела» Втаптываю тень в бетон, топчу кости своей тени твердым каблуком, а вот и часы слышно, и сквозь пиджак я дотронулся до писем.
«Я не позволю ни тебе ни Квентину ни прочим шпионить за моей дочерью в чем бы она ни была по-твоему повинна»
«Значит ты все же признаешь что для слежки есть причина»
Я никогда бы никогда бы. «Верю, что ты никогда бы Я не хотел в таком резком тоне но у женщин нет уважения друг к другу нет уважения к себе»
«Но как могла она» Ступил на тень, и пробили куранты – всего лишь четверть. А Дьякона нигде не видно. «подумать что я способен соглашусь»
«Она не хотела тебя оскорбить Поступила по-женски и только Она ведь любит Кэдди»
Фонари уходят улицей под гору и затем к городу, вверх. На живот ступаю своей тени. Руку подыму, и тени не дотянуться. Позади я чувствую отца; за стрекочущей тьмой лета, августа – фонари Мы с отцом – защитники женщин от них же самих, наших женщин Так уж устроены женщины Им не свойственно как нам вникать в характеры людей От рождения в мозгу у них посев готовых подозрений плодоносящих то и дело И они обычно не ошибаются ибо на прегрешение и зло у них чутье способность восполнять недостающие злу звенья Готовя мозг для урожаев зла инстинктивно как спящий в одеяло они кутаются в это действительное или придуманное ими зло пока оно не сослужит свою службу Вон он идет между двумя первокурсниками. С небрежной отмашкой старшего по чину отдал мне честь – видно, не совсем еще опомнился с парада. Я остановился:
– Вас можно на минуту?
– Меня? Пожалуйста. До свидания, ребята, – сказал он, останавливаясь и поворачиваясь к тем, – рад был потолковать с вами. – Узнаю старину Дьякона. Вот уж действительно психолог-самородок. Говорят, что он за сорок лет не пропустил ни единого поезда в начале учебного года и что южанина опознает со взгляда. Без осечек работает, а стоит лишь тебе заговорить – тут же и определит, из какого ты штата. К поездам он надевает своего рода форму, наряд в стиле «Хижина дяди Тома»26, с заплатами и всем, как полагается.
«Сюда, молодой хозяин, сюда, вот они мы где. – Хватает твои чемоданы. – Эй, малый, давай поближе, на-ка вот вещички. – Тут к тебе боком придвигается живая гора клади, под ней – белый подросток лет пятнадцати, и Дьякон ухитряется навесить на него еще и твой багаж, с напутствием: – Не урони гляди. Будет доставлено, хозяин, скажите только старому негру номер комнаты, и к вашему приходу все на месте будет чин чином».
С этого момента и вплоть до полного твоего порабощения он – завсегдатай у тебя, болтливый и легчайший на помине; правда, южный жаргон его становится все севернее, ухватки и одежда – все цивилизованней, и теперь, когда ты порядком выдоен и поумнел, тебя именуют уже не хозяином, а Квентином, а там, глядишь, на нем явился чей-то поношенный костюм от Брукса и шляпа с дареной лентой расцветки Принстонского клуба27 (забыл, какого именно), – но сам он, впрочем, убежден приятно и бесповоротно, что это полоска от офицерского шарфа, принадлежавшего Аврааму Линкольну. Давным-давно, когда Дьякон только начинал тут обосновываться, кто-то сочинил, будто он окончил здешнюю семинарию. Уяснив, что сие обозначает, Дьякон восхитился выдумкой, и стал сам ее распространять, и под конец, должно быть, даже сам в нее поверил. Во всяком случае, он любит рассказывать длинные и нудные истории про свои студенческие годы, приплетая давно умерших профессоров и называя их панибратски по именам, как правило, перевранным. И однако, если вспомнить про бесчисленные эшелоны зеленых и неприкаянных новичков, которым он успел быть наставником, гидом и другом, то, пожалуй, при всем его актерстве и жуликоватости, смрад от него в ноздрях28 небес не гуще, чем от прочих смертных.
– Вас не видать было дня три-четыре, – сказал он, взирая на меня все еще воински-парадно. – Не хворали?
– Нет, все в порядке. Занимался просто. Впрочем, я-то вас видел.
– Где бы это?
