А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Злость вспыхнула в нем, он нарочно смял ее рукав.
– Пожалуйста, не мните мне платье, – сказала она ледяным голосом. – Что ж, если вам так невмоготу… – И она подняла к нему лицо.
Джонсу стало стыдно, но из мальчишеской гордости он уже не мог остановиться. Ее лицо, хорошенькое и бесцветное, как пересечение отвлеченных плоскостей, придвинулось к его лицу, губы, сомкнутые и равнодушные, были безответны и холодны, и Джонс, стыдясь себя и злясь на нее за это, с тяжеловесной иронией пробормотал:
– Благодарю вас!
– Не за что! Если вам это доставило удовольствие – пожалуйста. – Она встала. – Пропустите меня, пожалуйста!
Он неловко посторонился. Ее ледяное вежливое равнодушие было невыносимо. Какой он дурак! Так все испортить!
– Мисс Сондерс, – выпалил он. – Я… Простите меня… Я никогда так себя не веду, клянусь вам, никогда!
Она обернулась через плечо.
– Наверно, не приходится, я полагаю? Должно быть, обычно вы пользуетесь среди нас выдающимся успехом?
– Мне ужасно стыдно… Но вы не виноваты… Просто противно уличить самого себя в полном идиотизме.
Наступило молчание, и, не слыша ее шагов, он поднял голову. Она походила на стебель цветка или на молодое деревцо, прислоненное к столу: в ней было что-то такое хрупкое, такое непрочное – оттого, что ей не нужна была ни выносливость, ни сила, и вместе с тем она казалась крепкой, как молодой тополь, именно оттого, что в ней этой силы не было; и видно было, что она живет, питается солнечным светом и медом, что даже пищеварение – прекрасная функция в этом светлом, хрупком существе; и пока он смотрел, по ней прошла какая-то тень, и между ее глазами и хорошеньким капризным ртом, при полной отрешенности всего тела, легло что-то такое, что заставило его торопливо подойти к ней. Она смотрела в его немигающие козлиные глаза, когда его руки, скользнув вдоль плеч, сомкнулись у ее талии, и Джонс не слышал, как отворилась дверь, пока она не оторвала губы от его губ и плавно выскользнула из его объятий.
Громоздкая фигура ректора стояла в дверях, и он смотрел на комнату, словно не узнавая ничего. «Он нас вовсе не видел», – догадался Джонс и вдруг, разглядев лицо старика, сказал:
– Ему нехорошо!
Старик проговорил:
– Сесили.»
– Что случилось, дядя Джо? – В страшном испуге она бросилась к нему: – Вы больны?
Обеими руками старик схватился за дверную раму, его огромное тело пошатнулось.
– Сесили, Дональд вернулся, – оказал он.
3
В комнате чувствовалась та неуловимая атмосфера враждебности, которая неизбежно возникает там, где сталкиваются две хорошенькие женщины, и обе они изучали друг друга пристально и осторожно.
Миссис Пауэрс, забыв о себе в эту минуту ради других и находясь среди чужих людей, не очень ощущала это, но Сесили, никогда о себе не забывавшая, находилась среди людей знакомых и наблюдала за гостьей с напряженным вниманием и свойственной женщинам интуитивной проницательностью, которая позволяет им правильно судить о характере других, об их платье, нравственности и так далее. Желтые глаза Джонса изредка посматривали на гостью, но всегда возвращались к Сесили, которая его не замечала.
Ректор тяжело топал по комнате.
– Болен? – прогремел он. – Болен? Да мы его сразу вылечим! Поживет дома, будет вкусно есть, отдыхать, почувствует заботу – да он у нас через неделю выздоровеет. Верно, Сесили?
– Ах, дядя Джо! Мне просто не верится. Неужели он жив? – Она встала, когда ректор проходил мимо ее стула, и как-то влилась в его объятия, словно набежавшая волна. Это было очень красиво.
– Вот его лекарство, миссис Пауэрс, – сказал старик, с тяжеловесной галантностью обняв Сесили, и через ее голову взглянул на задумчивое бледное лицо гостьи, внимательно и спокойно смотревшей на него.
– Ну, ну, не надо плакать, – прибавил он, целуя Сесили.
Зрители наблюдали за ними: миссис Пауэрс – с раздумчивым и отчужденным вниманием, Джонс – в мрачном раздумье.
– Это оттого, что я так рада за вас, дядя Джо, милый, – сказала она. Грациозно, как стебель цветка на фоне массивной черной фигуры ректора, она обернулась к миссис Пауэрс. – И мы так обязаны миссис… миссис Пауэрс, – продолжала она, и голос ее звучал чуть приглушенно, как сквозь сплетение золотых проводов. – Она была так добра, привезла его к нам. – Ее взгляд скользнул мимо Джонса и блеснул, как нож, навстречу другой женщине. («Решила, что я хочу его отбить, вот дура, прости господи!» – подумала миссис Пауэрс.) Сесили подошла к ней с притворным порывом. – Можно мне вас поцеловать? Вы не рассердитесь?