– Позавчера, на параде в День памяти павших.
– А-а. Да, я участвовал. Сами понимаете, я не любитель парадов, но ребятам нашим, ветеранам, приятно, когда и я с ними шагаю. Причем и дамы пожелали видеть всех старых ветеранов в одном строю, а дамам как откажешь?
– И в тот итальянский праздник вы тоже, – сказал.
– Наверно, по просьбе дам из христианского общества трезвости.
– Нет, в тот раз я ради своего зятя. Метит на должность при городской управе. Уборщика улиц. Я ему говорю: тебе, сплюхе, только метлы не хватает под голову. Значит, видели меня?
– Видел. Оба раза.
– Я про позавчера. Ну, как я выглядел в форме?
– Отлично выглядели, Дьякон. Лучше всех их. Им бы надо вас сделать своим генералом.
Он тронул меня за локоть – этим мягким, как бы истертым касаньем негритянских пальцев.
– Я вам что скажу. По секрету. Вам-то я могу, ведь мы с вами земляки как-никак. – Слегка подавшись ко мне, говорит быстро и не глядя. – За меня сейчас хлопочут. Вот подождите годок. До следующего Дня памяти павших. Увидите, где я тогда шагать буду. Распространяться, как и что, не стану – просто ждите и сами увидите, юноша. – Перевел взгляд на меня, слегка похлопал по плечу и качнулся на каблуках, многозначительно кивая. – Так-то, сэр… Недаром мы с зятем ушли из республиканцев в демократы три года назад. Зятя – в управу, а меня… Вот так-то. Если б только мой чертов зятек хоть теперь в демократах не лодырничал. А уж я – вот вы ровно через год без двух дней встаньте на углу там, когда будем проходить, и своими глазами увидите.
– Надеюсь, так оно и будет. Вы заслужили это, Дьякон. Да, кстати… – Я вынул письмо из кармана. – Завтра придете к нам с этим письмом, вручите его Шриву. Он передаст вам кое-что. Только учтите – завтра, сегодня.
Он взял письмо, оглядел.
– Заклеено.
– Да. И внутри пометка, что оно действительно лишь с завтрашнего дня.
– Хм, – произнес он. Поджал губы, глядит на конверт. – Так, говорите, мне передадут кой-что?
– Да. В подарок от меня.
В черной руке – солнцем залитый белый конверт.
Дьякон смотрит на меня, глаза мягкие, сплошь темно-карие, без зрачка, – и вдруг из-под всей мишуры белого политиканства, униформ и гарвардских манер на меня глянул Роскус – несмелый, скрытный, бессловесный и печальный.
– Вы ведь не станете разыгрывать старого негра?
– Сами знаете, Дьякон, что нет. Вас в жизни хоть один южанин разыграл хоть раз?
– Это так. Они милые люди. Только с ними жить нельзя.
– А вы пытались? – сказал я. Но Роскус исчез уже.
И на Дьяконе снова личина, какую он издавна приучен являть миру – напыщенная, с фальшью, но без хамства.
– Будет сделано, юноша, по вашему желанию.
– Помните: не раньше завтрашнего дня.
– Так точно, – сказал он. – Договорились, юноша.
Итак…
– Ну, желаю вам… – сказал я. Он смотрит на меня чуть сверху вниз, благожелательно, значительно. Я вдруг протянул ему руку, пожал, а он мою – внушительно, со всей помпезной высоты своих служебных и военных грез. – Вы, Дьякон, славный малый. Желаю вам… Вы стольким уже студентам помогли на своем веку.
– Да, я ко всем стараюсь по-людски, без мелочных социальных различий. Человек для меня всюду человек.
– Желаю, чтобы у вас и впредь было столько же друзей среди студентов.
– Что говорить, с молодежью я умею ладить. Ну, и она меня не забывает, – сказал он и потряс конвертом. Вложил в карман, застегнул пиджак. – Да уж, друзьями судьба меня не обделила.
Снова бьют куранты – половина. Встав на живот своей тени, слушаю, как удары мирно и размеренно нижутся вдоль солнечных лучей, сквозь узенькие, мелкие еще листочки. Размеренно, спокойно, безмятежно – по-осеннему звучат, как всегда куранты, даже в месяц невест. Лежит на земле под окном и ревет С одного взгляда на нее не понял. Устами младенцев. Уличные фонари Кончили бить. Пошел обратно к почте, втаптывая тень в мостовую, идут сперва вниз, а затем подымаются в город, как, фонарики, подвешенные друг над другом на стене. Отец сказал: она ведь любит Кэдди – любит людей чрез их изъяны. Дядя Мори сидит перед огнем, расставив ноги, но одну руку все же придется ему вынуть из кармана на минуту, чтобы выпить рождественский тост. Джейсон бежит руки в карманы – упал и как связанная курица, лежал, пока Верш не поднял. «Ты чего рук из карманов не вынаешь, когда бежишь? Вынул бы – оперся» Вертит в люльке головой, катает ее с боку на бок, уплощая затылок. Кэдди Джейсону сказала, что Верш знает, отчего дядя Мори бездельник – оттого, что младенцем раскатал себе затылок в колыбельке.
Навстречу тротуаром косолапит Шрив, упитанно-серьезный, очки поблескивают лужицами под струящейся листвой.
– Я дал Дьякону записку – из одежды ему там кое-что. Меня, возможно, не будет весь день, так ты ему ничего сегодня не давай, ладно?
– Ладно. – Смотрит на меня. – А что это ты, собственно, затеял? Расфрантился и бродишь, как индийская вдова перед самосожжением.29 На психологии сейчас ведь не был?
– Ничего я не затеял. Так ты сегодня ему не давай.
– Что у тебя под мышкой?
– Да ничего. Подметки на туфли набил. Так ничего до завтра не давать, слышишь?
– Слышу. Ладно. Да, вспомнил: тебе там на столе письмо с утра. Не брал?
– Нет.
– На столе лежит. От царицы Семирамиды. Шофер доставил в десятом часу.
– Хорошо, возьму. Интересно, что ей на этот раз нужно.
– Полагаю, очередной концерт оркестра джентльменов. Ту-ру-ру, та-ра-ра, Джеральду гип-гип-ура. «Нельзя ли поэнергичнее в литавры, Квентин». Как здорово, что я не джентльмен. – Пошел, любовно прижимая к себе книжку, слегка бесформен, упитанно-сосредоточен. Уличные фонари. Ты потому так думаешь, что из Компсонов один был губернатором и трое генералами а у мамы в роду ни тех ни других?
– Всякий живой лучше всякого мертвого но нет таких среди живых ли мертвых чтобы уж очень были лучше других мертвых и живых Но в мыслях маминых она уже виновна. Решено. Кончено. И это нас всех отравило Ты путаешь грех с неприличем Женщины этих вещей не путают Твою мать заботят приличия А грех ли нет – о том она не задумывалась.
– Да я должна уехать Оставлю тебе всех возьму одного Джейсона и уеду куда-нибудь где нас не знают где он вырастет и забудет все это Остальные не любят меня они безлюбые в них компсоновский эгоизм и ложная гордость Только к Джейсону могло тянуться мое сердце без тайного страха.
– Ерунда при чем тут Джейсон Я о том что когда ты станешь лучше себя чувствовать вы с Кэдди могли бы съездить во Френч Лик.
– И оставить Джейсона на тебя и на черномазых.
– Там она о нем забудет да и болтать перестанут не смерть нашла на солонце
– Возможно я ей мужа там нашла бы не смерть на солонце
Подошел трамвай, остановился. Часы все еще бьют половину. Я сел, и трамвай двинулся, заглушив, потопив бой часов. Не половину, а без четверти. Все-таки минут десять в запасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Любезный, целлулоидный, как коммивояжер. Во все лицо белозубый оскал без улыбки. «Я уже о Квентине наслышан». Полно лицо зубов, но без улыбки. «Ты сама поведешь машину?»
«Садись Квентин».
«Ты сама поведешь машину».
«Это авто ее собственное Можешь гордиться у твоей сестрички у первой в городе авто Подарок Герберта Она каждое утро брала у Луиса уроки вождения Разве ты не получил моего письма» Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон извещают о свадьбе дочери их Кэндейси с мистером Сиднеем Гербертом Хедом, имеющей быть двадцать пятого апреля тысяча девятьсот десятого года в городе Джефферсоне, штат Миссисипи. С первого августа молодые принимают гостей у себя в Саут-Бенде, штат Индиана, авеню такая-то, номер такой-то. – Ты и конверта не вскроешь? – спрашивает Шрив. Три дня. Три раза. Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон – Выходит, Лохинвар молодой слишком рано покинул свой Запад?23
– Я с Юга. А ты остришь, я вижу.