Поцелуй был похож на прикосновение гладкого стального клинка, и миссис Пауэрс резко проговорила:
– Я тут ни при чем. Сделала бы то же самое для любого больного – негра или белого, все равно. Как и вы, – добавила она с недобрым удовлетворением.
– Да, вы были так добры, – повторила Сесили спокойно и равнодушно, спустив стройную ножку с поручня кресла, где сидела гостья.
Джонс в неподвижном отдалении следил за этой комедией.
– Все это глупости, – вмешался ректор. – Миссис Пауэрс просто видела – Надо надеяться, – сказала миссис Пауэрс с внезапной усталостью, вспоминая его измученное лицо, этот чудовищный шрам, эту равнодушную покорность непрестанной тупой боли и убывающим душевным силам. «Слишком поздно, – подумала она с инстинктивным предвидением. – Рассказать им про шрам? Предотвратить истерику, когда эта… это существо (она плечом чувствовала прикосновение девушки), увидит его. Нет, не надо, – решила она, глядя, как ректор огромными шагами, как лев, меряет комнату, охваченный недолговечной радостью. – Какая же я трусиха. Лучше бы приехал Джо: он должен был догадаться, что я все испорчу».
Старик протянул фотографию. Миссис Пауэрс взяла ее: тонколицый, как лесное существо, в страстной и напряженной безмятежности фавна; и эта девушка, прислонившаяся к крепкой, как дуб, руке старика, думает, что она любит этого мальчика – во всяком случае притворяется, что любит его. «Нет, нет, не буду злой кошкой… Может быть, она и любит его – насколько она вообще способна кого-нибудь любить. Как романтично: потерять своего любимого – и вдруг он неожиданно возвращается в твои объятия! Да еще летчиком! Повезло же этой девочке, ей легко играть роль. Даже Бог ей помогает. Ты злая мошка! Просто она красивая и ты ей завидуешь. Вот что с тобой делается, – подумала она с горькой усталостью. – Больше всего меня злит, что она воображает, будто я за ним гоняюсь, будто я в него влюблена. Да, да, я люблю его! Мне бы только прижать его бедную, искалеченную голову к груди, так, чтобы он никогда, никогда больше не проснулся… О черт, какая страшная путаница! И этот унылый толстяк в чужих брюках уставился на нее, даже не мигнет, а глаза желтые, как у козла. Наверно, она с ним проводит время».
– …ему было тогда восемнадцать лет, – говорил ректор. – Никогда не хотел носить ни шляп, ни галстуков, мать никак его не могла заставить. Бывало, уговорит его одеться как следует, и все равно, даже в самых торжественных случаях, он вечно являлся без галстука.
Сесили потерлась о рукав старика, как котенок.
– Ах, дядя Джо, я так его люблю!
Джонс, тоже похожий на кота, только толстого и важного, заморгав желтыми глазами, пробормотал непристойное слово. Старик был увлечен собственной речью, Сесили – приятно погружена в себя, но миссис Пауэрс наполовину услышала, наполовину догадалась, и Джонс, подняв глаза, встретил ее гневный взгляд. Он попробовал переглядеть ее, но ее взгляд был бесстрастен, как нож хирурга, и, не выдержав, он отвел глаза и стал нашаривать в карманах трубку.
– Ах, там… один наш… наш знакомый. Сейчас отошлю его и вернусь. Простите, я только на минуточку. Дядя Джо, можно?
– Что? – Старик прервал себя. – Да, да.
– Вы меня извините, миссис Пауэрс, правда? – Она пошла к дверям и мельком взглянула на Джонса. – И вы тоже, мистер Джонс?
– Значит, у Джорджа своя машина? – спросил Джонс, когда она проходила мимо. – Знаю: вы не вернетесь!
Она окинула его холодным взглядом и, выйдя за дверь, услыхала, как ректор снова заговорил – конечно, о Дональде. «Вот я опять невеста, – с удовлетворением подумала она, заранее предвкушая, какое лицо будет у Джорджа, когда она ему это сообщит. – А эта длинная черная женщина, наверно, крутила с ним любовь, вернее – он с ней, я-то знаю Дональда, Что ж, все мужчины такие. Может быть, он на нас обеих женится… – Она простучала каблучками по ступенькам и вышла на солнце, и солнце радостно обласкало ее, словно она была дочерью солнца. – Интересно, как бы это было – вдруг у меня был бы муж с другой женой? Или два мужа? Не знаю, кажется, я и одного не хочу, вообще не хочу замуж. Впрочем, один раз не мешает попробовать. Посмотреть бы, какое лицо сделал бы этот противный толстяк, если бы услышал, что я думаю. И зачем я позволила ему поцеловать меня? Брр…»
Джордж выглядывал из машины, следя за ее чуть покачивающейся походкой со сдержанной страстью.
– Ну, скорее, скорее! – позвал он.
Но она ничуть не ускорила шаг. Он открыл дверцу, даже не подумав выйти из машины.
– Господи, что ты так долго? – жалобно спросил он. – Я уже вообразил, что ты вовсе не поедешь!
– И не поеду, – сказала она, кладя руку на дверцу. Ее белое платье, прильнувшее к гибкому, хрупкому телу, невыносимо слепило на солнце. За ней, через лужайку, виднелся такой же гибкий силуэт, только там стояло просто дерево, молодой тополек.
– Что?
– Не еду. Сегодня возвращается мой жених.
– Да ну тебя, садись скорее!
– Сегодня приезжает Дональд, – повторила она, глядя ему в лицо. До чего смешное лицо: сначала – невыразительное, как тарелка, и вдруг начинает пробиваться испуг, изумление.
– Да ведь он умер!
– А вот и не умер! – сказала она весело. – Он ехал со своей знакомой, и она предупредила нас, что он сейчас явится. Дядя Джо стал похож на воздушный шар.
– Да будет тебе, Сесили. Ты меня просто, дразнишь.
– Честное слово, нет! Это чистая правда, клянусь!
Его гладкое пустое лицо стояло перед ней, словно луна, пустое, как обещание. Потом на нем появилось что-то вроде выражения.
– Черт, да ты же обещала вечером покататься со мной. Что теперь будет?
– Ничего не будет! Дональд приедет домой – и все!
– Значит, для нас все кончено?
Она посмотрела на него, потом быстро отвела глаза. Странно, как чужие слова вдруг помогли понять, что значит возвращение Дональда и все неизбежные последствия. Она молча кивнула, чувствуя себя несчастной и беспомощной.
Он высунулся из машины, схватил ее за руку.
– Садись скорей! – скомандовал он.
– Нет, нет, нельзя! – Она упиралась, пытаясь вырвать руку. Он крепко сжал ее запястье. – Нет, нет, пусти меня! Мне больно!
– Так тебе и надо! – буркнул он. – Садись!
– Перестань, Джордж, пусти! Меня там ждут!
– Когда же мы увидимся?
У нее задрожали губы.
– Ах, не знаю! Ну, пусти же меня, пожалуйста! Разве ты не видишь, как мне плохо? – Глаза у нее стали синими, темными; солнце смело очертило напряженный поворот тела, тонкую твердую руку. – Пусти, пожалуйста!
– Сама сядешь или мне тебя поднять и посадить силком?
– Сейчас я заплачу! Пусти меня, слышишь?
– О черт! Прости, малыш, ей-богу я не хотел. Мне бы только видеться с тобой. Все равно нам надо видеться, даже если все кончено. Ну, поедем, я же тебя никогда не обижал!
Она сразу успокоилась:
– Хорошо, объедем квартал, только разик. Мне надо туда, к ним. – Она поставила ногу на подножку. – Обещаешь?
– Ясно. Раз объедем – и все. Не хочешь – так я тебя насильно похищать не буду.
Она села в машину и, отъезжая, быстро взглянула на дом. В окне виднелось лицо, круглое, любопытное.
4
Джордж повернул и въехал в тихий, обсаженный деревьями переулок между высокими стенами, увитыми жимолостью. Он остановил машину, но Сесили сразу сказала:
– Нет, нет, Джордж, поезжай!
Но он выключил мотор.
– Пожалуйста! – повторила она. Он повернулся к ней.
– Сесили, это все нарочно?
Она включила зажигание, попыталась достать ногой стартер. Он схватил ее руки, сжал.
– Посмотри на меня!
Ее глаза снова угрожающе налились синевой.
– Ты меня обманула, скажи?
– Сама не знаю. Ах, Джордж, все это так неожиданно. Там, когда мы про него говорили, казалось, как замечательно, что Дональд возвращается, хотя с ним приехала эта женщина, и вообще быть невестой такого знаменитого человека – ох, ты знаешь, мне показалось, что я даже люблю его, что все так и надо. А теперь… И вообще я еще не хочу выходить замуж. И его так долго не было. И он ехал ко мне, – а сам связался с другой женщиной… Не знаю, не знаю, что мне делать. Я… Я сейчас заплачу! – И вдруг она уронила руку на спинку сиденья, уткнулась лицом в согнутый локоть.
Он обнял ее за плечи, пытаясь притянуть к себе. Но она уперлась ему руками в грудь.