– Ах да, помню, что из захолустья откуда-то.
– Ты остряк. Тебе в цирк надо.
– А я уже работал там. Был приставлен к слону – слоновьих блох поить, – чем и зрение себе испортил. Три раза Эти захолустные девчонки – мастерицы огорошивать. К счастью, Байрону не удалось выполнить свое желание.24 Очкариков не бить. Так и не вскроешь? Конверт лежит на столе, по четырем углам зажжены свечи, а на конверте два искусственных цветка, перевязанных грязной розовой женской подвязкой. Но очкариков не бить.
– Бедняги провинциалы никогда не видели автомобиля целая толпа их Подави рожок Кэндейси Кэдди на меня и не смотрит пусть уйдут с дороги не смотрит не то еще попадут под колеса и отцу вашему будет неприятно Уж хочет не хочет а придется и ему купить авто теперь Я почти жалею Герберт что вы раздразнили нас этим авто Разумеется я вам признательна это такое удобство у нас конечно есть выезд но часто когда мне бы хотелось прокатиться черномазенькие наши бывают заняты а отвлеки я их от дела мистер Компсон меня расказнит. Он твердит что Роскус полностью к моим услугам но я-то знаю цену словам Знаю как часто обещания даются только для очистки совести Неужели и вы Герберт станете так поступать с моей Кэндейси Но нет я знаю вы не станете Герберт нас всех окончательно избаловал Писала ли я тебе Квентин что он возьмет Джейсона на службу к себе в банк как только Джейсон окончит школу Из Джейсона выйдет превосходный банкир Он единственный из моих детей обладает здравым практическим умом А благодарить за это можете меня он пошел в нас Бэскомов а остальные все они Компсоны Муку дал Джейсон. Они вдвоем клеили змеев на задней веранде и продавали по пять центов за штуку – он и малыш Паттерсонов. Казначеем был Джейсон.
В этом трамвае нет негра, а за окном все плывут шляпы, еще не пожелтевшие. До университета. Мы продали Бенджин Лежит на земле под окном и ревет. Продали луг, чтобы Квентин мог учиться в Гарвардском Будет вам братом Младшим братом.
– Машина вам необходима У вас теперь вид совсем другой А ваше мнение Квентин Я с Квентином сразу же без мистеров я о нем уже столько слышал от Кэндейси.
– Да да поменьше церемоний я хочу чтобы вы мои мальчики были задушевными друзьями Ведь Кэндейси с Квентином задушевные друзья Отец я совершил Как жаль что вы росли без брата без сестры Без сестры без сестры Не было сестры А про вид мой вы Квентина лучше не спрашивайте Когда я нахожу в себе силы сойти к столу они с мистером Компсоном воспринимают это почти как обиду А сейчас я держусь единственно на нервах Расплата за это наступит для меня потом когда все кончится и вы увезете мою дочурку У моей маленькой сестры не было ма Если б только я могла сказать мама. Мама
– А меня так и подмывает вместо нее увезти вас Тем более эту машину мистер Компсон не догонит.
– Ах Герберт Слышишь Кэндейси что он говорит И не смотрит на меня округло и упрямо сжата челюсть и не оглянется Ты впрочем не ревнуй это ведь лесть в утешенье старухе Подумать у меня и замужняя взрослая дочь Прямо не верится.
– Чепуха вы выглядите девушкой вы в десять раз моложе Кэндейси И румянец у вас на лице девичий Лицо в слезах в упреках Запах камфары и слез Голос причитает ровно и негромко. За сумеречной дверью сумеречноцветный запах жимолости. С чердака по лестнице сносят дорожные сундуки пустые гулкие как гробы. Френч Лик.25 Не смерть нашла на солонце.
В непожелтелых шляпах и не в шляпах. В три года не изнашиваю шляпы. Не изнашивал. Время прошедшее: был. А будут шляпы, когда ни меня и ни Гарвардского? Отец говорит, в Гарвардском университете мудрость лепится сухим плющом по старому мертвому кирпичу. И Гарвардского не будет. Для меня, во всяком случае. «Снова». Грустнее, чем «был». Снова. Грустнее всех слов. Снова.
Споуд надел уже сорочку – значит, скоро и полдень. Сейчас снова увижу свою обманутую тень и, если не остерегусь, ногами снова топтать буду свою непрошибаемую тень. Но не сестру же грязными ногами. Я никогда бы. «Я не позволю устраивать за моей дочерью слежку». Я никогда бы.
«Как могу я держать их в узде когда ты с малых лет привил им неуважение ко мне и к моей воле. Я знаю ты Презираешь нас Бэскомов но все равно зачем учить неуважению моих детей из-за которых я столько страданий претерпела» Втаптываю тень в бетон, топчу кости своей тени твердым каблуком, а вот и часы слышно, и сквозь пиджак я дотронулся до писем.
«Я не позволю ни тебе ни Квентину ни прочим шпионить за моей дочерью в чем бы она ни была по-твоему повинна»
«Значит ты все же признаешь что для слежки есть причина»
Я никогда бы никогда бы. «Верю, что ты никогда бы Я не хотел в таком резком тоне но у женщин нет уважения друг к другу нет уважения к себе»
«Но как могла она» Ступил на тень, и пробили куранты – всего лишь четверть. А Дьякона нигде не видно. «подумать что я способен соглашусь»
«Она не хотела тебя оскорбить Поступила по-женски и только Она ведь любит Кэдди»
Фонари уходят улицей под гору и затем к городу, вверх. На живот ступаю своей тени. Руку подыму, и тени не дотянуться. Позади я чувствую отца; за стрекочущей тьмой лета, августа – фонари Мы с отцом – защитники женщин от них же самих, наших женщин Так уж устроены женщины Им не свойственно как нам вникать в характеры людей От рождения в мозгу у них посев готовых подозрений плодоносящих то и дело И они обычно не ошибаются ибо на прегрешение и зло у них чутье способность восполнять недостающие злу звенья Готовя мозг для урожаев зла инстинктивно как спящий в одеяло они кутаются в это действительное или придуманное ими зло пока оно не сослужит свою службу Вон он идет между двумя первокурсниками. С небрежной отмашкой старшего по чину отдал мне честь – видно, не совсем еще опомнился с парада. Я остановился:
– Вас можно на минуту?
– Меня? Пожалуйста. До свидания, ребята, – сказал он, останавливаясь и поворачиваясь к тем, – рад был потолковать с вами. – Узнаю старину Дьякона. Вот уж действительно психолог-самородок. Говорят, что он за сорок лет не пропустил ни единого поезда в начале учебного года и что южанина опознает со взгляда. Без осечек работает, а стоит лишь тебе заговорить – тут же и определит, из какого ты штата. К поездам он надевает своего рода форму, наряд в стиле «Хижина дяди Тома»26, с заплатами и всем, как полагается.
«Сюда, молодой хозяин, сюда, вот они мы где. – Хватает твои чемоданы. – Эй, малый, давай поближе, на-ка вот вещички. – Тут к тебе боком придвигается живая гора клади, под ней – белый подросток лет пятнадцати, и Дьякон ухитряется навесить на него еще и твой багаж, с напутствием: – Не урони гляди. Будет доставлено, хозяин, скажите только старому негру номер комнаты, и к вашему приходу все на месте будет чин чином».
С этого момента и вплоть до полного твоего порабощения он – завсегдатай у тебя, болтливый и легчайший на помине; правда, южный жаргон его становится все севернее, ухватки и одежда – все цивилизованней, и теперь, когда ты порядком выдоен и поумнел, тебя именуют уже не хозяином, а Квентином, а там, глядишь, на нем явился чей-то поношенный костюм от Брукса и шляпа с дареной лентой расцветки Принстонского клуба27 (забыл, какого именно), – но сам он, впрочем, убежден приятно и бесповоротно, что это полоска от офицерского шарфа, принадлежавшего Аврааму Линкольну. Давным-давно, когда Дьякон только начинал тут обосновываться, кто-то сочинил, будто он окончил здешнюю семинарию. Уяснив, что сие обозначает, Дьякон восхитился выдумкой, и стал сам ее распространять, и под конец, должно быть, даже сам в нее поверил. Во всяком случае, он любит рассказывать длинные и нудные истории про свои студенческие годы, приплетая давно умерших профессоров и называя их панибратски по именам, как правило, перевранным. И однако, если вспомнить про бесчисленные эшелоны зеленых и неприкаянных новичков, которым он успел быть наставником, гидом и другом, то, пожалуй, при всем его актерстве и жуликоватости, смрад от него в ноздрях28 небес не гуще, чем от прочих смертных.