– Нет, нет, отвези меня назад!
– Слушай, Сесили!
– Не смей! Разве ты не понимаешь: я с ним обручена! Наверно, он завтра захочет обвенчаться – и мне придется выйти за него!
– Да как ты можешь! Ты же его не любишь!
– Но я должна, понимаешь, должна!
– А ты его любишь?
– Отвези меня к дяде Джо, пожалуйста, слышишь? Но он оказался сильнее, и наконец ему удалось обнять ее, почувствовать под платьем эти тонкие косточки, это хрупкое напряженное тело.
– Ты его любишь? – повторил он. Она зарылась лицом в его куртку.
– Смотри на меня! – Но она заупрямилась, и он, просунув руку под ее подбородок, силой поднял ее гомону. – Любишь его?
– Да, да! – крикнула она, глядя на него. – Поезжай назад!
– Ты врешь. Ты не выйдешь за него замуж.
Она уже плакала:
– Нет выйду. Я должна. Он так считает, и дядя Джо так считает. Говорю тебе: я должна!
– Да как же ты можешь, малыш, милый? Ты же любишь меня, меня! Ведь любишь, правда? Значит, ты не можешь за него замуж! – (Она уже не вырывалась и горько плакала, прижавшись к нему.) – Ну, скажи, скажи скорее, что ты за него не выйдешь.
– Нет, Джордж, не могу, – сказала она безнадежно. – Неужели ты не понимаешь, что я должна выйти за него?
Они крепко прижались друг к другу, такие юные, такие несчастные. Сонный день окружал их в пустом переулке. Даже воробьи, казалось, осовели, и голуби кружили вокруг церковного шпиля, далекие, однообразные и скучные, как дремота. Она подняла голову.
– Поцелуй меня, Джордж!
Он ощутил вкус слез; их лиц коснулась прохлада. Она откинула голову, всматриваясь в его глаза.
– Это в последний раз, Джордж!
– Нет! Нет! – Он обнял ее еще крепче.
Она попробовала сопротивляться, потом сама горячо поцеловала его.
– Милый!
– Милая!
Но она уже выпрямилась и стала вытирать глаза носовым платочком.
– Фу, теперь мне стало легче. Отвезите меня домой, добрый господин!
– Но, Сесили… – возмутился он, пытаясь снова поцеловать ее.
Она спокойно отвела его голову.
– Больше никогда, все! Отвези меня домой, будь умницей!
– Но, Сесили!..
– Хочешь, чтобы я пошла пешком? Это просто, сам знаешь, тут недалеко!
Он завел машину и поехал в тупом ребяческом отчаянии. Она приглаживала волосы, ее пальцы, белея, расцветали в них. Машина вышла на ту улицу. Когда Сесили выходила у ворот, он сделал последнюю отчаянную попытку:
– Сесили, Бога ради!
Она посмотрела через плечо на его несчастную физиономию.
– Не глупи, Джордж! Ну, конечно, мы еще увидимся. Я ведь не замужем – пока что.
Белое платье невыносимо сверкало на солнце, повторяя ее движения, потом она ушла из света в тень, поднялась по лестнице. У дверей она обернулась, блеснула ему улыбкой, помахала рукой. Потом белое платье растворилось в тусклом свете стеклянной двери под цветными стеклами фонаря, старыми и давно не мытыми, ставшими от этого еще прекраснее. А Джордж остался один, неотрывно глядя в пустую пасть дома, полный надежды, отчаяния и обманутой мальчишеской страсти.
5
Джонс видел из окна, как они уехали. Его круглое лицо было бесстрастным, как у божка, в прозрачных наглых глазах ни тени волнения. «Хороша штучка, ничего не скажешь», – подумал он с завистливым и бесстрастным восхищением. Надо ей отдать справедливость. Он еще думал о ней, когда эта злая черноволосая женщина, прервав бесконечные воспоминания ректора о детстве и отрочестве сына, напомнила, что время ехать на вокзал.
Священник заметил отсутствие Сесили: в эту минуту она сидела в машине, остановившейся в глухом переулке и плакала на плече у юноши, которого звали не Дональд. Джонс, единственный, кто видел, как она уехала, по какой-то необъяснимой причине благоразумно молчал.
Ректор с раздражением оказал, что Сесили – в эту минуту она целовала юношу, которого звали не Дональд, – не должна была уходить в такой момент. Но эта женщина («Честное слово, она, наверно, злая, как черт», – подумал Джонс) снова вмешалась и сказала, что так даже лучше.
– Но ей надо было бы встретить его на вокзале, – с неудовольствием сказал священник.
– Нет, нет. Не забывайте – он очень болен. Чем меньше волнений – тем для него лучше. И вообще им лучше встретиться наедине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31