– Вас не видать было дня три-четыре, – сказал он, взирая на меня все еще воински-парадно. – Не хворали?
– Нет, все в порядке. Занимался просто. Впрочем, я-то вас видел.
– Где бы это?
– Позавчера, на параде в День памяти павших.
– А-а. Да, я участвовал. Сами понимаете, я не любитель парадов, но ребятам нашим, ветеранам, приятно, когда и я с ними шагаю. Причем и дамы пожелали видеть всех старых ветеранов в одном строю, а дамам как откажешь?
– И в тот итальянский праздник вы тоже, – сказал.
– Наверно, по просьбе дам из христианского общества трезвости.
– Нет, в тот раз я ради своего зятя. Метит на должность при городской управе. Уборщика улиц. Я ему говорю: тебе, сплюхе, только метлы не хватает под голову. Значит, видели меня?
– Видел. Оба раза.
– Я про позавчера. Ну, как я выглядел в форме?
– Отлично выглядели, Дьякон. Лучше всех их. Им бы надо вас сделать своим генералом.
Он тронул меня за локоть – этим мягким, как бы истертым касаньем негритянских пальцев.
– Я вам что скажу. По секрету. Вам-то я могу, ведь мы с вами земляки как-никак. – Слегка подавшись ко мне, говорит быстро и не глядя. – За меня сейчас хлопочут. Вот подождите годок. До следующего Дня памяти павших. Увидите, где я тогда шагать буду. Распространяться, как и что, не стану – просто ждите и сами увидите, юноша. – Перевел взгляд на меня, слегка похлопал по плечу и качнулся на каблуках, многозначительно кивая. – Так-то, сэр… Недаром мы с зятем ушли из республиканцев в демократы три года назад. Зятя – в управу, а меня… Вот так-то. Если б только мой чертов зятек хоть теперь в демократах не лодырничал. А уж я – вот вы ровно через год без двух дней встаньте на углу там, когда будем проходить, и своими глазами увидите.
– Надеюсь, так оно и будет. Вы заслужили это, Дьякон. Да, кстати… – Я вынул письмо из кармана. – Завтра придете к нам с этим письмом, вручите его Шриву. Он передаст вам кое-что. Только учтите – завтра, сегодня.
Он взял письмо, оглядел.
– Заклеено.
– Да. И внутри пометка, что оно действительно лишь с завтрашнего дня.
– Хм, – произнес он. Поджал губы, глядит на конверт. – Так, говорите, мне передадут кой-что?
– Да. В подарок от меня.
В черной руке – солнцем залитый белый конверт.
Дьякон смотрит на меня, глаза мягкие, сплошь темно-карие, без зрачка, – и вдруг из-под всей мишуры белого политиканства, униформ и гарвардских манер на меня глянул Роскус – несмелый, скрытный, бессловесный и печальный.
– Вы ведь не станете разыгрывать старого негра?
– Сами знаете, Дьякон, что нет. Вас в жизни хоть один южанин разыграл хоть раз?
– Это так. Они милые люди. Только с ними жить нельзя.
– А вы пытались? – сказал я. Но Роскус исчез уже.
И на Дьяконе снова личина, какую он издавна приучен являть миру – напыщенная, с фальшью, но без хамства.
– Будет сделано, юноша, по вашему желанию.
– Помните: не раньше завтрашнего дня.
– Так точно, – сказал он. – Договорились, юноша.
Итак…
– Ну, желаю вам… – сказал я. Он смотрит на меня чуть сверху вниз, благожелательно, значительно. Я вдруг протянул ему руку, пожал, а он мою – внушительно, со всей помпезной высоты своих служебных и военных грез. – Вы, Дьякон, славный малый. Желаю вам… Вы стольким уже студентам помогли на своем веку.
– Да, я ко всем стараюсь по-людски, без мелочных социальных различий. Человек для меня всюду человек.
– Желаю, чтобы у вас и впредь было столько же друзей среди студентов.
– Что говорить, с молодежью я умею ладить. Ну, и она меня не забывает, – сказал он и потряс конвертом. Вложил в карман, застегнул пиджак. – Да уж, друзьями судьба меня не обделила.
Снова бьют куранты – половина. Встав на живот своей тени, слушаю, как удары мирно и размеренно нижутся вдоль солнечных лучей, сквозь узенькие, мелкие еще листочки. Размеренно, спокойно, безмятежно – по-осеннему звучат, как всегда куранты, даже в месяц невест. Лежит на земле под окном и ревет С одного взгляда на нее не понял. Устами младенцев. Уличные фонари Кончили бить. Пошел обратно к почте, втаптывая тень в мостовую, идут сперва вниз, а затем подымаются в город, как, фонарики, подвешенные друг над другом на стене. Отец сказал: она ведь любит Кэдди – любит людей чрез их изъяны. Дядя Мори сидит перед огнем, расставив ноги, но одну руку все же придется ему вынуть из кармана на минуту, чтобы выпить рождественский тост. Джейсон бежит руки в карманы – упал и как связанная курица, лежал, пока Верш не поднял. «Ты чего рук из карманов не вынаешь, когда бежишь? Вынул бы – оперся» Вертит в люльке головой, катает ее с боку на бок, уплощая затылок. Кэдди Джейсону сказала, что Верш знает, отчего дядя Мори бездельник – оттого, что младенцем раскатал себе затылок в колыбельке.
Навстречу тротуаром косолапит Шрив, упитанно-серьезный, очки поблескивают лужицами под струящейся листвой.
– Я дал Дьякону записку – из одежды ему там кое-что. Меня, возможно, не будет весь день, так ты ему ничего сегодня не давай, ладно?
– Ладно. – Смотрит на меня. – А что это ты, собственно, затеял? Расфрантился и бродишь, как индийская вдова перед самосожжением.29 На психологии сейчас ведь не был?
– Ничего я не затеял. Так ты сегодня ему не давай.
– Что у тебя под мышкой?
– Да ничего. Подметки на туфли набил. Так ничего до завтра не давать, слышишь?
– Слышу. Ладно. Да, вспомнил: тебе там на столе письмо с утра. Не брал?
– Нет.
– На столе лежит. От царицы Семирамиды. Шофер доставил в десятом часу.
– Хорошо, возьму. Интересно, что ей на этот раз нужно.
– Полагаю, очередной концерт оркестра джентльменов. Ту-ру-ру, та-ра-ра, Джеральду гип-гип-ура. «Нельзя ли поэнергичнее в литавры, Квентин». Как здорово, что я не джентльмен. – Пошел, любовно прижимая к себе книжку, слегка бесформен, упитанно-сосредоточен. Уличные фонари. Ты потому так думаешь, что из Компсонов один был губернатором и трое генералами а у мамы в роду ни тех ни других?
– Всякий живой лучше всякого мертвого но нет таких среди живых ли мертвых чтобы уж очень были лучше других мертвых и живых Но в мыслях маминых она уже виновна. Решено. Кончено. И это нас всех отравило Ты путаешь грех с неприличем Женщины этих вещей не путают Твою мать заботят приличия А грех ли нет – о том она не задумывалась.
– Да я должна уехать Оставлю тебе всех возьму одного Джейсона и уеду куда-нибудь где нас не знают где он вырастет и забудет все это Остальные не любят меня они безлюбые в них компсоновский эгоизм и ложная гордость Только к Джейсону могло тянуться мое сердце без тайного страха.
– Ерунда при чем тут Джейсон Я о том что когда ты станешь лучше себя чувствовать вы с Кэдди могли бы съездить во Френч Лик.
– И оставить Джейсона на тебя и на черномазых.
– Там она о нем забудет да и болтать перестанут не смерть нашла на солонце
– Возможно я ей мужа там нашла бы не смерть на солонце
Подошел трамвай, остановился. Часы все еще бьют половину. Я сел, и трамвай двинулся, заглушив, потопив бой часов. Не половину, а без четверти. Все-таки минут десять в запасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33